Полесье

Из «Лицедеи».

Когда-то ещё Шиллер сказал: «Красота – единственный путь к свободе».
Красоту  и гармонию своей малой родины каждый человек носит в своём сердце до последних дней жизни. Словами невозможно описать свои чувства при её созерцании, можно только осмыслить душой, ведь мысль – это энергия души, а слово – всего лишь усилие языка. Однако, даже словом можно и вылечить и убить, а что говорить тогда о мыслях…?!
У каждой деревни, посёлка, города существует своя отличительная «изюминка», вызывающая у человека желание вновь и вновь возвращаться в родные края.
Это может быть красивый пруд или озеро, на берегах которого люди построили свои первые избушки; или широкая поляна в густом лесу, защищающая первых поселенцев от бед и невзгод окружающего мира; высокий холм или гора, дающая право его обитателям  взглянуть с высоты на мирскую суету; удобная речная долина, дающая пищу в виде рыбы и дичи.
Увы, со временем подобные «изюминки» (природные, архитектурные, духовные) быстро исчезают из нашей жизни и нашим детям уже неизвестно по какой такой причине появились на этом месте их предки. В центре самых прекрасных уголков Природы вдруг обнаруживаются  лагеря заключённых, секретные полигоны и воинские части, свалки и захоронения ядовитых отходов.
На реке Селенге, впадающей в «жемчужину» планеты, о.Байкал, недалёкие руководители выстроили сильнейший загрязнитель окружающей среды:  целлюлозно – бумажный комбинат. На месте впадения р.Припять в Днепр, в 70-ти км от Киева появилась Чернобыльская АЭС, авария на которой привела к невиданной экологической катастрофе. Это ли та цена, которую человечество готово платить за свой прогресс?
Сия участь не миновала и малую родину автора.
Когда и откуда пришли на эти земли наши предки – точного ответа история не даёт, а мы лишь попытались ранее предположить. Здесь поселились потомки древлян, обжили эти края, подружились с соседями-полянами и живут ожиданиями лучшей доли.
Название «древляне» – это не только «дети леса», но ещё и «древние», исконные.
Да так ли это важно?
Куприн в повести «Олеся» чрезвычайно точно уловил суть энергетики Полесья, красу его природы, строгую архаичность и здоровый консерватизм обитателей этого края. Светлые, благодатные лесные угодья, спокойное течение чистых рек и такая же, внешне спокойная и размеренная жизнь населяющих край обитателей таит в себе неоднозначность, подспудное напряжение, прерываемое иногда чередой немотивированных поступков, бурных страстей и семейных драм.
Но колесница судеб продолжала своё неумолимое движение, страсти уходили, драмы заканчивались и возобновлялась размеренная жизнь окрестных полищуков. Жизненные устои и традиции, умноженные на православную веру и заветы предков, всегда ставили семейные ценности важнейшим приоритетом для обитателей Полесья.
Измены супругов, а тем более разводы, всегда здесь искренне осуждались и их герои сполна могли почувствовать от соседей моральный укор своему поведению. Развод для полищуков (особенно по причине «любили-разлюбили») был крайне редким и постыдным событием.
Живущие в небольших (200-500 чел.) селениях люди всегда ощущали на себе общественный моральный контроль соседей. Поэтому скромность, ответственность, нравственность и сопричастие к судьбам односельчан всегда была присуща жителям этих мест.
Нельзя утверждать, что обитатели края все сплошь были истово верующими людьми. Наоборот, языческие корни полян и древлян причудливо переплетались здесь с православной верой и давали неожиданные плоды в виде разнообразных гадалок, целительниц, шептух и т.п., сочетающих наговоры и лечебные травы с христианскими молитвами. К фанатикам веры полищуки относились с большой долей иронии, полагаясь на иную мудрость своих предков: «На Бога надейся, а сам не плошай!».   
Считалось неуместным так же кичиться каким-то своим индивидуальным превосходством над другими, будь то более высокий материальный достаток или особый статус приближённых к сильным мира сего. Они спокойно реагировали на различные отличия и награды, полагая свои героические поступки чем-то естественным и обыденным.
Мой отец, прошедший войну (начиная с 1941-го года и до 1945-го) фронтовым шофёром и имеющий кучу наград, никогда не требовал от государства каких-либо привилегий или благ за свои, не побоюсь сказать, подвиги. А ордена и медали вскоре после появлении у него сыновей стали для них достойной заменой редких тогда детских игрушек.
С дедушкой Иваном (в честь которого назвали моего отца) у нас всю жизнь сохранялись дружеские отношения, часто он угощал внука чем-либо вкусненьким (леденцы на палочке, козинаки), позже, лет с 12-ти, стал брать с собой «в ночное», пасти лошадей.      
Часам к 8-и вечера колхозные лошади оказывались привязанными к телеге и мы трогались в путь, занимавший полчаса. На месте выпаса дед лошадей треножил и отпускал на зелёную травку около большого заросшего болота, тянущегося на километр между полотном железной дороги и с.Поташня. С весны и до средины лета его питал небольшой ручей, а потом он пересыхал и болото мелело, но рыбы в нём всегда хватало, а иногда забредали сюда лоси полакомиться сочными водорослями.
На телеге у дедушки всегда находились несколько сплетённых из ивняка  вершей. Вдвоём, при помощи лопаты,   мы быстро перегораживали пластинами дёрна течение ручья, оставляя лишь узенький проход, куда  помещалась эта рыбацкая снасть и оставлялась в покое до утра. Утром верши тщательно проверялись и пара килограммов чудной рыбы вьюн становились нашей добычей.
В последующие годы мы с братом Гришей часто наведывались сюда порыбачить с удочкой или топтухой. Вода в болоте доходила нам лишь до пояса, но уже ниже колен ноги утопали в тине. Ловились в основном караси и вьюны, иногда - щуки. Омрачало рыбалку лишь огромное количество разнообразных рыжих и чёрных болотных пиявок, присасывающихся, несмотря на одетые спортивные брюки, порой к самим неожиданным местам нашего организма.
Спасение заключалось в соли. Ею следовало посыпать пиявку, тогда она немедленно отваливалась, но поскольку, по разным причинам, этот минерал не всегда оказывался «под рукой», то приходилось выручать друг друга подручными средствами нашего организма. Эффект был тот же.
И всё же, с рыбалки мы возвращались с немалым количеством синяков на местах укуса.
Позже, в 80-х годах прошлого века, был вырыт глубокий ров и это болото осушили.
На лугу, где ночью паслись лошади, днём то же проделывало общественное рогатое стадо и позже мы вдвоём с братом зачастую пребывали при нём в роли надсмотрщиков.
В конце лета после тёплых дождей на этом лугу большими «ведьмиными» кругами в изобилии иногда вырастали шампиньоны, что очень сильно скрашивало скуку пастушьих будней. Несколько килограммов тугих белых грибов перекочёвывали в снятые по такому поводу майки и превращались вечером во вкусную добавку к простой крестьянской еде.
Первые мои впечатления от коллективного труда в 5-ом классе школы были связаны с посадкой школьниками маленьких сажанцев сосны возле упомянутого болота на небольших песчаных возвышенностях. Орудием труда служил инструмент, похожий на меч, которым старшеклассники проделывали дыры в песке, а младшие школьники вставляли в щель маленькие сосны. После чего, ещё одним ударом «меча» рядом с сажанцем, грунт уплотнялся.
Труд наш не пропал впустую, - доброе дело не бывает напрасным.
Уже через пять лет здесь произошло маленькое чудо. Случайно, загоняя обратно отбившуюся от стада бурёнку, мне довелось в начале дождливого сентября забрести в молодые сосновые посадки. Увиденное с трудом поддавалось осмыслению: места под сосенками, высота которых едва достигала пояса, были сплошь забиты молодыми маслятами. Это был какой-то бал грибов! За каких-то полчаса снятые майки загрузились лесными дарами до предела, хотя позже эти предметы одежды пришлось выбросить – грибная масляная слизь абсолютно не отстирывалась. Через несколько лет здесь появились рыжики и короли грибного мира – белые.   
По окончанию трудового процесса по установке рыбных ловушек на ручье, разжигался костёр и готовился нехитрый ужин: уха, хлеб, сало, варёные яйца, огурцы, помидоры, редиска и т.п. . После ужина дед Иван рассказывал мне о войне, о своей жизни, иногда баловал внука сказками.
Здесь у него был построен из жердей замечательный шалаш (курень), где наслушавшись дедовых рассказов и засыпал заполночь автор этих строк. Иногда в тёплые и ясные ночи не хотелось залезать даже в курень. И тогда спальным местом становился воз с охапкой сена, дававший возможность досыта наглядеться на загадочный и таинственный звёздный Млечный путь (Чумацкий шлях); всё ночное пространство вокруг заполняла звёздная музыка Космоса, вливая в душу и сердце покой и благодать.
Начитавшись исторических и географических произведений, автор ещё в юности недоумевал: почему наше село возникло именно в этом месте? Обычно наши предки оседали возле значительных водных источников, а здесь ближайший располагался в двух километрах, да и тот представлял собой болото.
Ясность в этот вопрос внёс позже дед Иван. Устроившись на завалинке и немилосердно дымя прокуренной трубкой, наполненной тем самим  вонючим самосадом, он поведал мне удивительную историю об огромном (7 х 4км) озере Гало, существовавшем здесь в окружении песчаных дюн вплоть до начала 20-го века. На его берегах и возникли нынешние поселения: Загальцы, Галинка, Ст.Буда, Качалы, Мирча, Поташня, Бондарня, Волица, Н.Буда. Огороды наших предков выходили прямо к зеркалу озёрной глади. Озеро кормило и поило селян долгое время, несколько веков, пока в начале прошлого века внезапно не исчезло, оставив окрестный народ без своих благ.
Почему это произошло – никто толком так и не смог мне тогда объяснить.
Но мы уже познакомились со сказаниями о страшном Змие, оставившем вокруг Киева, под палицей Никиты Кожемяки, огромные песчаные валы (кн. «Странники времени»). Пот с вражины лил ручьём и падал на землю. Вероятно в этом месте он сильно поскользнулся, когда тащил тяжёлый плуг, и образовалась впадина от его ноги, глубиной от двух до десяти метров. Потом она заполнилась талой водой, образовалось огромное озеро, богатое рыбой и дичью, а вскоре и люди пришли на его берега.
Говорят, оно изначально и называлось Змеиным, а уж гадюк на его заросших лесом западных берегах водилось всегда великое множество. Даже сейчас ещё, по старой памяти, большую долину в том месте, заросшую сплошь ягодниками черники, называют Гадючьей. И автор сам несколько раз в детстве убеждался в справедливости этого названия, когда каждое лето собирал здесь ягоды черники и грибы лисички.
Что касается ужей, то редкий летний день обходился без удовольствия их наблюдать в собственных палисадниках и огородах. Считалось шиком среди пацанов носить данную рептилию в карманах и за пазухой, а наиболее отчаянные смельчаки притаскивали ужей в школу и до смерти пугали ими одноклассниц, а то и училок.
Увидев в упор змеиную голову, женский пол поднимал отчаянный визг и хорошо для змей, что они, говорят, глухи от природы. Но на визг несчастных сбегалась вся школа.
Кстати, памперсов тогда ещё не существовало.
Потом, конечно, вызывались в школу родители, а сами виновники безобразия несколько дней не могли сидеть тем местом, через которое иногда наука попадала в голову быстрее, чем через уши.
Из озера вытекала речушка Таль, небольшая и не быстрая, долго петляющая по густому лесу и впадающая потом в р.Тетерев. Воды речушки не пересыхали даже в жаркое лето, даря путникам и лесным обитателям свою чистоту и озёрную прохладу, талые воды (таль) постоянно наполняли её жизненной силой. Наполняло озеро жизненной силой и живущих на его берегах полищуков.
Потом озеро внезапно исчезло.
Старожилы твердят о сильнейшей буре, поднявшей воду у «змеиных валов» на несколько метров выше обычного уровня, она ринулась через насыпь, размыла песок и озеро устремилось в свой последний путь.
Однако существует и легенда о проклятии и мести озеру со стороны одного высокородного обитателя его берегов – местного помещика.
Берега озера издавна привлекали местную молодёжь. Здесь зажигали по вечерам костры, водили хороводы, играли в нехитрые игры; юноши и девушки назначали друг другу свидания, уединяясь в тени прибрежных ив и кустов; так  зарождалась любовь, образовывались семейные пары.
Невдалеке от берега над гладью озера высилось ещё одно чудо местной природы – огромный лысый холм, высотой не менее 20-ти метров. На почти равнинной и болотистой окружающей местности его появление труднообъяснимо. Под метровым слоем песка кургана располагался слой мела и кальцита. Местные жители, после исчезновения озера, ещё долго старались обходить холм стороной и лишь изредка добывали у его подножия мел для побелки своих домов.
Круглый холм плохо напоминает ледниковую морену. Есть предположения, что эта возвышенность представляет собой насыпной курган времён скифов, либо он – капище одного из словянских покровителей рода. Однако никто так и не занимался изучением природы кургана. Впоследствии холм постепенно распахали и сейчас его высота над окружающей местности почти не бросается в глаза.
В те далёкие времена редкие влюблённые парочки иногда приплывали на его берега, тогда многие верили что холм был колдовским и недобрым, - он дарил любовь, но отбирал счастье, а то и жизнь. Ведь языческие боги рода периодически требовали человеческих жертв.
Вдоль озера из Киева к Коростеню (Искоростеню) и далее, в направлении западных границ, тянулась через село неприметная дорога из степных районов Украины в лесные древлянские земли. Когда вольностям козацким в Малороссии приказали «долго жить», появились в этих малолюдных краях первые помещики и переселенцы из других местностей.
Например, с.Поташню основали выходцы из Польши.
И вот ведь какой парадокс – украинцы прожили бок-о-бок с польскими переселенцами около 300 лет (как минимум), а родства не почувствовали. Вроде одинаковые условия жизни, похожий уклад, с обеих сторон присутствует трудолюбие, в одной школе все дети
учились, браки смешанные не редкость, но неуловимая тень вековых отчуждений между католиками и православными пролегла между сёлами. Единения и дружественных отношений не получалось.
Никто теперь не знает за какие заслуги получил окрестные сёла во владение местный помещик, но прославился он потом другими делами. Дочка, Галя, вырастала у него красавицей и любимицей отца. Чадолюбивый родитель даже озеро повелел переименовать в Гало (Гал/ин/о озеро), в честь своей дочки. Возможно, уже и планы её замужества с высокопоставленным соседом отец вынашивал да озеро недаром колдовским почиталось. На его берегах не счесть было русалок, водяных, леших и кикимор. Особенно наглела эта нечисть в пору колошения зерновых, после Троицы. И даже автор этих строк лет до 14-ти опасался вечером проходить в одиночку мимо воды и зелёных массивов ржи, несмотря на то, что озеро в те годы уже исчезло. Оставались опасения в действительности существования русалок.
По преданиям предков, русалки – это души юных утопленниц, не успевшие при жизни познать прелести земной любви. Они не могут успокоиться, пока не сблазнят какого-нибудь юношу. При этом, парням нельзя сопротивляться их притязаниям, ведь русалка может рассердиться и защекотать стеснительного до смерти.
Такая перспектива страшила меня, правда очень хотелось спрятаться где-то в безопасном месте и поглядеть на сказочных дев, - красивые ли хоть они?
На счастье своё, или на беду, полюбились панночке местные праздники, где веселилась сельская молодёжь. Чары озера подействовали и на неё – влюбилась девушка без памяти в молодого местного кузнеца.
Любовь не признаёт рангов и преград.
Уплывали влюблённые вдвоём на утлой лодчонке к недалёкому таинственному острову и лишь прибрежные волны да камыши видели сколько поцелуев, ласк и слёз дарили друг другу парень с девушкой.
Но нет такого тайного, которое не стало бы явным.
Недолго тешилась влюблённая пара своим счастьем. Отец девушки узнал правду и страшно разгневался. Он посадил свою несчастную дочь под замок, перед её замужеством с нелюбимим богатым соседом.  Только у любви тоже есть много союзников. Уговорила барышня свою старую няню отпустить её в последний раз на свидание с любимым. Быстро добралась парочка до заветного острова; целовались они, миловались, а когда спохватились, - было поздно.
От берега подул ураганный ветер, поднялись высокие волны, кромешная тьма закрыла звёзды. Но девушке надобно было спешить домой, чтобы о побеге не узнал отец и не наказал её и няню. Однако даже любовь оказалась беспомощной перед силами природы.
После нескольких дней поисков, в окрестностях озера нашли перевёрнутый чёлн, но тел влюблённых так и не обнаружили.
Как знать, может они спаслись и сбежали из этих мест, чтобы сберечь свою любовь? Хотелось бы так думать… .
Убитый горем отец проклял озеро. Он согнал с окрестных селений подвластный народ и приказал прорыть в песчаных валах огромный ров, чтобы выпустить воду из жестокого озера и отыскать дочь. За неделю люди прокопали ров, глубиной до десяти метров, вода с рёвом устремилась в расщелину, но труд оказался бесполезным, - Гали так и не нашли.
Потом исчез отсюда местный помещик, окончательно обмелело озеро Гало, а вскоре и дети наши забудут, что было оно и жили на его берегах наши далёкие древлянские предки. Уже мне не довелось увидеть озеро во всей его красе, но в самом глубоком месте оставалась ещё тогда в нём вода, а залежи торфа достигали многих метров.
Поэтому местные власти организовали позже его добычу, появились выработанные карьеры, они заполнились водой, рыбой, растениями.
Подрастая, мы пасли общественный скот на бывшем озёрном дне, а в образовавшихся карьерах ловили рыбу и косили камыш для кровли и на корм своим бурёнкам. Летом же всем семейством многие сельчане заготавливали торфяные брикеты на зиму: выкапывали лопатой торф, разминали его босыми ногами, запрессовывали в деревянные формы, а потом выкладывали из них брикеты и оставляли сушиться на солнцепёке. Высохший торф горел зимой в печке жарким огнём, хотя и давал огромное количество золы.
Торфяные карьеры предоставляли всем малолетним рыбакам, от семи до семнадцати лет, приятную возможность общаться со своими сверстниками на заросших травой берегах, попутно обогащая семейный рацион свежей рыбёшкой: пескарями, уклейками, белыми и золотистыми карасиками, вьюнами, а позже и щуками. С мая и по октябрь мы проводили возле воды всё свободное время.
Несказанная гордость переполняла восьмилетнего мальца, когда отец называл его кормильцем, смакуя зажаренную на сковородке рыбёшку, длинной в мизинец, из дневного улова объёмом с поллитровую банку.
С возрастом появлялся опыт и росли уловы.
На берегах торфяных карьеров, между рыбалкой, мы загорали, купались, играли в футбол, жарили на костре рыбу, читали и даже учили иногда уроки. Когда наиболее удобные и уловистые места по обеим сторонам центральной дороги оскудевали, то приходилось выискивать в зарослях ивняка и сорняков старые заброшенные карьеры. Это было тяжёлым испытанием. От центральной дороги, ползком, через заросшие карьеры, сплошные заросли кустов, колющие и жалящие поросли сорняков и крапивы, можно было попасть в абсолютно идиллическую обстановку. Запрятанные от посторонних глаз небольшие, изолированные, чистые  водоёмы с голодными карасями дарили нашедшему небывалый улов.
Холодный ветер гулял где-то высоко, а здесь радовали глаз белоснежные водяные лилии, звенели под солнечными лучами огромные золотистые стрекозы, миниатюрные лужайки с мягкой зелёной травой давали возможность отдохнуть и позагорать в первозданном человеческом виде.  Это было наградой смельчаку за отвагу, понесённые неудобства, царапины и занозы.
Бесконечно жаль, что подобные сокровенные прелести природы уже повсеместно стремительно исчезают и становятся недоступными нашим детям и внукам.
Только и сверстники не дремали.
Стоило распространиться слуху о моих повышенных уловах, как тут же организовывалась слежка по всем законам детективного жанра и через несколько дней скрытное убежище оказывалось рассекреченным и подвергнутом нашествию более взрослых парней. Поэтому приходилось опять в болотных дебрях возобновлять поиски уловистых мест.
Рыбацкую науку в торфяных карьерах постигали поочерёдно и мои младшие братья: Гриша и Володя. Повзрослев, мы с Гришей часто пасли общественный скот в свою очередь и по просьбе родственников. В укромном месте в кустах возле водоёма у нас всегда была спрятана пара удочек и поочерёдно кто-то совмещал приятное с полезным, пытаясь обеспечить семейство рыбными трофеями.
В моём малолетстве, ловили рыбёшку на изогнутые вручную булавки и шпильки без бородки, поэтому, до половины улова сходило с крючка. Обидно было до слёз!
Вместо лески использовались нитки 10-го размера, или связанные несколько раз по длине волосы из конских хвостов. Позже стали приобретать нормальные заводские крючки и леску у заготовителей. Те ездили по окрестным сёлам на телегах и меняли различную хозяйственную мелочёвку на тряпки, шкуры животных, макулатуру, цветные металлы и т.п.. Ребята к их появлению заготавливали необходимое сырьё и с нетерпением ожидали «коробейников».
И вот на улице раздаётся:
«Дёгтю, дёгтю, кому дёгтю?!
Старьё меняем, на что – сами знаем!
Книги, газеты, тряпки, онучи: всё – до кучи!
Выходите, сдавайте, на вещи меняйте!
Торопитесь, люди!
Уезжаем отсюда!».
Газеты, тряпки, выпрошенные у родителей, и шкурки огородных вредителей – кротов, выловленных мной, волшебно превращались в крючки, поплавки, леску, грузила на наших самодельных удочках.
С возрастом, был освоен спиннинг, сделанный из веток прибрежного куста и, купленных в заготовителей, катушки и блесны. В рационе семьи стали появляться щуки. Потом пришла очередь плетёных снастей: вентерей, топтух, постав и т.п.. 
На месте бывшего озера сохранилось множество крохотных болотец. Некоторые из них селяне углубили и женщины там стирали бельё, купались дети, а осенней порой в них вымачивали лён и коноплю – основные богатства Полесья. Другие болотца, где глубина доходила едва до колена, раз в три-четыре года летом высыхали и ребята рыли в них рыбу. Я не оговариваюсь – сам этим иногда занимался. Даже сверхвыносливые караси не смогли прижиться  в регулярно пересыхающем мелководье и вьюн оказался единственным представителем рыбного братства, обитающем в заросшей осокой и аиром болотистой жиже. Когда жижа высыхала, на слегка влажной поверхности ила появлялись неглубокие дырочки, происхождение которых долгое время для меня было тайной.
Дед Иван однажды раскрыл внуку эту тайну.
Следовало засунуть пальцы в дырочку и огребая вокруг руки ил продвигаться вглубь. На глубине 30-40см канал должен был обязательно привести к рыбке, ожидавшей в анабиозном состоянии осенних дождей. Может вьюн там и был, но его дурацкая привычка отползать на глубине в сторону приводила к сильному увеличению объёма раскопок и таким выражениям со стороны рыбаков, что рыбка несомненно переворачивалась в своём убежище несколько раз. Добычливой оказывалась лишь одна попытка из трёх, поэтому видимого урона местному рыбному поголовью такой вид рыбалки не оказывал, зато различных заноз и порезов на руках  было предостаточно, потому что лопата сразу же забивалась липким илом и становилась бесполезной; выручали лишь голые руки.
Интереса ради, на берегах карьеров мне приходилось приручать больших  зелёных лягушек. Они повадились подбирать на топком берегу совсем мелкую рыбёшку, срывавшуюся иногда с крючка. После нескольких специально скормленых им рыбацких трофеев, зелёные красавицы смелели настолько, что брали корм почти из рук, особенно если их не тревожить резкими движениями. К концу лета лягушки вылезали из водных растений и ползли к месту кормления уже при одном моём появлении на берегу карьера. Некоторые эти земноводные на дармовом питании потолстели настолько, что французские гурманы дорого бы отдали за такие экземпляры на своём столе, но обижать зелёных прыгуний мне и в голову не приходило.
Волшебный мир воды, земли, деревьев и травы выращивал нас, как растение выращивают его корни. Природа заменяла иногда родителей: опекала, оберегала, совершенствовала, кормила меня и моих сверстников. Мы учились у неё мудрости и пользовались её благами.
Даже почти умершее озеро всё ещё служило людям.   
Однако в конце 70-х годов прошлого века местные власти загубили озеро окончательно. Стало модным рапортовать партии о достигнутой очередной победе на пути построения социализма. 
Тяжёлая землеройная техника легко прорыла ров глубиной около двух метров от торфяных карьеров к руслу р.Таль и остатки озёрной воды устремились в русло речушки. Исчезло пастбище для сельских бурёнок и место времяпровождения детворы, была разорвана ещё одна ниточка, связующая человека с природой, ещё один чудесный уголок  Полесья сравняли с землёй. Толщу оставшегося торфа разровняли, нафаршировали огромным количеством минеральных удобрений и вспахали. На дне бывшего озера посеяли весной овёс. Урожай оказался сказочным, превзошедшим все самые смелые ожидания. Такого количества зерна на бедных полесских землях не выращивал до сих пор  наверное никто. Толпами слетались в эти края корреспонденты всевозможных газет и высокие гости из столицы, дабы запечатлеть рекорд и перенять опыт. Каждый газетный номер пестрел заметками об этом чуде социалистического хозяйствования.
Но селяне-то понимали, что от худой бурёнки не дождаться рек молока.
На следующий год чудо-урожай почти повторился. Местное руководство ходило в героях труда, им выписывались огромные премиальные, намечались повышения по службе и другие блага.
Вдруг, на третьем году освоения бывшего болотного дна,  дело забуксовало. Даже трети от запланированного урожая собрать не удалось. Не спасли ни новые порции минеральной подкормки, ни самые передовые технологии возделывания сельскохозяйственных площадей. Торфяные почвы попросту не вынесли огромной нагрузки, грубого насилия над своей природой. Через пять лет от времени начала освоения этих земель лишь кое-где из почвы торчали кустики посеянных злаков и только ветер торжественно перегонял с места на место барханы из сухой чёрной пыли.
Беда не ходит в одиночку. Погибая, природа обрекает на жертвы и здешнее население.          
Спасая свои мягкие насиженные начальственные места, чиновники поневоле нашли выход из положения – отдали огромную низменность (ок. 20 кв. км) горожанам под дачную застройку. Относительная приближённость к городу (70км), регулярное пригородное сообщение, невысокая стоимость участков, близость подпочвенных вод, наличие невдалеке значительных лесных массивов, сделали местность привлекательной для киевлян. В короткий срок тысячи дачных участков появилось на месте образовавшегося пустыря.
И всё бы ничего, и для городских жителей необходима, пусть минимальная, связь с матушкой-природой, да сильно участились после этого в окрестных деревнях пожары, кражи, драки и другие преступные действия со стороны пришлого контингента.
Единственное более-менее уцелевшее достояние этих мест, - лес,- оказался так переполненным дачниками, что его блага (грибы, ягоды, лечебные травы) сделались почти недоступными местному населению.
Упало значение окрестных земель, как сельскохозяйственных угодий, пришёл в упадок местный колхоз, начал разбегаться из этих мест коренной народ. Немногие жители теперь существуют за счёт извоза, торговли, лесозаготовок, работы на предприятиях г.Киева. Пожалуй лишь наличие более-менее регулярного железнодорожного сообщения со столицей позволило окончательно не обезлюдеть здешним поселениям.
Всё более блеклой становится красота моей малой родины.