Беломор

    

      Меня приняли, наконец, в интернат для детей железнодорожников. Комиссия, походы по врачам, анализы, разные справки – все позади.


     И вот первое сентября. Начало было праздничное и очень пышное. Смех, громкие разговоры, поздравления, радостные восклицания при встречах. Я никого из ребят не знал и ощущал себя сиротливо, поэтому ждал: скорее бы это кончилось, скорее бы уроки.

    Там за примерами и задачками, вопросами и ответами можно было спрятаться от своего положения новичка.


    - А тебя, мальчик, как зовут? – обратилась ко мне учительница.- Гриша, Гриша Ерохин,- ответил я.- Вот и хорошо, а меня Лидия Ивановна. Третий класс у нас в школе один и поэтому, чтобы он был хороший все должны хорошо учиться.


      Ты будешь хорошо учиться?-Спросила Лидия Ивановна.
– Да, буду,- стесняясь  ответил я.- Ну, вот и хорошо. Все ребята разделены на звездочки, ты будешь во второй звездочке. Каждый день мы подводим итоги. Какая  звёздочка получит больше четверок и пятерок, та и займет первое место,- закончила наш диалог учительница.

 
      Незаметно прошло три урока. Вот объявили второй завтрак, потом еще два урока и обед. Время бежало незаметно. Мальчиков в классе было двенадцать, и они были, наверно, по регионам разделены на три – четыре группы. В каждой группе – свой лидер.


      Я еще не определился, поэтому меня стал опекать орский мальчик Александр Барышников. Он был сильнее физически и крупнее остальных ребят. Они его побаивались.


      Между обедом и самоподготовкой было часа полтора свободного времени. Это было время для игр и внеклассной работы. Саня все знал и посвящал меня во все тонкости интернатской жизни.


      - Пойдем, секрет покажу, – заговорчески шепотом позвал он меня в сторонку. Саша привел меня в кустарник за интернатским забором  и, отодвинув кирпич, показал пачку папирос "Беломор".

      Пачка была аккуратно надорвана, и в ней лежало штук двенадцать целых папирос.- Давай покурим? – предложил он мне.- Давай, – согласился я.


      Он как бывалый курильщик достал коробок спичек и мы, закашлявшись, затянулись по одной. Какое там это было курение: потянув дым из папиросы в себя, мы просто его выпускали.

      Не курили, а точнее – дымили. Так, непрерывно, одна за другой, мы сожгли почти все папиросы. Во рту было пакостно, а в голове туманно. Но мы, не сознаваясь, друг перед другом, и  мужественано расправились с этой гадостью.

      Ни он, ни я не умели курить. Сработало стадное чувство или ложный стыд быть обвиненным в том, что не умеешь курить. К желудку подступала тошнота, и хотелось пить.

 
       - Давай зажуем вишневыми листьями, а то Аннушка в классе унюхает, скандал будет. Сейчас бы я почистил зубы и помыл руки с мылом для устранения запаха, тогда глупо следуя советам «бывалого» Саньки, я добросовестно жевал ядовито-горькие листья вишни.


      Из глаз катились слезы от горечи во рту, но я терпеливо жевал. При этом мы сидели среди кустарника, пригнувшись, чтобы нас никто не увидел.


      Позже мы присоединились к ребятам, которые гоняли мяч. Потом играли в «лянгу»*.


       Незаметно, за играми наступило время самоподготовки, и вот мы уже –  в классе. Пришла воспитательница. Звали ее Анна Константиновна. Это была женщина приятной внешности с красивым голосом. Она поздравила нас с началом учебного года и поведала о честности октябрят, об их прилежном поведении.


      - А теперь, честно скажите, кто из вас курил?
Надо сказать, что запах накуренного был очень сильный, как будто в классе стояло два десятка пепельниц, только что наполненных окурками, свежевыкуренными бычками.


      Класс безмолвствовал. Надо сказать, интернатские законы были суровы, там не приветствовалось ябедничество и доносительство.


      - Ну, кто из октябрят честно сам признается, что курил? – снова вопрошала воспитательница.


      К тому времени, пройдя по классу, Анна Константиновна по запаху уже знала, кто курил. Было стыдно очень за содеянное, у меня горело лицо и уши. Они так и говорили: «Это он, это он курил».


      Во мне присутствовало несколько чувств: стыд за содеянное, неприятное ощущение во рту, в животе, в голове и сомнение в необходимости не признаваться и страх быть уличенным.


      -Ну, что нам скажет, поэтому поводу новенький? – вопрошала воспитательница, обращаясь явно ко мне.
Я сидел, низко опустив голову. Новеньких в классе было три, и я в тайне надеялся, что она обращается не ко мне.


     -Вставай, вставай, тебя, кажется, Гриша зовут, – обратилась она снова ко мне.
Я молчал, безнадежно надеясь, что ничего не раскроется. От меня несло табаком, как от дворовой собаки псиной. Я встал, низко опустив голову.


      -А ты, Барышников, почему не сознаешься? – добила она меня своим вопросом к Сашке, и я еще ниже опустил голову. От стыда я был готов провалиться сквозь пол.

 
      Чувство вины тогда и впоследствии вызывало у меня отвращение к «Беломору». Уже, будучи взрослым, я не мог понять, как это мужики курят такую гадость.


       Впрочем, гадость все, что курят, только одно дороже, другое доступнее. Нас, конечно, наказали как-то за тот случай. Только для меня это послужило хорошим уроком, и я до семнадцати лет даже не пробовал курить, А «Беломор» у меня до сих пор ассоциируется с чем-то неприятным.
-------------------------------------
1963год    город Орск
2003 год   город Мурманск.

*Лянга-1/8   дециметра бараньего меха, с утяжелением ввиде свинцовой пуговицы.