Вальтер

               
 
                По небу протянулся след               
               
                От звёзд бесчисленных скоплений.               
                .               
                Их голубой, неровный свет               
               
                Волнует тыщи поколений.     
               
                Куда ведёшь ты Млечный Путь?
         
                Твоё холодное сиянье мне говорит:               
                « В тебе вся суть.
               
                В тебе все тайны мирозданья» 
                               
               
                («Космические этюды».  В.  Кручинин-Русич).               

                Одноэтажный, весь в зарослях сирени и черёмухи шахтёрский посёлок, где прошло моё детство, со всех сторон  окружали терриконы. Террикон – это отвал пустой породы. Огромная, конусообразная гора. Самая ближняя из них находилась в километре  по  прямой. Тихими, летними вечерами слабый  ветерок приносил   оттуда резкий, горьковатый запах тлеющего на терриконе угля и какие-то ухающе - бухающие  звуки. В детстве этот  приглушённый расстоянием рудничный шум всегда   ассоциировался в моём сознании с огромным, чумазым дядькой, который  стоя на коленях, хакая, шахтёрским обушком рубит уголь. Всё взрослое население нашего посёлка  работало на шахтах.  С раннего утра по дорогам,  ведущим на них, тянулись многочисленные группы рабочих. Когда последняя людская волна  скрывалась  за поворотом шоссе, вслед устремлялись небольшие ватаги поселковой детворы. Рассыпавшись цепью, мы не спеша, шли по дороге,  внимательно всматриваясь в неё.   Время от времени, кто-то  нагибался и поднимал с земли приличный окурок или пустой спичечный коробок. Эта  «операция» имела у нас своё кодовоё название - «сшибать бычки». С коробка аккуратно сдиралась картинка (все уважающие себя мальчишки в посёлке коллекционировали  их), а окурки  можно было искурить или обменять,  на что -  ни будь  у ребят постарше. «Бычков» на дороге валялось множество. На любой вкус. Особым шиком считалось найти  пачку от папирос «Казбек». Счастливчик  неделю ходил по посёлку «королём».               
                На шахте мы первым делом заходили в рабочую столовую, где набирали полные  пазухи хлеба  (во всех рабочих столовых он тогда был бесплатным), съедали его и, до одури напившись колючей газировки,  шли на автобусную остановку. Если автобуса долго не было – начинали сортировать свою добычу. По длине и  марке.  «Прима» к «Приме». «Памир» к «Памиру». «Беломорканал» к «Беломорканалу». В нашей компании никто не курил. Мы отдавали свои «бычки» деду Филиппу, безногому инвалиду, жившему в нашем бараке. Ему было плевать  на марку,  на размер. Раскрошит табак на газету, высушит,  и  сыплет его в свой красивый,  бархатный кисет. За это он делал нам поплавки из гусиных перьев и привязывал рыболовные крючки к нашим удочкам,  известным одному ему хитроумным узлом. Летом целыми днями  пропадали на шахтном терриконе. У нас там даже свой штаб был - вырытая кем-то землянка. Вокруг валялось множество кусков (а то и целые буфты) бронированного кабеля, под металлической оплёткой которого, находился свинец. Мы извлекали его, рубили на мелкие части, плавили на костре и разливали в приготовленные из глины формы.  Так  делались  биты для игры в «расшибок», свинчатки (чтобы в драке с шанхайскими пацанами удар был покрепче). А если расплавленный свинец лить в воду, то получалась дробь для «поджигных» пистолетов, которые имелись у каждого из нас.
              Однажды Валик Мачнев в плите гипсолита вырезал форму и отлил пистолет,  красоты необыкновенной. Какой системы было это оружие - сказать  трудно. Но его создатель  уверял, что это  «Вальтер».  Спорить с ним никто не стал. Пользуясь его  формой,  каждый из нас, отлил себе  по  увесисто - изящной игрушке, а «конструктора» с этого дня  все стали звать - Вальтер.
 Этот Вальтер - чудной  какой-то был.  Пойдём в Сокольнический лес за черёмухой. Начинаем ветки ломать. А он чуть не плачет. Жалко ему, видите ли, красоту такую рушить. Я его раз даже чуть не побил. Во дворе нашей школы деревце росло. Сирень белая. Махровая. Сколько себя помню,  когда она зацветала, все ломали её ветки и делали огромные, душистые букеты. Кажется, в классе пятом я  тоже решил наломать  и подарить одной девчонке  охапку этих чудесно пахнущих цветов.  Уж очень она мне нравились. ( И сирень и девчонка). Я  уже нагнул упругий, весь усеянный  кудряво - розоватыми соцветиями сук, как  налетел этот малахольный. Он чуть с ног меня не сшиб. Я  разозлился, и  хотел,  было «накатить» ему. А он дрожит весь. На глазах слёзы. «Прошу тебя! Не ломай сирень эту! Она ведь на Тоньку Федосову  похожа!». Я присмотрелся. А ведь точно,   вылитая  Федосиха  в праздничной школьной  форме. И как я сразу не доглядел. Сирень-то  эту - ей подарить хотел.
       …Как-то играем в футбол. Класс на класс. Игра для нас складывалась неудачно. Еле-еле счёт сравняли.   До конца оставалось  минут пять каких-то.  Вдруг их  нападающий троих наших обводит и к воротам. А  вратарём у нас Вальтер. Стоит, ладонь ко лбу козырьком приложил,  в небо смотрит. Он даже не понял, что нам гол забили. Даже не шелохнулся.
        Когда я подбежал с единственным желанием   влепить ему в ухо, он очнулся и заверещал: «Смотрите!!! Смотрите!!! Облако на Ихтиандра похожее!!!». А он ведь  Ихтиандра  этого и не видел никогда. Три раза за лето в старом клубе  «Человека-Амфибию» крутили. И каждый раз народу – тьма. Только на третий раз мне (как самому здоровому) удалось в очереди удержаться. Чуть не раздавили, пока до кассы дошёл. А Вальтер перед самым сеансом  исчез.  Ждём - ждём,  уже и  третий звонок прозвенел, свет в кинозале потушили, а его нет и нет.  В школе потом  целую неделю не появлялся. Все уже  думали - заболел. А он, оказывается, художникам (они в новом клубе фойе расписывали) помогал. Хвалился даже, что они ему чего-то нарисовать доверили. Но ему никто не поверил. Хотя, от этого блаженного  всего можно  ожидать. Он  две линии мелом  на школьной доске чиркнет – вылитая Мария Лаврентьевна, директор школы нашей.               
      На всех промокашках в тетрадях – Тонька Федосова, как живая. И в фас. И в профиль. Я тоже как-то попросил нарисовать её в своём блокноте. Он пообещал. До сих пор рисует.  Мне кажется, Вальтер и сам к ней неровно дышит.  Только ни ему, ни мне  там не светит. Ей парень один из третьей школы нравится. Она и на катке только с ним катается. На вечерах старшеклассников, на белый танец одного его приглашает. Вальтер на эти вечера не ходит. А я был раза три. Всё это видел. Но ему рассказывать не стал. Почему? Сам не знаю. Вообще, меня всегда  тянуло к этому чудику. Умел как – то он всем привычные, обыденные вещи, преподнести так, что они сразу приобретали таинственность, новизну. Как -  то засиделись  возле нашего дома до поздней ночи. Девчонки, ребята - человек десять.   Истории страшные рассказывали. Вроде этой:  «В одном чёрном, чёрном лесу…» Когда настала очередь рассказывать Вальтеру он, глядя в небо, сказал: «Нет ничего в мире красивее ночного неба со звёздами и быть не может!». Кто-то запрокинул голову и стал смотреть на мерцающие в вышине звёзды, кто-то хихикнул и покрутил пальцем у виска, остальные недовольно загудели. А я, с того памятного вечера (если есть время и место)  всегда всматриваюсь в усыпанную мириадами звёзд, не на шутку волнующую мою душу, эту ещё совсем непознанную, таинственную бездну. И каждый раз, вглядываясь в неё, мысленно соглашаюсь с Вальтером. «Нет ничего в мире красивее звёздного, ночного неба  и быть не может».               
       …К девятому классу мы стали с ним «не разлей вода», то есть очень сдружились. Что связывало его,  мягкого, интеллигентного чудика  со мной -  шпанистым, грубовато- прямолинейным? Не знаю. Скорее всего, наше с ним неразделённое чувство к Тоньке  Федосовой. В начале учебного года отец Вальтера (он работал где-то на «севере») прислал семье  вызов, и они  уехали. Вальтер обещал мне писать. Но так и не написал.
 
         Больше  мы уже никогда не встретились. Хотя он всё-таки умудрился прислать  мне весточку. Так необычно и красиво поздравить с днём рождения  мог только Вальтер. Этот чудак не от мира сего. Срочную службу я проходил на Дальнем Востоке. В одном небольшом  приморском городке. Было воскресенье, погода стояла чудесная. В двух шагах от нашей части, перекатывая огромные, серо – зелёные валы, лениво ворочался Тихий океан, и мне  исполнилось 2О лет. После обеда  с годками я пошёл в увольнение. Городишко  был чистенький, уютный. Мы посидели в кафе, погуляли по набережной и вечером пошли в матросский клуб на танцы. Проходя мимо старинного, двухэтажного особнячка, я прочитал вывеску, висевшую над парадным входом. «Художественно - краеведческий музей». Какая-то  непреодолимая сила  буквально потащила меня к его дверям  с красивыми, бронзовыми ручками. Молоденькая и очень симпатичная девчонка – экскурсовод, увидев перед собой группу   двухметровых  морпехов,  по началу даже испугалась. Но быстро  поняла, что в мире нет более галантных и обходительных с женским полом мужчин, чем русские парни из ДШБ…   Выслушав за пять минут не менее сотни комплиментов, касавшихся её рук, ног, губ, причёски, фигуры и т. д., она,  залившись жарким  румянцем,  повела нас вглубь смотрового зала. Мы подошли к большой, написанной маслом картине. «Это наш самый ценный и знаменитый экспонат» - начала она. Нашему музею его подарил один молодой художник. Странный какой-то. Даже имени своего не назвал».
             Я взглянул на картину и обомлел. Меня  закачало, как десантную баржу. На переднем плане было изображено  здание с большими  окнами, многие из которых были распахнуты настежь.  Ворвавшиеся  в помещение солнечные лучи  бликовали на ученических партах. Конечно же,  это была  наша школа. На её просторном дворе резвились ученики. Мальчишки гонялись друг за другом. Девочки играли в «классы», крутили верёвочку. На широком школьном крыльце, возле самых дверей, стояла группа старшеклассников. Девушки,  парни,  до боли знакомыми мне фигурами, лицами. Я и себя узнал. В глубине картины, на заднем плане, было мастерски изображено деревце цветущей сирени. Чудесным образом в нём угадывалась стройная, девичья фигурка, с поднятой в дружеском приветствии рукой- веткой. Под картиной была табличка с надписью:  «Большая перемена в поселковой школе. Художник неизвестен».

      «Может  кому-то  он и неизвестен, но только не мне», - еле-еле сдерживая бурю охвативших меня чувств,   повторял про себя я.
                ***