Самый сложный механизм

По ночам он выплевывает по шестеренке. Я ловлю их на ладонь и долго разглядываю каждую, но ничего, кроме крови и слюны, больше не вижу. Но шестеренки есть. Он сам так говорил.
Он все чаще просыпается по ночам из-за таких вот приступов. Тогда, если прислушаться (приложив голову к его груди – не иначе), можно услышать, как в районе груди что-то болезненно скрипит. Так, словно заело какой-то механизм.
Я думаю, что же это за механизм такой.
Он не говорит. Может, потому что сам не знает.
Я думаю, что то, что челка стала невыносимо длинной, ему мешает. Потом я думаю, что ему, в общем-то, все равно. Тем не менее, я предлагаю ее состричь.
А шестеренки все катятся и катятся. Одна за другой. Когда же они закончатся?
- Пленка.
- Что?
- Пленку… заело.
Во всем точно виновата длинная челка. Точно-точно.
- Я могу подправить.
Я срезаю длинные волосы. Они падают на пол и застилают всю комнату. Настолько, что в комнате становится темно. Слишком темно. Темнота ощущается. Она липкая и не иначе, как вместе с кожей, ее не соскребешь.
- Так лучше?
- Ммм…
Я гадаю – падают ли шестеренки сейчас. Я ничего не слышу, потому что падают они в вязкую темноту. Там и пропадают, наверное.
- Я устал…
- Я знаю. Давай сюда ладонь. Посмотрим, что дальше.
На самом деле и без того ясно, что дальше. Шестеренки скоро закончатся и не будет нужды в механизме. А если что, я принесу новые. Какие угодно. Любой формы. Он дышит тяжело, прижимает ладонь к бледному лбу, смахивая волосы. Другую ладонь он протягивает мне.
С мизинца свисает тонкая-тонкая ниточка. Красная.
Перерезанная.
Это наполняет меня какой-то удушающей тоской. Вперемешку с нежностью. Мне хочется сейчас найти еще какую-нибудь алую нить – просто привязать ее к той, срезанной. И все будет совсем как раньше, и механизм вновь заработает и в груди больше не будет так пусто.
Но во всем мире закончились алые ниточки.
- Слушай…- я просто держу его ладонь в своих руках, пытаясь унять дрожь.- если тебе что-то… если тебе нужен какой-то механизм… ты можешь мне сказать об этом, понимаешь?
Он вдруг бледнеет и кашляет.
А. Заела пластинка.
Пластика – она прямо под языком.
Ее нужно поддеть пальцем. Осторожно.
Кашель прекращается, когда я прижимаюсь к его губам своими. Я делаю это не в первый раз. В первый раз я делаю это так явно.
Он застывает, механизм в груди болезненно перекатывается и кажется, что сейчас прорвет грудную клетку.
Пластинка на месте. Кажется. Тем не менее, я не могу прекратить ее настраивать. Я зачем-то цепляюсь пальцами за его шею. И за волосы.
Это все виновата та срезанная нить.
Зачем.
Это отчаяние. Так это называется?
Я перестаю настраивать пластику. Как мне кажется, все в норме.
- Пожалуйста, не нужно больше ссорится…- вдруг говорит он тихо-тихо.
И я почти слышу. Там не механизм. Там сердце – любящее, нежное, мое.
И шестеренки-слова возвращаются туда, где они должны быть.
- Я тебя люблю. Правда, очень сильно люблю.
Ниточка натягивается. Я вынимаю руку из кармана и протягиваю ему свою ладонь. На моем мизинце тоже перерезанная ниточка.
Но их двое. Теперь можно повязать.
И все будет как раньше.
Совсем как раньше.
Верно?..

Этот механизм постоянно требует подтверждения того, что в нем нуждаются.
Для этого существуют шестеренки. Они поддерживают его деятельность.

Для этого существуем мы.