42

     Некто Брусныцин как-то решил пригласить к себе в гости товарища по работе. Так, просто, без затей: по-дружески попить чайку и поболтать о том, о сём. В голове у Брусныцина всегда была наготове пара лишних мыслей для чужого человека, чтобы не дать ему уснуть и заодно показать свою оригинальность. Например, из последних своих размышлений Брусныцин вернулся с выводом, что абсолютных негодяев не бывает. Скорее отыскать совершенно хорошего человека – эдакого херувима во плоти, сплошь состоящего из одних только достоинств и не позволяющего себе сквернословия даже в условия полного одиночества, но то, что существуют люди, наполненные исключительно отрицательными качествами, Брусныцину представлялось невообразимым. Ведь даже самый отъявленный головорез не мог не испытывать хоть какого-нибудь подобия привязанности или отголосков тёплой искренности к своей кошке, или к маме, или к иному предмету вроде плюшевого мишки или гортензии на окне в бабушкином доме…
     За день до визита Брусныцин принялся за уборку. Нет, грязно у Брусныцины никогда не было, так как жил он один и много мусора самосильно произвести не мог. Но всё же перед пришествием нового человека жилище требовало небольшого косметического освежения.
     Разбираясь на одной из полок, Брусныцин достал коробочку, в которой хранились лекарства, клизма и градусник. Брусныцин зачем-то достал этот градусник из белого пластмассового пенала и задумчиво покрутил в руках. Градусник, как градусник. Стеклянная колбочка, пластинка с делениями и трубочка, наполненная ртутью. Последнее деление приходилось на цифру 42. Дальше делений не следовало. Всё это было известно Брусныцину с детства. Но вдруг эта цифра 42 представилась Брусныцину в совершенно ином свете. Сорок два. И всё. А почему? Да потому, что сорок три уже измерять не нужно. Потому что за этой маленькой чёрточкой – 42 – проходит черта, отделяющая жизнь от смерти. Неважно, какого человека – ангела без крыльев или серийного убийцы. Сорок два… В этом был какой-то ужасающий, скрытый и одновременно явный цинизм. Ну почему нельзя нарисовать хотя бы ещё одно деление – 43: вдруг это дало бы кому-то крошечную капельку надежды?..
     Брусныцин сидел, держал в сухих, горячих пальцах хрупкий, бездушный предмет и думал о неумолимой безжалостности цифр.