Мастерство Ментая, или Ментайский бред

"Ментай — человек Серебряного века, вполне себе акмеист. Иногда его стихи неожиданны, иногда — дико смешны, иногда саркастичны… Они не бывают дидактичными или скучными. Они легки… Это стихи умного и ироничного по отношению к себе самому человека". (Из отзывов)
====
Лукавый раб отменно ловок
неверный муж изобличен
рука не дрогнула, но только
надвинут глубже капюшон
Любовь несчастной канарейкой
в когтях у ревности дрожит
Египетской царицы змейка
в коробке с письмами лежит…

Я уже замечал неоднократно, что Дэд Ментай — один из самых литературно одаренных резидентов Чтива. Видимо, прав был Марк Твен, который в каком-то рассказе описывает такую ситуацию: на вопрос, кто был самым талантливым поэтом в данную эпоху, Бог указал на никому не известного портного, который за всю свою жизнь не опубликовал ни одной строчки.
Бог — он все видит, конечно. Нам, людям, сложнее. Мы судим по тому, что есть, так как лишены возможности заглядывать прямиком в душу. Живем мы в эпоху развитого капитализма, в условиях тотально рыночных отношений. А по правилам рынка так: если вещь не стала товаром, то ее как бы и нет.

Это я к тому, что продать одно стихотворение, каковы бы ни были его качества, невозможно. Вот если бы Ментай издал сборник, то можно было бы говорить о товарных качествах вещи. Тогда данное стихотворение заняло бы свое место в цепочке других — и вряд ли было бы его самым слабым звеном.

Кстати, мне думается, что поэты серебряного века понимали вот эту особенность своего творчества и нередко брали именно количественно: писали циклами, мыслили сборниками, создавали венки сонетов.

Однако сознание человека консервативно: оно продолжает выхватывать, помнить и ценить стихотворения по отдельности: "Незнакомку" Блока, "Ассаргадон" Брюсова… Так мы мыслим себе реальность, так ее осваиваем, даже когда делаем это опосредованно: через искусство.

Должен признаться, что я не поклонник того типа стихов, к которому принадлежит разбираемое стихотворение Ментая. Некоторые специалисты называют такую поэзию суггестивной. Анна Ахматова (а она, разумеется, знала в этом деле толк) называла подобные стихотворения, например, у Мандельштама, "загадочными". В чем их особенность? В том, что они на самом деле не поддаются объективному анализу, и у автора всегда есть возможность отвертеться от навязываемого ему критиком анализа: дескать, и в мыслях у меня ничего подобного не было…

Но следует все же признать, что суггестивная лирика требует если не большего, то и не меньшего мастерства, чем обычная. Рассудок человека настолько мощен, что способен отыскать смысл даже в сугубой бессмыслице. Попробуйте написать стопроцентно бессмысленный текст, и у вас, скорее всего, ничего не получится. Или же вы гений…

В этом отношении Ментай не гений. Но и не подмастерье. Он мастер, зрелый притом. То есть он написал вполне поддающееся осмыслению стихотворение. А точнее будет сказать так: Ментай написал стихотворение, которое можно анализировать, но насколько будет объективен результат анализа, сказать трудно.

Но вначале об игре культурными смыслами (символами). Первое, что приходит в голову, когда читаешь название Ментаевского опуса "Девушка и смерть", — это одноименный рассказ Горького. Подозреваю, что название содержит аллюзию на известное высказывание Сталина о том рассказе: "Эта штука посильнее Фауста. Любовь побеждает смерть". Аллюзия ироничная, ибо в стихотворении Ментая ревность побеждает жизнь (или любовь, что в параметрах заданной Ментаем парадигмы есть синонимы). Здесь Ментай весьма тонок. Любовь убивает… Неожиданно!

Но только ли Горький? Подобные сюжеты были нередкими в живописи эпохи Возрождения. И здесь услужливый Гугл подсказывает нам еще один источник Ментаевского вдохновения: Ганс Бальдунг Грин. Вот что сказано о его манере в источниках: "В рисунках и гравюрах на дереве Бальдунг создал особую манеру передачи светотени контрастами ярких бликов". Не правда ли, немного напоминает Ментаевскую манеру? Яркостью бликов и контрастностью светотени…

В стихотворении Дэд Ментай ведет свою цепочку издалека, из античности. Египетская царица — это, разумеется, Клеопатра (а кому же еще быть?). Оттуда Ментай протягивает нити в современность — коробка с письмами, это, конечно, примета современной эпохи (интересно узнать, кстати, что за коробка, уж не обувная ли?). Еще один момент — капюшон. Не специалист по истории костюма, я воспринимаю это как примету позднего средневековья: плащ, кинжал, яд. То есть для меня в стихотворении объединяются три эпохи. А что их объединяет? Да все то же: любовь — ревность, жизнь — смерть…

Учебник истории повествует, что Клеопатра, желая умереть в результате поражения, дала змее себя укусить. Далее там же говорится, что змея не была найдена в комнате, где свела свои счеты с жизнью царица египетская. Она уползла. Куда? А-а-а, да вот же она — в коробке с письмами Дэда Ментая. Что она там делает? Как что? — Угрожает!

Итак, некая коробка с письмами представляет собой угрозу. Почему? Потому что способна вызвать ревность. Чью, к кому? Ответ — в первой строфе — к "неверному мужу". Итак, у его лирического героя есть жена или любовница. Но есть и письма, которые каким-то образом подтверждают его супружескую неверность и которые в силу того представляют собой угрозу. Правда, я склонен думать, что это письма предыдущей подруги героя, может быть, память о его ранней юности, первой большой любви… Письма, с которыми герой не может расстаться в силу собственной сентиментальности или склонности к ностальгированию…

Здесь нельзя не отметить еще один мотив. Змея-то ужалила женщину — царицу. Следовательно, угроза змеи — обоюдоопасна. Вот в этом и содержится глубокий смысл стихотворения: ревность, по видимости опасная для одного из любящих, на самом деле несет угрозу обеим сторонам.

Как видим, Ментай написал стихотворение, богатое содержанием, смыслами. Несложное внешне, по форме, оно почти не поддается объективному анализу.

=Космополит: Круто, дед. Это — поэзия.=

Опубликовав очередное стихотворение, Дэд Ментай подтвердил в моих глазах свою репутацию.

Он пил винтажный портвейн
Жадно, из горлышка, на морозе
Ругаясь как последний черпальщик
В ассенизационном обозе.
Судьбу кляня
Ропща на Б-га
Кулаком посиневшим
Грозил зияющим Небесам
На него безучастно глядевшим.
Заиндевевшим на утро
Нашли в сугробе
В руке монеты, мелочь
По 20 центов.
Обе.

Как я уже говорил, Дэд далеко не так прост, как иногда кажется.

Вернувшийся Орфей спился, он проклинает Эвридику, ушедшую от него на небеса… после его смерти оказывается, что это простой эстонский бомж. На сорок центов ничего не купишь… зачем они ему? Жадность? Предсмертный пароксизм хватательного инстинкта? Трудно сказать… да и не нужно.

В бомже Ментай видит легендарного греческого персонажа.

Дэд уже в который раз играет пластами культуры, накладывая их один на другой и задавая им полупрозрачность (по аналогии с фотошопом). В чем особенность его личной манеры? Обычно в фотошопе на одно изображение накладывается другое, которому и задают нужную степень прозрачности. Опытный глаз сразу различит, какой слой основной, а какой — наложенный. Ментай задает примерно одинаковую прозрачность всем слоям, поэтому определить, что во что переходит, невозможно. Нет ни основного, ни наложенного слоя: все слои видны одинаково. И в этом искусстве Ментай не знает себе равных, по крайней мере — на просторах Чтива. А если еще учесть, что ритм и образный строй обыгрывает известное стихотворение Маяковского, то следует прийти к однозначному выводу: где Дэд — там культура.

…И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
====
Однако такая манера не всем может прийтись по душе. Кто-то скажет, что это не поэзия, а циркачество, фокусничество, иллюзионизм. Дескать, Ментай в правый рукав прячет Орфея, а из левого вынимает бомжа. Или наоборот: запихивает в левый бомжа, а из правого достает Орфея. Одно переходит в другое, нет четких границ между явлениями, нет, соответственно, и какой-либо определенной идеи.

Но Ментай и не обещает нам идею. Его не привлекает однозначное и заурядное. Он, наверно, как никто, чувствует, что "мысль изреченная есть ложь", поэтому свою художественную мысль он выражает в образах многозначных, многослойных… порой в ущерб собственной популярности.
Ментай играет. Но кто сказал, что игра — это плохо? Игра, господа, это важнейшая составляющая культуры.