На окраине

               

    


         Мне никогда не доводилось бывать домовладельцем, я и не надеялся на такое счастье. Большой дом за городом с великолепным видом из окна... Максимум о чём я осмеливался мечтать, зная свои доходы и ближайшие перспективы, это небольшой дачный домик в пределах маршрута загородного автобуса. И вот...

         Пришло известие о безвременной кончине моей троюродной тётушки, которую я ни разу не видел и о её существовании знал только из рассказов родителей. Они говорили, что да, действительно была такая толи Зоя толи Зося... Жила в маленьком городке в гордом одиночестве в собственном доме, который умудрилась сохранить за собой при всех минувших режимах. Тётушка жила отшельником избегая встречаться со своей немногочисленной роднёй. На вопрос мой, сколько же ей было лет, никто не ответил, сошлись на том, что, наверное, много.

         Итак, кому- то надо было ехать вступать в права наследства. Родители единодушно отправили меня осматривать дом, а сами занялись оформлением надлежавших документов. Встал вопрос, как и на чём туда добираться? Выяснилось, что туда ходят автобусы, но их всего два: один идёт рано утром, другой только вечером. Тогда я вспомнил о своём друге Славке, у которого было машина. Он был не прочь провести выходные на лоне природы, тем более в пустующем доме.

         —Вот счастье тебе привалило!— восторгался он, когда мы в пятницу, ближе к вечеру, ехали по шоссе.— Целый дом, вокруг никого. Приедем, освоимся, найдём каких-нибудь селянок помоложе...

         —Там глушь,— возразил я.— Железной дороги нет, автобус ходит по праздникам, кругом лес. Хорошо ещё, если есть электричество и, хотя бы, водопровод.

         —Ничего, прорвёмся,— не унывал Славик.— Чтоб за два дня не найти какую- нибудь красотку... 

         С такими настроениями мы свернули с шоссе на дорогу, которая должна была привести нас к дому моей покойной тётушки. Дорога явно была старше нас, Славик сбавил скорость.

         —Здесь и вправду глушь...— проговорил он объезжая колдобины.— Хорошо ещё, что асфальт есть, а то бы завязли в грязи.

         Места пошли жуткие: слева и справа стеной стоял лес. Сосны, ели, берёза, ольха, осина... Два раза попадалось поле, вдалеке виднелся одинокий хутор. И снова лес.

         —Здесь, наверное, и волки есть...— предположил Славик. Я подумал то же самое.

         После получаса езды по заповедным местам дорога лихо повернула и вывела нас из леса прямо на небольшой посёлок из десятка домов далеко стоящих друг от друга. Куда ехать дальше мы не знали. Славик остановил машину возле первого же дома, я отправился спрашивать дорогу. Одноэтажный кирпичный домик, рядом сад, огород, теплица, всё огорожено забором из сетки. И хоть бы кто показался! Все будто вымерли. Только в отдалении закукарекал, было, петух, крякнула утка... и опять тихо.

         Было свежо. Поёживаясь, я подошёл к калитке и постучал. Потом постучал ещё раз. Из незамеченной мною будки, гремя цепью, вылез солидного вида волкодав, не злобно, а скорее удивлённо посмотрел на меня и пробасил:

        —Уф, уф, уф!
        Потом посмотрел в сторону дома, не заметил там никакого движения и опять на меня:
        —Уф, уф...

        Наконец из-за дома вышла встрёпанная женщина лет пятидесяти в резиновых сапогах и в рабочем халате. Она была удивлена не меньше собаки.

         —Вам кого?— спросила она.
         —Здравствуйте!— я старался быть любезным.— Вы не подскажите, как мне найти дом Садальской?
         —Так она ведь умерла,— сказала женщина.
         —Да, я знаю. Но мне нужен её дом.
         —А кто вы ей... Да уйдёшь ты отсюда?— последнее восклицание относилось к волкодаву, который вздумал было опять гавкнуть. Пёс внимательно посмотрел на хозяйку и решил спрятаться в будку.
         —А кто вы ей будите?— спросила женщина.
         —Я её племянник... троюродный,— объяснил я.
         —А, так вы за домом!— на лице женщины появилась доброжелательная улыбка.— Так вам надо туда,— она махнула рукой себе за спину.— Езжайте туда, потом туда,— каждое слово пояснялось жестом,— потом прямо, прямо и в самый конец. Там вы её дом сразу увидите, с другими не спутаете, он большой, каменный, а дальше лес...

         Дом тётушки действительно нельзя было спутать с другими. Все дома в посёлке одноэтажные, как правило кирпичные, с двускатными крышами, крытые шифером, а тётушкин двухэтажный, сложенный из камня, с черепичной крышей. 

         —Смотри-ка,— Славик указал на идущие откуда- то из леса столбы с проводами. — Электричество есть, не такая уж здесь и глушь.

         Я же в раздумьях стоял возле закрытой калитки. Ключей ни от калитки, ни от дома у меня, разумеется, не было. Прохаживаясь вдоль сетчатого забора, я прикидывал, как быть дальше.

         —Смотри-ка, да у твоей тётушки и телевизор есть. Видишь, антенна на крыше?— Славик был пока что весел, об отсутствии ключей я ему как- то позабыл сказать.
         —Здравствуйте, это вы новые хозяева?— раздался голос позади нас.

         По дороге к нам спешил пузатый мужчина лет за шестьдесят, в резиновых ботах, в заправленных в шерстяные носки брюках похожих на кальсоны, в ватнике и в тирольского вида шапочке. Позади него семенила на коротких лапах чёрно- белая собачонка размером с кошку, такая же пузатая как и хозяин.

         —Да, я новый хозяин,— кивнул я.— Здравствуйте.
         —А ключи вот, у меня,— сказал мужчина, подойдя к нам. Собачонка принялась обнюхивать наши ноги.— Дезя, не мешай,— сказал ей хозяин.— Вот ключи, возьмите. Мы как Зосю похоронили, так ключи оставили у меня, передать новым хозяевам, как появятся... Я вот здесь живу, рядом,— он указал на соседний дом.
         —Спасибо, спасибо...— благодарил я за ключи.
         —А вы ей племянник будите?
         —Да, троюродный. Вот, с другом приехали дом посмотреть.
         —Да, дом хороший, — с видом знатока заговорил сосед.— Стены каменные, крыша, фундамент— всё в порядке, ещё лет сто простоит. Правда, протопить такой дом дров, наверное, много нужно... Хотя Зося никогда не жаловалась, дрова всегда вдоволь закупала, ей хватало. Не разговорчивая она была.
         —Я её совсем не знал... — признался я.
         —А её ни кто толком не знал, — сказал сосед. — Жила себе тихо, ни с кем не общалась, в гости не звала, а потом и померла... Ну, не буду вам мешать. Дезя, домой! Если что, обращайтесь, я здесь живу...

         Я открыл калитку.
         —Фу ты, чёрт! — воскликнул Славик.
         —Что такое?
         —Мобильный не берёт,— Славик крутился на одном месте с мобильным телефоном в руке, пытаясь отыскать зону.— Отсюда и не позвонить.
         —Да, плохо,— согласился я.— Я родителям обещал позвонить, как приеду...
         —Чего уж хорошего...— ворчал Славик.

         Мы прошли к дому. Дорожек как таковых не было, только протоптанные тропинки, а вокруг трава, аккуратно скошенная. К крыльцу вели три ступеньки. Крыльцо не большое, только чтоб в дождь дверь открыть и не промокнуть. Сама дверь давно не крашеная, краска местами облупилась, обнажая древесину.

         Войдя в дом, мы попали в большую прихожую, прямо была дверь, ведущая в комнату с изразцовой печью, а дверь направо вела в кухню с дровяной плитой, печь топилась тоже из кухни. Комната, по-видимому, была гостиной и столовой: посередине стоял стол с шестью стульями, вдоль стен сервант, комод, шкаф со стеклянными дверцами, где стояли бокалы и несколько сервизов, на окнах шторы. Стеклянная двухстворчатая дверь с занавесками вела в комнату поменьше, с глубоким сводчатым камином, выложенным из камня. В комнате был диван и два старинных кресла. Вообще, всю мебель в комнатах можно было назвать антикварной.

         —Ты смотри-ка,— удивился Славик,— пол паркетный, потолки высокие, с лепниной...
         —Да,— согласился я,— как в музее.
         —А ты видел посуду? Картины на стене? Эти... как их...
         —Пейзажи.
         —Да. Наверное, дорогие... 

        Но, ни я, ни Славик не разбирались в живописи. В комнате с камином мы обнаружили ламповый чёрно- белый телевизор и радиолу. Телевизор мы включили, он работал.

         —Да, каналов тут — не густо,— разочарованно проговорил Славик,  щёлкая переключателем.
         —Что ж ты хочешь? Здесь тебе не спутниковая тарелка, антенна, смотри что есть,— развёл я руками.— Давай лучше радиолу включим.

         На радиоле красовалась надпись «Аккорд». Через минуту ожидания динамик загудел, потом послышалось шипение. Нажимая на кнопки и крутя ручки, Славик рыскал по эфиру. Сначала он поймал станцию, где говорили по-китайски, потом— по-арабски, потом вообще на каком- то непонятном языке, наконец заговорили на польском, и заиграла музыка.

         —Всё, дискотека будет,— удовлетворённо заявил Славик.
         —Ладно,— сказал я,— хватит гулять. Пойдём, посмотрим второй этаж.

         Из прихожей, по деревянной лестнице с резными перилами, мы поднялись на второй этаж и попали в комнату с книгами. Два книжных шкафа вдоль стен и ещё несколько полок, небольшой письменный стол покрытый зелёным сукном стоял возле окна, на нём настольная лампа с абажуром и чернильный прибор из мрамора. Славик взял с полки книгу.

         —«Geschichte»,— прочёл он название.— Что это такое?
         —Не знаю,— пожал я плечами.
         Я взял у него книгу, полистал.
         —Похоже на книгу по истории на немецком языке,— заключил я.
         —«Worterbuch»,— прочитал Славик название другой книги.— Слушай, кем была твоя тётка?
         —Откуда же я знаю,— отвечал я, заглядывая в книжный шкаф.
         В шкафу имелись солидные фолианты на немецком, на латыни и даже на польском.
         —Адам Мицкевич, «Пан Тадеуш»,— читал я на обложке.
         —Это кто такой?— спросил Славик.
         —Польский поэт, дурень.
         —А по-русски твоя тётушка не читала?

         Я открыл второй шкаф и обнаружил в нём тома Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Тургенева, Достоевского и многих других русских классиков.

         —Вот видишь!— воскликнул я.— Будет, что и нам почитать.
         —Ну да,— с некоторым сомнением произнёс Славик.— Почитаем.

         На этаже были две спальни. Одна имела какой- то официальный, не жилой, вид и предназначалась, видимо, для гостей, а вторая была спальней тётушки. Широкая кровать с резной спинкой, тумбочки, комод, трюмо, бельевой шкаф... Комната показалась мне уютной, располагающей ко сну. Комнаты отапливались одной большой печью.

         —Вот здесь будешь спать ты,— сказал Славик,— а я по соседству.
         —Почему?
         —Как почему? Ты хочешь, чтобы я спал в постели твоей тётушки? Нет, спасибо, как-нибудь перебьюсь.
         —Хорошо,— согласился я.— Тогда пойдём за вещами.

         Первым делом мы решили загнать машину во двор. Глушь глушью, но... кто его знает? Не добираться же потом до города пешком. Я открыл ворота. Замок на воротах был смазан, а вот петли скрипели как проклятые.

         —Слушай, а баня здесь есть?— спросил Славик после того как загнали машину во двор.
         —Бани здесь нет,— это был пузатый сосед со своей пузатой собачонкой. В руках он держал пустые вёдра.
         —Как же вы без бани?— удивился Славик.
         —Была раньше баня, да лет десять назад сгорела.
         —Что ж вы новую не построили?— спросил я.
         —А кому строить? Какие у нас строители,— вздохнул сосед.— Да мы уже и привыкли, так, воды нагреем. У некоторых на улице душ есть, летом— милое дело.
         —Да- а- а...— разочарованно протянул Славик,— накрылась баня с девчонками. Но хоть девчонки- то тут есть?
         —Девчонки?! Ха!— сосед захохотал.— Тут самой молодой девчонке уже за пятьдесят, да и та с радикулитом. Откуда? Вся молодёжь разъехалась. Это раньше у нас тут, в двух километрах, была молочная ферма, а ещё через восемь— зверосовхоз, чернобурок, норок выращивали, я сам там работал. А сейчас ни фермы, ни совхоза... Что тут молодым делать? Одни пенсионеры да инвалиды остались. На лето, правда, приезжают, детей старикам привозят, на каникулы...
         —Облом...— Славик был мрачен.
         —А я вот, за водой...— сказал сосед.
         —А где вы воду берёте?— спросил я.
         —Так вот же, из колодца. Видите?

         Действительно, возле дороги стоял крытый колодец.
         —Вода там хорошая, чистая, родниковая,— говорил сосед.— Ещё один колодец есть, но там вода хуже. Все сюда ходят... Меня, кстати, Степаном зовут,— спохватился сосед.
         —Сергей,— представился я,— а это Славик.
         —Ну, как, осваиваетесь?— спросил Степан.
         —Потихоньку осваиваемся,— сказал я.— Смотрю, в доме столько книг...
         —Ещё бы, Зося ведь учительницей была.
         —Правда?— удивился я.
         —Да,— закивал Степан.— Возле зверосовхоза посёлок, там школа, в ней она немецкий язык преподавала, историю, философию... до самой пенсии. Хорошая была женщина, только нелюдима.
         —Сколько же ей было лет?— спросил я.
         —А Бог её знает,— пожал плечами сосед.— За восемьдесят.
         —Вот как...— проговорил я.— И что же, вот так всё время одна?
         —Ну, пока учительницей была ещё с кем-то общалась, а как ушла на пенсию, так совсем уединилась. Мы её и видели только, когда она в огороде капалась, а так всё в доме сидела, разве только в магазин раз в неделю съездит.
         —Где здесь магазин?— оживился Славик.
         —Как раз в том посёлке, где Зося учительницей была. Далеко конечно, надо утром, часов в восемь, на автобус садиться, что туда идёт, ехать до посёлка, а через полчаса этот же автобус назад идёт, на нём и возвращаться. Вот так за полчаса и успевай, а второй автобус только вечером. Это раньше они часто ходили, а теперь... Хорошо, у меня велосипед есть, за день десять километров, особо не поездишь.

         Мы сочувственно закивали. Сосед Степан вздохнул и, сопровождаемый пузатой Дезей, пошёл к колодцу.

         Вечерело. Во дворе мы обнаружили дровяной сарай, натаскали на кухню дров, из машины принесли продукты и принялись готовить ужин. Ни кто из нас не блистал кулинарным талантом, поэтому решили особо не мудрствовать, а сварить вермишель, открыть банку тушёнки и запить всё это чаем.

         Однако, оказалось, что дровяная плита это не газовая, и вода на ней закипает не так быстро, как хотелось бы.

         —Что за чёрт?— бормотал Славик, окуная палец в воду для вермишели.— Столько дров положил... Знал бы, взял из дома электрическую плитку. И чайник холодный...

         Я тем временем обследовал кухню. Холодильник был пуст. В шкафчиках обнаружилось немного сахару, немного чаю, соль, приправы и крупа, а в кладовке, которую я сразу не заметил, нашлись банки с солёными и маринованными огурцами, помидорами, грибами, кадушка с квашеной капустой и множество банок различного варенья.
         —Вот за это я люблю твою тётю,— сказал Славик.

         За ужин сели только через час и справились с ним быстро, потом пили чай с тётушкиным вареньем из чёрной смородины. Наевшись, перебрались в комнату с камином, со второго раза растопили его... И тут Славик извлёк на свет Божий бутылку бренди. Для меня это было сюрпризом.
         —Надо же новоселье отметить,— пояснил Славик.

         В шкафу с посудой нашлись рюмки, а из кладовки в дело пошла вторая банка варенья. Включили радиолу, нашли что- то музыкальное, сели в кресла возле камина и принялись блаженствовать. Я никогда ещё не пил бренди с черничным вареньем.

               
         Лечь решили пораньше, по-деревенски, хотя все деревенские в это время уже спали. Заперли дом, погасили камин и перебрались наверх. В спальне тётушки нашлось постельное бельё, я выдал его Славику, и он отправился во вторую спальню стелиться. Сам я сел на кровать и осмотрелся.

         На стенах спальни было пусто: ни картин, ни фотографий, только бра над кроватью... Вообще, в доме я не видел ещё ни одной фотографии, ни крестов, ни икон, ни каких-нибудь атрибутов иной религии. Возможно, она не была религиозной, но фотографии? Неужели тётушка была настолько одинока?

         —Послушай!— в спальню быстро вошёл Славик.— Ты заметил, что твоя комната меньше моей? А ведь они находятся рядом, их разделяет только эта стена.
         —Да?— удивился я.
         —Смотри сам,— Славик подошёл к стене и стал измерять комнату шагами.— Раз, два, три... семь шагов. Смотри теперь... Пойдём!
         Мы пошли во вторую спальню.
         —Раз, два, три... одиннадцать  шагов! А!?— Славик смотрел на меня с торжествующем видом.
         Действительно, я только сейчас заметил, что его спальня была больше чем моя. Мне это показалось странным.
         —Идём к тебе,— Славик повёл меня за собой. 
         В тётушкиной комнате он подошёл к стене, которая появлялась на четыре шага раньше, чем должна была. Эту стену почти полностью загораживал платяной шкаф. Славик постучал по стене.
         —Камень,— заключил он.— Но ведь должна быть дверь! Вот что, надо отодвинуть шкаф.
         —Прямо сейчас?— я не был настроен перетаскивать мебель на ночь глядя, мне хотелось лечь спать.
         —Да, это быстро,— Славик был полон энергией.

         Он открыл шкаф. В нём ничего не было кроме тётушкиной одежды, кусков ткани и механической швейной машинки в футляре. Добрую часть вещей мы вынули и сложили в углу, потом взялись за шкаф. К счастью шкаф оказался не тяжёлым. Мы лихо отодвинули его, и тут Славик воскликнул:
         —Что я говорил!

         В стене была дверь. Небольшая, полукруглая сверху, из некрашеных досок. Но, ни ручки, ни замка, ни малейшего отверстия! Даже петель не было видно.

         —Да, дверь с секретом,— проговорил Славик, осматривая её.
         —Может, это декорация?— предположил я.
         —Как же!— усмехнулся Славик.— Здесь что- то есть. И спрятали дверь не случайно. Ладно, завтра найдём инструмент и попытаемся её открыть.

         И, с мечтами о тайных сокровищах, Славик отправился спать. Я остался один. Стало как- то жутко. Какой- то тайник, дверь, а что за ней? Груды золота? Склеп? Или просто тайник с документами? Чёрте что лезло в голову. Я быстро постелился, разделся, лёг и выключил свет.

         Кровать оказалась излишне мягкой, тёплой и какой- то душной. Видимо, подо мной была настоящая пуховая перина. Когда- то перина считалась предметом роскоши, ею гордились, но как на ней умудрялись спать? Я повернулся на бок, кровать скрипнула в тишине. Тишина... Вот, что не давало уснуть! Ни шороха, ни звука. Как в пещере. На дворе безветрие, всё затихло, даже собаки спали. Человек, привыкший к городскому шуму, пугается тишины, она на него давит. Лишившись привычных звуков, он начинает ощущать тревогу, порою страх, не может уснуть, теряет бодрость, впадает в депрессию. Ему куда милее вой и грохот, чем такая тишь.

         Я лежал, прислушиваясь к тишине. Казалось, я слышал, как за стеной дышит Славик. В голову лезли разные мысли. Ведь я же сплю в спальне умершей старухи, в её собственной постели, после её смерти прошло недели две, а ведь в течение сорока дней душа умершего не может найти покой... Нет, я, конечно, не боюсь приведений... Хотя, откуда я знаю, боюсь или нет? Я же их никогда не видел. А если встречу, то...

         Я повернулся на другой бок. Кровать громко скрипнула. Эти старые кровати скрипят как проклятые. Надо же было из двух кроватей выбрать самую скрипучую! Рассохлась она, что ли? Вот у Славика не слышно, чтобы скрипела. Хотя он, боров, упал на кровать и сразу отключился. Да ещё эта дверь... Надо было Славке найти её на ночь глядя, не мог до утра подождать. Вот что там за ней?

         И опять в голову полезли всякие тайники, мертвецы, замурованные заживо люди, скелеты на цепи, призраки, духи... Наконец получилось заснуть. Вернее, забыться сном. Всё- таки было душно и тревожно.

         И вижу я сон: лежу я на кровати, в спальне тётушки, смотрю на дверь в стене. Дверь начинает медленно открываться. Медленно—  медленно, бесшумно. А за ней– пустота. И вот из этой пустоты выходит женщина с длинными рыжими волосами, в длинном ниспадающем белом платье. Идёт на меня, бесшумно ступая, и не отрываясь смотрит мне в глаза. И с каждым разом она всё ближе, а взгляд всё пристальней, страшней...

         —А- а- а!..— закричал я и проснулся. Поспешно включил свет. В комнате никого, дверь в стене закрыта... Присниться же такое! Нет, не надо было на ночь пить бренди. Да ещё эта духота... И окно не откроешь, холодно и комары.

         Я лёг на спину, прикрылся одеялом, но выключать свет не решился. Со светом оно как- то спокойней. Да и не мешает он вовсе. Только вот всякая чушь лезет в голову... И я снова не заметил, как заснул.

         И вижу я сон: лежу я на кровати, на спине, надо мною горит бра. Потайная дверь в стене начинает медленно открываться. Из чёрной пустоты выходит рыжеволосая женщина в белом и идёт ко мне. Её глаза горят недобрым, зелёным, холодным огнём. Смотрит мне прямо в глаза. И всё ближе, ближе, ближе...

         —А- а- а!..— закричал я, просыпаясь. Опять приснился этот кошмар. Но, что это?! Возле моих ног стояла та самая женщина и в упор смотрела на меня зелёными горящими глазами!
         —А- а- а!— заорал я, что есть мочи.— А- а- а! А- а- а!..

         За стеной что- то стукнуло, бухнуло, послышалось шлёпанье босых ног, и в спальню ворвался ошалелый Славик.
         —Что? Что случилось?— бормотал он спросонок.— Ты что?

         Женщина исчезла. Дверь была заперта.
         —А... ва... там... там...— бормотал я, указывая на дверь. Во рту было сухо, и слова застревали в горле.
         —Что с тобой? Ты болен?— спрашивал Славик, разглядывая меня, сидящего на скомканной постели.— Ну и видок у тебя.

         Видок у меня действительно был неважный. Состояние было... Так плохо я себя чувствовал только пару лет назад, когда работая на стройке дрелью поранил себе руку и от болевого шока потерял сознание. Сейчас я тоже был близок к обмороку.
         —Я схожу, воды принесу,— сказал Славик и ушёл.

         Я хотел крикнуть ему, чтоб он не уходил, но слова не шли наружу. Страх, что сейчас вновь откроется эта дверь и опять появиться женщина в белом, сковывал меня до дрожи. Я старался не смотреть в ту сторону и, стиснув зубы, ждал, когда вернётся Славик. Наконец он пришёл, принёс стакан воды. Воду я выпил залпом и попросил ещё. Славик пожал плечами и опять ушёл. На этот раз он принёс целый чайник.
         —На, пей сколько надо,— сказал он.— Что же всё- таки случилось?

         Я не отвечал. После второго стакана воды стало полегче, на спине, груди и лбу выступил холодный, липкий пот. Я почувствовал озноб.
         —Бред какой-то,— проговорил я.— Приснилось такое...
         —Что приснилось?
         —Да... дверь эта... и что она...
         И я вкратце рассказал Славику всё то, что видел во сне и что случилось когда я проснулся.

         —Да...— проговорил Славик.— Знал бы, не наливал. Вот как на тебя бренди действует.
         —Но я правда видел,— уверял я Славика,— и дверь была открыта.
         —Дом с приведениями, говоришь?— Славик подошёл к двери, толкнул её... Она не поддавалась. Он постучал, подождал, послушал...
         —Что- то там не открывают,— сказал он возвращаясь.— Я, между прочим, спать хочу,— и он направился к выходу.
         —Нет, нет... подожди...— залепетал я.
         —Ладно,— сказал Славик, внимательно посмотрев на меня,— если хочешь, можешь спать на моей кровати, а я лягу здесь. Чайник не забудь!

         На том и порешили. Я перебрался в спальню Славика, включил свет и лёг. Кровать здесь тоже скрипела, и постель тоже была пуховая. Но теперь я не обращал на это внимание. Глаза слипались, но я был слишком взволнован, чтобы заснуть. В таком состоянии нечего было и думать о сне. Что же делать? Я попытался вспомнить что-нибудь весёлое, комедию например, я же видел их немало... Но почему- то вспоминались только фильмы про Дракулу и ещё парочка ему подобных.

         Нет, так я никогда не засну. И тишина эта... Повымирали здесь все, что ли? Не в тайге же живём! Это из- за тишины в голову лезут подобные мысли, не на что отвлечься. Пошарив глазами по комнате, я обнаружил на комоде старый механический будильник. Встал, взял его, завёл. Будильник затикал. Звонок, наверное, тоже работал, но я решил пощадить сон Славика.

         Я лежал на спине, свет горел, будильник тикал... Тикал он как трактор, громко, ожесточённо. Но сейчас звук его был мне приятен и действовал умиротворяюще. Потихоньку глаза мои закрылись, и я задремал.

         И вижу я сон: спальня тётушки, на кровати спит Славик. Дверь в стене начинает медленно открываться и из неё выходит женщина. Она подходит к кровати, смотрит на Славика... и проходит мимо. Выходит из спальни, открывает дверь комнаты, где сплю я, видит меня и тянет ко мне руки...
         —А- а- а!— ору я во всю глотку вскакивая с кровати.— А- а- а!

         Я мечусь по комнате, женщина следует за мной. Она движется медленно, но поспевает за мной всюду. Я ору, зажимаюсь в угол, бросаю в неё попавшим под руку стулом. В соседней спальне слышится скрип кровати, приглушённая брань, и в комнату входит Славик.
         —Что случилось?— хмуро спрашивает он.
         —Там... вот... там...— лепечу я.
         Но в комнате пусто. Женщины нет!

         На ватных ногах, близкий к обмороку, я подошёл к тумбочке, взял стоявший там чайник и, прильнув к носику, принялся жадно глотать воду. Славик с минуту внимательно разглядывал меня, потом спросил:
         —Слушай, ты какие-нибудь лекарства принимаешь?
         —Нет,— прохрипел я, отрываясь от чайника.— Я здоров.
         —Да, конечно здоров,— поспешно согласился Славик, но в его голосе слышался некий скепсис.
         —Я, наверное, больше не засну,— проговорил я, потирая лоб рукой. Славик промычал что- то, видимо соглашаясь.— Пойду, посижу на кухне.

         С чайником в руках я вышел из комнаты. Возле дверей в тётушкину спальню остановился и попросил Славика принести мне мою одежду. Прибывая в какой- то задумчивости он сходил в спальню за одеждой и вручил её мне. С чайником в одной руке, с одеждой в другой, босой, спускался я вниз по лестнице. Славик провожал меня задумчивым взглядом. Уже будучи внизу я слышал, как он вдруг плюнул, забормотал что-то, потом послышался скрип кровати и всё стихло.

         Стоя в тёмной прихожей я почувствовал, что замерзаю. Пошёл на кухню, включил свет, оделся и сел на табурет. Что дальше? Неплохо было бы выпить чаю, но лень возиться с плитой, растапливать её, кипятить воду... Можно, конечно, пойти в комнату с камином, прилечь на диван, подремать, но... Я боялся спать. Вдруг опять явится эта рыжая в белом... От одной этой мысли по телу пробежала дрожь. Размышлять о том, что это было, сон, явь, бред или кошмар сейчас я не хотел, слишком болезненная тема. Потом, потом... не сейчас.

         На кухне не сиделось, идти в комнаты было боязно, и я вышел во двор. Может, хоть так удастся развеяться.

         Тишина. Какая же здесь тишина! А воздух... Не надышаться. Под утро всегда прохладно, аж озноб прохватывает. А в городе сейчас... Боже, как хорошо, что я здесь! С этим воздухом, тишиной, продирающим до костей холодом... Как спокойно. Глаза слипаются. Ещё немного и я засну стоя. Только бы не упасть... Комар запищал над ухом. Так пронзительно, настырно... А вот там, наверное, восток. Часть неба над лесом светлеет и звёзд не видно. Скоро утро, будет рассвет, и кончится эта ночь...

         Да он тут не один, второй запищал над ухом, а вот и третий... Такое впечатление испортили. Всегда найдётся какая-нибудь тварь готовая всё изгадить. Я попытался поймать хоть одного, но лишь бестолку шлёпал себя по голове. Весна. Вот, комары оттаяли, птицы давно прилетели, ещё немного и зацветёт слива, потом яблоня... Сволочь, укусил! Нет, попался один, не ушёл. Тьфу ты, да их тут целая гвардия. Одного пришлёпнешь, а на поминки слетаются сразу трое. 

         Я принялся бродить по ночному саду шурша травой. Нет, хорошо здесь, привольно, только вот... Нет, нет, о двери ни слова, ни одной мысли. До самого утра не вспоминать. Может, уехать с утра? Дом я посмотрел, с соседом познакомился... Что ещё? Можно со спокойным сердцем ехать домой... Нет, не поеду. Как меня не пугай, а не поеду. Что же это было? Неужели призрак тётушки? Нет, не может быть! Как- то не вяжется у меня образ тётушки с этой рыжей костлявой тёткой. Конечно, свою тётушку я никогда не видел, но... Жить в таком доме, с такой мебелью, быть учительницей, знать языки, прочесть столько книг и быть при этом рыжей, страшной... Нет, не может быть. В моём воображении рисовался совсем другой образ тётушки: полунемка, полуполька, дочь интеллигентных родителей, строгих правил, получившая прекрасное образование. Строга, немного холодна, но добра и чиста сердцем, требовательна к своим ученикам. Не общительна не из гордости, а просто у неё такой характер. Людей она не презирает, а любит, просто к себе относится строже, чем к другим. Была худощава, статна, не любила украшений, к старости немного раздобрела, поседела, от работы на огороде кожа на руках чуть загрубела. Одета в длинное строгое платье, непременно в чепчике, а на плечах должен быть вязаный платок из козьего пуха. Да! И, конечно же, очки. Может быть, всё было совсем не так, но сейчас она представлялась мне именно такой.

         Почему она не вышла замуж? Всю жизнь прожить одной... Хотя, откуда я знаю? Кто знает, что лежит на душе у человека, какие тайны. Человек кажется, или хочет казаться, одним, а на самом деле... Все свои тайны тётушка унесла с собой, и какой она была настоящей, мы уже не узнаем. А люди... Люди только говорят, ни кто ей внутрь не заглядывал. По большому счёту до тётушки никому не было дела, даже мне. Живёт себе старушка, ну и ладно, пенсию получает, в огороде копается, главное— под ногами не путается, глаза не мозолит. А как померла,— вспомнили, да и то только из-за дома. Был человек— нет человека, и слава Богу. Да... Каким бы ты не был гениальным человеком, после твоей смерти мир не прекратится, жизнь будет продолжаться дальше. Всё в порядке вещей. Смерть человека огорчает только его близких, а остальных, более- менее причастных, интересует его наследие. Во всём преобладает меркантильный интерес. Вот так. Что это? А! Уже рассвет.

         Действительно, погружённый в размышления я не заметил, как темнота стала серой, восток разгорался всё ярче и, наконец, над лесом показалось солнце. Сразу оживились птицы: кто- то робко свистнул, кто-то чирикнул спросонок, проснулась кукушка и началось, на разные голоса, кто во что горазд. Недалеко от меня на столб электролинии сел чёрный дрозд и запел: громко, самозабвенно. Клюв раскрыт, зоб колышется, а сам как пьяный. Я смотрел на него не отрываясь. Вот ведь птицы, каких только нет, мал мала меньше, есть такие крохи, что и кошке на один зуб, а какие певцы... Откуда что берётся?

         Комары вернули меня на землю, разом накинувшись на лоб и на шею. И всё- таки я был рад, что застал рассвет, даже стал чувствовать себя бодрее. Не так часто приходится наблюдать рассвет. Не так часто? А когда я в последний раз его видел? Может быть, это вообще первый рассвет в моей жизни.

         А кругом всё ожило. Помимо пения разноголосых птиц послышались голоса петухов, даже раздалось гоготание гусей. Собака, потягиваясь и позёвывая, тявкнула пару раз, какая- то мелкая шавка вдруг зашлась визгливым лаем и так же неожиданно смолкла. Видимо— схлопотала веником. Посёлок просыпался. Вот слышны скрип не мазаных петель, хлопанье дверей, далёкие голоса... Начинался новый день со своими привычными заботами. И я испытал радость от того, что тоже не сплю, а в этот ранний час стою во дворе, слышу все эти звуки и значит каким- то образом причастен к сельской жизни. Думалось, что я такой же как все селяне, с той только разницей, что я ещё не ложился.

         Славик поднялся, по своим меркам, рано, в девять утра и застал меня на кухне, где на плите закипал чайник и дозревал завтрак,— рисовая каша. Он повёл в воздухе носом, потом спросил:
         —Как, выспался?
         —Ага,— ответил я, снимая с плиты закипевший чайник.
         —Ты где, внизу на диване спал?
         —Нет, я вообще не спал, не хотелось,— я принялся раскладывать на столе тарелки и ложки.
         —Знаешь, эта плита, оказывается, замечательная вещь: наложишь побольше дров, откроешь поддувало, и вода быстро закипает. Одно плохо, вся посуда в саже. Как её потом отмыть?

         Завтракали молча. Я ел с аппетитом, а Славик ковырял ложкой в тарелке. За чаем он спросил:
         —Когда поедем назад? Сегодня или завтра?
         —Завтра,— спокойно сказал я.— Ещё не всё сделано. Я хочу разобраться с этой дверью.
         —Ты серьёзно?— спросил Славик.
         —Да,— кивнул я,— всё это неспроста. Я всё утро над этим думал, есть кое- какие соображения.
         —Так что, искать инструмент? Будем ломать?
         —Никакого инструмента, дверь должна открываться сама, а вот как,— это я и хочу выяснить.

         Славик ничего не сказал, а только задумчиво глядел в окно. Судя по всему он уже начинал жалеть, что поехал сюда.
         —Погода сегодня хорошая,— попытался я приободрить Славика,— солнце припекает... И я ещё не всё в доме осмотрел.
         —Я, попозже, съезжу в соседний посёлок, – проговорил Славик.— Там магазин и вообще...
         —Конечно, съезди,— поспешно согласился я.


         После завтрака Славик решил помыть машину. Принёс ведро воды, вооружился тряпкой и принялся за дело. Я послонялся по комнатам, включил- выключил радиолу, побарабанил пальцами по двери и, наконец решившись, поднялся наверх. Медленно подошёл к спальни тётушки и вошёл внутрь.

         Смятая постель, отодвинутый шкаф, в углу— выложенные вещи и эта дверь... Странно, при дневном свете, когда солнце било в окно, в ней не было ничего мистического. Дверь как дверь. Всё это страхи, ночные страхи и нет тут ничего... А что же? Что тогда? Образ ночной рыжеволосой колдуньи,—  как я стал про себя её называть,— ясно стоял передо мной. Её глаза, костлявые пальцы... После такого ночного свидания уже не усомнишься в её существовании. Куда она потом подевалась? Растворилась? Стала невидимкой? Или это в самом деле бред, игра больного воображения. В таком случае я... псих. Да, причём опасный, стульями стал кидаться.

         Я подошёл к двери, коснулся её рукой. Страха не было. Куда он подевался?.. Наверное, истратился весь за ночь. Обычные струганные доски, потемневшие от времени, толстые, аккуратно подогнанные, без единой щели. Открыть эту дверь нет никакой возможности, а ломать... Ломать её я бы не решился.

         Всё- таки не зря же дверь задвинули шкафом, была для этого какая- то причина. Тётушка что- то знала, может даже опасалась... Стоп! А вдруг дверь задвинула не тётушка, а кто- то до неё? Нет. Пол внизу паркетный, а здесь обычные крашеные доски, и покрашены они везде одинаково, даже в том месте, где стоял шкаф. Значит, дверь задвинула тётушка. Зачем? Какая причина? Может, тётушка видела тоже, что и я? Испугалась и... Тогда почему она спала в этой спальне, а не перешла в другую? Дело не в страхе... Тогда, за дверью спрятано что- то важное, тайное, а саму дверь скрыли от посторонних глаз, чтобы... Но как её открыть? Ведь должен быть способ. Если дверь открывается только ночью, то это... Это чертовщина какая- то!

         Эх, тётушка! Хоть бы записку оставила... Да, надо осмотреть тётушкины бумаги, должны остаться какие-нибудь записи, может— дневники... Дневники, конечно. Тётушка была одинока, а одинокие люди любят вести дневники. Когда человеку нескем поговорить, он разговаривает сам с собою при помощи дневника. Дневник идеальный собеседник, правильнее сказать— слушатель. Мысли из дневника не всегда доверяют даже самому близкому другу. Дневник надёжен, он лишнего не разболтает... пока не попадёт в чужие руки. Вот поэтому дневники часто жгут, опасаясь посторонних глаз даже после смерти. Надеюсь, тётушка не успела этого сделать.

         Я осмотрел комод и тумбочку в спальне. Постельное бельё, одежда, платки, перчатки, нитки, куски материи, клубки шерсти, спицы, начатое вязание... Вот выкройки, старые журналы и несколько старых газет. Ящик с лекарствами, от которого пахло камфарой... Никаких рукописей. Нет, надо осмотреть письменный стол, наверняка тётушка там работала, и не только над ученическими тетрадками.

         Я вышел в комнату с книгами и сел за письменный стол. Стул слабо скрипнул подо мной, он рассохся и стал расшатываться. Я провёл рукой по сукну, которым был покрыт стол. Сукно ветхое, в некоторых местах основательно потёртое. Вот неброское пятно, когда- то здесь была клякса, но её старательно вывели... Интересно чем. Над столом полка с книгами в несколько рядов, внизу словари: орфографический, Ожегова, Даля, немецко-русский, англо- русский, учебник латыни, а выше... Я взял одну книгу в потрёпанном переплёте. Боже мой, Татищев! Ещё девятнадцатого века издание. Рядом том Карамзина, тоже старое издание... А вот это на немецком: «Naturwissenschaften». Нет, я не силён в немецком.

         За этим столом сидела моя тётушка, включала допотопную настольную лампу с зелёным абажуром, проверяла тетрадки нерадивых учеников, листала справочники, словари, читала на разных языках. А справа окно. В окно видны ворота, дорога, колодец, лес, за дорогой спуск вниз, в овраг, где- то там протекает маленькая речка... А вот и Славик открывает ворота...

         Я наблюдал, как Славик вывел машину на дорогу, закрыл ворота и покатил, поднимая дорожную пыль. Значит, в доме я один... Надо заниматься делом, а то я что- то размечтался. Хотел найти дневник... Я выдвинул ящик стола. Там не было ничего интересного: листы бумаги, пустые тетрадки, карандаши, ручки, линейки, скрепки, ластик и прочая дребедень... А справа внизу, в тумбе письменного стола, дверка, и она закрыта на ключ... Где ключ? В выдвижном ящике стола его не было. Вспомнил! В спальне, в тумбочке, я видел какие- то ключи.

         Я сходил в спальню и принёс все ключи какие нашёл. Первый ключ был слишком велик, второй не открывал, а вот третий подошёл. В столе тоже были бумаги, на многих написано не по-русски. Боже мой! А что, если тётушка писала дневник по-немецки, что я тогда буду делать?

         Перебирая бумаги, я пришёл к выводу, что это скорее конспекты, планы уроков, но никак не дневники. Видимо, так тётушка готовилась к своим урокам и для чего- то хранила эти записи. Может, для неё это были приятные воспоминания, или просто руки не поднимались выкинуть... Как- никак это тоже труд. А вот общая тетрадка. «Ведёт меня дорога вдоль сосен к берегам...», «Зимой так грустно у камина. Снег заметает все следы...». Стихи? Я перебирал тетрадные листы, читая попадавшиеся на глаза строки: «Что пела мне синица под окном? Заброшен стал мой одинокий дом...», «Под пенье птиц я встречу старость...». Чьи это стихи? Неужели тётушкины? Плохие они или хорошие судить не берусь, но... целая тетрадь!..

         Как много узнаёшь о человеке после его смерти, иногда случаются очень интересные открытия. Мог ли я прежде подумать, что моя тётушка была книгочей, поэт и полиглот? Эх, тётушка, милая моя, мы тебя забросили как забытую детскую игрушку, потом вспомнили, спохватились,— а уже поздно, тебя нет. Вот так. Что за гнусная традиция начинать ценить людей после их смерти? Пока они живы мы наоборот, предпочитаем лишний раз не вспоминать о них, погружаясь в бездну каких- то своих личных дел. Так же мало вспоминают о нас самих, а когда нас не станет, то начнётся: «Ой, как же так? Да неужели? Боже мой...». 

         «Сегодня новый день рожденья, а радости, как прежде, нет...»— читал я, листая тетрадку с тётушкиными стихами. «Смеяться в годы молодые и плакать в старые лета...». Я не знаю ни даты её рождения, ни её возраста, ничего. Даже того, как она выглядела, не видел ни единой её фотографии... Это страшно. Страшно жить в полном одиночестве. Одиночество среди людей... Сколько людей вокруг, а тебя, почему- то, считают странным, даже с «придурью», смеются за спиной и избегают общаться. При таком одиночестве люди, бывает, спиваются, а то и вешаются. Как всё это тётушка перенесла? Неужели дело в привычке? Пожалуй. Человек привыкает ко многому, даже к постоянной смертельной опасности, но долго так жить невозможно.

         Я отложил в сторону тетрадь со стихами и вновь углубился в ящики стола. Наконец на глаза попалась зашнурованная серая картонная папка, на которой красовалась надпись: «Дело №...». Я развязал тесёмки. Внутри лежали три тетрадки: две обычные общие и одна в твёрдом переплёте. Открыв наугад последнюю, я наткнулся на следующую запись: «18 августа. Вот мне и сорок лет... Казалось бы, очередной день рождения, но... Это не просто сорок лет, это уже (!) сорок лет. Прошли годы веселья, юных мечтаний, наивных надежд, теперь остаётся только холодный житейский расчёт. Ах, о том ли я писала двадцать лет назад! Двадцать лет... навек ушёл этот возраст. Жаль, что не сохранились мои юношеские дневники. Сколько тогда было мечтаний о будущем, о любви, о счастье... И где это всё теперь? Недавно вспомнила свою первую любовь... Нет, не буду об этом. Не надо о грустном в такой день. Что делать, если судьба не уготовила мне семейного счастья. Мужчины, выбранные мной, предпочитали выбирать себе других...

         Но, что теперь об этом сожалеть? Мне сорок лет и этим всё сказано. Я давно привыкла к одиночеству, сплетням, усмешкам за спиной и к неизбежному прозвищу «Старая дева». Что мне до этих слов! Но... Но всё же, когда я смотрю на лица своих учеников, на этих сорванцов, озорников и явных лентяев, на этих чудных ребят способных слушать и слышать, я жалею... Мне жаль, что среди нет  МОИХ  детей... Нет, нет, сегодня нельзя плакать. Сегодня мой день рождения. Сегодня мне — 40 лет!»

         Я смотрел на ровный лёгкий почерк. Вот он, дневник. Я нашёл его и узнал тайну тётушки, её личную трагедию. Какое нехорошее чувство, будто бы только что подглядывал в замочную скважину. Но у меня нет другого способа узнать тётушку, также как и узнать тайну двери: «1 сентября. Начался очередной учительский год. Очередной? Нет, этот год особый: в этом году мой класс— выпускной. Мой третий выпуск. Конечно, впереди ещё много работы, целый учебный год, но всё пролетит, как всегда, незаметно, потом экзамены и... Разлетится мой класс кто куда. Кем они станут? Какая их ждёт судьба? Все они мне как родные.

         Помню, встретила Витю Берга из первого выпуска. Был шустрый, кучерявый, а стал лысый и толстый. Меня сразу узнал, разговорились. Стал зоотехником, развёлся и, кажется, теперь женат второй раз. А Серёжа Снегур... Не любил учить математику, а стал инженером, живёт в Белоруссии. Приезжал навестить родных, зашёл ко мне, статный, усатый, две дочки. Люба Зверева... Теперь она Новожилова. Рано вышла замуж, родила шестерых детей! Пять девочек и один мальчик. Муж стал пить, всё хозяйство на ней. Жалко её. Была способная девочка, какие готовила рефераты! А Костя Булыга? Ведь какой был умница, шёл на красный диплом... А в восьмом классе попал под суд, стал уголовником, теперь где- то в лагерях...» 

         Я листал дневник, бегло просматривая страницы: «15 ноября. Сегодня вновь зашла туда, не удержалась. Знала, чем всё закончится, но... Иногда случается, нахлынет так, что... выше моих сил. Наверное, с такой же страстью алкоголик тянется к бутылке. Больше не пойду, ни за что не пойду! Много сил отнимают эти беседы... Давно следует заставить дверь шкафом»

         Вот оно! От волнения я прикусил губу. Наконец- то первое упоминание. Она заходила в дверь... Вела беседы... Но, получается, что помимо своей воли... Да, загадок становится ещё больше.

         Погружённый в чтение дневника я не заметил, как вернулся Славик. Поднявшись по лестнице, он присел на краешек письменного стола и хмуро посмотрел на меня.
         —Нахрена я машину мыл?— заговорил он.— Мыл, старался, а тут дороги— одна пыль. Проехал— она ещё грязнее стала,— он вздохнул.— А ты чем занимаешься?
         —Да так,— замялся я.— Вот, бумаги перебираю...
         —А обед?— спросил Славик.
         —Что обед?
         —Скоро время обедать.

         Я признался, что совсем забыл про обед.
         —Ладно,— сказал Славик подумав.— Чтоб ты без меня делал... Оторвись от своих бумажек и пойдём, сообразим что-нибудь.

         Осмотрев имеющиеся продукты и почесав в затылке, Славик решил сделать плов.
         —Плов походный,— сообщил он.— Такой ты ещё никогда не пробовал, а попробуешь— пальчики оближешь. Смотри и запоминай, но повторять не советую, плов съедобен только в моём исполнении. Ты не стой так открыв рот, а возьми и почисти лук.

       Я чистил и нарезал лук, а Славик растопил плиту, поставил варить рис и занялся морковкой.
         —Поехал я в сторону фермы, ну, что сосед говорил,— рассказывал Славик.— Нашёл её: всё травой заросло, окна повыбиты, двери сняты... Вижу— идёт бабка с козой. Спрашиваю её: «Что, бабка, невесты у вас здесь есть?». А она хохочет, говорит: «У нас есть три старухи и два старика, а невеста вот, моя коза, в самом соку!». Весёлая попалась бабка. Поехал дальше, нашёл этот посёлок с магазином. Думал— какой-нибудь супермаркет... Ага... Длинный прилавок, а там рядами водка, продукты, лопаты, косы, сапоги, трусы семейные, лифчики... На пороге спит здоровый чёрный кобель. Перешагнул через него— спит. Купил тушёнки, пива на вечер. Хотел спросить у продавщицы про невест, но как посмотрел на неё, понял, кобель красивее.

         Славик потушил тёртую морковку с луком, закинул всё это в сварившийся рис, а следом тушёнку.
         —Пусть доходит,— говорил он размешивая плов.— Еда фантастическая. Узбеки такого не видели. Сейчас наедимся.

         Действительно, мы наелись. Хотя, на свежем воздухе, при неимении другой еды, могло сойти всё, что угодно. Отсутствием аппетита мы не страдали.
         —Вот,— говорил Славик, похлопывая себя по животу,— наелись. Что- то мы раненько отобедали, только второй час.
         —Сам же предложил,— сказал я.— По местным меркам вполне нормально. Здесь всё рано: рано встают, рано обедают...
         —Да...— проговорил Славик задумчиво.— Чем бы заняться?

         Я тоже не знал чем заняться Славику, самому же хотелось поскорей вернуться к тётушкиным записям.
         —Пойду, пройдусь по посёлку,— решил Славик,— может, заведу полезное знакомство. К тому же сегодня суббота, вдруг к какой-нибудь местной старушке внучка приедет, да с подружкой...

         Неисправимый Славик ушёл на поиски приключений, а я вернулся за письменный стол. На этот раз я взял продолжение дневника, бывшего в простой общей тетради: «11 мая. Какая странная привычка вести дневник. Для чего это надо? В сотый раз задаю сама себе такой вопрос и не могу найти ответа. Казалось бы, совершенно бесполезное занятие, напрасная трата бумаги, чернил и времени... Пишу о себе, о работе, об окружающих людях, стараюсь ничего не пропустить, а зачем? Уже больше тридцати лет веду дневник, сколько мыслей, чувств доверила его страницам... В самом деле, не о погоде же писать... «Сегодня была хорошая погода!» Фу, как глупо. Но сегодня действительно была хорошая погода, пели скворцы, вот- вот зацветёт сирень... Солнце, чистое небо, тёплый воздух, зелени всё больше и больше, такая красота! И это после нескольких дней беспрерывных дождей... Не написать о такой погоде было бы преступлением. О чём ещё? О том, что сегодня воскресенье, я, на радостях, перемыла все окна в доме, а вечером смотрела на закат и читала Фета. Но, самое главное, я начала новую тетрадь дневника. Закончив предыдущую дала себе зарок— всё, больше писать не буду... Через месяц не выдержала и вот вам результат. Всё же какие порой глупые мысли лезут в голову, даже в моём возрасте. Не писать дневник... Разве это возможно? Я не писатель и не собираюсь им становиться, но не писать не могу, не получается, рука сама тянется к перу. Вот и пишу, хотя сама не знаю зачем.»

         «18 мая. Прошла неделя. Боже, как я истомилась. Опять дала себе глупый зарок не писать равно неделю и еле- еле вытерпела. Снова мои фантазии. Мне уже скоро пятьдесят лет, а в голове одни фантазии. Сколько раз говорю ученикам: перестаньте ребячиться, пора бы повзрослеть!.. А сама? Вот, снова была там... Эти откровения не доведут до добра. Я прекрасно понимаю, что если идти на поводу у такой философии, то тогда надо жить одной в пещере избегая общения с людьми. Если жизнь действительно такая, то зачем жить вообще? Хорошо, что у меня хватает ума не делиться этими мыслями с учениками. Это не для молодых умов, а для старых дев вроде меня. По крайней мере даёт какое- то утешение... Но, утешение слабое. Я не соглашаюсь, спорю, но всё равно хожу туда и уже не зарекаюсь от новых посещений, так же, как не буду впредь зарекаться от дневника».

         Косвенные намёки, но ничего конкретного. Я листал дневник, бегло просматривая страницы. Было ясно, что тётушка много раз заходила туда, в дверь, но нигде не упоминала как она это делала. Вопрос, как открыть дверь интересовал меня больше всего, прочие же предостережения тётушки я пока оставлял без внимания. В последующих записях тётушка не спешила упоминать что- либо о двери. «29 декабря. Как быстро бежит время. Вот, снова каникулы, и я могу оставаться дома. Дом— школа, школа— дом... Что ещё есть у меня? Только книги. Книги— великое утешение в жизни. Люблю перечитывать классиков, знакомый роман через десять, пятнадцать лет предстаёт перед тобой уже в ином, а иногда в совсем новом свете. Время идёт, меняюсь я, меняется окружающий мир и меняется, взрослеет сама книга. У книг, в отличие от людей, долгая жизнь, они растут, мужают, потом старятся, но не умирают, умирают лишь плохие книги.

         Но я хотела писать не об этом. Близиться новый год. На улице снег. Хорошо, если он не растает за эти два дня, иначе не получится праздника. А праздником уже пахнет. Именно пахнет, потому что у меня в доме стоит ёлка, хоть и не большая, но зато настоящая. Раньше я довольствовалась искусственной ёлкой, рубить живую мне было жалко. Но сегодня утром ко мне домой пришли мои ученики, поздравили с праздником и подарили ёлку. Мелочь, а приятно. Хотела угостить их чаем, но они торопились и убежали. У молодёжи полно своих забот. Но ведь не поленились, приехали на автобусе, поздравили... Я поставила ёлку в воду, надеюсь, получится её сохранить. Теперь я с ёлкой, есть даже бутылка шампанского... а к одиночеству я давно привыкла, праздничного настроения это не испортит».

         «2 января. Сегодня была в школе, устраивали ёлку для младших классов. Пригласили артистов из города, так что на празднике были Дед Мороз и Снегурочка. Дети были в восторге, и родители остались довольны. В нашей тихой провинции такая ёлка— единственная детская радость.

         На артистов я особого внимания не обращала, они были в гриме. Но после торжества они переодевались в учительской, я заглянула туда и... узнала Петю. Я не видела его тридцать лет. Он очень изменился, да и я, конечно, тоже, но я его сразу узнала. Интересно, узнал ли он меня? Во всяком случае, виду не подал. А может, действительно не узнал? Я не стала подходить и заговаривать с ним. Почему? Теперь я сама себя об этом спрашиваю. Оказалось, что молодая артистка, игравшая Снегурочку, его жена. Они играют в одном театре, а таким образом подрабатывают. Значит, с первой женой он разошёлся, с той самой, к которой ушёл от меня... Нет, нет, не могу. Зачем я взялась писать об этом? Конечно, время прошло, многое забылось, старые раны зажили, но... не могу. Мне уже не больно, а всё равно... Нет, всё!»

         Я отложил дневник. За окном на берёзу сел зяблик, повертел головой и упорхнул. Мне было жаль тётушку. Вот как выходит: всего лишь несколько эпизодов и уже перед глазами вся жизнь. Странно, больно и горько.

         «3 января. Петя... Стоило только один раз вспомнить, как всё ушедшее, заснувшее в глубине души, пробудилось вновь. Все те слёзы, мольбы отчаяние... вся та боль. И будто не было этих тридцати лет, и будто не было разлуки, попыток забыть всё и навсегда. Я как наяву вижу себя молодой, стройной, с длинной косой, полной наивности, радужных надежд, веры в свои силы и в непременное счастье, ещё не испорченную жизнью и людским отношением... Он тоже был молод и строен, с ещё густыми кудрями, смеялся, пел, играл на гитаре... Я любила его голос, его улыбку... Она и по сей день такая же, его улыбка, только постарела вместе с ним.

         Сколько вечеров мы провели вдвоём, сколько клятв было дано друг- другу и сколько сделано глупостей... В молодости всё кажется проще, чем есть на самом деле. Куда потом девается тот оптимизм? Мы были молоды, полны сил, надежд... Ему нравились мои волосы. Ведь он писал мне стихи, пел песни только для меня... И вот— тридцать лет, нет ни моей косы, ни его стихов, остались только его улыбка и моя наивность. Почему он стал актёром? Ведь он мечтал совсем о другой профессии. Хорошо, что я не видела его в театре, я бы не смогла разглядеть в нём черты его героев, слишком памятен мне тот герой из моего прошлого. А в остальном, что вспоминать? У нас не сложилось. А значит... Значит... не сложилось» «7 января. Он прислал мне письмо. Зачем он это сделал? Значит, он всё- таки узнал меня тогда, но не подал вида. Его молчание— это лицемерие, или игра, привычная игра актёра в жизни? Или страх... Но перед кем? Перед женой, передо мной, или он растерялся и не знал как поступить? В письме он об этом не пишет. Обычное поздравление, пожелание всех благ, некоторые воспоминания, короткий рассказ о себе и намёк, что был бы рад получить ответ.

         Зачем он мне писал? С какой целью? Чего он хотел? Неужели он всерьёз надеялся на ответ? Нет, отвечать я не буду, об этом я знала с самого начала. Что мне ему ответить, о чём писать? О том, что работаю в школе, живу одна в большом доме?.. У него взрослый сын, жена умерла, и он три года назад женился во второй раз... А у меня? Что толку писать о себе, всё письмо уместится в пару фраз. Да и к чему нам ворошить прошлое, то, что было, уже не вернуть. Лишняя память, лишние слёзы. Ставлю точку и... и всё». «8 января. Петя... Я не буду посылать ему ответ, но не написать ему не могу. Хочется высказаться, выплеснуть из себя накопившиеся чувства. Дорогой Петя... Да, дорогой, он по прежнему дорог моему сердцу, несмотря ни на что... к чему скрывать? Надо быть честной перед собой до конца. Дорогой Петя, ты по- прежнему дорог мне. Видеть тебя, пусть даже мельком, знать, что ты жив, здоров и устроен, большое счастье. Я рада, что у тебя есть дети, молодая, красивая жена, любимая работа. Рядом с тобой есть надёжные, верные тебе люди... Нет, я не об этом хотела написать. Петя, все эти тридцать лет я вспоминаю о тебе. Ты остаёшься самым дорогим моим воспоминанием. Тебя я не забуду никогда. Дай Бог тебе счастья! Не вспоминай обо мне больше. Всё, что было, давно прошло, осталось в прошлом. Говорят,— прошлое быльём поросло... Да, это так. Несмотря ни на что... Знай, я по- прежнему тебя... Нет, нет, всё не то, всё в голове перемешалось. Наверное, я слишком взволнованна. Сколько же черновиков приходится извести, чтобы суметь правильно выразить свою мысль... Но только не сегодня, в голове какой- то хаос, я всё время пишу не о том. Всё, будь счастлив, Петя, лучше не пиши и не вспоминай меня. Я же тебя никогда не забуду. Прощай».


         Мы со Славиком сидели в саду на ветхой скамейке. У меня в руках остывала чашка с чаем. После нескольких часов проведённых за письменным столом я наслаждался чистым воздухом. Рядом не умолкал Славик, он только что вернулся с прогулки по посёлку, где набрался впечатлений:

         —Три дома обошёл, спрашиваю: есть самогон? Не может быть, чтоб ни кто не гнал! А они делают удивлённые глаза, мол, впервые об этом слышат. Плюнул я, больше не стал спрашивать.
         —Зачем тебе самогон?— поинтересовался я.
         —Как зачем?— удивился Славик.— Побывать в деревне и не попробовать деревенского самогона? Ну, ты даёшь! Мутный,— не знаю из чего они его тут гонят,— разит сивухой...
         —Откуда ты знаешь?
         —Знаю!— Славик был убеждён.— Градусов шестьдесят. Выпьешь— и глаза на лоб!
         —Уже пробовал?
         —Конечно, только не деревенский. Рядом со мной, по соседству, дед с бабкой жили, гнали, приторговывали... Бабка эта профсоюзным деятелем была... Ну, пенсия маленькая...

         Мы помолчали. Недопитый чай остыл, и я выплеснул его в траву. Послышался шорох шагов, и перед нами предстал потрёпанного вида спитой мужичёк, он дружелюбно смотрел на нас, улыбаясь щербатым ртом.
         —Привет соседям!— прохрипел мужичёк и протянул нам руку.— Янка.

         Мы познакомились. Янка присел на скамейку и весело оглядел нас.
         —Калитка у вас раскрыта, я и стучать не стал,— сообщил он.— Вот, пришёл на новых соседей поглядеть. А то тут все уже судачат: приехали, приехали... Ну, приехали, что ж... Новому человеку как не обрадуешься? А то тут одни и те же морды. Поговорить не с кем, с тоски завоешь.
         —Разве ни кто сюда не приезжает?— спросил я.
         —Приезжают,— вяло отозвался Янка,— да только редко. Есть, правда, тут один, из новых, дом купил. Антонина померла, дом остался. Детям дом не нужен, ну, он его и купил. Приезжает на такой машине!.. Вальяжный, ходит... И сразу врубает газонокосилку и начинает стричь траву!— Янка сплюнул, потом настороженно спросил,— у вас тоже газонокосилка?
         —Нет,— ответил я.— А что?
         —Он меня достал!— Янка опять сплюнул.— Как приедет— врубает эту хреновину и гремит ею до вечера. И так каждый раз! Трава- то ещё не выросла, чего там стричь? Нет, стрижёт.

         Янка не находил больше слов, чтобы выразить своё возмущение, он выразительно разводил руками и качал головой. Славик с неподдельным интересом разглядывал нашего нового знакомого.   
        —Баба у него,— продолжал Янка,— в прошлом, наверное, ничего была, а теперь брюхо висит... Разляжется на раскладушке, прямо у дороги, загорает! Люди мимо ходят… Ну, кому интересно на тебя глядеть?! Чего ты тут лежишь?! Строит из себя…— Янка в сердцах заплевал всю нашу лужайку.
         —Плеснули бы на неё чем,— предложил Славик.— Холодной водичкой, как бы невзначай…

         Янка только рукой махнул, потом заговорил опять:
         —Дочка у них— гренадёр- девица, рост метра два, широкая, прямая. Издали посмотришь— ничего, а вблизи…—  Янку передёрнуло.— И в кого такая? Выше родителей и лицом страшнее.
         —С лица воду не пить,— глубокомысленно изрёк Славик,— главное, чтоб человек был хороший. Может она готовит хорошо?
         —Ха, готовит она!— усмехнулся Янка.— Они по ресторанам ходят… 

         Ещё долго разглагольствовали Славик с Янкой, я их уже не слушал. Тётушка и дверь, вот что занимало меня больше всего. Я вспомнил, что собирался осмотреть все бумаги в нижних комнатах, ведь должны же там быть какие-нибудь бумаги, а не только старые журналы. Между тем Славик с Янкой о чём- то договорились, и Янка удалился с таинственным видом.

         —Всё в порядке,— заверил меня Славик, отвечая на мой немой вопрос.— Я же говорил, что продают. Он уверяет, что достанет хороший. 

         Я заявил Славику, что участвовать в этом не буду и хотел уже вернуться к бумагам, но тут появился новый посетитель.

         В калитку вошёл русоволосый, полноватый мужчина за сорок, несмотря на прохладу одетый в шорты и шлёпанцы. Он приветливо улыбался нам и при разговоре похлопывал себя по дряблому животу.
         —Привет, я Юрий,— приветствовал нас он.— Соседями будем.

         Мы снова сели на ветхую скамейку. Юрий чувствовал себя свободно и вёл себя так, будто это мы были у него в гостях.
         —Скамейка никуда не годится,— говорил он,— сломать её. Дом хороший, его отштукатурить, стеклопакеты, котёл поставить и такой милый охотничий домик… Приедешь на шашлыки, или в баню. Баню надо строить. Сейчас продают, из брёвен, сами привозят, собирают, сдают под ключ, только бойлер поставить. Вода— приедет бригада, артезианская скважина, сами трубы проведут, всё сделают…

         Уже на первой минуте я почувствовал, что устал от него, Юрий оказался нудным болтуном. Я начал прикидывать в голове как бы потактичней его выпроводить. Но нашёлся Славик. Он вскочил, замахал рукой и, обращаясь к кому- то невидимому на дороге, закричал:
         —Что, всё готово? Мы идём! Нам уже пора,— сказал он Юрию извиняющимся тоном.

         Тот удивился, однако встал, но уходить не спешил.
         —Я занимаюсь строительством,— продолжал говорить он,— несколько объектов. Здесь дом купил, хотел отремонтировать, но, думаю, надо ломать. Дом старый, всё сыпется. Построю новый, двухэтажный, водопровод проведу…

         Мы медленно продвигались к выходу, вышли на дорогу. Я уже начал думать, что мы от этого Юрия никогда не отделаемся, но появился Янка, что- то пряча под полой куртки. Славик излишне восторженно приветствовал Янку и направился к нему, я поспешил следом. Юрий только крикнул нам, чтоб заходили.

         Только возле колодца я вздохнул с облегчением. Янка достал пивную бутылку с самогоном закупоренную коньячной пробкой. Я сразу заявил, что иду домой.
         —Он не пьёт,— извинился за меня Славик.
         —Чего так?— удивился Янка, глядя мне в след.

         Тут Славик дал волю своей фантазии:
         —Закодировался, проблемы были…
         —Бывает,— понимающе закивал Янка.

         Наконец- то я оказался один. Душа требовала активных действий, но пока я не знал с чего начать. В нерешительности постоял в большой комнате, прошёл во вторую, пальцем стёр пыль с радиолы, присел на корточки перед тумбой, на которой эта радиола стояла и выдвинул наугад один из ящиков. Сразу же наткнулся на объёмистый фотоальбом. Осторожно взял его, взвесил на руках…

         —Есть кто дома?— раздался голос из прихожей. Я вздрогнул и чуть не выронил альбом, кинул его на радиолу и поспешил навстречу незваному гостю. Это был сосед Степан, на этот раз без собачонки.

         —Вот, зашёл по-соседски,— говорил он.— Я здесь и не был- то ни разу, только после смерти Зоси пару раз заходил. Оказалось, красиво жила: книги, картины, мебель, посуда дорогая. И всё одна, одна…

         Мы стояли в большой комнате. Я предложил Степану присесть. Он, стесняясь своих грязных спортивных штанов и резиновых бот, присел на краешек стула. Кругом было так чисто, что он чувствовал себя неуютно.
         —Как тут… прилично,— проговорил Степан, ёрзая на стуле.— Всё- таки учительница, интеллигенция… Это всё ей от отца досталось и от деда. Дед её немец был… так говорят. Откуда- то приехал, поселился здесь. Говорят— учёный был, профессор…

         —Чем же он тут занимался?— спросил я.
         —Ну…— Степан пожал плечами.— Кто его знает. Тогда- то и время было другое… Старики, которые помнили его, давно умерли. Помню, когда мальчишкой был, моя бабка про него рассказывала. Тогда все местные называли его «алхимик». Какой он алхимик?.. И где они слово такое выкопали? Профессор ведь… Но все косо на него поглядывали и сторонились. Он и сам был одиночка, всё сидел здесь и редко когда показывался. Нас, детей, пугали им, говорили: «Не будете слушаться— придёт он, заберёт вас…». Как же его звали? Минхенс что ли? Вроде бы так. Я его видел раза два, помню только седые волосы, морщинистый лоб и длинный крючковатый нос. Он всегда ходил сгорбившись.

         —Вы его видели?— заинтересовался я.— Сколько же ему было лет?
         —Много,— покачал головой Степан,— лет, наверное, сто. Нет, правда,— заговорил он заметив моё недоверие,— он долго жил. Ещё школу не закончил, когда он умер, и тогда ни кто толком не знал сколько ему лет. Тогда- то, на похоронах, я впервые разглядел Зосю. Она и раньше сюда приезжала, видел я её часто, но разглядел только в тот раз. Молодая, красивая, все парни на неё заглядывались, а она— ничего, недотрогой была.

         Тут мне пришло в голову, что неплохо было бы угостить соседа чаем.
         —Нет, что вы…— замялся Степан,— я только так зашёл…

         Вскоре мы уже сидели на кухне, где я заваривал чай. Здесь Степан чувствовал себя более уверенно.

         —Она студенткой была… или уже закончила… Но после смерти деда поселилась здесь, потом и в школе устроилась, там всю жизнь и проработала. Говорят, была хорошим учителем, дети её любили…

         —Значит, до смерти своего деда она жила не здесь?— спросил я, угощая Степана чаем.

         —Жила она в городе с отцом. Что- то у её отца с дедом не сложилось, и они друг с другом не общались. А Зося приезжала, она часто здесь бывала и летом, на каникулах, и зимой. Как- то раз они с дедом сидели в саду и о чём- то разговаривали. Мы с ребятами решили подслушать, о чём они говорят? Интересно же. Подкрались, по чужим огородам, по крапиве… А они говорили по-немецки. — Степан усмехнулся.— В молодости она красивая была: стройная, волосы русые, всегда собраны назад, в пучок, скромная такая, тихая, одевалась всегда неброско… Да какое там одевалась, жила- то небогато. У неё из богатств было только этот дом, да то, что внутри. На одну зарплату жила, потом на пенсию. Одной- то, конечно, хватало, да особо не разгуляешься. И чего замуж не вышла? Тут много было желающих её в жёны взять. Я и сам, будь тогда постарше, посватался бы.

         —Сколько же вам лет?— спросил я.
         —Семьдесят,— просто ответил Степан.— Когда Зося здесь поселилась, я ещё в школу ходил, в ту самую, где она работала. Школа- то старая.
         —А этот дом дед её построил?— снова спросил я.
         —Наверное,— пожал плечами Степан.— Таких домов здесь не строили, всё как- то на свой лад, а этот какой- то особый, немецкий, что ли…
         —Да, дом действительно необычный,— согласился я,— выделяется по сравнению с другими… Ещё чаю?
         —Нет, нет,— замахал руками Степан.— Я ведь на минутку зашёл, по-соседски… А где ваш дружок? Что- то его не видать.
         —Он ушёл куда- то, с одним из местных, с Янкой.
         —Вот как!— воскликнул Степан.— Да, хорошую он себе компанию нашёл. Этот Янка трезвым бывает только по праздникам. Его не только здесь, его и в соседних посёлках знают: он за бутылку то дров наколет, то огород вспашет. А уж гулять умеет, по неделям. Ему здесь все друзья, кроме разве что нового, что дом купил. Его Янка честит на чём свет стоит, да и то потому, что на бутылку не перепало. Так что вы смотрите, осторожней с Янкой.

         За дверью раздался визгливый собачий лай. Степан встрепенулся.
         —Это за мной,— заговорил он вставая.— Дезю я дома оставил, так, наверное, жена выпустила, меня ищет. Я пойду, спасибо за чай…

         Я сидел в кресле, листал фотоальбом. Старые фотографии, с волнистыми краями, с матовым нечётким изображением, незнакомые лица. Мужчины, женщины, дети, в разных позах и одеждах. Голенький младенец на животе. Раньше было принято снимать так детей. Мода. Но кто это? Хотя бы одна надпись. Девочка в платье с бантиками. Тот же самый ребёнок? Снова незнакомые лица. Дальше девушка, очень похожая на ту девочку с бантиками. Бантиков нет, русые волосы собраны на затылке, прямые нос, губы, линия бровей, высокий лоб… Симпатичная. Тётушка, так вот ты какая.

         Дальше попадались фотографии, где тоже можно было видеть тётушку: возле фонтана в парке,— я узнал этот городской фонтан,— в окружении молодых людей, видимо студенты, однокурсники, на ступенях университета, среди студентов и преподавателей. Видимо выпускной. А вот в школе, где она работала, в окружении учеников. Здесь тётушка выглядит постарше. Всё- таки она красивая. Быть красавицей и всю жизнь прожить одной! Дальше шли всё школьные фотографии: с коллегами учителями, с учениками в пионерских галстуках, потом с комсомольскими значками. Вот и цветные фотографии, здесь тётушка уже зрелая женщина, но изменилась мало. Та же причёска, тот же взгляд, лёгкая улыбка, прежняя стройность.

         В ящике я нашёл ещё фотографии в конверте. Чёрно- белые, цветные, старые и новые. Снова те же незнакомые мне лица. Среди них я узнал тётушку в детстве, на коленях у мужчины. Отец? Снимок сделан в какой- то комнате. А фотографии её матери? Есть ли она здесь? А вот знакомое лицо… Мама?! Моя мама! Здесь ей лет пять. На каком-то семейном торжестве, в окружении людей, среди них тётушка, взрослая. Снимок, где тётушка с моей бабушкой, обе молоды. Они двоюродные сёстры, но бабушка никогда не рассказывала мне о ней.

         Странно, в семейных преданиях все родственники избегали упоминать тётушку. Почему? Что она им сделала? Или про неё просто забыли, настолько она была нелюдима. Много, много неясного. 

         Я перебирал фотографии, разглядывая знакомые и незнакомые мне лица и вдруг вскрикнул от изумления. На фотографии был я! Снимок был сделан, когда я пошёл в первый класс. Здесь я в синем костюме, в белой рубашке, с букетом цветов, тщательно причёсанный серьёзно смотрю в объектив. Дома лежит такая же фотография, такая же была и у бабушки, но как она попала к тётушке? Значит, какие- то сношения с роднёй всё же были, может быть лишь только по почте, но были. Только меня предпочитали в это не посвящать. Неужели тётушка рассорилась с семьёй, да так, что примирение было невозможным. Если так, то очень жаль. Хотя, что я знаю об их отношениях…

         Я сложил фотографии и вернул их на прежнее место. Сидел в кресле и предавался размышлениям. Невесёлые были мои думы. Как же так случилось, что мы забросили тётушку? Оставили её совсем одну без надежд на примирение. Все знали о её существовании, но имя её находилось под запретом. Почему? Как много этих «почему»… Нет у меня ответов, и навряд ли родители смогут мне хоть что- то объяснить, скорее всего история эта началась задолго до их рождения и о причинах размолвки я так никогда и не узнаю.

         Неужели полное безмолвие? Даже ни одной открытки на новый год? Я не видел здесь ни одного письма адресованного тётушке. Но ведь кто- то должен был ей писать, хотя бы ученики, коллеги…

         Исследовав все ящики тумбы я выяснил, что тётушка долгие годы была постоянным подписчиком «Литературной газеты» и журнала «Новый мир». Все номера были аккуратно собраны и сложены. Листая страницы я заметил строки подчёркнутые карандашом, тётушка выделяла их как особо понравившиеся… либо для каких- то других целей.


         Я не заметил наступления вечера. Из раздумий меня вывел Славик. В девятом часу он ввалился в комнату, постоял, вцепившись в дверной косяк, сделал несколько неуверенных шагов и повалился в кресло. Я с интересом следил за ним, не задавая вопросов. Славик пробормотал что- то себе под нос, с минуту рылся в кармане куртки в поисках чего- то, не нашёл, махнул рукой и шумно вздохнул.

         —Хреновая она,— мрачно произнёс он,— ацетоном отдаёт. «Я знаю, где дешевле, я знаю, где дешевле…» Сам привык бензин пить, ему- то всё равно. Ещё за одной пошёл… У другой брал… А по мне, так всё одинаково. Где- то пиво было… я же покупал…

         Славик зевнул и задумался. Я спросил, как быть с ужином, но он не расслышал. Снова принялся рыться в кармане и что- то бормотать.

         —Зря он на девчонку наговаривает, — заговорил опять он.— Высокая, да… выше меня, в кости широкая… Но и в этом есть своя прелесть. Молодая, лет шестнадцать, формы… всё такое… И личико вроде… так себе, конечно.

         Славик снова задумался, полез зачем- то всё в тот же карман, зевнул и заговорил:
         —Туда зашли, в каких- то кустах сидели… К нему не ходили, он пьёт возле колодца… Второго, которым ни кто не пользуется,— пояснил Славик.— Вода там хреновая, но холодная, и Янка остужает там бутылки. Возле колодца скамейка, там он выпивает… В кустах полежать можно… Там мы и сидели.

         Мне показалось, что Славик немного протрезвел. Он долго что- то искал в карманах, потом хлопнул себе по лбу и рассмеялся:
         —Я же бросил курить, уже месяц назад!— потом задумчиво произнёс.— Где же было пиво? Пойду, поищу.

         И пошёл искать, ступая уже более уверенно. Мне захотелось есть, я отправился на кухню сообразить что-нибудь на ужин.

         На ужин у меня получилась некая поджарка из яиц и всего того, что было под рукой. Славик отказался от такого блюда, он сидел, пил пиво и разглагольствовал:
         —Интересная деревенька, тихая, люди немного диковаты, а так ничего. Странная у них манера смотреть на прохожих. Идёшь по дороге, а они стоят и смотрят. Так и пялятся. Хоть бы за куст спрятались ради приличия. Нет, стоят. Оно, конечно, понятно, место тут дикое, с тоски взвоешь, посидишь так с месяц, а потом и медведю будешь рад. Старушки говорливые, шепчутся с соседками так, что за километр слышно. И всё про меня! Мимо прошёл, а вслед себе столько комментариев услышал… Делать им больше нечего?.. Конечно нечего, что им ещё тут делать? Сиди, да болтай.

         Славик умолк и над чем- то задумался. Я к этому времени уже всё съел. К пиву не притрагивался, предоставив Славику выпить всё одному. Он с этим хорошо справился.
         —Что- то я опьянел,— пробормотал он.— На кой я пиво пил? Столько самогонки и потом пиво… И в кого я превратился? Нам же ехать надо…
         —Куда?— поинтересовался я.
         —Куда!— саркастически усмехнулся Славик.— Куда… — он снова задумался.— Какой сегодня день?
         —Суббота,— просветил его я.
         —Суббота,— размышлял вслух Славик.— Значит, едем завтра… Надо поспать.

         Я отвёл его в комнату с камином, положил на диван и накрыл пледом. Славик редко был таким покладистым, обычно в подобном состоянии он проявлял жажду деятельности, рвался куда- то навстречу новым приключениям, но сегодня вёл себя как агнец Божий. Он послушно лёг, повернулся на бок и через пару минут вовсю сопел носом.

         Я сидел в кресле, слушал мерное дыхание Славика и думал, что вот, уже темнеет, скоро ночь и могут вновь начаться прежние фокусы. Боже, если эта рыжая тётка снова будет гоняться за мной по комнате, то я это навряд ли выдержу. Ещё одна бессонная ночь меня доконает. Да, ведь я же не сплю больше суток! Странно, никакой сонливости, чувствую себя довольно бодрым… Может, это нервное? Руки не дрожат и пульс, наверное, нормальный, а вот на сердце не спокойно. Страх, какой- то непонятный страх прокрадывается в душу.

         Кого я боюсь? Чего? Той ведьмы? Двери? Смерти? Неизвестности? Сам не знаю… Чем больше думаю об этом, тем неспокойнее становится, тем муторней на душе. Сам себя вгоняю в это мрачное состояние. Стыдно. Стыдно бояться таинственной двери и ведьмы, выскакивающей из кошмарных снов. Взрослый же мужик, а веду себя как пятилетний мальчик боящийся темноты. Но, что же делать? Ведь скоро ночь…

         Посёлок засыпал, затихали дневные звуки. Только вдалеке работала газонокосилка. Новый жилец Юрий продолжал надоедать всему посёлку. 

         Время течёт быстро когда чем- то занят и очень медленно когда чего- то ждёшь. Я был занят своими мыслями и непроизвольно поглядывал на часы в ожидании полуночи. Почему полуночи? С детства в голове укоренилась мысль, что вся мистика начинается ровно в полночь. В старых романах ровно в полночь, под бой часов, в родовом замке появлялось привидение и начинало бродить по залам, выть и греметь цепью. В моём случае привидение, если оно было привидением, вело себя тихо и цепей не имело, но я подозревал, что в таком доме, пропитанном немецким духом и педантичностью, даже призраки придерживаются старинных традиций.

         Безделье томило, но я не мог придумать себе занятие. Есть не хотелось, читать я не мог. Я вообще ничего не мог: ни сидеть, ни стоять, весь был какой- то взвинченный. Бесцельно бродил по дому, открывал, закрывал шкафчики, вытирал мизинцем пыль с рамок картин, поднимаясь по лестнице стал считать ступеньки, но сбился. В кабинете включил настольную лампу, выключил, подошёл к окну. Стемнело, небо закрыли тучи, собирался дождь. Газонокосилки уже не было слышно, везде готовились ко сну.   

         В спальне тётушки был прежний беспорядок. Я включил бра, сел на кровать лицом к таинственной двери и, разглядывая её, подумал, а не бред ли всё это? Ну, что это было? Кошмарные сны, вызванные дорогой, алкоголем и непривычной обстановкой, сомнительные рассказы соседей, неясные намёки из тётушкиного дневника… Я воспринял всё слишком близко и поверил в собственную сказку. Впечатлительная у меня натура. Помню ещё в детстве на рисунке обоев в детской комнате я среди разноцветных завитков и чёрточек разглядел лицо старухи и сейчас же вообразил, что это ведьма, точнее Баба Яга. И с тех пор не мог спать без света, всё казалось, что стоит лишь выключить свет, и она спрыгнет со стены и, как в сказке, унесёт меня в дремучие леса за высокие горы, за глубокие реки. Мама бранилась, приходила, выключала свет… А я, притворяясь спящим, ждал, когда она уйдёт и вновь включал лампу. Но, спустя какое- то время, детские страхи рассеялись, Баба Яга перестала пугать меня, на её физиономию на стене я перестал обращать внимание. Если бы все кошмары проходили так легко и быстро.

         Дверь стала медленно открываться, сама, беззвучно. Открылась, а за ней пустота. Всё темно, ни шороха, ни звука… Я сидел, боясь пошевелиться. Что теперь делать? Ждать выхода рыжей ведьмы? Но из двери ни кто не выходил. Никаких признаков жизни. Может, там вообще ничего нет? Я встал и сделал пару робких шагов к двери. Хоть бы ветерок оттуда подул… Ничего. Я подошёл ещё ближе, ещё, коснулся двери, поколебался немного и, собравшись с духом, шагнул за порог.


         Темно. Свет из спальни сюда не проникал. Я пошарил рукой, под руку ничего не попадалось и, не зная куда идти, я остановился. Только сейчас догадался, что, прежде чем идти сюда, стоило взять с собой хотя бы свечку. Помню, видел свечку с подсвечником в спальне… Хотел уже идти за ней, но тут… дверь закрылась.

         Я похолодел. Вокруг сплошная тьма. Что делать? Можно было подойти к двери и попытаться толкнуть её, но теперь я не представлял где она. Я потерял всякую ориентацию. Ужас закрадывался в душу. Мысли заметались в голове. Захотелось кричать, звать на помощь…

         Слабый свет замерцал сбоку. Я обернулся. В стороне разглядел что- то небольшое, круглое, скорее шар. От шара исходило голубоватое сияние. Шар светился изнутри, разгораясь всё сильнее, однако комнату не освещал. Подойдя ближе я разглядел, что это действительно шар, возможно стеклянный, стоявший на подставке на маленьком столе. Я протянул к нему руку, но коснуться не решился.

         —Здравствуй, Серёжа,— раздался вкрадчивый мягкий голос.
         —Здрасте…— пролепетал я в ответ.
         —Рад, что ты попал сюда.
         —Вы где?— спросил я, отрывая взгляд от шара.
         —Везде,— был ответ.— Не ищи по сторонам. Смотри на шар, для тебя так будет проще. Если хочешь, можешь сесть на стул.
         —Где он?
         —Справа от тебя. Протяни руку.

         Действительно, рядом стоял деревянный стул. Я сел.
         —Расслабься, ты напряжён. Человеку нужно привыкнуть к неожиданному и объяснить непонятное. Он не может принять всё как оно есть. Следуют вопросы, затем поиски ответов и, наконец, вмешательство. Часто вмешательство невежественное, приводящее к губительным последствиям. Но, что до этого человеку? Он получил, что хотел.
         —Я не понимаю…— заговорил было я.

         —Непонимание, вот главная беда человечества. Непонимание естественных вещей приводит к трагедии. Но куда хуже нежелание понимать. Это прямой путь к катастрофе. Сколько цивилизаций гибло из-за непонимания простых вещей и будут гибнуть впредь, потому что ошибки прошлого не берутся во внимание. История учит, но у неё никто не учиться. Люди говорят умные вещи, поучают других, а сами наступают на те же грабли. И так будет всегда. Времена меняются, не меняются только люди. Согласен со мной?
         —Я… Я не знаю…— проговорил я.

         —Ты ещё встревожен, не дают покоя вопросы… Подожди, ты получишь необходимые ответы. Ждать, этого человек то же не умеет. Ожидание не соответствует его природе. Не пытайся найти меня, не ищи места откуда слышен голос, прими всё как есть.
         —Где я?— не выдержав спросил я.
         —Ты сам знаешь где. Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ?
         —Но… дверь… она открылась…
         —Она открылась для тебя. Она будет открыта для тебя всегда, когда настанет время.
         —Только для меня?

         Ответа не было. Я попробовал оглядеться, но по-прежнему не мог ничего разглядеть. Воздух был затхлый и какой- то пыльный. Шар светился, ничего не освещая. Его поверхность словно матовая, сквозь неё ничего не видно. Вглядываясь в шар и пытаясь понять природу его свечения, я вдруг вспомнил о рыжеволосой ведьме и невольно обернулся. В комнате я был один.

         —Не беспокойся о ней,— раздался прежний голос.— Тебе нечего бояться. Она не придёт, пока ты не захочешь этого.
         —Я!?
         —Да, ты. Всё происходит в твоей голове. Это женщина— твой страх. Посмотри на неё.

         Я вздрогнул. Передо мной стояла та самая женщина: рыжие волосы, горящие глаза, костлявые пальцы, платье до пят… Она смотрела на меня в упор. Ужас мурашками полз по моей спине.

         —Смотри на неё, смотри! Что ты видишь? Какие чувства испытываешь? Страх? Ужас? Панику? Ты неподвижен, ноги не слушаются. Ты можешь встать, побежать, закричать? Что с тобой? Ты боишься её? Из-за чего? Из-за того, что она худая, не причёсанная и зло смотрит на тебя? А что, если это изменить?

         И ведьма стала преображаться: волосы сложились в незамысловатую причёску, пальцы уже не казались такими костлявыми, глаза засветились добрым огнём, а на губах появилась приветливая улыбка.

         —И как? Ты по-прежнему чувствуешь страх? По- прежнему хочешь убежать? А может тебе лучше с нею познакомиться? Поговорить о погоде?.. Или сделаем по-другому? Сделаем её моложе, округлим грудь, бёдра… Снимем платье…

        Теперь передо мною стояла молодая обнажённая рыжеволосая девушка. Её бёдра, грудь манили, всё дышало страстью. Рот приоткрыт, ладони скользят по телу, а взгляд… Мне стало жарко, пересохло во рту.

        ¬¬—Ну? Теперь ты не убежишь от неё. Она тебя больше не пугает. Тебя занимают совсем другие мысли, теперь у тебя иные желания. Протяни к ней руку, дотронься до неё. Её тело горячо, желанно…

        Как во сне, повинуясь голосу, я протянул руку к девушке… Но она исчезла, растворилась в воздухе.

        —И где теперь твои страхи?— услышал я вопрос.— Куда всё подевалось? Ты уже не кричишь, не бежишь звать на помощь. Можешь спокойно заснуть, не боясь увидеть кошмарный сон. Скажи мне, что изменилось?
        —Не знаю,— пробормотал я.— Она стала… другой.
        —Она? Значит, дело в ней? Или, может быть, в тебе? Ты посмотрел на неё по- иному, другими глазами. Ты видел в ней ведьму, но разглядел предмет своей страсти. Она была безобразна, но потом стала желанна. За несколько минут ты кардинально поменял отношение к одной и той же женщине.
        —Но ведь она менялась,— возразил я.— Сначала была старухой, потом стала молодой…
        —Это была одна и та же женщина,— повторил голос.

        Я пытался собраться с мыслями. В голове царила полная неразбериха. Превращение ведьмы в предмет вожделения выбило меня из колеи. Перед глазами мелькали костлявые руки, горящие глаза, округлые бёдра, пышные груди… Я уже не знал, боюсь я её или…

        —Желание, — услышал я вновь голос.— Желание побуждает к действию. Желание обладать, желание испробовать. Это толкает к безумным поступкам. Холодный ум и желание несовместимы, одно затмевает другое. Умение удержать желание ценится высоко, но кто им обладает? Куда легче поддаться чувству и… наделать глупостей. Как это просто, сделать глупость. Иногда её можно исправить, если глупость незначительна, но чаще для исправления уже нет ни сил, ни времени. Впрочем, размер глупости, большая она или нет, каждый понимает по своему, некоторые просто не могут этого осознать. Бывает и малая глупость приводит к трагедии, только осознание этого приходит слишком поздно. Но разве человек думает о последствиях? У него для этого не хватает времени. Он постоянно занят, постоянно спешит, желание побуждают к действию, действие оборачивается глупостью, глупость приводит к последствиям. Человек оценивает последствия, задаёт вопросы и находит ответы. Появляются версии, они подгоняются под факты и на свет появляется очередная глупость. А к чему приводит глупость?

        Я молчал. Мне с трудом удавалось следить за логикой таких речей. Возразить было нечего. Но я по- прежнему не понимал, зачем он мне всё это говорит? Чего хочет добиться, в чём убедить?

       —Ты утомлён,— продолжал слушать я,— такие речи тебе непривычны. Но наш разговор только начат, впереди ещё много тем. Ты видел перед собой женщину, ты возжелал её. Это естественные чувства… Позволь спросить тебя, почему ты до сих пор один? Ты молод, здоров, тебе не чужды желания… Ты давно имел бы рядом с собой такую же молодую, здоровую женщину и мог бы не только смотреть на неё, но испытать и другие ощущения… Твой друг более активен, наверняка в этом он уже давно опередил тебя. Не теряй времени, молодость проходит быстрее, чем ты успеваешь это заметить. Молодость самый дорогой и скоропортящийся товар. Утратишь молодость— потеряешь в цене.

       Может, ты ждёшь любви? Что такое любовь? Кто может точно объяснить значение этого слова? Ни есть ли это банальные отношения между самцом и самкой, которыми движет инстинкт размножения ради сохранения вида? Это справедливо, если мы говорим о животных, но люди… Люди требуют к себе иного подхода. Дело в том, что люди реже всего сходятся между собой ради продления рода, в основном их интересуют удовольствия. Получение удовольствия, вот, что заставляет человека— самца искать себе человека— самку. И это при условии, если мы рассматриваем моногамные отношения, а если возьмём полигамные? На мой взгляд, полигамия лишь доказывает, что людьми руководят ощущения, но никак не чувства, которые можно было бы назвать любовью. И я предлагаю не затрагивать здесь отношения между одинаковыми полами, ибо эта тема для отдельной дискуссии.

       Итак, если в случае с людьми самец выбирает самку (так же как и самка самца) ради получения удовольствия, а удовольствие— это одно из самых главных для человека ощущений, то можем ли мы здесь говорить о любви? И вообще, в каких случаях можно говорить о ней? Возьмём материнскую любовь. Такие случаи известны и встречаются часто… Но, вот вопрос: не есть ли это простой инстинкт, побуждающий самку заботиться о своём детёныше? Так же материнский инстинкт заставляет самку, в ущерб постоянному получению удовольствия, воспроизводить потомство, то есть заниматься сохранением вида. А это главная задача любого индивидуума по всем законам эволюции.

        Таким образом, рассматривая примеры, которые нам преподносит сама жизнь, мы заключаем, что мужчина и женщина в своих отношениях руководствуются ощущениями, а именно— получением удовольствия. Однако можем ли мы окончательно отбрасывать такие понятия как «любовь»? Надо признать, что в жизни, примерами из которой мы руководствуемся, встречаются случаи исключительные. Бывает, что мужчину к женщине (равно как и женщину к мужчине) притягивает чувство, которое никак не связано с получением удовольствия, по крайней мере, удовольствия физического. Повинуясь этому чувству человек может прервать сложившиеся моногамные отношения, либо забыть о полигамии, закрыть глаза на материальное состояние, смириться с трудностями, с общественным осуждением и всё ради того, чтобы приблизиться к обожаемому им лицу. Идёт ли в таких случаях речь о любви? Скорее всего— да! Но нельзя сказать, что такие случаи являются широко распространёнными. Всё же мы приходим к выводу, что любовь существует, но является, скорее, исключением, чем правилом.

       —Грустно жить в мире, где любовь лишь исключение из правил,— тихо проговорил я.
       —Но такова жизнь, такова реальность,— мягко возразил голос.— К тому же в любви легко запутаться, тем более, если ты никогда прежде не испытывал этого чувства. За любовь можно принять что угодно: увлечение, страсть, простое сердечное волнение, даже похоть. Люди часто покупаются на обман. Как пьяные бросаются в омут… Потом, после отрезвления, приходит разочарование. После разочарования скепсис и полное неверие. Сколько вокруг таких разочарованных, в безверии…

       Сколько вокруг невнимательных, погружённых в себя, в повседневность. Они живут, механически воспринимая действительность, копошась в мыслях, не воспринимая прекрасного вокруг, и счастье, посланное им, проходит мимо и, увы, безвозвратно.
Несчастные глупцы. Нет, чтоб сделать над собой усилие, выбраться из омута, заглянуть в глаза дарованному счастью, окунуться в волны прекрасного… Нет. Сила привычки. Горько наблюдать людей проводящих жизнь вне её, в своих выдуманных устоях, подчиняясь никому не нужным правилам… Глупцы, слепцы…

       Наступила пауза. Я с интересом ждал продолжения. В его речах было что- то и от моих собственных мыслей. Когда читаешь книгу и если хоть в чём- то согласен с автором, с нетерпением ждёшь продолжения. Спорить с книгой бесполезно, в ней только изложенные мысли автора, а вот возразить голосу… Но, боюсь, он гораздо лучше меня готов к спору.

       —Я знаю, попав сюда ты хотел говорить о другом, — услышал наконец я голос.— Чем дольше ты искал путь к истине, тем больше вопросов у тебя накопилось. Среди этих вопросов нетрудно заблудиться и потерять самый главный вопрос, ответ на который дал бы ответ на все другие. Пока не выделишь самый главный вопрос, будешь блуждать впотьмах. Но, может тебе это нравиться? Человек, потративший жизнь на поиск ответов и найдя, наконец, ответ, прибывает какое- то время в эйфории, потом начинает скучать, поскольку его жизнь вместе с целью утратила и смысл, и, в конце концов, он гибнет. Незавидная судьба. Хочешь такую?

       К чему я спрашиваю!.. Человек не волен выбирать себе судьбу, судьба сама выбирает человека. Он может строить планы, пытаться что- то изменить, даже биться головой о стену, всё равно произойдёт так, как угодно судьбе. Смешно наблюдать подобные метания, зная всю их бесполезность. В такие моменты человек жалок, беспомощен… Достоин ли он жалости? Стоит ли жалеть того, кто бежит от своей судьбы, быть может от своего счастья? Может, причиной тому трусость, боязнь жизни или глупая убеждённость в своей исключительности? Чем человек может отличаться от других? Талантом? Но даёт ли одарённость право на исключительность? Это, прежде всего, ответственность, перед собой, людьми и судьбой наделившей тебя каким- либо даром.

       —А может ли человек так и не открыть в себе дара?— осмелился спросить я.
       —Конечно,— ответил голос.— Человек способен на многое, особенно на глупость. Делать глупости— это самое любимое людское занятие. Странное дело, человечество гордится своими достижениями в различных областях, но не ведёт подсчёт фактам глупости. Если на одну чашу весов положить все великие дела сотворённые людьми, а на другую их же собственную глупость, то ещё неизвестно, какая чаша перевесит. Человек— создание наделённое необычайной гордостью, сознаться в своих промахах для него порой просто невозможно. Но похваляться заслугами, пусть даже от этих заслуг нет никакого толку, это его любимое занятие. Сколько времени тратится на ненужную похвалу, пустую болтовню, возможность покрасоваться перед другими себе подобными.

       Человек странное создание. Ему нельзя доверять, поскольку он сделает всё по- своему, нельзя принудить жить по закону, ибо ему проще изменить закон, чем следовать ему. Глупая убеждённость, что мнение большинства является истиной приводит к трагическим последствиям. Когда большинство оказывалось правым? Таких случаев единицы. Пресловутое большинство устраивает революции, свергает правительства, развязывает войны, и лишь единицы видят весь ужас происходящего, но ничего не могут сделать, ибо утыкаются в глухую стену непонимания. Отрезвление приходит потом, но дело уже сделано. Назад ничего не воротишь. На исправление нет уже ни сил, ни прочих ресурсов.

       Но, надо отдать должное людям научившимся управлять большинством. Общественное мнение, к которому все так прислушиваются, называя это мнением большинства, на самом деле управляемо. Дело это не простое и требует много затрат и времени, но зато потом оно окупается сторицей. Благодаря общественному мнению можно казнить и миловать, созидать и разрушать, получая при этом свои дивиденды. А создавать капитал можно буквально на всём: на радости и горе, на здоровье и болезни, на красоте и уродстве. Главное со знанием подойти к делу и вовремя дёрнуть за нужную ниточку. Держать руку на пульсе и забыть, что означает такое эфемерное понятие как
совесть, вот ключ к успеху.

       Человек, вспоминающий о совести когда это выгодно, обычно таковой не имеет. Иметь совесть дано не каждому, с этим даром трудно жить, ибо каждый раз приходится действовать вопреки своим интересам. Это трудно поступать по совести, она часто не даёт покоя, но её очень легко потерять. Жить тогда становится легче, но само существование оказывается бессмысленным. И тогда— либо приспосабливайся, либо погибай. Приспосабливаться трудно и страшно. Погибнуть легче, но ещё страшней.

       Страх. Часто только он руководит человеком, побуждая его на отчаянные поступки. Страх смерти побуждает к жизни, страх жизни— к смерти. Человек боится казаться трусом, боится быть героем. Его страшит неизвестность, и известность его тоже страшит. Страх за себя, за близких, за будущее, за тайны прошлого… Страх движет человеком, и он же мешает ему двигаться вперёд. Жить в постоянном страхе… Разве человек не жалок?

       —Зачем вы мне всё это говорите?— воскликнул я. Но не получил ответа. Очередная долгая пауза. Интересно, сколько прошло времени? За разговором время летит незаметно. Заговоришься, заслушаешься собеседника и не заметишь, как прошёл час, два… А здесь, в полной темноте, я совсем утратил чувство времени. И не даёт покоя ещё один вопрос: как отсюда выйти? Откроется ли дверь, да и найду ли я её в темноте…

       —Когда ты шёл сюда, что ты надеялся узнать?— услышал я.— Разговаривая со мной, о чём ты надеялся поговорить, что услышать? Удовлетворён ли ты тем, что узнал или надеешься на большее? Любопытство всегда не даёт человеку покоя. Удовлетворять любопытство естественно, но порой опасно. Человек получает новые знания, а вместе с ними и новые неприятности. Неприятностей всегда хватает, но, несмотря на это, любопытство продолжает вести человека у себя на поводу. Бог весть, куда оно его может завести, в какие дебри, и как он потом оттуда будет выбираться… если сможет. А возможности человека очень часто не соответствуют его требованиям. Запросы большие, а возможности ограничены… Простая аксиома.

       Вижу, ты утомлён. Ты не спал ночь, работал весь день, и эта ночь уже на исходе… Тебе нужно отдохнуть, а разговор наш продолжим позже. Иди, на сегодня хватит.

       Свечение из шара стало слабей и скоро исчезло совсем. Очутившись в абсолютном мраке, я стал озираться и сзади себя увидел, как медленно открывается дверь. В спальне осталось включённым только одно бра, но теперь, после долгого нахождения в темноте, его свет слепил мне глаза. Прикрывая глаза ладонью я вышел из комнаты и стоял какое- то время посреди спальни привыкая к свету. Когда обернулся— дверь была закрыта.

       С минуту я тупо смотрел на кровать, пока не понял, что совершенно не хочу спать. За окном было темно. Посмотрев на часы обнаружил, что сейчас второй час ночи. Я снова не знал чем заняться. О разговоре за дверью думать не хотелось, я ждал пока мысли улягутся в голове, сейчас там полный сумбур. Странно, я так рвался за дверь, так стремился попасть туда, а теперь рад, что оттуда выбрался. Даже головой тряхнул, чтобы отогнать навязчивые мысли.

       Вышел на улицу, вдохнул полной грудью. Всё небо затянули тучи, собирался дождь. Тишина, только где- то вдалеке, на речке, квакают лягушки. Все спят, а я один брожу как неприкаянный. Проходя мимо окон комнаты, где спал Славик, услышал его мирный храп и позавидовал ему. Стало ещё тоскливей.

       Придя в кабинет, я сел за стол, провёл пальцами по сукну, потом подпёр голову руками и задумался. Думал о доме, о комнате, о шаре, о тётушке и о себе. Чего я, в конце-  концов, добился, что узнал? И что делать дальше?


       Разбудил меня Славик. Оказывается, я так и заснул за столом, уронив голову на руки и проспал до утра. Славик сел на край стола и хмуро посмотрел на меня.

       —Который час?— спросил я его.  Славик пожал плечами, он тоже ещё не отошёл от сна. Посидев та с минуту в хмуром молчании, я предложил Славику спуститься вниз и попить чаю. Но и за чаем нам говорить было не о чем. Обменявшись парой незначительных фраз, мы дружно уставились в окно.

       —Привет!— услышали мы. Это был Янка.— Чего у вас двери нараспашку? Смотрите, ещё сопрут что, здесь могут.

       Мы молча смотрели на Янку. Под нашими взглядами он почувствовал себя неуютно. Нервно поводя плечом спросил:
       —Что, плохо? Полечиться бы надо…

       Славик не сразу, но согласился с таким предложением. После короткого разговора было решено у местных не брать, а ехать в ближайший магазин и взять что-нибудь «полегче». Спустя некоторое время Славик, умытый холодной водой из колодца, завёл машину, посадил туда Янку и покатил в сторону магазина. Я остался один.

       Посидев бесцельно на кухне, я, наконец, сообразил узнать который сейчас час. Оказалось, что уже за полдень. Видимо, я долго спал. Вспомнил о пропущенном завтраке и захотел есть. Надо было подумать о еде, но настроение было какое- то сонное. Заглядывая в поисках съестного в кастрюли и на полки обнаружил, что нет воды. Взял ведро и вялой походкой направился к колодцу.

       Возле колодца суетилась какая- то взлохмаченная пенсионерка. Она наполняла небольшой алюминиевый бидон на специальной коляске. Заслышав мои шаги, испуганно вскинулась и принялась меня разглядывать. Подойдя ближе я вежливо поздоровался. Женщина ответила не сразу.
       —А… Да, да…— заговорила она.— А вы из Зосиного дома?

       Я ответил утвердительно.
       —Да, да… Померла, бедная. Царство ей небесное. Хорошая была женщина, моего сына в школе учила. Умная была, образованная… А вы ей родственник? Да, да… Хорошая женщина. И дети её любили, в школе уважали… На здоровье она не жаловалась, в поликлинику нашу почти не ходила. А я так часто… Давление у меня и ноги болят, вены опухают. Поликлиника то далеко. Туда час ехать и назад час, да там ещё в очереди сколько пробудешь. А мне надо каждый месяц за рецептами ездить. Дорога денег стоит, а пенсия- то маленькая. Лекарства дорогие стали. Таблетки, мази, всё подорожало…

       Мне оставалось только кивать и вежливо слушать.
       —Вы не бросайте дом,— продолжала женщина,— дом- то хороший, каменный. Его ещё давно построили, а всё стоит. Зося одна жила, ремонт не делала, а за домом уход- то нужен.

       Я с унылым видом смотрел на колодец, а женщина всё продолжала причитать.
       —Ой, заболталась я с вами,— сказала она наконец,— калитка не заперта, куры все уйдут. Недавно оставила рассаду в теплице и дверь плотно не закрыла, маленькая щёлка осталась…— женщина всплеснула руками.— Так они туда зашли, во главе с петухом и всё- всё поели, всю рассаду: капусту, цветную капусту, салат… Всё- всё! Я как увидела… У меня давление подскочило… Я валидол пила. Пришлось опять на базар за рассадой ехать. Хорошо ещё мне соседка дала… Ой, пойду я. А вы заходите, мы ведь не чужие. Вдруг, что надо, или ещё что…

       Женщина ушла, а я так и не узнал ни её имени, ни где она живёт. Возвращаясь с ведром воды возле соседней калитки увидел Степана, сидевшего на скамейке. Он помахал мне рукой, приглашая подойти. Оставив ведро возле своей калитки, я пошёл на зов, сел рядом.
       —Смотрите,— зашептал Степан, показывая пальцем через дорогу.— О… лежит!

       На обочине, возле дороги, лежал уж и мирно грелся на солнышке.

       —Пригрелся,— продолжал Степан, любовно разглядывая ужа.— Загорает. После дождика на солнышке— хорошо!
       —А что, дождь был?— наивно спросил я. Только сейчас я обратил внимание на погоду. Действительно, ночью небо было в тучах, а сейчас ясно, солнце светит, припекает. Тёплый весенний день.
       —Был дождь,— ответил Степан ухмыляясь.— Под утро пошёл. Эх, молодёжь!.. Вы, наверное, и дождь и утро проспали?
       —Проспал,— признался я.
       —Ну, вы молодые, вам можно,— вздохнул Степан,— выспитесь.

       Уж тем временем чуть повёл головой, продолжая греться на солнышке.
       —Красавец, — Степан любовался им.— У нас их много, летом в траве так и шмыгают. Летом внуки приезжали, я им в саду матрас постелил, одеяло,— загорать. А вечером стал убирать, смотрю— что- то круглое, думал ключ какой лежит, ржавый, руку протянул, а он уполз. Оказалось— медянка. Сколько она там просидела… А внуки лежали, загорали… Но это ещё что! Вот соседка тут, в прошлом годе, полола клубнику и схватила змею за хвост. Думала— палка, а оказался уж. Не кричала, нет… Приходит к нам белая как бумага, трясёт всю… С женой спрашиваем её, что случилось? А она лепечет: змея, змея… Думали, может укусила? Нет вроде, а руки холодные. Хорошо водка была, налил ей сразу полстакана… Тогда только всё рассказала. А мог и инфаркт быть. Вот такие дела.

       —А гадюки есть?— спросил я.
       —Конечно есть!— воскликнул Степан.— Но в лесу. Коричневые, серые, с ромбиками на спине. Сюда они редко заползают.

       Разговаривая со Степаном о змеях и о том, кого они едят, я вспомнил, что сам так и не позавтракал и не пообедал. А есть захотелось зверски. Распростился со Степаном, забрал ведро с водой и пошёл на кухню, изобрести что-нибудь поесть.

       Обед, изготовленный из подручных продуктов, мягко говоря, не удался. Приехавший Славик попробовал мою стряпню, долго молчал, потом предложил закусить беляшами, которые он купил в магазине.

       —Хорошие у них беляши,— говорил он,— и пиво ничего. Мы с Янкой попробовали… Ему домой надо было заскочить. Говорит, если днём выпьет, то жена заругает, а вечером — это как бы само собой… Ты не смотри на меня так, я же знаю, сегодня ехать. Всё будет в порядке.

       Заев мою стряпню беляшами, мы разделились: Славик вышел в сад, а я продолжил исследование комнаты с камином. Собственно я не знал, что искать. Всё вроде бы найдено: дневники, рукописи, фотографии… Но, мало ли что, вдруг что- то и найдётся.

       Меня заинтересовали пластинки, лежащие в тумбочке под радиолой. Совсем старые, на 78 оборотов: «Бальный вальс», «Жаворонок» Тихонова, Русланова, Кальман, Строк. А вот и поновей, 33 оборота: Утёсов, Шульженко… Интересно, работает ли проигрыватель в радиоле? Наверняка тётушка сидела вечерами в этом кресле, слушала радио либо любимые пластинки… Надо попробовать. Вот это: «Ехал парень на телеге»… Интересно.

       Я встал, осторожно снял с радиолы вазочку и салфетку под ней и заглянул под крышку. С виду проигрыватель был исправен, но, помимо слоя пыли, я обнаружил лежащее на нём письмо. Письмо в запечатанном конверте, на котором написано всего одно слово: «Родственникам». Я повертел его в руках, посмотрел на свет, ничего не увидел, сел в кресло и задумался.

       Вскрыть? С одной стороны, письмо адресовано не только мне, с другой стороны, я тоже родственник, к тому же достаточно глубоко проник в тайны тётушки… Но, на самом деле, останавливало другое: уж больно это письмо смахивало на завещание, на последнюю волю умирающего, и мне, вскрывшему его, волей- неволей пришлось бы её исполнять… Куда как проще переложить всё на чужие плечи.

       Забыв о пластинках, я с письмом пошёл в кабинет, нашёл там деревянный нож для разрезания бумаги и вскрыл конверт. В конверте лежал лист бумаги, исписанный аккуратным тётушкиным почерком.


       «Дорогой родственник! Не знаю, как к вам обращаться. В любом случае, это письмо попадёт к вам в руки только после моей смерти. Я знаю об этом и потому могу писать совершенно откровенно, не боясь, что меня сочтут сумасшедшей. Признаюсь, этот страх преследовал меня долгое время, поэтому я так и не решилась рассказать кому- либо о том, что сейчас сообщу в этом письме.

       Начну издалека, чтобы сразу всё объяснить. Мой дед, Карл Фридрих, был учёный,
математик. Однако это не мешало ему всерьёз заниматься мистикой. Фундаментальная наука  и мистика удивительным образом сочетались в нём. Он собирал книги: трактаты философов- мистиков, древних алхимиков, встречался со сведущими людьми и даже состоял в каком- то тайном обществе. В подробности он меня не посвящал, хотя мы были близки и, в последние десять лет его жизни, я была единственным человеком, с кем он мог свободно общаться, не боясь быть понятым превратно.

       Знаю только, что женился он довольно поздно, в пятьдесят лет. Моя бабушка была сиротой и моложе деда почти вдвое. Не знаю, разделяла ли она его взгляды, но за те недолгие восемь лет их совместной жизни была ему верной женой и помощником. Умерла она от туберкулёза, оставив деду сына, моего будущего отца. Дед до конца своих дней не мог смириться со смертью бабушки. Видимо они очень сильно любили друг- друга. Бабушка болела долго, дед пытался лечить её своими методами, не пренебрегая, впрочем, и официальной медициной. Но и он, и врачи были бессильны.

       Дед никогда не жил подолгу на одном месте. Преподавая в разных университетах, он часто переезжал из города в город, из страны в страну. Думаю, это требовала ни сколько преподавательская работа, сколько дела тайного общества, членом которого он состоял. Со временем он стал занимать в нём всё более значимое положение, отдавая обществу всё больше сил и времени, порою в ущерб науки. Вскоре, по делам того же общества, дед окончательно отошёл от преподавания, переехал в наш посёлок где построил этот дом и стал в нём жить практически никуда не выезжая. В деньгах он не нуждался, он получил наследство, на которое мог вполне безбедно жить.

       Своего сына, моего отца, он, конечно же, взял с собой. Дед никогда не оставлял его и сам занимался отцовским воспитанием. Однако родственной любви между дедом и моим отцом никогда не было. Для меня всегда было загадкой причина их раздора. Как- то, ещё будучи школьницей, я спросила папу, почему он не может помириться с дедушкой? Внятного ответа я тогда так и не получила, папа сказал только, что мой дед не любит людей. Больше я не спрашивала, видя, что отцу этот разговор неприятен.

       Но, несмотря на всё, папа не мешал нам с дедом видеться. Когда я была маленькая, он сам привозил меня к нему, и тогда я была единственным звеном связывающим их. Они даже разговаривали через меня, избегая напрямую общаться друг с другом. «Зося, скажи дедушке, что нам пора ехать». «Зося, скажи папе, чтоб приехал с тобой на следующие выходные. Я буду ждать». И это они говорили сидя на одной скамейке! Но, когда подросла, я стала ездить сюда сама, проводила здесь каникулы. Дед любил меня, каждый раз ждал моего возвращения. А папа здесь больше не появлялся. Они так и не примирились друг с другом.

       Мой отец оставил деда сразу же, как закончил школу. Он учился в политехническом, потом работал инженером, женился, но маму свою я не помню, она умерла при родах. Папа один воспитывал меня, отвергая всякую помощь со стороны деда. Нет, мой отец не был жестокосердечным. Гордый, целеустремлённый, раз и навсегда решивший для себя, что хорошо, а что плохо. Но, повторяю, он не смел запретить мне видеться с дедом и сам возил меня к нему. Странные взаимоотношения, скажите вы? Я тоже долго не могла этого понять и только много лет спустя я стала догадываться о причинах такого отношения отца к деду. Но, всё по порядку.

       Я многим обязана своему деду. Он был образованный, эрудированный, начитанный человек. Это благодаря ему я выучила все те языки, которыми владел дед: немецкий, польский, английский, латынь, греческий. Правда, дед владел ещё несколькими древними языками, но преподавать их мне он не стал. Дед всю жизнь продолжал учиться, русский он выучил когда ему было за шестьдесят. Вся библиотека в доме хранилась в его голове, но это было лишь часть его знаний.

       Общаясь с разного рода людьми, связанных с ним по делам тайного общества, он получал от них не только знания, но и некие предметы и не всегда это были книги. Пожалуй, самым ценным приобретением был хрустальный шар, происхождение которого
мне не известно. Вот из-за этого шара, на мой взгляд, и случились все неприятности в нашей семье.

       Шар наделён некой силой, в него вложены знания, способность читать мысли и предвидеть события. Шар коварен, общаясь с вами он угадывает все ваши желания, чувства, мысли, входит в доверие, всему находит объяснение, причём такое, которое удовлетворяло бы вас. Постепенно он порабощает вас. Вы впадаете в зависимость от него, он становится вашим самым близким, интимным другом, с которым вы можете быть совершенно откровенным, как с самим собой. По сути, вы и говорите сами с собой при его помощи. В этом то и заключается вся дьявольская хитрость. Разговаривая с вами, он заранее знает все ваши вопросы и ответы на них, которые вы хотели бы услышать. Вскоре для вас не остаётся никого ближе, чем этот шар. Вы становитесь его рабом. Все ваши мысли становятся его мыслями, а своих вы больше не имеете.

       Понимал ли это дед? Думаю, что понимал, однако продолжал свои беседы, которые походили больше на эксперимент. Скорее всего, эксперимент не удался, ибо шар всегда предвидел все его шаги. Видимо и ссора деда с отцом произошла именно из-за этого шара. Если нет, то, я уверена, что это было одной из причин их размолвки. Да, отец знал о шаре, может быть, даже разговаривал с ним, но всю жизнь молчал об этом. Дед сам мне всё рассказал, уже потом, когда я стала взрослой. От деда я узнала всё, вернее всё то, что он счёл нужным мне рассказать. О шаре он говорил мало, но строго настрого запретил мне общаться с ним. В его особой комнате, где находится шар, ни кто не смел появляться без разрешения. И уже на склоне своих лет, чувствуя приближение конца, он заклинал меня ни под каким видом не заходить в его комнату и не контактировать с шаром. Я нарушила этот запрет, о чём впоследствии часто жалела. Дед давно хотел избавиться от шара, но передать его было некому. Наступили другие времена, связь с соратниками по обществу прервалась. А уничтожить шар нельзя. Невозможно. Дело в том, что шар сам выбирает себе хозяина, он главный в этом тандеме.

       Поэтому, дорогой родственник, заклинаю Вас, не испытывайте судьбу, не думайте, что окажетесь сильнее и умнее. Все Ваши попытки потерпят крах, и жизнь будет испорчена. Всё это я испытала на себе. Конечно, я пыталась прервать эту губительную связь и, надеюсь, что, в конце концов, у меня это получилось, хотя… Кто знает, ведь история ещё не закончена.»


       Ни даты, ни подписи не было. Красивый, ровный почерк, ни одной помарки. Кажется, письмо написано пером. Письмо— предупреждение и ни одного совета, что мне делать дальше, раз уж я вошёл в комнату и узнал, что такое шар.

       Не знаю, долго ли я так сидел уставясь в одну точку. Письмо лежало передо мной. Я положил его в стол и вышел в сад. Славика нигде не было, но это меня не расстроило. Было бы немыслимо посвящать его во всё происходящее. Лучше уж мне быть одному.

       Итак, я знаю всё о шаре, всё, или почти всё, о тётушке, для меня в этом доме практически нет тайн… Но что же мне теперь со всем этим делать? Тётушка предупреждает об опасности и боюсь, что она права. Я знаком с шаром совсем немного, но уже успел почувствовать в нём силу, которую боюсь. Боюсь, что свою силу он обратит против меня, и я останусь совершенно беспомощным перед ним. Он поработит меня и будет управлять мною словно пешкой. Что я смогу противопоставить? У меня нет ни знаний, ни опыта, ни смелости. Я смутно представляю, как шар сможет управлять мной, но чувствую, что так оно и будет. Тётушка была гораздо искушённей меня и надо послушать её совета, иначе один Бог знает, какие будут последствия.

       А вокруг кипела жизнь. Новый сосед Юрий уже отгремел своей газонокосилкой и теперь слушал радио, включив его на полную громкость. Где- то в стороне на кого- то лаяла собака, кричал какой- то мужик… Птицы пытались петь, тщетно силясь перекричать этот бедлам.

       Из сада мне было видно, как сосед Степан в чём- то отчитывал свою собаку. Саму собаку я не видел, видимо она сидела возле ног хозяина, и Степан говорил ей что- то
укоризненным тоном. Слов я не мог разобрать. Вскоре Степан закончил воспитательную работу, посмотрел в мою сторону, заметил меня и помахал рукой. Я помахал в ответ.

       Не долго думая, я побежал на кухню, бегло осмотрел весь наш провиант, схватил кулёк с печеньем и поспешил к Степану в гости. Мне не пришлось напрашиваться. Степан обрадовался мне и пригласил на чашку чая. Видимо, ему было скучно и хотелось поболтать.

       Расположились на кухне, за покрытым выцветшей клеёнкой столом. Шипел электрический чайник, Степан хлопотал над заваркой. Мне он дал расписанную фаянсовую чашку, а себе взял стакан в подстаканнике.

       —Чай- то у нас ни какой-нибудь особый,— говорил он,— но хороший. Я люблю с мятой. Заваришь чай и отдельно мяту, потом наливаешь заварки и вместо кипятку добавляешь настой мяты. Аромат! Жалко вот мята кончилась. Летом вырастит, насобираю, насушу. Ещё с малиной хорошо, с душицей… Ничего, скоро травки пойдут. С липовым цветом тоже хорошо, только липа у нас не растёт.

       Вскоре подоспела заварка. Степан разлил чай, себе сделал крепкий, подул на него, попробовал и вздохнул:

       —Хорошо!.. Люблю чай. Кофе не потребляю, даже не представляю, как его другие могут пить. А чай— это да! И крепкий. Не чайфир, конечно, но чтоб горчил. Это я на севере приучился, там все крепкий чай пьют, а иначе нельзя. Воздух там, что ли такой, разряженный, но ходишь как полусонный, а как крепкого чайку выпьешь— взбодришься, и за работу. Я за Воркутой работал, на газовые разработки завербовался, простым рабочим. И ничего, заработки там хорошие были, по тем временам. Тогда вот этот дом построил, на месте старого родительского, машину купил, детям с кооперативной квартирой помог. А теперь что? Дети квартиру продали, переехали, машина старая стала, да и бензина много жрёт… Я её тоже продал. «Нива» была, хорошая… Да, что делать! Только вот этот дом и остался. И то хорошо, чего мне ещё надо? Здесь свой век и доживаю.
       —А жена ваша?..— спросил я.

       —К соседке пошла,— махнул рукой Степан.— Сейчас время такое, они все друг с дружкой семенами обмениваются, рассадой. У одной что- то выросло, а этого нет, вот и меняются. Всё есть чем бабам заняться. Мне вот надо крышу на сарае починить, течёт. Говорил сыну, что шифер нужен, но… дорого. Обещал рубероид привезти. Привезёт, тогда вдвоём залатаем. А вы работаете?

       Я ответил. Степан покачал головой.
       —Да, работать надо. Я, вот, уже сколько лет на пенсии… А сколько этой пенсии- то? Хорошо ещё жена получает. Нам вдвоём хватает, огород выручает. А так… Дети тоже плохие помощники, им самим помогать надо. Но, ничего, живём. А одиноким трудно, очень трудно. Как только Зося жила?.. Если б не огород, то, наверное, совсем бы пропала. Здесь все огородом живут.

       В кухню, семеня на коротких лапах, зашла Степанова собачонка Дезя. Виновато крутя хвостом и пригибаясь, она заюлила возле ног хозяина.

       —А! Вылезла из-под дивана,— воскликнул Степан.— Опять к соседским курам забралась!— сокрушался он.— Ведь старая, толстая, а кур гонять— только дай. Хорошо ещё соседка не видела, я первый заметил. Что? Виновата, да?

       Дезя, поняв, что буря стихла, отошла от хозяина и принялась обнюхивать мои ноги. Потом подняла голову, посмотрела на меня и упала на спину, подставляя мне своё брюхо, чтоб погладил. Я принялся чесать ей брюхо.

       —Дезя!— всплеснул руками Степан.— Что ты к людям пристаёшь? А ну-ка, иди на место! Иди сейчас же!

       Дезя послушно пошла на место. Через дверь я видел, как она вошла в комнату, забралась в кресло и, свернувшись клубком, затихла.

       —Живность,— вздыхал Степан.— Без них нельзя. Хоть и вредные бывают, а всё равно, какую- то пользу приносят. Тявкнет раз для порядка и уже хорошо, с нас больше и не надо.
       —Вы не знаете, у моей тётушки были животные?— спросил я, чтоб поддержать разговор.
       —Да, кажется…— Степан задумался.— Помню, был кот. Большой такой, чёрный. И долго жил. Я с севера приехал, построился, а кот у неё уже был. Потом я тут работал, на пенсию ушёл, а кот у неё всё ещё жил. Помню, как же! Старый такой, важный, собак не боялся. Дези моей от него досталось. Она тогда щенком была, вздумала на него лаять и получила лапой по носу.
       —А звали его как?
       —Как звали? Как же его звали… А! звали его Степан! Прямо как меня. Тёзки,— Степан засмеялся и покачал головой.— Уж не знаю, почему его Зося так назвала. Хороший был кот, его тут все знали.

       Какое- то время мы занимались только чаем. Степан с удовольствием ел принесённое мною печенье. Потом налил каждому по второй чашке.

       —Чая много не бывает,— говорил он при этом.— Чай полезен. Сколько не выпьешь— всё в прок. Все шлаки выводит, организм очищает. Жена моя так чай не пьёт, а я люблю. А вы пейте, пейте… Раньше московские купцы по десять стаканов чая за раз выпивали, а мы только по второй чашке. Я ведь водку- то не пью, уже давно зарёкся. Как меня инфаркт прихватил, так всё. И с тех пор уже сколько лет ни грамма. А сколько лет? Да уж лет пятнадцать. А курить ещё раньше бросил, до севера. Кашлять тогда начал, врачи сказали— бросай. Я и бросил. Теперь и духа этого не переношу. Сын у меня курящий, он здесь если закурит, я его сразу на улицу гоню, а то потом провоняет всё, не выветришь. На севере- то, конечно, курильщиков много, но мне повезло, попал в бригаду, там три человека тоже не курили, а то бы сидел как белая ворона. Конечно, когда в балке в пургу сидишь, там накурено… хоть портянки вешай. Но ничего, не сорвался, не закурил. А так хорошо там на севере.

       Я заметил, что Степан любил вспоминать север. Он нет- нет, да возвращался к этой теме. Наверное, это были самые приятные и яркие воспоминания  в его жизни.

       —Там в пургу выходить нельзя,— говорил Степан, смотря куда- то мимо меня мечтательным взглядом.— На два метра от балка отошёл и всё, заблудился. Ничего не видать. И главное так мороз не ощущаешь. Минус тридцать, сорок градусов— ничего, одежда тёплая, на меху. А как пурга, то всё, ветер до костей пронимает. Бывает, люди замерзают прямо на ходу. Их «подснежниками» называют. Весной снег тает и находят их, стоят в полный рост. Значит, шёл в пургу, замёрз и снегом его замело. А снега много наметает, в несколько метров. Каждую зиму кто-нибудь так пропадает, а весной находят.

       Так мы разговаривали долго. Вернее, говорил в основном Степан, а я слушал, иногда вставляя несколько слов. А из головы у меня не выходили дед тётушки Карл Фридрих, стеклянный шар, который знает всё и, почему- то, чёрный кот Степан. Я, наверное, слишком ярко представил себе картину, как кот бьёт лапой по носу собаку Дези.

       —Леса у нас хорошие,— говорил Степан,— грибы, ягоды. Косули ходят, кабаны, лося недавно видели. Мы на севере тоже за клюквой ходили, вёдрами её собирали. Крупная, здесь такой нет. И ещё морошка.

       За это время я пил уже третью кружку чая, в меня больше не лезло, а Степан допивал пятый стакан. Тут Дезя спрыгнула с кресла, поспешила к двери, дверь скрипнула и вошла женщина в платке, кофте, спортивных штанах и резиновых сапогах.

       —А вот и моя хозяйка пришла!— воскликнул Степан.— Я тут соседа чаем угощаю, беседуем.
       —Здравствуйте, здравствуйте,— приветствовала меня жена Степана, снимая платок.— А про вас тут только и говорят. Все хвалят, такие тихие соседи.
       —Ну, так чего тут шуметь,— Степан стал заваривать новую порцию чая.— Шуметь  в городе надо, на то он и город, а здесь тишина. Вот на севере тихо, за городом конечно. Выйдешь так, кругом посмотришь— никого, тишина… Даже волки не воют, нет их там. Только песцы бегают, говорят. Сам я их не видел.

       —Да хватит тебе,— оборвала Степана жена.— Заладил всё об одном, да об одном. Вы-то как здесь устроились?— спросила она у меня.
       —Хорошо, спасибо,— ответил я.— Дом хороший, жить можно.
       —Да, дом хороший,— закивала головой хозяйка.— Жить здесь можно, так что живите. А то обидно, такой дом и без хозяина. Жалко Зосю, хороший она человек была. Так- то тихая, незаметная, но если что попросишь, не откажет. Да, что поделать, возраст. Вроде и не болела ничем, а возраст есть возраст, никуда не денешься. Царство ей небесное.

       —Тут её все знали,— закивал Степан,— половина местных детей в школе её учениками были.
       —А Витя- то наш, сын то есть,— пояснила хозяйка,— он ведь у неё учился.
       —Да что там «учился»!— махнул рукой Степан.— Только и знает по-немецки: «Хенде хох» и всё.
       —Хороший человек, что сказать,— вздыхала хозяйка.— Быстро время летит. Зоси уже нет, нет и бабы Полины… Девяносто восемь лет прожила. Так подумаешь, там и там люди поумирали. Был человек, и нет его, даже не верится.
       —Да, что делать,— вздыхал Степан.— Все там будем.
       —Что же это я!— спохватилась хозяйка.— Гость в доме, а я не угощаю! А ты не сиди,— подтолкнула она мужа,— помогай.

       Я пробовал было возражать, но меня не слушали. На столе появились банки с вареньем, солёные огурцы, маринованные помидоры. Степан показал своё виртуозное умение чистить картошку. И вскоре на сковородке жарилась картошка с луком и отдельно яичница. Я понял, что отказываться от угощения бесполезно и, хотя уже был сыт чаем, отведал и картошки и яичницы и всего остального понемногу. Запивал, конечно, чаем.

       На столе оставалось ещё много съестного. Степана, судя по всему, не нужно было уговаривать, он спокойно взял тарелку и умял большую часть. Хозяйка же почти ничего не ела, она больше говорила. Вспоминала умерших и ещё живущих стариков и причитала, что уже почти никого не осталось.

       —Сами уж стариками стали,— вздыхала она,— скоро и помирать.
       —О! помирать она собралась,— проворчал Степан.— Люди на пенсии только жить начинают, у них второе дыхание открывается.

       —Это там живут, не у нас,— огрызнулась хозяйка,— у нас до пенсии- то не каждый доживает.
       —Доживают,— возразил Степан.— Вот Степанида, у неё сын уже на пенсии, внуки есть, правнуки… Старший правнук недавно женился, так что скоро праправнуки будут. У неё и дом- то старый, все теремком зовут. Да вы, наверное, видели, серый такой сруб из бруса.

       Я признался, что не видел. Степана это удивило:
       —Как, вы так ни разу не гуляли по посёлку?

       Я сослался на то, что не было времени. Степан сразу вызвался проводить меня по посёлку и показать его достопримечательности. Мне уже давно хотелось выйти из-за стола, но не находилось благоприятного повода.
       —Сама же говорила, что мне надо больше двигаться,— сказал Степан жене.
       —Ладно, иди, экскурсовод,— махнула она рукой.— А  вы заходите,— обратилась она ко мне,— мы теперь соседи.

       Я простился с хозяйкой, и Степан повёл меня на экскурсию. Сзади нас семенила собачонка Дези.
       —Она везде со мною ходит,— объяснял на ходу Степан.— Так что идём помедленнее, а то она не успеет. Потом обидеться и не станет со мной разговаривать. Ляжет дома на кресло, отвернётся, я к ней обращаюсь, а она ни в какую.

       Мы шли по улице посёлка, Степан показывал мне дома, рассказывая их историю.
       —Вот этот дом,— показал он на двухэтажный дом из силикатного кирпича,— построили лет двадцать назад. Михаил тут жил, отставник. Не хотел он продавать, а пришлось, что- то у них в семье случилось… Уехал к себе на родину. Теперь новые хозяева живут, люди тихие. А вот этот,— он указал на дом, где первый этаж был из кирпича, а второй из дерева,— этот теперь заброшен. Раньше тут мой хороший приятель жил, Николаич. Часто мы с ним беседовали, в гости друг к другу ходили. Он этот дом и построил. А пожил в нём не долго, умер. И теперь два сына его дом поделить не могут. Три года стоит, пустует, рушится уже… Так вот отцовское наследство и пропадает.

       Мы пошли дальше и остановились перед симпатичным двухэтажным оштукатуренным домом с мансардой.

       —Здесь хозяин тоже умер,— говорил Степан.— Умный был человек, инженер. Дом этот сам строил, от фундамента до крыши. Работяга был. Сколько я его видел, всё время за работой. То с домом возится: штукатурит, красит, внутри отделывает, то в огороде капается. Ложился поздно, вставал рано. Стемнеет— работает при свете уличного фонаря, а утром просыпаюсь,— он уже в огороде с тяпкой. Этим себя и сгубил, сгорел в одночасье. Вроде здоровый был, а тут стал чахнуть, слабеть и в один год помер. Теперь жена его дом продаёт, уезжать собирается.

       —А вон там,— показал он на одноэтажный, неприглядный с виду, деревянный серый дом,— одинокая старушка живёт. Родственники у неё есть, но только не приезжают. Характер у неё вредный какой- то. Всё время жалуется, стонет, плачется… Поговоришь с ней, а потом зубы ломит. Сама еле ходит, а мешки с картошкой ворочает будь здоров!

       Показал мне Степан и сруб из брусьев, самый старый дом в посёлке. Старушки- хозяйки видно не было.

       —Спит, наверное,— предположил Степан.— Она всегда так, утром и вечером работает,— то по дому, то в огороде,— а ночью и днём спит. Привычка такая.

       —А это Надин дом, она самогонкой торгует,— Степан показал на одноэтажный, силикатного кирпича, аккуратный домик.— Это все знают и берут у неё когда нужно. Ещё её мать покойница гнала, из гороха. А эта из чего только не гонит…

       Следующий дом был двухэтажный, деревянный, с застеклённой верандой. Здесь нас встретили отборной собачьей бранью. Два пса, немецкая овчарка и дог, бегали возле забора и облаивали нас. Из дома вышла тучная женщина с кирпичного цвета лицом и крикнула на собак. Те притихли.

       —Серьёзная женщина, строгая,— говорил мне Степан, понизив голос и увлекая меня дальше.— Мужа своего била. Он тихий был, терпел, а потом ушёл. Вы представляете,— удивился он,— взял и ушёл от жены!

       Навстречу нам бежал небольшой плотный пёс, белый, но серый от грязи, с чёрными пятнами. Он обогнал нас, понюхался, помахав хвостом, с Дезей и побежал дальше.

       —Это Янкин пёс,— сообщил мне Степан.— Всегда здесь бегает, Янка его не привязывает. Во- он там он живёт,— я увидел деревянный дом с запущенным садом вокруг. — Пьёт всё время, а руки- то золотые. Жена от него ушла, рукой махнула и дочь забрала. А он себе потом другую нашёл, помоложе. Приблудилась откуда- то, выпить тоже любит. Живёт, живёт, а потом пропадает куда- то. Вот и сейчас где- то ходит, не видно её уже неделю.

       Мы шли дальше по тихой дороге и видели только беременную кошку, перебежавшую нам путь, тряся своим раздутым животом. Дези на неё никак не отреагировала. Степан продолжал рассказывать мне историю каждого дома: там хозяин умер, там дом продали, а там живут спокон веков. Проходили мы и мимо дома, который купил новый житель Юрий. Дом показался мне приличным. Двухэтажный, с лоджией и верандой. Я не понимал, зачем его нужно ломать. На участке были только деревья коротко подстриженный газон. Возле дома стоял синий «Крайслер» с тонированными стёклами. Самого Юрия я не видел, как и его жену, зато видел дочку, действительно внушительного роста, широкую в кости, с серьёзным выражением лица. Она прошагала мимо машины, намеренно не глядя на нас и зашла в дом.
       —Во!— зашептал Степан.— Я же говорю, такую в баскетболистки…

       Так, шаг за шагом, мы обошли весь посёлок и вернулись назад. Возле Степанова дома мы простились, хотя он и зазывал меня на ещё одну чашку чая. Видимо, ему действительно было скучно.

       —Вы заходите, заходите,— говорил Степан.— Чего одному дома сидеть?
       —Нет, нет, что вы,— отговаривался я.— Скоро вечер, нам домой пора ехать. Завтра же понедельник…
       —А- а- а… Да, да,— согласился разговорчивый Степан.— Это я на пенсии привык, что все дни одинаковые, а вам же на работу… Ну, что ж, тогда до свиданья. Вы же ещё приедете, да? Приезжайте. Дом- то хороший, жить можно. Это же не в городе…

       Придя домой, зайдя за ворота, я услышал доносившейся из сада голос. В саду, на скамейке, сидел Славик, возле его ног крутился, ласкаясь, невесть откуда взявшийся пушистый кот.

       —Я понимаю, что ты меня уважаешь,— говорил Славик, гладя кота.— Ну, что я могу сделать? Нет у меня колбаски, даже сосиски нет. Хочешь конфетку?— он протянул коту карамель. Тот, понюхав, отвернулся.
       —Не хочешь,— Славик печально развёл руками.— Тогда извини.

       Я видел, что Славик находится в той стадии опьянения, когда люди любят поговорить со своим котом, любимым псом, канарейкой, или аквариумной рыбкой. А если «добавить» ещё немного, то просто с пустой бутылкой. Я не знал, где он так успел набраться, однако одно мне было ясно, сегодня мы никуда не поедем. Но меня это не расстраивало, я был даже рад.

       —Понимаешь,— говорил мне Славик, когда я вёл его в дом,— не получилось сегодня быть трезвым. Вот, опять напился.
       —Я заметил,— сказал я.
       —Нет, ты меня не подкалывай,— говорил Славик.— Так получилось. Опять с Янкой встретились. Там ещё какой- то мужик был… Зато со всеми познакомился. Теперь меня здесь все знают.

       В доме Славик отказался идти наверх.
       —Я на диванчике, полежу немного… Да, сегодня мы уже никуда не поедем,— признался он укладываясь на диван.— Не доеду я сегодня.
       —Я уже понял…
       —Вот ты опять,— Славик сокрушённо вздохнул.— А где котик?
       —Котик ушёл.
       —Хороший котик, ласковый. Здесь как раз такой нужен.

       Ещё минут десять Славик тихо бормотал, вспоминая котика, Янку и местный самогон, потом затих. Спустя ещё десять минут раздался его мирный храп. Я слушал его и думал, что живя здесь столько лет, практически безвыездно, без увлекающего любимого дела, постоянно видя надоевшие лица, морды кошек и собак, слыша одни и те же речи о рассаде и огородных делах, можно запросто сойти с ума. Или же спиться, что практически одно и то же.

       Права тётушка, нельзя больше ходить в комнату. И с умным человеком порой боишься разговаривать, всё кажется, что вот-вот сморозишь какую-нибудь глупость… А тут шар! И не сколько его ума боишься, а проницательности. Весь перед ним как на ладони, словно голый. Как с ним можно разговаривать, о чём? Да, сказать по правде, я только слушал.

       Я вспомнил весь разговор состоявшейся той ночью, тот сумбур творившейся у меня в голове. Слова, темы… Разве он в чем- то убеждал меня, склонял к чему-нибудь? Нет, он только сказал, что это лишь начало. Начало. Вот это- то и страшно. Наверняка это были не просто слова, он знает всё наперёд. У него всё запланировано и что делать мне, покориться? Сидеть в клетке и ждать когда откроют дверцу?

       Меня уже не тянуло за письменный стол, хотя неплохо было бы ещё раз просмотреть тётушкины дневники. Её стихи я так толком и не прочёл и фотографии из альбома проглядел лишь мельком… Меня не покидало чувство, что я по-прежнему плохо знаю
свою тётушку. Почему она меня так заинтересовала? Да, она родственница, но… раньше я жил, ничего не знал о ней и был спокоен, а теперь… Наверное я просто переутомился, перебрал впечатлений. Приеду домой, погружусь в привычную жизнь и всё вернётся, будет по- старому. Только тётушку я уже не забуду. И шар…

       Что- то изменилось во мне за это время. Я понял некие вещи, о которых раньше имел смутные представления. Одиночество, в самом безнадёжном виде, встало передо мной яркой картиной. Хоть я и знаю об этом с чужих слов. Одно дело, когда ты одинок, но молод, полон надежд, чувствуешь свои силы и готов к любым испытаниям… Другое дело одиночество в старости, когда надеяться на что-то бессмысленно, ибо ты уже видишь перед собою черту, за которой конец… Страшно. Как люди живут с этим и не сходят с ума, не накладывают на себя руки…

       Я встряхнулся и принялся бродить по дому отгоняя от себя пугающие мысли. За окном вечерело. Заканчивался очередной день. Я прожил здесь два дня, но мне казалось, что прошло как минимум несколько месяцев. Это странное ощущение времени, то дни летят оставаясь незамеченными, то вдруг отпечатываются в памяти, да так, что уже никогда не забудешь. И один этот день затмевает собою целый год. Страшно подумать, сколько времени из нашей жизни проходит впустую, а дни сколь- либо значимые… Их, наверное, можно перечесть по пальцам. Но ведь из них- то и состоит наша жизнь.

       Я сидел в спальне на краю тётушкиной кровати и улыбался своим невесёлым мыслям. И тут краем глаза заметил, что дверь стала медленно открываться. Сидя на кровати, не меняя позы, я пристально следил за дверью. Она открылась. За нею была прежняя непроглядная мгла. Сидел я так, должно быть, долго, пока не заметил в глубине голубоватое сияние. Шар. Он разгорался, он звал меня.

       Я хорошо помнил предупреждение тётушки, но не мог отвести глаз от светившегося шара. Так, наверное, моряк ночью смотрит на свет маяка. Шар мерцал. Я сидел не двигаясь. В тишине было слышно только тиканье часов. Секунды ли прошли, минуты… Я пошевелился, распрямляя затёкшие шею и спину. Зажмурился. Глаза тоже устали.

       Ни звука, ни слова… Но я знал, что меня зовут. Зов ощущался внутри, в голове. Настойчиво, категорично… Даже не звали, а приказывали идти в комнату. Не подчиниться я не мог. Вся моя воля куда- то подевалась, сил сопротивляться не было… Да и желания тоже.

       Подумав, я встал, медленным шагом походил по спальне, стараясь не смотреть на шар. Потом, решившись, всё так же нарочито медленно, сходил в кабинет за свечой и спичками. В спальне зажёг свечку, вставил в подсвечник. Подсвечник лёгкий, с удобной ручкой… Взял его в руки, встал напротив двери. Оттуда шёл настойчивый зов, не подчиниться ему было невозможно.

       Глубоко вздохнув и даже крякнув для пущей храбрости, я вошёл в комнату. Как и в прошлый раз, дверь плавно закрылась за мной. Свеча горела ровным пламенем, слабо освещая каменные стены. Теперь я видел стол, на котором стоял шар, стул на котором я сидел прежде. В углу увидел трельяж, на котором лежало несколько старинных фолиантов. Пристанище аскета. Ничего лишнего, даже элементарного ковра на полу. Простые доски, не крашенные, и такой же пол.

       —Сядь на стул. Или тебе приятней стоять?— услышал я знакомый мне голос.— Сегодня ты догадался взять с собой свечу. Осмотри комнату раз тебе хочется, но уверяю, ты не найдёшь здесь ничего интересного. Эти книги слишком сложны для тебя, к тому же все написаны по- латыни. Ты ведь не учишь языки, говоришь, что они трудно тебе даются. А может это просто леность ума? Придумываешь подходящие отговорки для собственного спокойствия, а сам остаёшься таким же неучем. Сядь, задуй свечу. Впрочем, если хочешь, можешь оставить, пусть горит. Поставь её на стол, мне она не мешает, а тебе будет спокойней. Ты снова напряжён. Расслабься. В чём дело? Тебе не понравились мои слова? Но ведь это правда. Почему людям так не нравится правда, и они с радостью заменяют её приятным вымыслом? Придумать логический ход, подогнать его под факты и
с удовольствием поверить, что это и есть правда. А сама правда… Кому она теперь нужна?

       Правда. Где она? Что она? Что это такое? Замученное, заплёванное понятие. Настолько эфемерное, что ни кто не может в этом разобраться. С ложью всё просто: все знают, что это ложь, она неприятна, оскорбительна… А правда? Есть ли разница между ней и ложью? Да и как отличить одно от другого?  Казалось бы, всё ясно, а на деле полная неразбериха.

       Ложь — правда. Правда— ложь. От этой неразберихи можно сойти с ума. Гораздо проще придумать свою правду, поверить в неё и спокойно жить с ней отвергая любые разумные доводы, идущие в разрез с собственными убеждениями. Кому нужна правда? Тебе? Кому-нибудь другому? Наверное, только дотошным одиночкам, которых никто не слушает.

       Я сел на стул. Свечу поставил рядом с шаром. Сердце учащённо билось. Я снова был сбит с толку, ничего не понимал. На меня набросились, обвинили, пристыдили… Как пришибленный смотрю на шар…

       —Расслабься,— продолжал голос.— Бояться здесь нечего. Страх… Мы уже говорили о нём. Точнее, мы говорили о твоих страхах. Но, твои страхи ничем не отличаются от страхов других людей. Не переживай, бояться естественно и нужно. Именно страх помогает человеку выжить. Испугавшись чего- то он не полезет на рожон, а благоразумно остановится, выждет, перетерпит и сохранит свою жизнь. Человек борется за жизнь и боится за неё. Борьба за выживание— смысл жизни любого существа. В этом люди ничем не отличаются от зверей. Люди и звери, так похожи, так близки…

       Человек уступает зверю, он утратил инстинкты. Инстинкты делают зверя сильным, неуязвимым. Человек может противопоставить только ум, но его ум слаб, как и он сам. Человек жалок, беспомощен перед дикой природой, он боится её и поэтому старается её уничтожить. Согласись, что…

       —Нет,— хрипло проговорил я.
       —Нет?— в голосе послышались нотки иронии.— Тебе есть, что возразить?

       Возразить мне было нечего, но и согласиться я не мог, не должен был.

       —Человек не уничтожает природу…— начал я, подбирая слова.— Он, конечно, губит её, но не потому, что боится… Он должен… Ему надо жить и…
       —Чтобы жить, он должен уничтожать?— спросил голос.— Ты прав. Борьба видов, выживает сильнейший. И выживает за счёт других. Уничтожать, чтобы не быть уничтоженным самому. Девиз всего живого на земле.
       —Нет, нет, нет…— замотал я головой.— Ведь это жестоко, это неправильно.
       —Это не жестоко, это естественно. Естественно жить и давать жизнь другим. А что естественно, то и правильно.
       —Нет, так ведь нельзя…— я замолчал, подбирая нужные слова.— Такая философия она… Она гибельна.

       —Любая философия гибельна, ибо она уводит от истины. Человек любит философствовать. Любит придумывать истории, удобные для себя, чтобы потом поверить в них и отстаивать с пеной у рта. Та же история, что и с правдой: придумать, поверить и прибывать в счастливом заблуждении. Человек любит придумывать, у него необузданная фантазия, рождающая самые невероятные образы. Но человек забывает о том, что любые рассуждения уводят от истины. Истина одна, а мнений о ней миллионы.

       —Какая же она, истина?— спросил я.
       —Хочешь, открою тебе секрет? Истину не знает никто. Все только предполагают, что знают её, но втайне сомневаются, боятся, что это окажется не так. А те же, кто твёрдо уверены, что знают истину, на самом деле не знают её, а глубоко заблуждаются. Таких людей вывести из их заблуждений практически невозможно, они так и умрут зашоренными своими вымыслами. Несчастные люди, скажешь ты? Нет, они счастливы, ибо избежали мучительных метаний в поисках истины.

       —Что же, все люди мечутся в поисках всю жизнь и в итоге так ничего и не находят?
       —Если ты думаешь, что все люди тратят свою жизнь на поиски истины, то ты ошибаешься,— ответил шар.— Многим глубоко наплевать, узнают ли они её или нет. Их интересует только одно, как можно лучше устроиться в этой жизни. Ради этого они идут на всё: на любую работу, либо на махинации, на подлость… Им важен результат. Увлечённые такой игрой они забывают всё на свете. Что им до какой- то там истины? Истина не накормит, так они говорят. И они по- своему правы. Им, часто, нечего возразить. Ты бы мог найти достойное возражение?

       —Нет, не мог бы,— признался я.
       —Правильно. И не пытайся. Потому что это и есть истина. Их истина, которая их самих вполне устраивает и другой им больше не надо.
       —По-вашему выходит, что у каждого есть своя истина?— усмехнулся я.

       —Да. Да, так и есть. Своя истина есть у убийцы, есть и у его жертвы. Кролик прав в том, что хочет пастись на травке, но и лиса, которая на него охотится, тоже по- своему права. И кролик и лиса хотят есть, чтобы жить и в этом их истина. Солдаты, идущие захватывать чужую страну, верят, что поступают правильно, их ведёт вперёд своя идея. И кто станет осуждать солдат с другой стороны, когда они защищают свою землю? Получается— и захватчики и защитники все по- своему правы. Все борются во имя жизни, жизни своей собственной, своей земли, либо идеи. Получается, что все правы.

       —Значит, истина заключается в жизни,— заключил я.
       —Это ты сказал. Таким образом, ты нашёл свою истину.
       —Нет,— возразил я,— я её не нашёл…
       —Нашёл. На сегодня твоя истина заключается в этом. Но в будущем, возможно, найдёшь себе другую. Ведь ценности в жизни меняются.
       —Как я могу найти другую истину, если она только одна?
       —Значит, это была не истина и поиски её продолжаются.

       Хоть бы петух закукарекал, подумал я с тоской. После крика петуха вся нечисть, по обычаю, должна убраться с глаз долой. Но в данном случае хоть стая петухов кричи, ничего не изменится.

       —Конец разговора наступит в своё время,— сказал голос, угадав мои мысли.— Не беспокойся, всё рано или поздно заканчивается: неприятные разговоры, долгая жизнь, сплошная полоса неудач… Закончится всё, вопрос— что останется. Память? Но какая: долгая, короткая, добрая или плохая? Всё это узнаётся какое- то время спустя, не сразу. Первое мнение всегда поспешно и необъективно. А объективное мнение получается только за долгие годы осмысления.

       —Я знаю, ты хочешь поскорее уйти отсюда,— продолжал голос после паузы.—Мечтаешь улизнуть и зарыться с головой под одеяло. Хороший способ убежать от всех проблем, но не спасает от собственных мыслей. От них не убежишь, они будут преследовать тебя всегда, на то ты и человек. Человека всегда преследуют мысли. Он делится ими с другими и набирается новых. К чему это приводит? Иногда к новым идеям, а иногда и к полному хаосу.

       Человек— он порочен, его съедают желания. Каким бы хорошим он не был, какие бы идеалы не исповедовал, соблазн всегда будет шагать рядом и будоражить воображение. Картины порока часто затмевают самые благообразные святые картинки. Порок сладок, а путь к святости горек и долог. Что выбирает человек: быстрый результат или долгую перспективу? А что выберешь ты сам? Ты не свят, но и не порочен больше других. Ты также поддаёшься соблазнам, но не живёшь только ими. У тебя есть свои идеалы, пусть и смешные, но дающие возможность жить не впадая в крайности, в разврат или в ярый фанатизм. Чего ты хочешь? От жизни, от людей? Чего ты намереваешься получить от жизни, проживая долгие годы на земле? Готов ли ты довольствоваться малым или у тебя большие запросы? Что тебя больше привлекает: скромная, тихая жизнь в стороне от людской суеты, или же хочешь вращаться в центре событий, в окружении известных,
богатых людей, красивых и доступных женщин и толпы почитателей?

       У каждой жизни есть достоинства и недостатки. Тихая и скромная жизнь— это жизнь, в большинстве своём, бедная. А жить в богатстве и славе, значит забыть, что такое одиночество, не чувствовать разницы между друзьями и льстецами, бояться разорения, покушений и оглашения интимных тайн. Или же максимализм тебе не присущ, и ты хочешь чего- то среднего: тишины и достатка? Тогда приготовься к тяжёлому, хоть и хорошо оплачиваемому  изнуряющему труду, отнимающему всё время. К домашнему комфорту, но возможностью пользоваться им только изредка, в свободные минуты от работы. К жене и детям, которые помнят о тебе, но видят очень редко. К друзьям, с которыми встречаешься раз в несколько лет и то вскользь. К родственникам, о которых вспоминаешь лишь в дни их рождения или по причине их смерти. Такая жизнь насыщенна, обеспечена, но проходит слишком быстро, незаметно. Старость приходит, когда ты ещё не распрощался с молодостью. Не хочешь смириться, пытаешься что- то изменить, но ни сил, ни времени уже не осталось. И что же ты оставишь после себя? Хорошо если детей. Это хоть и малый, но весомый вклад в развитие человечества. А если нет и детей? Не сложилось, судьба распорядилась по- иному… Что тогда? О людях судят по делам. А дела, пусть даже самые мелкие, могут стать частью великого!

       Последние слова были произнесены со значением и, высказав их, голос замолчал. Я не собирался ничего ни возражать, ни спрашивать, а лишь с интересом ждал, что будет дальше. Голос молчал. Он, видимо, оценивал эффект произведённый на меня его речами. А эффект был, мне было над чем задуматься. Но вскоре голос прервал паузу.

       —Конечно, это лишь поверхностный обзор, жизнь намного сложнее. Частично мы уже говорили об этом, но за две беседы всего не расскажешь. Чтобы рассказать о жизни человека времени требуется гораздо больше, может быть больше, чем времени, которое он прожил. И всегда в жизни найдётся место пороку. Деньги, азарт, вино, женщины, власть… Все атрибуты порока. Причём, одно не может существовать без другого: деньги— азарт, деньги— власть, вино— женщины… Впрочем, женщины подходят ко всему и к деньгам и к азарту и к власти…

       —Значит, по- вашему, все женщины порочны?— спросил я. Вернее, я так подумал, но как- то само собой получилось, что я высказал эту мысль вслух.

       —А ты думаешь иначе?— оживился шар.— Тебе приятней наградить женщину целомудрием, материнской добродетелью, мудростью хранительницы домашнего очага? Пусть будет так. Временно отбросим женские пороки и возьмём для примера женщину, о которой мало кто из мужчин не мечтал. Посмотри.

       Передо мной вновь появилась моя рыжеволосая знакомая. Причёсанная, в белом платье, она ласково смотрела на меня.

       —Видишь, в её глазах любовь, преданность, руки готовы к домашнему труду и к ласке, под платьем тело, которое всегда желанно, а сердце целиком принадлежит возлюбленному. Чем не верная жена и любящая мать, чем не страстная любовница и мудрая хозяйка? Ведь это же идеал…Но, встречаются ли такие женщины в жизни? Найдёшь ли ты хоть одну, в которой сочетались бы три… хотя бы две добродетели? Или такие женщины встречаются лишь в мечтах и мужчинам приходиться довольствоваться тем, что есть?

       Надо заметить, что и у женщин есть свой идеал мужчины, и они тоже не могут его найти и получают только то, что есть. Такова жизнь и таковы люди, которые порой сами не знают, чего хотят. Женщине, мечтающей о принце, надо задать вопрос: а согласится ли принц жить с тобой? Достойна ли ты его? Мужчина, ищущий идеальную женщину, найдя таковую, убеждается, что эта женщина занята поисками идеального мужчины, а он сам её требованиям не отвечает.

       Между тем рыжеволосая женщина, стоящая до сих пор неподвижно, стала медленно поправлять руками волосы, плавно, томно двигая телом и искоса поглядывая на меня. Мне, признаться, никогда не нравились рыжеволосые и если правда, что шар знает все
мои мысли и желания, то было странно, почему он представил мне именно такую красотку а не, скажем, брюнетку или блондинку. Какие цели он преследовал, устраивая такой спектакль мне тоже было не понятно. Спросить напрямую я не решался и лишь ждал, что будет дальше.

       —Простая женщина,— продолжал между тем голос,— молодая, красивая, стройная. Неважно, разбирается ли она в истории и географии, знает ли наизусть сонеты Шекспира и обладает ли красивым сопрано… Всё это неважно. Пусть даже она не знает кто такие Васнецов и Репин, Чайковский и Бородин, пусть прочла в своей жизни всего две- три книги и на родном языке говорит с ошибками. Главное, что она здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки, страстна и покорна, готовая для тебя на всё.

       Женщина, продолжая томные телодвижения, словно в медленном танце одним лёгким движением скинула со своих плеч платье, и оно мягко упало вокруг её ног. Бесшумно ступая, она вышла из круга платья и подошла ко мне, наклонилась, опершись руками об мои колени и с неким любопытством заглянула мне в глаза. А я лишь сидел неподвижно и смотрел на её обнажённое тело.

       —Каковы твои чувства,— спрашивал шар,— когда ты знаешь, что она твоя, никто, никакой волей не отнимет её у тебя. Что ты можешь сжать её в объятиях, поцеловать…

       Женщина села мне на колени, придвинула близко своё лицо к моему так, что мне казалось, будто я ощущаю её дыхание. Она улыбалась одними губами, играя пальцами в моих волосах.

       —Почему ты сидишь?— слышался голос шара.— Почему недвижим? Что мешает тебе? Какой страх сковал твои руки?
       —Но ведь её же нет!..— прошептал я.

       Услышав мои слова женщина, улыбаясь, обвила мою шею руками и поцеловала меня в губы.
       —Её нет!?— переспросил шар минуту спустя.— Дай волю рукам, пощупай её горячую плоть. Её тело покорно, податливо…
       —Что ещё надо молодому мужчине,— заговорила женщина голосом шара.

       От неожиданности я вздрогнул. Женщина, не меняя положения, сидя у меня на коленях и обнимая, продолжала говорить, мило улыбаясь:
       —Страсть, желание… Он и она наедине… Извечная история, где есть мужчина и женщина и их личная тайна. Всё перед тобой, на виду… Или чего- то не достаёт?

       Женщина встала и взяла меня за руку, увлекая за собой.
       —Идём,— говорила она.— Тебе нечего бояться. Всё будет как ты того захочешь. Только твои желания, только твоя воля.

       —Последуй за ней,— послышался голос шара со стороны,— осуществятся все твои юношеские мечты, самые тайные желания которые невозможны с обычной женщиной, ибо они думают не сколько о тебе, а о себе. Каждый человек в какой- то мере эгоистичен, а здесь всё в твоей власти.

       Дверь открылась, показалась спальня. Женщина вела меня за руку к кровати. Я, с затуманенной головой, всё-таки отдавал себе отчёт, что сейчас произойдёт, но не понимал, как это возможно с призраком? А в том, что женщина призрак, я нисколько не сомневался, не смотря на её поцелуи и нежные объятия.

       Возле кровати мы остановились. Она повернулась ко мне, прижалась и принялась целовать, неторопясь, со знанием дела. Я же, не отвечая на поцелуи, лихорадочно соображал. К чему всё это приведёт? Зачем этот спектакль? И эта соблазнительница, чего она добивается? Чего вообще от меня хотят? Если эта рыжеволосая красотка, с действительно обворожительными формами, вдруг опять превратиться в ведьму, я этого не переживу. Что будет с моим сердцем? А может всё так и задумано? Но зачем? Чем я мог помешать? Но, Боже мой, до чего же она соблазнительна! У меня уже нет сил противиться искушению.

       Не успел опомниться, как оказался на кровати. Надо мной склонилась рыжеволосая,
её руки скользнули мне под одежду… Но тут какая- то слабость подступила к голове, дышать стало труднее, я почувствовал, что ещё немного, и я потеряю сознание. Собрав последние силы я, барахтаясь, спихнул с себя рыжеволосую, переваливаясь встал с кровати, тяжело ступая подошёл к стене, опёрся об неё и стал глубоко дышать, выдыхая через рот. Перед глазами плыла белая рябь. На кровати, в откровенной позе, лежала рыжеволосая, с интересом наблюдая за мной.

       —Страх,— раздался голос шара.— Страх сковал тебя. Он настолько силён, что затмил желание. Ты боишься не её, а неизвестности. Ты не знаешь кто она и что из себя представляет, вбил себе в голову, что она призрак и испугался. Конечно, ведь тебя с детства пугали привидения, ведьмы и разная нечисть из сказок. Всё это настолько впиталось в тебя, что не оставляет до сих пор.  Успокойся, подойди сюда. Сядь на стул. Здесь тебе станет легче. Не бойся, её уже нет.

       Её действительно больше не было, как и сброшенного платья на полу. Я послушно сел на стул, откинулся на спинку и вытянул ноги. Головокружение прошло, но осталось какая- то слабость.

       —Интересно, есть ли на свете что-нибудь такое, чего бы люди не боялись?— размышлял вслух шар.— Боязнь смерти— это естественно, ибо смерть, как к ней не относись, по- прежнему остаётся неизвестностью. Если даже и верят, что там некое продолжение существования, то у последней черты сомневаются. Отсюда и страх. Страх крупного разочарования. Но если человек боится жизни? А он её боится. Боится, что жизнь не удастся, что не сбудется то, о чём мечтал и придётся жить совсем другой жизнью. Страх трудностей на пути к мнимому счастью, страх смерти, которая прервёт только начавшийся счастливый жизненный путь. Человек мечтает о счастье, желает его, ждёт с нетерпением… Но вдруг это счастье наступает, именно то, о котором мечтал, нужно сделать только шаг, решиться и всё будет… И тут человека охватывает страх, сковывает его, лишает воли и заставляет пятиться назад. Почему? Разве не странно? Казалось бы— вот оно, бери, наслаждайся… Но нет. Всё гораздо сложнее. Оказывается, за это долгое время ожидания, у человека сложился тот маленький, жалкий мирок, который стал настолько привычен, обыден, что расстаться с ним нет никаких сил. Он хоть и убог, но кажется надёжным, хорошим, добротным, в нём спокойней, чем в водовороте перемен, можно тихо сидеть, ворочаясь с боку на бок, а не идти по новой дороге с грузом забот на плечах. И ещё не известно, дойдёшь ли по новому пути до счастливого конца. Гораздо привычней находиться в привычной норке, особенно когда там сытно, тепло и уютно. Сколько нужно сил и смелости, чтобы стряхнуть с себя эту въевшуюся шелуху, выбраться из панциря и пойти по представившейся дороге, время от времени спрашивая себя: «А стоило ли?». И ответы на этот вопрос даются самые разные.

       —Почему вы не любите людей?— спросил я.
       —Я не люблю людей?
       —Да. У меня сложилось такое впечатление, что вы их не любите.

       —Ты ошибаешься,— отвечал шар.— Это не любовь и не ненависть, это простое бесстрастное наблюдение и непредвзятая оценка. К людям нельзя относиться однозначно, ибо любая поспешная оценка ведёт к ошибочному мнению. Люди разные, один не похож на другого. Более того, каждый человек со временем меняется. Он не становится ни лучше, ни хуже, просто меняется и через тридцать, сорок лет уже не похож на прежнего. Разве можно по одному такому индивидууму составить мнение обо всём человечестве? Человек величина не постоянная, а человечество— невычислимое. Если взять одного хорошего человека, а другого плохого, то как, глядя на них, можно составить себе какое-то определённое мнение? Я не берусь судить, лишь наблюдаю и делаю выводы.

       —Тогда к чему все эти разговоры? К чему это всё?
       —Для того чтобы удовлетворить твою самую главную потребность…
       —Какую?

       —Потребность успокоить мысли, упорядочить их, расставить по местам. Для чего люди спорят друг с другом? Специально собираются, тратят время и с пеной у рта, часами, высказывают своё мнение? Думаешь, они хотят в чём- то убедить собеседника? Нет, они делают это для себя, для своего спокойствия. Лишний раз доказывают самому себе собственную правоту, оттачивают мысль, делая её ясной и понятной… Впрочем, это удел беспокойных умов. Умы же спокойные, или ленивые, нужно встряхивать, и с этим превосходно справляются те самые спорщики. Спорщики в спокойных умах находят для себя внимательных слушателей. Спокойный ум слушает, соглашается, а спорщик тем временем в упоении излагает свои мысли, воображая, будто полностью убедил оппонента. Увы, спокойный ум покорно слушал и соглашался только для того, чтобы спор побыстрее закончился. Однако спор не проходит даром: волей неволей спокойному уму приходиться перетряхивать свои мысли внутренне соглашаясь или противореча спорщику. Так что от спора, или разговора, пусть даже самого пустого, есть свой толк, а уж от умной беседы всегда есть польза.

       —А от нашей беседы тоже есть польза?— спросил я, глядя на всё ещё горевшую свечу.
       —Разве ты думаешь иначе? Если так, то мне жаль. Польза есть от всего, даже от вреда. Так бывает, хотя польза и вред взаимоисключающие понятия. Понять, что было хорошо, а что плохо, можно только какое- то время спустя, когда улягутся чувства. С холодной головой легко рассуждать о былых делах и удивляться, чего это тогда так горячился?

       —Спорить можно и от скуки,— заметил я.
       —Ты намекаешь на меня? Мол, столько лет находишься взаперти и истосковался по общению? Но, что такое время? Для всех оно течёт по-разному. У тебя бывали случаи, когда день кажется бесконечно долгим, тянется и тянется… Это бывает если с нетерпением ждёшь чего- то, или изнываешь от скуки. А иногда с удивлением замечаешь, что целый месяц пролетел как один день. И куда подевалось столько дней? В памяти они почти не зафиксировались. Время само по себе не меняется, но каждый ощущает его по-своему. Ощущение времени человеком и древней черепахой существенно отличаются. Для человека прожить сто лет это очень много, а для черепахи это только половина жизни. За миллионы лет на планете произошло множество событий, но, с точки зрения самой планеты, это только малый эпизод по сравнению с тем, что будет впереди.

       —Как же вы ощущаете время? Как человек, или как черепаха?
       —В твоих словах слышна насмешка,— произнёс шар.— Для меня время течёт не так, как для человека и не так, как для черепахи. Для меня вообще нет времени. Мы друг от друга не зависим. Времени нет никакого дела для меня, а мне нет никакого дела до времени.

       —Почему?— не понял я.
       —Потому что я вне времени. Я лишь знание. Во мне мудрость и опыт. Для меня поколении— лишь страницы истории, страницы из книги, которая не имеет окончания. Тебя это удивляет?

       —Меня удивляет такая откровенность.
       —Мне нет причин быть скрытным. На самый трудный вопрос можно найти ответ, иногда достаточно только спросить. Если кто- то знает ответ— спроси его. Если не ответит, ты ничего не потеряешь, останешься при своём. А если получишь ответ… То ведь это хорошо, правда? Ты меня спрашиваешь— я отвечаю. Я спрашиваю… а ты молчишь, чего- то боишься. Бояться не стоит, я и так знаю всё. У тебя не может быть тайн от меня, все твои мысли и вся твоя история мне известна. Так что бояться нечего. Только спрашивай и получишь интересную информацию.

       —Я хочу спать,— сказал я, хотя сонливости не было. Мне уже достаточно надоел этот разговор и нужен был повод, чтобы его прервать. Я устал, под натиском шара чувствовал себя беспомощным. Для спора с ним мне не хватало… Я сам не знал, чего мне не хватало. Ума, образования, таланта? Или просто я был слишком взволнован, обескуражен…

       —Да, ты прав, тебе нужен отдых,— сказал шар.— Много информации, много мыслей и ощущений. Закончим на сегодня…
       —На сегодня?— невольно воскликнул я. 

       —Ты думаешь, что уедешь отсюда и всё, конец? В жизни порой происходят неожиданные встречи, а повторные встречи происходят ещё неожиданней. Для тебя наша разлука это конец, а для меня лишь краткий перерыв в нашей беседе. Разве ты знаешь, что ждёт тебя впереди? Что бы ты ни планировал на будущее, случится всё не так, всё будет по- другому. А теперь иди, до новой встречи.

       Шар стал гаснуть, дверь открылась. Я встал со стула, забрал свечу. За это время она почти догорела. Сколько времени я был здесь, который сейчас час?.. Усталость навалилась на меня, я медленно вышел из комнаты.

       Спальня. Постель измята. Да, ведь я же на ней лежал, с этой… Мной овладела какая-то рассеянность. Я долго стоял посреди спальни и тупо смотрел на подсвечник в руке, пока не догадался поставить его на тумбу. Сел на кровать и устало вздохнул. Обычно после долгого разговора чувствуешь что- то, или раздражение, или удовлетворение, а здесь… Я ничего не чувствовал, только усталость. Сидел, прислушиваясь к обрывкам мыслей в голове. Было до того тихо, что я слышал, как внизу расхрапелся Славик.

       Случайные встречи, повторные встречи,— проносилось в голове.— Если права тётушка, то… Раб лампы. Это откуда? Да, это из сказки про джина. Раб лампы. А я… раб шара?! Если так, то значит, что ничего не происходит по моей воле, а только по причине неких внешних обстоятельств. Я не хочу больше ни видеть шар, ни иметь с ним беседы. Но он утверждает, что новая встреча ждёт нас впереди. Я не хочу этой встречи, противлюсь ей, но… Я хочу вновь приехать сюда, в этот посёлок, увидеть этот дом, соседей, прочесть тётушкины дневники… Тётушка, тётушка, как ты близка мне, ведь мы могли бы стать друзьями. На земле нет ни одного человека, с кем бы я мог быть так откровенен как с тобой. Я бы с радостью приезжал к тебе, мы бы сидели в саду, пили чай с вареньем, слушал бы твои повествованья и сам многое мог бы рассказать. Мы были бы самыми верными, бескорыстными друзьями. У тебя был бы самый преданный слушатель и собеседник, и не пришлось бы тебе ходить в эту комнату и слушать разглагольствования шара. Я бы тебе помог избавиться от него.

       Но теперь тебя нет. Когда ты была ещё одинокой пенсионеркой, я был слишком мал и не подозревал о твоём существовании. Теперь я вырос, стал взрослым, многое узнал о тебе, а ты умерла. Как- то это нехорошо, несправедливо. Приходиться знакомиться заочно, упуская какие- то детали, нюансы, познать которые можно было бы только при личной встречи и составить своё личное мнение о человеке, полюбить его… Как много мы теряем, не успев ещё приобрести.

       Этот шар… В нём есть что- то сатанинское, это явно не от Бога. Он настолько притягивает, завораживает, что становится страшно. Не хочу сейчас вспоминать его речей о страхе и прочем… Он, конечно, прав, ибо истина она… Опять. Он действительно завладел мной, у меня в голове только его слова и не единой своей мысли… Не единой своей мысли! Вот в чём дело, вот в чём дьявольский замысел. Человек свободен, ни кто его не держит за руки, но думает он только так, как нужно. Раз и навсегда заученные слова, привычные догмы, и пусть это всё ложь, человеку уже не придёт в голову думать иначе, все прочие аргументы сами отпадут, отскочат от его закостенелого ума. Человеку больше ничего не надо, всё решили за него, вложили ему в голову, изложив в доступной форме и сказали: живи и радуйся. И он живёт, предсказуемый и управляемый. Он уже не страшен, не устроит революции, не выдумает новой философии, не станет сподвижником и не пойдёт открывать людям глаза на окружающий мир, поскольку на собственные глаза ему наложены надёжные шоры. Насколько такой человек удобен.

       Я встал и принялся шагать по комнате, ероша руками волосы. Странное это было ощущение: толи прозрение, толи откровение. Как тяжело жить, осознавая всё это и сколько на свете способов, чтобы только об этом не думать, от развлекательных шоу до наркотиков. Выбирай что хочешь, заполни себе голову всякой ерундой и живи, счастливо улыбаясь… Эту дверь надо закрыть, чтобы она больше никогда не открывалась.

       Я рывком бросился к платяному шкафу и принялся задвигать им ненавистную мне дверь. Потея и отдуваясь, сантиметр за сантиметром, гремя и скрипя на весь дом, я продвигал шкаф на его прежнее место. Прошло ли полчаса, больше ли, меньше… Вскоре шкаф плотно загораживал дверь, и я, разгорячённый, усталый, повалился не раздеваясь на кровать счастливо улыбаясь. Полежал немного, повернулся на бок и провалился в глубокий сон.


       Мне что- то снилось. Кажется, я пытался вытащить из речки большую рыбу. Рыба сопротивлялась и делалась всё больше. Удочка в моих руках сгибалась в дугу, леска вот-вот грозила порваться. Рыба тянула на себя, дёргалась в разные стороны, заставляя дёргаться и меня. Напряжение нарастало, меня уже не дёргало а мотало. Я открыл глаза и увидел над собой Славика, он тряс меня за плечо и, судя по всему, уже давно.
       —Да проснёшься ты или нет?!— возмущался он.— Кто из нас вчера пил? Не добудиться…

       Я, ничего не понимая, смотрел на него, мигая сонными глазами.
       —Вставай?— говорил Славик, повышая голос.— Уже восемь часов, мне на работу к девяти… Я уже опоздал!

       Вид у Славика был опухший. Я сел на кровати пытаясь отогнать сон. Глаза слипались. Я бы с удовольствием поспал ещё несколько часов. Славик, находясь в каком- то нервном возбуждении, стоял в дверях и говорил, ни к кому не обращаясь:

       —Что за дрянь ихнее пойло! Голова, как… И пива не выпьешь, ехать надо… Поел бы чего, да кусок в горло не лезет, и времени нет…

       Действительно, надо было собираться. Я нехотя встал и взялся за дело. В доме убираться не стали, только с кухни забрали продукты, которые могли испортиться. Завтраком тоже не занимались, у нас и на чай не было времени. Тётушкин письменный стол я аккуратно закрыл на ключ, а ключ положил на комод в спальне, её письмо к наследникам, подумав, засунул к себе в карман. Постоял, немного мысленно прощаясь с домом, и спустился в низ.

       Славик отпивался холодной водой. Я лишь ополоснул лицо у колодца и сказал, что готов ехать. Стал закрываться.

       Всё было закрыто, машина Славика стояла на дороге с прогревающимся мотором. Я положил ключи от дома в карман, и тут меня охватила такая тоска… Удивительно, я прожил здесь всего несколько дней, за это время пережил не самые приятные мгновения своей жизни… Но уезжать совсем не хотелось. Непонятно почему, я привязался к этому дому, к посёлку, к соседям. Как я смогу обойтись без этого кабинета, без тётушкиных рукописей… Странно, сейчас я вспоминал только хорошее, а плохое забылось как- то само. Не хотелось уезжать, до слёз.
       —Поехали,— услышал я хрипловатый голос Славика.

       Мы поехали. Из соседней калитки вышел сосед Степан с собачонкой Дезей и помахал нам рукой. При выезде из посёлка нас облаял волкодав за забором. Кое- где, из-за кустов, или из окон, выглядывали любопытные лица. Посёлок прощался с нами.

       —Хоть на полдня на работе появиться,— говорил Славик, когда мы выехали на шоссе.— Начальник ругаться будет… Ладно, что-нибудь придумаю. Спать бы сейчас завалиться… Какая сейчас работа. Как говориться: делай то, что нужно, а не то, что хочешь. Когда сюда в следующий раз собираешься?

       —Не знаю,— пожал я плечами.
       —Я бы здесь жил.
       —Я бы тоже,— признался я.

       Мы ехали по шоссе, но чувство, что я скоро вернусь, сюда не покидало меня. Почему-то казалось, что мой дом не в городе, а в этом посёлке. Тот самый дом, который выделяется среди остальных и поэтому его легко найти. Дом, который стоял сто лет и ещё простоит столько же. Его сад, цветения которого я не видел. Камин, который так хорошо растопить зимой, когда мороз, и вьюга воет за окном. Книги, которых так много, и чтобы
прочесть их потребуется несколько лет. И никакой тайной комнаты… Не она привлекала меня. Воображение рисовало другую картину: зима, вечер, вьюга за окном, в камине потрескивают дрова… Я сижу в кресле, на коленях книга, мягкий свет торшера и в руках чашка с горячим чаем. Казалось, что больше мне ничего не надо. Тихое счастье. А что касается шара…

       Если правда, что он знает мои мысли и говорит только то, о чём я думаю и что хочу услышать, то значит, всё то, что он сказал, мог сказать и я сам. Выходит, что всё это время я говорил сам с собой? Сам себя пугал, сам себя поучал… Нет, похоже на бред. Разве прежде подобные мысли приходили мне в голову? Разве раньше я задумывался о таком? Но сейчас, когда половину пути отделяющего посёлок от города мы уже проехали, всё прошедшее кажется каким- то нереальным, даже выдуманным. А был ли шар? Была ли комната и эта таинственная дверь за шкафом? И эта рыжеволосая, которая мало чем отличается от тех, кого я вижу порой во сне. Так ли явны были поцелуи? Было ли это всё?

       «А был ли мальчик?» Где- то я слышал эту фразу, или читал… Цитата известная. Так, был ли мальчик? Стоит ли переживать? Мало ли что пригрезиться человеку, когда он выбит из колеи, всю ночь не спит, да ещё обладает богатой фантазией. Голоса слышат многие, не обязательно сумасшедшие. Часто голос, услышанный из вне, путают с голосом собственной совести. Совесть, молчавшая до поры, может вдруг пробудиться и громко заявить о себе. Голос совести суров, услышав его не жди комплиментов. Похвала для себя— всегда лесть, а лесть это сладкий яд. Совесть, она либо есть, либо её нет, и если ты не потерял её, значит не всё так безнадёжно. Услышав голос внутри себя, прислушайся к нему, что-нибудь полезное обязательно услышишь.

       А шар… Что такое шар? «А был ли мальчик?» Стоило ли мне прислушиваться к нему и тратить на общение с ним две ночи подряд? Что полезного я из этого вынес? И куда я в итоге приду, если начну прислушиваться к его советам? Всё, что не от Бога, то от дьявола. Разве стал бы Бог придумывать такую дьявольскую штуку? Тысячу раз надо подумать, прежде чем подходить к шару. Конечно, он откроет мне любую истину, но только на чём преподнесёт её, на чистой ладони, или на мохнатой лапе? Тут уж надо думать, чью сторону ты принимаешь.

       Для меня выбор очевиден. Но где я в итоге окажусь, с чьей стороны, не знает даже шар, а уж я и подавно. Жизненный путь человека— сплошной лабиринт, хочется идти прямо, а поневоле сворачиваешь, кружишь на месте, поворачиваешь назад, или стоишь в тупике и не знаешь как выбраться. Шёл ли ты правильной дорогой, или выбрал не ту, узнаешь только в конце пути. Но как выбрать правильную дорогу, как разглядеть путеводную звезду среди миллиарда других звёзд?.. Вопросы, вопросы… В чём- то прав шар, вопросов у меня много. Боже, сколько поколений людей спрашивали одно и тоже, и сколько зададут в будущем. А ответ, полученный в старости, молодым оказывается не  нужен. Люди ничему не учатся у предков. Простые ответы их не устраивают, они желают чего- то посложнее и в результате делают те же ошибки, что и их предки. Круговорот ошибок в природе.

       И я не исключение. Тётушка предупреждала, напрямую писала в своём письме. Я, конечно, послушаюсь, но поступлю по- своему. И шар и рыжеволосую, видимо, всё это нужно пройти, чтобы всё понять, ощутить и потом, в старости, в таком же письме, дать своим потомкам точно такой же совет, надеясь, что уж на этот раз он будет услышан.
       —Приехали,— сказал Славик, прерывая мои размышления.

       Мы въезжали в город. На улице собирался дождь, и некоторые прохожие уже раскрывали зонтики. Город был тот же и люди те же, но мне казалось, будто я здесь не был по меньшей мере месяц. И ещё, раньше я ощущал город своим домом, а себя— его коренным жителем… Сейчас же я казался себе в нём гостем, приехавшим сюда по делу на короткое время. Настолько я уже вжился в аромат одинокой сельской жизни. Мне хотелось поскорее вернуться.

       —Вот и дома,— сказал Славик.— Хорошо вернуться домой.
       —Да, хорошо,— согласился я, думая о своём.

                КОНЕЦ.