Глава 17 Аккерманская крепость. Возвращение

АККЕРМАНСКАЯ КРЕПОСТЬ. Возвращение

     Оанэ был немало удивлён, обнаружив, что на него не посягал ни один из зверствующих сейчас турецких воинов. Он догадывался, что соответствующие указания на его счёт могли быть даны тем самым посланником, который накануне так легко вывел пыркэлаба на чистую воду, или даже самим всемогущим Аббасом. Последняя мысль нравилась Оанэ гораздо больше. Заметно осмелев, он направил своего коня навстречу торжественно приближающемуся к крепости высшему генералитету турецкого султана. В свите находился и его недавний обидчик. Он почему-то указывал на Оанэ рукой и что-то увлечённо объяснял турецким генералам. Те важно кивали, и Оанэ решил, что речь, наверное, идёт о его достоинствах и о той неоценимой и своевременной помощи, которую он, рискуя собственной жизнью, смог оказать великому султану.  В груди изменника-пыркэлаба закипала бурная радость. А тем временем посланник Аббаса отделился от своей группы и изящным боковым аллюром стал приближаться к молдавскому боярину. Тот уже предвкушал, какие слова благодарности сейчас на него посыпятся.
- Видишь, я сдержал данное мной великому Аббасу обещание! – Воскликнул, придерживая коня, воодушевлённый собственным предательством сиятельный пыркэлаб,
- Крепость в назначенное время распахнула для славного турецкого войска свои гостеприимные ворота!
- А ты заметил, господин пыркэлаб, - Вкрадчиво, как и всегда, отвечал турок,
- Что ни один из ворвавшихся в крепость солдат не тронул тебя даже пальцем? Что ни одна из тысяч стрел не была пущена в твою сторону? Что ни одно копьё не просвистело над твоей головой?
- Я подумал, что это ты распорядился, - Забеспокоился Оанэ. Интонация, с которой обратился к нему турок, ему явно не нравилась,
- Или же, я предположил, что это сам благословенный Аббас…
- Вот как! Забавно. Ты и впрямь полагаешь, что у тайного советника великого султана нет более серьёзных дел? Но сколько же можно, боярин, тешить себя пустыми иллюзиями? – Турок вдруг переменился в лице, а у Оанэ по спине побежали струйки холодного пота.
- Мудрый Аббас уже давно забыл о твоём существовании! Знай, господин, что это я, ты слышишь, я запретил солдатам трогать тебя! А знаешь ли, почему? – Лошадь под турком вдруг захрапела и, нервно перебирая копытами, пошла боком,
- Потому, сиятельный негодяй, -  Натягивая поводья, продолжал  коварный собеседник Оанэ,
- Что мне нетерпелось  собственноручно, понимаешь, собственноручно  перерезать горло жалкому изменнику, - И с этими словами молниеносным и неуловимым движением турок всадил в мягкий живот Оанэ свой невесть откуда появившийся искривлённый кинжал.
     Изумление и ужас застыли в глазах смертельно раненного предателя. А посланник, безжалостно вынув свой нож и блестя жемчужно-белой улыбкой, продолжал вонзать его снова и снова. Оанэ зашатался в седле и рухнул на землю. Турок слез с коня и одним последним, стремительным взмахом перерезал Оанэ горло. Хотя в этом уже не было необходимости. Оанэ испустил дух прежде этого последнего движения. Турецкие военачальники, придерживая лошадей, весело смеялись, наблюдая за происходящим. Убийца Оанэ брезгливо вытер об его одежду окровавленный кинжал, легко запрыгнул на своего коня и присоединился к пышной процессии.
     Крепость Четате-Альбэ была разграблена. Чудом оставшихся в живых защитников крепости угнали в рабство. И с тех пор город стал называться Аккерманом, что в переводе с турецкого означало Белый Камень, а крепость, соответственно – Аккерманской крепостью.

     - Тебе пора возвращаться, Иллианнук…
- Опять? Только не это! Куда же мне возвращаться, Иштариани, ведь я не знаю того места, о котором ты постоянно упоминаешь! Пойми же, любимая, мне нет без тебя жизни! И я не устану спрашивать тебя: почему, почему  мне невозможно остаться с тобой?!
- Любимый… Помнишь, мы договорились: я буду жить в твоём сердце. Всегда. – На своем лице Иллианнук почувствовал лёгкое дуновение от приблизившихся к нему рук Иштариани,
- Смотри, на стене поверженной крепости появился Великий Жрец. Значит, пора. Он зовёт меня. И он считает, что тебе пора возвращаться в твой мир.
- Мой мир там, где есть ты, любимая!
- Прощай, Иллианнук! Прощай, любимый. Прислушивайся к своему сердцу. Я буду жить там. Я буду жить в самых сокровенных его уголках, неторопливо перебирая накапливающиеся в них сокровища твоей прекрасной души. И искренне радуясь им. Теперь прощай! Возможно, Великий Жрец когда-нибудь пожелает вновь встретиться с тобой. Кажется, он тебе это обещал. Тогда и мы сможем провести вместе какое-то время. Прощай…
- Нет! Подожди! Я не хочу! Иштариани! Нет!! – Ответом было безмолвие. Иллианнук растерянно оглядывался вокруг и тут его взгляд упал  на крепостную стену. Сын Великого Бога Ану, огромного, просто циклопического роста, стоял на крепостной стене и был даже выше самой стены. Казалось, он подпирал собой небо. Ветер с лимана шевелил  его жёсткие седые волосы. Сложив руки на груди, он молча смотрел на Иллианнука. Со всех сторон одновременно, клубящимся вихрем, вдруг стали наползать рваные грязно-серые облака.
- Ты жесток! – Превозмогая шум внезапно поднявшегося ветра, с горечью выкрикнул Иллианнук. Он яростно сжал кулаки.
- Ты жесток… Но скажи, скажи мне, в чём смысл такой непонятной жестокости? - Глаза его засверкали гневом неожиданно полыхнувшего озарения.
- Ты потешаешься надо мной?! Но зачем? Зачем? Не молчи! Ответь мне! – Небо чернело с каждым мгновением. Ветер продолжал набирать силу. Великий Жрец, не шелохнувшись, всё так же смотрел на влюблённого скитальца. Разбивая пламя своего сердца о каменное равнодушие Сына Великого Бога Ану, Иллианнук в бессилии опустил голову. Затем, словно воспрянув духом, вновь с мольбой протянул обе руки в сторону застывшего колосса:
- Для того ли я проделал этот тяжкий и долгий путь?! Для того ли я так страстно выжигал своё сердце в исступлении бесконечного поиска, чтобы сейчас, постигнув, наконец, самую  суть, лишиться главного? Что же ты молчишь, Великий Жрец? Что же ты молчишь?.. Молю тебя, отдай мне мою любимую! Отдай! Слышишь? – Грудь Иллианнука распирало от рыданий. Он упал на колени, продолжая воздевать руки к бесчувственному изваянию. Ветер усиливался. Клубящийся сумрак стелющегося  тумана, вдруг как-то сразу накрывшего почву под ногами, доходил теперь до пояса Иллианнука. И вдруг, решительно вскочив на ноги, он прокричал:
- Так знай же, ты, великий тиран, что отныне и навсегда, до скончания веков, я с радостью жертвую твоей беседой со мною, жертвую, хоть и  жаждал её до исступления во все прежние тысячелетия! Жертвую, ради одного – ради своей любви! Знай, что я ликую от этой жертвы! Потому, что знание освободило меня! Потому что все сокровища твоего Музея – это прах, это – тлен, это – тщеславие и ложное и суетное величие единиц, и океан страдания целых народов! Потому, что это всё – ложь, великолепная, умело и талантливо обставленная ложь, а главный, истинный и единственный источник во всех бесконечных мирах Вселенной – это Любовь! Любовь! Вот он, главный источник! Вот то единственное и вечное, во имя чего только и стоит сооружать храмы и музеи, вот та никогда непостигаемая до конца истина, в поисках которой и упрямо не замечая которую, тратили свои жизни  лучшие умы человеческой расы! И я никогда не поверю, что для тебя, Великий Жрец, мои слова являются откровением. Отдай мне Иштариани! Отдай, и что хочешь, бери взамен… Отдай!.. – Последние слова Иллианнука потонули в рыданиях.
     Пронизываемый потрескивающими разрядами молний холодный, порывистый ветер неожиданно закрутился вокруг Иллианнука. Великий Жрец, также молча, продолжал смотреть на странствующего и несчастного влюблённого. Взгляд его не был суров, в нём сквозили неподдельная грусть и бесконечное сожаление. Тем временем, клубящаяся мгла множилась с каждым мгновением и насыщалась осязаемой терпкостью, кружила, ниспровергалась, взмывала спиралью, рассыпалась танцующими воронками, и вот уже не стало солнца и неба, не стало крепости, только свинцовый сумрак и двое, напротив друг друга: Иллианнук и Великий Жрец. Но, спустя ещё короткое мгновение, образ Сына Великого Бога Ану, подобно миражу, стал терять очертания и окраску и, наконец, бесследно растворился в пространстве. Иллианнук остался один. Вокруг него всё более сгущалась оскалившаяся ледяными иглами мгла и он вдруг с ужасом осознал, что больше не чувствует присутствия Иштариани. Он без устали выкрикивал её имя, но она не отзывалась. Голос его тонул в окружающем мраке, он даже перестал слышать самого себя. Внезапно фиолетовый вихрь с жутким завыванием пронёсся над его головой, и необъятный мир, казалось, навечно погрузился в густую фиолетовую тишину…

     Илья постепенно приходил в сознание. Фиолетовая вата, всё время окружавшая его липким и плотным бархатным покрывалом, понемногу стала терять насыщенность и, наконец, отступила совсем. Глаза Ильи были ещё закрыты, но слух, слух очень медленно, но всё же приходил в норму. И первое, что он услышал, вначале издалека, но потом всё ближе и ближе, оказалось резким, но не лишённым некоторого очарования, женским голосом:
- Солдат! Солдат! Что с тобой? Да  приди же в себя! Ну, что мне, скорую вызывать, что ли? Солдат! Ох, господи, боже мой, да что же это? Какую-такую Иштариани ты там постоянно зовёшь? А? Солдат! Что за странное имя? Невеста твоя? Кто она такая? Кто она тебе? Ага, кажется, ты меня слышишь. Открой глаза! Ну же! Ну, вот, реснички задрожали. Уже хорошо! А ты симпатичный! Зовёшь и зовёшь её, кричишь даже. Бедный мальчик! Кажется, у тебя съехала крыша! И что с вами там только делают, в этой вашей армии? Посмотри на меня, ну, посмотри же! Ну, наконец-то ты открыл глаза! Ты видишь? Ты видишь меня? Солдат! Ожил? А меня зовут Ирина.
- Кто ты? – С хриплым стоном выдавил из себя Илья. Сейчас он словно слышал себя со стороны, но зрение, по-прежнему, не повиновалось. Единственное, что ему удавалось разглядеть перед собой – это пляшущие, бесцветные и размытые контуры,
- Что со мной?
- Вот и я бы хотела знать, что с тобой! Уже с полчаса пытаюсь привести тебя в чувство. Надеюсь, не зря.
- Спасибо… Кажется, я потерял сознание, - Илья ощущал бесконечную усталость. Перед глазами стлался фиолетовый туман, язык был, словно налитый свинцом.
- А я прохожу мимо, вдруг слышу, кричит кто-то. Сюда заглянула. Гляжу, ты мечешься, страсть, мне даже страшно стало, бормочешь что-то, будто разговариваешь с кем, а потом опять её звать начинаешь. Имя диковинное такое, я уж и позабыла. Не выговоришь.
     К Илье возвращалось сознание. Шаг за шагом, он вспомнил, как оказался в этой каменной нише. Силы прибывали с каждым мгновением. Но вкус свинца во рту и головокружение оставались. Илья попробовал пошевелить рукой. Получилось. Он поднял руку и провёл ладонью по лицу. Ладонь стала мокрой. "Испарина" – Подумал Илья и попытался сфокусировать зрение на девушке.
- Ты туристка?
- Ха-ха! Туристка! А можно и так сказать. Все мы в этой жизни туристы… Хотя я, всё-таки,  предпочитаю говорить правду. С детства приучили. Видишь ли, малыш, я… Как бы это тебе доходчивей пояснить? А, ладно, чего уж там! Короче, я  тут работаю. Вернее, я тут промышляю. Усекаешь? На этой вот самой территории. Ну и на прилегающей – тоже. Хи-хи! И, между прочим, страсть, как люблю молоденьких солдатиков. И иногда люблю их просто так. Из жалости. Ну, посмотри же на меня!
     Теперь Илья увидел. Сразу и чётко. Не лишённая привлекательности рыжая бестия неопределяемого возраста, с сигаретой в зубах, в немыслимо коротком ярко-красном платье и с килограммом косметики на лице, с вызовом рассматривала Илью. Впрочем, и с некоторым участием тоже. Глубокий вырез на её платье казалось, ещё немного, и затрещит по всем швам под рвущимся на свободу напором полных грудей. Осиную, как у кинозвезды, талию, охватывал широкий чёрный замшевый пояс, с которого кокетливо, по всему периметру, свисала тонкая бахрома. На запястьях обеих рук позвякивали металлические кольца-браслеты, а с шеи, обёрнутое вокруг неё несколько раз, сбегало на высокую грудь тускло поблескивающее монисто. Роскошные бёдра, приподнятые над землёй благодаря высоченным каблукам, передвигаться на которых уже само по себе было настоящим искусством, нервно томились в обтягивающем платье и благоухали порочной и призывной истомой. Сам воздух каменной нишы, где они оба сейчас находились, насквозь пропитался тошнотворным запахом дешёвого парфюма. Илья откинулся всем телом к холодной каменной стене и глубоко и часто задышал. К нему возвращалось не только сознание, но и силы.
     Служа в армии, Илья, как и подавляющее большинство его сослуживцев, был почти совсем лишён женского общества. Александру Ивановну, хозяйку полковой библиотеки, в расчёт, естественно, принимать было нельзя. А Илья… Во-первых, Илья только что расстался с любимой, он расстался со своей  Иштариани! И половиной своего существа он был ещё там, в загадочном мире не поддающихся осмыслению иллюзий, в мире, происхождение которого ни он, ни кто-либо другой объяснить был бы не в состоянии. Но там жила его Иштариани, и поэтому тот волшебный и прекрасный мир был буквально соткан из тончайших и прозрачных нитей божественной  чувственности и неисчерпаемого любовного ликования. Однако, физическая близость там, откуда он только что вернулся, просто не могла состояться. Не могла, и всё! Он не знал, почему, отчего, он даже не задумывался над этой странностью, но это было именно так. Правда, там были страстные поцелуи. Сладостные, до умопомрачения, сказочные, неземные, но, всё-таки, это были всего лишь только  поцелуи. Пусть даже и страстные. Во-вторых, Илья буквально сочился богатырским здоровьем! По ходу службы он, сам того не замечая, матерел и понемногу, но неуклонно становился настоящим мужчиной. Энергия его множилась с каждым прожитым днём, просилась наружу и победно и неудержимо выплескивалась через край. И это всё невзирая на известные человеконенавистнические профилактические инъекции и, в насмешку над ними, вопреки им. Невзирая на инъекции, которые ему и его сослуживцам время от времени всё-таки вкалывали, вкалывали для того, чтобы, как говаривал  ещё в учебке их сержант Ивко, у них не проявлялось до поры тлетворной и неуместной тяги к женскому полу.  Но могучая поступь жизни всё равно оказывалась сильнее приёмов, применяемых жалкими временщиками против неё. Жизнь торжествовала, досадливо стряхивая с себя пепел человеческой глупости и легко смывая со своего тела ядовитые красители, которыми её пытались вымазать разного рода проходимцы. Жизнь, во всём своём неподражаемом великолепии вершила свои законы! И вот поэтому-то сейчас у Ильи вдруг что-то словно перемкнуло внутри. Сразу и неожиданно. Что-то восхитительное, неодолимое и неукрощаемое мутной и грозной волной ударило в голову, волнующей истомой отхлынуло к ногам и стальным обручем сдавило грудную клетку. Сердцу стало тесно внутри, а лёгкие заработали, как кузнечные меха. Мышцы напряглись, по телу кипящим дождём рассыпалась мелкая дрожь и…   И сейчас Илья едва соображал, что творит. А он именно творил! Разум, громко хлопнув дверью, отключился напрочь, и теперь им полностью и всецело овладели первозданные, первобытные, а потому могучие и непобедимые  инстинкты. Инстинкты сильного и здорового самца, предсказуемо и адекватно отреагировавшего на головокружительный и призывный запах течки готовой к спариванию самки. И он, не осознавая себя,  окружающего мира, забыв всё на свете, кинулся на самку. Со звериным рычанием и с таким же звериным блеском в глазах. Как-будто издалека услышал только, как она восторженно пролепетала: "Ничего себе, вот это напор!" и весь, до последней клеточки своего изголодавшегося по женскому теплу и телу организма растворился в порочном, но бесконечно сладостном блаженстве…

      Потом, когда всё закончилось и наступило холодное и отрезвляющее опустошение, снова включился разум. Не сразу, с какой-то неохотой, словно позёвывая после долгого и крепкого сна. Потом у разума от изумления поползли кверху брови, и Илья увидел себя со стороны. И ужаснулся. Что он здесь делает? Что это за размалёванная и остро пахнущая женщина держит его в крепких объятиях? А его случайная знакомая сейчас счастливо улыбалась и жарко шептала ему на ухо способные вывернуть наизнанку глупости. Илья вспомнил, при каких обстоятельствах состоялось их странное знакомство, и до него только что по-настоящему стал доходить смысл её слов, когда она говорила, что зачем-то промышляет в крепости. Промышляет? Чем промышляет? Чем здесь можно было промышлять? И вот тут-то Илья испугался по-настоящему. Полковые отцы-командиры не уставали предупреждать своих подопечных о том, что в этом благодатном курортном городке, где им посчастливилось служить, всегда хватало, хватает и будет хватать женщин лёгкого, мягко говоря, поведения и что они, эти женщины, очень часто бывают нездоровы. Да что там нездоровы! Больны! А у Ильи, к слову сказать, ещё с далёкого юношеского возраста, с той поры, когда он со своими  ровесниками уже начинал кое в чём разбираться из взрослой жизни, в сердце неизменно закипала тихая паника, если кто-то всуе хотя бы просто произносил вслух: "Венерические заболевания".  И сейчас бедный Илья испугался именно этого. Но обнаружить свой страх перед ни в чём неповинной, в общем-то, девушкой, казалось Илье Соколову совсем уж позорным занятием. Поэтому, стараясь придать себе спасительную, как ему казалось, развязность и одновременно ненавидя себя за это, он небрежно, насколько мог, обронил:
- Слышь, подруга, а ты не больна? – Илья осёкся под её недоумённым взглядом и растерялся окончательно. И уже чуть ли не с мольбой в голосе произнёс:
- Ну, ты понимаешь, о чём я!
Девушка, слегка отстранившись и поправляя платье, посмотрела на Илью с садистским выражением лица:
- А что ж ты, бедненький, не спросил об этом до того, как?  - И полезла за сигаретами.
Богатое воображение сыграло с Ильёй злую шутку. Сердце его сначала подскочило до небес, а затем стремительно провалилось в подземелье! "Крышка", - Подумал Илья, "Значит, больна!" Он лихорадочно стал вспоминать, что следует в таких случаях делать и чем лечиться. Не тут-то было! В голове, противным ритмом, тарабанилось одно и то же: "Это крышка. Она больна". "Это крышка. Она больна". Он судорожно сглотнул и беспомощно огляделся, словно ища поддержки у бесчувственных каменных стен. Задержался взглядом на девушке. Она с удовольствием затягивалась сигаретным дымом и, растянув рот в кривой полуулыбке, в упор и с откровенной издевкой рассматривала Илью.  Это доконало его окончательно и теперь на смену первоначальной панической растерянности им стала овладевать бессильная ярость. Но воспитание Ильи не позволяло ему грубо обойтись с женщиной. И он, застёгиваясь на ходу, скрипя зубами, решительно  зашагал прочь.
- Эй, солдат, не бойся, я пошутила! – Выбежала вслед за ним рыжая фурия,
- У меня всё в порядке, слышишь? Ну, куда же ты, дурачок? Запиши хоть мой телефон! Давай ещё встретимся! Солдат!.. Эй!..
     Илья, не оглядываясь, ускорил шаги, а затем и вовсе перешёл на бег. Группы зевак, слоняющихся по крепости, расступались перед ним и провожали его недоумёнными взглядами. Позже, в последующей жизни, сколько бы он не вспоминал этот эпизод, ему всегда становилось ужасно неловко перед самим собой за это позорное бегство. Скорее! Скорее! В родную часть! Он, кажется, всё-таки нашёл спасительное решение и теперь знал, что надо было делать. В полковом лазарете у него был хороший знакомый, сержант Сеня Чубатый. Вот, кто сможет помочь Илье! Конечно, Сеня! Уж он-то наверняка знает, что следует предпринять в данной ситуации! О том, чтобы обращаться к офицеру, начальнику лазарета, не могло быть и речи. И на то были веские основания. Командовал полковым лазаретом майор с невероятной фамилией: Кожвош. Когда Илья впервые услышал про него, думал, что это – кличка. Оказалось, что нет, фамилия. Майор Кожвош, к слову сказать, по долгу службы, должен был, помимо всех прочих своих лекарских обязанностей, пробовать ещё и солдатскую пищу, приготовляемую в столовой  для всего полка. И торжественно выносить свой категоричный медицинский вердикт на предмет её качества. Но майор не терялся и не просто пробовал. И всякими там вердиктами сильно не заморачивался. Главным и несокрушимым вердиктом было то, что он там полноценно обедал, и так же полноценно ужинал. А иногда и прибегал рано утром из дома на такой же полноценный завтрак. Словом, самым, казалось бы, естественным образом, майор Кожвош оказался дополнительной единицей, негласно поставленной на довольствие в полковой столовой. И по всему выходило, что такой расклад майора вполне устраивал. Полковое начальство молча разводило руками, а сам майор талантливо изображал по этому поводу неподкупную и полнейшую невозмутимость. Выражение его всегда отёчного лица, с обвисшими щёками, совсем не располагало к общению. Офицеры полкового лекаря дружно и аккуратно сторонились, солдаты срочной службы откровенно не любили. От всех болезней майор Кожвош, с присущей ему находчивостью, изобрёл универсальное средство. Если кто-то вынужденно обращался к нему в лазарет с каким-то недугом, ответ всегда был один и тот же:
- Куришь?
- Курю, - Отвечал служивый.
- Значит, бросай! И всё пройдёт.
Или:
- Куришь?
- Нет, - Отвечал солдат,
- И не пробовал никогда!
- Вот и попробуй, - Разводил руками Кожвош,
- И всё пройдёт!
     Короче говоря, обращаться к майору со своей щекотливой проблемой не имело смысла. Тем более, что ославиться после такого неосмотрительного обращения можно было на весь Белгород-Днестровский гарнизон. Нет! Только не к майору! И Илья это твёрдо знал. Оставался Сеня. Худой, несуразный, остролицый, с жёлтыми лошадиными зубами и огромным горбатым носом, добродушный Сеня, которого в полку местные остряки чуть ли не на второй день его службы нарекли пинцетом. Кличка оказалась сродни афоризму, как нельзя лучше подходила к облику Сени и намертво прилепилась к нему до самого конца его службы в Советской Армии. С Сеней Чубатым Илье  довелось познакомиться, когда тот в один из сказочных звёздных вечеров, вообще присущих Приднестровью в летнюю пору, неожиданно обратился к нему за помощью. Вернее сказать, за защитой. Сеня был молодым солдатом, он совсем недавно прибыл на службу  из Одессы, где родился и безбедно жил, пока благополучно не дорос до призывного возраста. Отвертеться от армии у него не получилось, но хорошо было уже то, что родителям Сени каким-то чудесным образом всё же удалось пристроить его неподалёку от родной Одессы. И теперь, раз в месяц, многочисленная и сердобольная Сенина родня, под завязку нагруженная сумками с продуктами, осаждала КПП войсковой части, поглотившей их любимого Сеню на долгие два года. Несмотря на усиленный, до гротеска,  домашний рацион, с завидной регулярностью буквально впихиваемый ему и в него заботливыми родственниками, Сеня умудрялся, тем не менее,  оставаться до смешного тщедушным, даже каким-то болезненно худым, но это никак не сказывалось на его добром, от природы, отношении ко всему окружающему миру. Впрочем, Сеня был далеко не так прост, как поначалу казалось и впоследствии выяснилось, что  он  уже успел ко времени своего призыва в армию довольно успешно поработать на Одесской киностудии ассистентом оператора. А это уже было кое-что! Для гражданских - да. Но не для военных. Поэтому, не вдаваясь особо в автобиографические особенности молодого солдата, отправили отцы-командиры новобранца Сеню служить в пехоту, и в первую же незабываемую ночь, в расположении роты, он очень близко познакомился с казарменным вертолётом, то есть, почти всю ночь напролёт драил и без того сверкающий казарменный пол. Принимая во внимание, что весил Сеня почти столько же, сколько и сам вертолёт, можно было представить, как Сене досталось в ту свою первую ночь в условиях армии. И всё бы ничего, но кое-кто из юмористов-старослужащих решил, что Сеня и вертолёт теперь должны были  стать такими же неразлучными понятиями, как сам Сеня и его новая кличка. А это уже было слишком. Илья, и об этом в полку хорошо знали, не терпел насилия. И ему уже доводилось, причём, вполне успешно, вставать на защиту некоторых своих сослуживцев. А слухами, как известно, земля полнится. Очень скоро Сене стало известно про Илью, и он, вышеупомянутым роскошным летним вечером, однажды подкараулил его после ужина на выходе из столовой. Из сбивчивого, пространного и полного трагизма монолога вконец затюканного новобранца Илья понял и почувствовал, что Сеня тогда находился на грани настоящего нервного срыва и что он, действительно, нуждался в экстренной помощи. Словом, Илья тогда за Сеню заступился, а старослужащие с пехоты, два грузина не-разлей-вода, Кочуманов Шота и Базандарашвили Гиви, которых особенно веселило обращение Сени с вертолётом, были крайне недовольны досадным вмешательством Ильи в традиционный и устоявшийся с годами армейский воспитательный процесс. Но и Шота, и Гиви уже давно были друзьями Ильи, поэтому, в порядке исключения, его просьбу уважили.  Впрочем, об этих грузинах речь ещё пойдёт в своё время. К Сене с той поры стал понемногу возвращаться человеческий облик, он был бесконечно признателен Илье за его заступничество и привязался к нему искренней дружбой, граничившей с языческим обожанием. Во всей этой альтруистической истории присутствовала ещё одна немаловажная подоплека. Дело было в том, что Илья каким-то удивительным образом всегда безошибочно чувствовал образованных и просто хороших людей. А в Сене Чубатом он именно эти качества и увидел. А когда, спустя какое-то время, Сеня подарил ему на память фотографию, где он стоял с Михаилом Боярским на съёмках фильма Юнгвальда-Хилькевича "Д*артаньян и три мушкетёра", у Ильи появилась ещё одна причина быть довольным собой. Правда, он сначала никак не мог поверить, что всё это на самом деле, что это не фотомонтаж. Но снимок оказался подлинным. Справа на фотографии стоял сам загримированный Боярский и, горя счастливыми глазами, держал под уздцы резвого жеребца. Слева, поднеся руку к пляжной кепке, во весь свой неподражаемый рот, улыбался Сеня.  Причём Сеня и жеребец смотрелись на фотографии, как братья-близнецы.  Потом у Сени обнаружился ещё один талант. Он когда-то, в своей Одессе, подрабатывал санитаром в одной из местных больниц и там научился делать уколы. А здесь, в полку,  майор Кожвош уже давно и безуспешно искал себе подходящего фельдшера. Сложилось счастливое стечение обстоятельств, и Сеня, возблагодарив судьбу, однажды переместился на непыльную службу в полковом лазарете. И именно к нему со всех ног торопился сейчас Илья.
     Майора, на счастье Ильи, в лазарете не оказалось. Сеня, в надетом поверх гимнастёрки белом халате, раскрыв от удивления рот и обнажив при этом свои великолепные лошадиные зубы, с глубокомысленным видом выслушал заключительную часть немало заинтересовавшей его истории. Заключительную, потому что Илья никогда бы и никому не стал рассказать о своих странных путешествиях во времени. Не хватало ещё рассказывать Сене про Великого Жреца! Правда, это не относилось к Мише. Мише он, быть может и рассказал бы. Но тот сейчас отсутствовал по причине своей командировки в стройкоманду. Итак, Илья ограничился только финальной частью своего приключения в крепости. Сеня всё внимательно выслушал, задумчиво поковырялся в носу, сказал, что танки водить у Ильи получается, всё-таки,  гораздо лучше и качественней, чем налаживать коммуникативные связи с представительницами женского пола, потом добавил, что, скорее всего, станет искренне сокрушаться, когда Илья, в самое, надо полагать,  ближайшее  время, в страшных мучениях откинет свои резвые копыта, но поскольку Сеня, благодаря своему воспитанию, всё-таки не совсем растерял ещё в нечеловеческих армейских условиях своей врождённой человечности, и поскольку Илья, и это, пожалуй, самое главное, всё-таки, его друг, он, так и быть, проявит надлежащее милосердие.
- Ты намеренно издеваешься? – С раздражением остановил его тираду Илья. У Сени было просто какое-то болезненное пристрастие к витиеватым и способным рассмешить кого угодно монологам. Но Илье сейчас было не до смеха,
- Мне жить не хочется, Сеня!  Я в панике, понимаешь?
- Ха! Скажите, пожалуйста, – Гримасничал и куражился бывший ассистент оператора,
- Тоже мне, нашёл из-за чего паниковать! Да если бы жители моей родной Одессы вознамерились когда-нибудь однажды, просто так, шутки ради, попаниковать по поводу таких незначительных и милых пустячков, то вся моя любимая Одесса, дорогой Илюша,  одномоментно превратилась бы в один сплошной сумасшедший дом! Ты меня понимаешь, Илья?
- Сеня!..
- Не перебивай, пожалуйста! Может я таким образом просто собираюсь с мыслями! И думаю о том, как тебе, бедолаге, помочь. Так вот, я хочу сказать… Погоди, что я хотел сказать? Вечно ты меня перебиваешь! Ах, да, я хотел сказать, что вот если, например, Москва, как говорится, слезам не верит, то Одесса, ко всему прочему, предпочитает ещё и с юмором относиться к некоторым левым заносам незадачливых участников любовных приключений. А ты, Илюша, как раз и есть тот самый незадачливый участник…
- Сеня!..
- Пардон! Я ошибся. Ты не просто участник. Ты – соучастник!  Поэтому, - Сеня многозначительно поднял кверху указательный палец,
- Во-первых, не надо так мерзко скрежетать зубами, у меня прямо таки мороз по коже идёт от твоего ужасного скрежетания! Во-вторых,  паниковать – это, дружок, самое распоследнее дело! Мимоходом замечу, уважаемый почитатель девиц лёгкого поведения, что воспринимать данное недоразумение следует скорее, как  первое и славное боевое крещение! Вот так! Надо таки радоваться приобретаемому житейскому опыту! Гордиться им! А ты – паниковать…Илюша, ну ты же – танкист! – Сеня фыркнул, клюнул горбатым носом и потёр переносицу. Затем, словно что-то вспомнив, открыл огромный стеклянный медицинский шкаф, наполовину исчез в его недрах и долго там что-то искал. Потом с торжествующим видом обернулся к Илье:
- Я же говорю! Не надо паниковать! У тебя же есть Сеня! Уж я таки знаю, чего тебе надо на самом деле! Вот тебе, дружочек, марганцовочка, только смотри, с испугу не бухни в банку весь пузырёк! А то останешься до конца жизни без кое-чего. Очень, кстати, необходимого! И тогда уже точно окажешься совсем неинтересен всем женщинам на свете. – Потом, с сомнением посмотрев на Илью, забавно поджал губы и, обречённо склонив голову, резюмировал:
- Нет, ты мне не внушаешь доверия, дай сюда! Дай сюда, говорю, чего ты так вцепился в эту проклятую склянку! Илюша, это стеклянный пузырёк, а не рычаг управления твоим страшным танком! И не смотри на меня, как полоумный, а то я, упаси бог, упаду в обморок. И кто тогда тебя станет лечить? То-то! У-ф-ф! Значит, так, любезный.  Раствор я сделаю сам. А ты пока можешь скидывать штаны. Ну, чего ты на меня так таращишься? На всякий случай, сделаю тебе один  хитрый укольчик. Так, для профилактики. Потому что, видишь ли,  Илюша, твой друг Сеня родился и жил в Одессе, а все, кто жил и теперь имеет счастье жить в Одессе, те прекрасно знают…
- Сеня!!!
- Вот никогда договорить не дашь! Что за дурацкая манера? Ладно, пошли в палату, Дон-Жуан! Нет, это же надо было так оконфузиться! Что б я так жил! Вот, Илюша, когда ты приедешь ко мне в Одессу, я имею в виду только погостить…
- Да умолкни же, наконец! А если майор твой припрётся?
- Ну что ты вечно перебиваешь? Куда он припрётся? Никуда он не припрётся!  Что я хотел сказать? Ну вот, уже забыл! А всё из-за тебя! Ладно! Так почему он не припрётся? А потому, что уехал! В соседний полк. Сказал, по обмену опытом. Они там, понимаешь ли, обмениваются опытом, как им лучше инспектировать кухни. Как тебе это понравится? А, Илюша? Этот Кожвош, скажу я тебе, достоин незабвенных одесских куплетистов. Скажите, пожалуйста, он поехал оглядывать их столовую. Ха! Больше, конечно, оглядывать некому. Ну и пожрёт там заодно, это, как пить дать. Так, всё! Хватит болтать! Ой, Илюша, что-то ты совсем бледным стал. Прям, белее моего белого халата! Видать, уже доходишь. Ай-яй-яй! Ладно, несчастный любовник, давай лечиться!.. Нет, что б я так жил!..

     Три дня, отпущенные Сеней Илье "для прояснения ситуации", прошли в тяжёлом и тревожном ожидании. Илья лишился спокойного сна, потерял аппетит и даже сбросил несколько килограммов. Воображение рисовало ему картины, одна страшнее другой. На четвёртый день, настороженно прислушиваясь к своему организму, Илья не обнаружил никаких подозрительных симптомов, очень колоритно расписанных накануне говорливым и беспощадным фельдшером. Измученный ожиданием Илья впервые почувствовал прилив свежих сил и долгожданное облегчение. Ему хотелось сейчас же, сию минуту бежать к Сене и сообщить ему о своей радости. Но Сеня, переживавший не меньше самого Ильи, собственной персоной притопал после завтрака в расположение танкового батальона.
- Что, Пинцет, прививки пришёл делать? - Скалились на него танкисты,
- Спиртику прихватил?
- Вам и антифриза вашего хватит, - Фельдшер обнажал в добродушной улыбке свои лошадиные зубы,
- Слыхали, с соседнего полка один недавно налакался на учениях, так его еле откачали!
- Да иди ты! Заливаешь?
- Вот ей богу, святая правда!
- Чего налакался-то? Спирта, или антифриза?
- Если бы спирта! В том-то и дело, что антифриза!  Налакался сам, да ещё дружка своего совращал. Хорошо, что тот пригубил только. Это и спасло. Теперь служить будет до самого дембеля, на радость маме и родной Советской армии.
- А тот, который налакался?
- А его комиссовать будут. Отвоевался. Хана ему, братцы! Ослеп!
- Стращаешь, Пинцет?
- Да что вы такое говорите? И ни в жизнь! Не верите? Так если вам, бравые товарищи танкисты, не дорога собственная шкура, вы таки можете испробовать это на себе. Хотя, если у вас ваши бронированные желудки покрыты  мазутом, то очень даже может быть, что и пронесёт. И в прямом, и в переносном смысле.
- Гы-гы-гы, - Ржали танкисты, а Сеня искал глазами Илью.
- Так я вам расскажу один правдивый случай  из Одессы, - Видя, что Ильи нет и можно чем-то заполнить паузу, продолжал Сеня,
- Это умора! Как-то однажды на нашей киностудии… - В этот момент кто-то схватил Сеню под локоть и поволок к выходу,
- Расскажешь после, - Звенел радостным голосом Илья,
- Поговорить надо!
- Вот, Илюша – Сопел уже за пределами казармы ошарашенный внезапным налётом Сеня,
- Что у тебя за манера такая, ты как будто специально всегда меня перебиваешь! Хватаешь и тащишь! Я такой случай хотел интересный рассказать…
- Сеня, у меня полный ажур! Представляешь?!
- Ну, так и слава богу, значит, первой неприятности тебе удалось избежать…
- Погоди… Что значит – первой? Что ты несёшь? Почему первой?
- Господи, Илюша, ну ты – прямо святая невинность! Вполне возможно, что ты мог зацепить что-то более серьёзное. А это будет известно не раньше, чем через где-то полгода.  – Сеня стал привычно ковыряться в носу. Потом с лукавством посмотрел на расстроившегося было Илью,
- Но я таки подозреваю, что ты зря морочишь голову и себе, и мне. Хватит! Живи и радуйся, а я, профилактики ради, так и быть, проведу для тебя щадящий курс гарантированного исцеления.  Но больше для твоего окончательного успокоения. Хотя думаю, что исцелять надо твои мозги! Но это уже не по моему ведомству.
- Сеня…
- Не надо трагедий! И пожалуйста, не надо испепелять меня взглядом сумасшедшего! Илюша, ты посмотри на себя! Такими темпами ты скоро таки догонишь меня по массе своего тела. Всё! Ша бемоль! Баста! Твой друг Сеня был круглый дурак, потому что шутки ради хотел тебя просто немножечко попугать. Но ведь я даже ни на минуточку не мог предположить, что танкисты бывают такими мнительными…
- То есть, ты хочешь сказать…
- Я хочу сказать, Илюша, что тебе не о чем больше переживать и беспокоиться! Всё! Потому что твои дурацкие предположения обязаны своим происхождением твоему такому же дурацкому больному воображению! Понимаешь, Илюша? Ты здоровей здорового! – Сеня изобразил великолепную лошадиную улыбку. Илья схватил его за плечи и тряхнул так, что бедный Сеня едва не отдал богу душу.
- Это честно?!
- Разрази меня гром!..

     Прошло два, или три месяца. Служба шла своим чередом, хождения в караул сменялись нечастыми нарядами по кухне и теперь стали даже чередоваться дежурствами на КПП. Вот где, действительно, было захватывающе интересно! Одним глазом, справа, можно было наблюдать в распахнутое окно за мирно протекающей гражданской жизнью, за спешащими куда-то по своим делам людьми, за проезжающими легковушками и автобусами и даже не возбранялось некоторое время постоять с сигаретой за пределами части, то есть, у самого входа на КПП.  Можно было полюбоваться со стороны  на счастливую жизнь удивительного курортного городка. Потому, что тебе это было разрешено, потому, что ты здесь являлся самым главным на всё время своего несения службы в наряде. А слева простиралась знакомая до каждого сантиметра территория родной части, ровными линиями убегали вдаль аккуратно побеленные бордюры тротуаров, каждая пядь земли сияла безукоризненной  чистотой и образцовым порядком. Настолько образцовым, что все внутренности сразу же обволакивало кисельной зелёной тоской, скулы сводило от непрекращающейся зевоты и хотелось как можно скорее отвернуться от этого царства порядка в сторону кипящего жизнью симпатичного и перешёптывающегося неисчислимыми тайнами городка.
     Со своей длительной командировки в стройкоманду, вернулся в полк изрядно похудевший Миша. И ему, и Илье, конечно же, было, что рассказать друг другу. И, понятное дело, Илье нетерпелось поделиться самым главным, то есть своей совершенно необъяснимой историей недавнего посещения крепости. И вот как-то вечером, после ужина, когда оба были свободны от выматывающих и бесконечных нарядов, они устроились на своём любимом месте, на возвышенности у невысокого забора из белого ракушечника, огораживающего территорию части от обрывистого берега Днестровского лимана. Горизонт, как это здесь нередко случалось, восхищал какой-то запредельной и необыкновенной прозрачностью, и в лучах заходящего солнца, побратим Аккермана  Овидиополь, раскинувшийся  с противоположной стороны лимана, виден был, как на ладони. Слева от них, ласкаемая со всех сторон озорною Днестровской волной, сияла жизнерадостными огнями плавгостиница.  Припозднившиеся рыбачьи лодки спешили с уловом домой. Закатное солнце на прощанье щедро полыхнуло над лиманом золотой тропинкой и, уставшее за день, отправилось на покой. Зато огромный и оранжевый диск луны неторопливо поднимался по небосклону, подсвечиваемый мягким мерцанием первых появившихся на небе звёзд. И как же хорошо дышалось в этом загадочном,  огромном, непостигаемом и прекрасном мире! И как же хорошо, приятно-тревожно и неисчерпаемо радостно было осознавать себя живущим в этом мире! И поэтому жить хотелось бесконечно долго, и торжественное ликование переполняло душу, и беспокойному сердцу хотелось любви, хотелось постижения тайн мироздания и ещё добрых, бескорыстных поступков…
     Завораживающая панорама погружающегося в бархатный сумрак пейзажа как нельзя более способствовала намерению Ильи повести откровенный разговор, но он всё оттягивал время, не зная, с чего начать и опасаясь, что Миша попросту поднимет его на смех. Наконец, Илья решился.
- Миш, скажи честно, в тот раз, когда ты мне рассказывал о крепости, что ты имел в виду, когда говорил, что там происходят странные вещи?
- А я разве такое говорил? – Картавил Мишка, прекрасно помня тот разговор.
- Миш, давай серьёзно! Я же не просто так спрашиваю.
- Та-ак… Интригующее начало.
- И самое, что ни на есть, загадочное продолжение.
- Валяй. Выкладывай.
- Нет, ты сначала ответь.
- Да что я должен ответить?
- Почему ты говорил, что там случаются непонятные вещи?
- Илюш, чего ты пристал? Да я дурачился просто! А что такое? Почему ты спрашиваешь?
- Помнишь, я рассказывал тебе о своих странных снах?
- А то! Помню, что ты там в кого-то умудрился влюбиться. И искренне сокрушался, что твоей избранницы нет в реальной жизни. Да что ты мне голову морочишь?
- Ничего я тебе не морочу! Слушай лучше, что я тебе расскажу. Только ты отчалил в свою командировку, я получил увольнительную.
- Ну!
- И пошёл в крепость. Один. Хотя мы с тобой вместе собирались.
- И что?
- А то, что я там, уже на подходе, почувствовал неладное. В глазах потемнело, земля стала из-под ног уплывать, музыка какая-то звучала небесная… Словом, войдя внутрь, я потерял сознание.
- Какая жалость! Ну, а я тут причём?
- Да ты послушай! Я, среди белого дня, вернулся в свой сон!
- Ну-ну…
- Вот я тебя очень прошу, ты хоть сейчас не ехидствуй! Мне и так трудно говорить. Но рассказать хочется. А кроме, как тебе, больше некому.
- Так… Ладно. Надеюсь, ты меня не разыгрываешь. Я весь во внимании…
     И Илья, вначале неуверенно, то и дело сбиваясь и настороженно следя за Мишиной реакцией, повёл свой рассказ. Но чем дальше углублялся он в своё повествование, тем увлекался всё больше и больше и в итоге  развернул такой грандиозный сюжет, что Миша теперь сидел с раскрытым ртом и во все глаза таращился на Илью. Тем временем, короткий Днестровский вечер незаметно обернулся ласковой ночью. Чистое небо сияло тысячами звёзд. С лимана доносился мягкий шелест прибоя.
- Понимаешь, Миш, я сроду и никогда прежде не встречал такого мудрёного словечка: пыркэлаб. – Илья закурил сигарету,
 - Мне нигде, никогда и ни в каких книгах не попадались раньше такие имена, как Дума, или Оанэ! Или, например, Збиеря. Понимаешь? Нет? Вот и я тоже не понимаю! Я как будто в течение нескольких дней наблюдал за смертельным противостоянием, я был живым свидетелем неожиданного нашествия и героической обороны. А очнулся в тот же день и в том же месте и, возможно, всего через несколько минут после того, как потерял сознание. Что скажешь? Миш, я слышал все их разговоры, знал даже, кто о чём думает. Они погибли на моих глазах! А Баязит? А Аббас? А Менгли-Гирей и его одноглазый Мустафа?  А этот господарь, Стефан-воевода? А? Ну, как это объяснить? Да я и знать не знал никогда, что такие исторические персонажи вообще когда-то существовали!
Помолчали. Илья предусмотрительно опустил из своего рассказа эпизод со случайной знакомой, ведь то, что можно и нужно было рассказать Сене, совсем необязательно было рассказывать Мише.  Илья тренированным щелчком далеко отбросил окурок. Светящаяся точка описала плавную дугу и, ударившись о камень, рассыпалась яркими искрами. Миша попросил Илью зажечь спичку и посмотрел на часы.
- Ладно, пошли. А то на вечернюю поверку опоздаем. – Миша казался растерянным,
- Ты вот что, Илья. Ты, пожалуй,  дневник заведи. Это всё надо подробно записывать. Не знаю, почему, но мне так кажется.  –  И уже на ходу, по дороге к штабу полка, где и проходили обычно вечерние построения, Миша добавил:
- А ты, кстати, в библиотеке не смотрел? Что-нибудь из истории крепости?
- Боюсь…
- Не малодушничай! Ладно, я завтра сам полюбопытствую. А ты, Илюша, оказывается, опасный человек!
- Миш, ты только не рассказывай никому… Ладно?
- Мог бы и не предупреждать. Зато вот я хочу тебе посоветовать: ты сам никому ничего не говори. Или успел уже?
- Что я, ненормальный? Я и тебе-то всё сомневался, рассказывать, или нет.
- А знаешь, давай-ка мы на ближайшие выходные рванём туда вместе. Я имею в виду в крепость. Прямо там и покажешь, что, да как. Лишь бы увольнительную дали.
- Мне теперь туда и идти-то не хочется. То есть, наоборот, хочется, но, понимаешь…
- Понимаю. Но мы же вместе там будем, так что не боись, если что, я тебя за локоть ухвачу. Что б ты, значит, от грешной земли не отрывался.
- Как говорит наш общий знакомый Сеня, и что у тебя за манера такая, Миша? Не могу понять,  когда ты серьёзно говоришь, а когда с подтекстом.
- Ты, Илюша, мнительный, донельзя! Ну, вот, уже весь полк стоит, а мы только тащимся. Побежали!
     Увольнительную на ближайшее воскресение им дали. Сверкая парадно-выходным обмундированием, они торопливыми шагами направились к обозначенной цели своего путешествия. Илья был невесел, бледен и неразговорчив. Миша травил анекдоты, и, казалось, не замечал состояния своего спутника. На подходе к Килийским воротам Илья невольно замедлил шаги.
- Я вот тоже всегда здесь приостанавливаюсь, - Прокартавил Мишка и, вынув платок, стал сосредоточенно протирать свои очки.
- Прямо дух захватывает от этой грандиозной панорамы.
- Да уж… Ладно, пошли!
- Ну, ты как?
- Да нормально. Вперёд!
- Народу-то сколько, а Илья! А в тот раз?
- Тоже, хватало. И день был такой же солнечный, как и сегодня.
- Так. Ну, кажись, ворота мы благополучно миновали. Где твоя ниша каменная?
- Вот она, справа. Самая первая.
- Ниша, как ниша, ничего особенного. Дальше что?
     Илья провёл Мишу маршрутом, каким его самого ещё совсем недавно водила Иштариани. Когда друзья забрались на крепостную стену, он в подробностях рассказал ему о часовом, проглядевшим флот Менгли-Гирея и неисчислимую армию Баязита.  Показал, где был разбит лагерь неприятеля, где были установлены дальнобойные пушки турецкого султана и где именно засыпался землёю огромный ров. Однако Илья, сколько не искал,  так и не смог найти тайный вход в подземелье.
- За прошедшие пятьсот лет его могли и замуровать, - Оправдывался Илья,
- Но я точно помню, что вход был где-то вот здесь.
     Миша внимательно слушал и время от времени украдкой поглядывал на Илью. Под фундамент заботливо выстроенного полученным образованием Мишиного рационального мышления была заложена настоящая бомба! Он и верил, и не верил в происходящее. С одной стороны, думал Миша, вряд ли Илья был способен так складно врать и без запинки, и ни разу не сбиваясь, вновь и вновь повторять одно и то же. Но с другой стороны, рассказываемое Ильёй представлялось просто невероятным! Миша не верил в сверхъестественное и одновременно понимал, вернее, чувствовал, что Илья говорит правду. Часа через два, обойдя всё, что было возможно, изрядно подуставшие приятели двинулись к выходу. Илья к концу их исследовательского похода  заметно повеселел, ведь с опаской ожидаемого им изменения в собственном сознании он не заметил и не почувствовал. И всё-таки кое-что странное, однако же, произошло. Не с Ильёй, но с окружающим миром. Когда до выхода из Килийских ворот оставалось каких-то сто, или двести метров, ясное, безоблачное небо буквально на глазах затянуло тяжёлыми, свинцовыми облаками, и внезапно поднявшийся ветер смерчем взметнул над крепостью целые тонны песка и жёлтой пыли. Сразу стало темно и тем ярче в окутавшем крепость сумраке засверкали   огненные росчерки ссыпающихся с небосвода молний. А гром был такой силы, что казалось, будто раскалываются сами могучие стены тысячелетней крепости. Илья и Михаил укрылись в той самой каменной нише, откуда начиналось когда-то и где так внезапно оборвалось путешествие Ильи во времени. Первые тяжёлые капли забарабанили по каменной мостовой и почти сразу же вслед за этим на землю опрокинулся тропический ливень небывалой силы. Вода низвергалась стеной, и в метре от себя уже ничего не было видно. Только бесконечные потоки воды.
- Знаешь, Илья, я, кажется, начинаю тебе верить, - С трудом перекрывая грохот грозы и шум непрекращающегося ливня, прокричал Миша,
- Ведь только что солнце сияло! Не иначе, как твоё присутствие сказывается!
Илья не ответил. Потому что взгляд его сейчас был прикован к площади Гражданского двора. Низвергающиеся с небес потоки воды вдруг стали обретать форму! И он мог бы поклясться, что на короткое мгновение перед ним, сотканный из воды, возник силуэт Великого Жреца, Сына Великого Бога Ану. От неожиданности Илью сковало по рукам и ногам. Крик, готовый сорваться из раскрытого от изумления рта, застрял в горле. Неимоверным усилием воли Илья заставил себя повернуться к Мише, надеясь привлечь его внимание. Но Миша смотрел в другую сторону, в арочный проём окна и продолжал что-то говорить Илье.
     Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Илья почувствовал лёгкость и быстро обернулся. Видение исчезло. Облака над крепостью разметало в считанные секунды, и вновь засияло летнее солнце.
- Ну и ну! – Уставился на Илью Михаил,
- Впервые в жизни такое наблюдаю! Как в Африке какой-то! Что же это было, Илюша?
- Миш, ты не поверишь, я только что видел Его!
- Его? Где?
- Вон там, - Илья показал рукой,
- Он из дождя материализовался.
- А что ж ты меня…
- Я пытался. Но ты смотрел в другую сторону.
- Так, давай-ка двигать отсюда! Не нравится мне всё это…
Они, словно думая об одном и том же, устремились наружу. Миновали Килийские ворота. И тут обоих ожидало ещё одно странное открытие. Прямо за воротами крепости и вокруг неё почва под ногами была сухая! То есть грозное ненастье, свидетелями которого они только что оказались, коснулось исключительно самой крепости. Друзья молча переглянулись и скорым ходом зашагали в сторону родной части.
- В конце концов, - Пытался рассуждать Михаил,
- Это могло быть простым совпадением.
- Ага. И ливень несусветный только над самой крепостью…
- Да мало ли на свете ещё не изученных природных явлений?
- Вплоть до появления телесной оболочки из обыкновенного дождя…
     Словно по команде, оба неожиданно остановились. И одновременно, с затаённой тревогой, оглянулись на Аккерманскую крепость. Угрюмая, могучая и таинственная, она сейчас утопала в ярких и щедрых лучах полуденного Днестровского солнца…