А это - мой Пушкин. гл. 23. В вымыслах носился ум

Задумчиво  переводя  взгляд с   уже  истрепанного  томика, подаренного  ему Жуковским, на портрет  прекрасного лицом  Батюшкова, Сашка себя спрашивал: «Как его Олосенька назвал?  «Трагическим поэтом?»  Как получилось, что  я выбрал себе в учителя  именно  этих двух философов-мистиков? Они совершенно разные: один – высокий, живой, другой маленький, меланхоличный... Но, и в чем-то они похожи – у них обоих особое мироощущение, своя, особая, философия жизни. Ещё, что немаловажно, они оба - свидетели и летописцы  нашей эпохи -  эпохи Отечественной войны. Да, я подражаю им, а кому еще подражать? Больше ведь некому! И еще! Не подражай я французским  поэтам, не было  бы меня, как пародиста -  с легким, изящным слогом… -  Осклабился: - Себя не похвалишь, никто не похвалит!»

Все еще улыбаясь, подскочил к конторке и схватил  журнал «Русский вестник», где напечатали стихотворение Батюшкова «Мечта». Поправил огонек свечи и вернулся к койке, где сел, подогнув ноги под себя, и стал упиваться гармоничными словами.

Закончив читать, отложил журнал и неподвижно пролежал несколько минут. Но вдруг  вскочил и  заметался, бормоча  рифмы - они  потребовали выхода. Метнулся к конторке, схватил лист и карандаш, и, усевшись опять на койку, машинально подсунул ногу под себя. Это таинство  рождения поэзии всегда его восхищало: не было никаких слов и вдруг - чеканная музыка ровных, ярких, прекрасных строчек! Господи, а откуда вот эти?!
 
…Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе роз крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь муромских пустыней
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум..."

Он никогда не  устанет благодарить судьбу, подарившую ему  бабушку, няню… Память услужливо подсунула картинку: Марья Алексеевна, напевно пересказывающая  ему сказку за сказкой, и он, сидящий, как котенок, перед ней в корзине  для рукоделия. Как тогда ему было хорошо, оказывается! Глаза мигом наполнились слезами, и он дернулся. Но тут же усмехнулся: кто же  его увидит глубокой ночью, в собственной  келье!

Уже не так живо вернулся к написанному. Перечитав, задумался: обнаружил, что   в  своем стихотворении, которое решил назвать «Сон», он сохранил сюжет Константина Батюшкова. Да, и движения собственной  поэтической души  напоминают   движения  души  автора «Мечты». «Ну,и что? Без подражания меня пока нет. Я  беру  одно – у первого, другое - у второго, но при этом все слова и причудливая вязь рифм – мои!.. Признаюсь, что без  «Перехода через Рейн» Батюшкова я не смог бы написать «Воспоминания в Царском Селе». Только благодаря  ему я понял, что за жанр - историческая элегия  и как должны быть  написаны «Воспоминания». Считай, Константин Николаевич  мне  вложил в душу ритмику, образы, строфику «Воспоминаний»... - Сконфуженно покрутил из стороны в сторону кудрявой головой: - Да, конечно, есть в них еще немного от Жуковского, и чуть - от Державина… Но  именно Батюшков помог мне обрести  эпический взгляд на мир… -хмыкнул.  - В результате я стал известен…»
 
 Вернулся  мыслями к тем событиям, когда обратился к поэту  Батюшкову с посланием -  после долгих  безуспешных поисков его новых стихов во всех доступных ему печатных изданиях. Обращение появилось в журнале под названием «К Батюшкову». И он взял на себя смелость дать  ему  такую характеристику:

Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид!

Таким  тогда и видел его - только как певца веселья и любви!.. После-то  он понял, что поэт  после Отечественной войны  изменился, в его стихах  теперь больше звучит  тема  поэта – воина... Но для него он все-таки остается пока  певцом  любви и красоты. "Парни российский..." «К Дашкову» Батюшкова - это отказ петь любовь и радость. И  не только он сам  отказывается от этого, но и его  при встречах уговаривает изменить  "вакхическое" направление  лирики. Но Сашка  пока не  поддается.

 Ответил ему  через журнал :

Ты хочешь, чтобы  славы
Стезею полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном,
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.

«Нет, я  твердо настроен идти своим путем… Будь всякий при своем...  А не этому ли он сам учит меня своим поэтическим опытом? Его культ жизнелюбия, нравственно здоровых наслаждений, культ простого человеческого счастья и вольности — все это  пока  родное и близкое для  меня тоже...» - Сашка не заметил, как погрузился в сон.

Утром, после чая, до того, как бежать  на занятия к  Будри, он решил навестить  лежащего в  лазарете Жанно. Друг, побледневший, с черными кругами под карими глазами, вытянулся во всю свою длину на койке, и с грустью взирал на него снизу. Сашка знал, что  Жанно, как и Олосенька, безнадежно влюблен в Катеньку Бакунину. Правда, она согласилась с ним встретиться, но только один лишь раз - дальше дело не пошло. Так же, как и с ним,  да и с Олосей - с Катеньки глаз не спускает ее мать, ища ей выгодную партию...

 Теперь-то он, с помощью  Марии-Лилы, спасибо ей! немного излечился от своей любви, а  эти двое продолжают предаваться сердечной болезни. Сашка  опустил глаза на повесившего свой курносый нос больного, усмехнулся и стал  царапать  длинным ногтем на стене над кроватью:

Вот здесь лежит больной студент;
Его судьба неумолима.
Несите прочь медикамент:
Болезнь любви неизлечима!

-Что ты делаешь, Егоза! - вскричал больной.

-Ну, что? Долго, ты еще будешь убиваться по ней? Это вовсе не забавно! - ответил ему Сашка, сердито глядя на него.- Пора, брат, избавляться от безнадежных чувств!

-Да, тебе легко говорить: у тебя то Наташа, то Лила, то Маня, то Таня или Параня…- поддразнил.

Сашка рассмеялся и выпорхнул за порог, поэтому не видел, как больной, кряхтя, поднялся, взял листок и карандаш, чтобы   переписать со стены его экспромт.

Окончание  лицея надвигалось неумолимо. Министр Разумовский передал директору соизволение  Александра I ускорить выпуск - на четыре месяца раньше.
 
  Император спросил графа Разумовского:
-Ну, и куда мы их пристроим, когда они кончат лицей?

Разумовский осторожно напомнил:
- Было задумано из них сделать  реформаторов России, Государь…

Царь  не дал ему закончить – не хотел слышать ничего о реформах  Сперанского и о нем самом -  тоже.
Резко произнес:
- Лучше всего их всех  выпустить в армию - солдаты повинуются всему без рассуждений.

Министр  понял, что надо промолчать: царь не собирался  Россию ни менять, ни обновлять. Он больше не либеральничал после  заключения с прусским королем и австрийским императором «Священного союза» -  для борьбы с освободительным движением в Европе.  " Нет, теперь он боится революции…"

После недолгого молчания тот проронил грубо:
- Поручите Энгельгардту, чтобы провел опрос среди лицеистов - сколько из них желает идти в армию. Потом  мне доложите. - И  махнул рукой к выходу.

  К  удивлению директора, таких оказалось  десять человек, о чем  им лично было доложено  государю. И тот сразу же  распорядился познакомить их с фрунтом. Директор лицея  ужаснулся: "Царь превратит лицей в казарму!".

 Он осторожно отвел глаза в сторону, но все-таки не удержался:
-Государь, мне придется оставить Лицей, если в  нем будет ружье...

Однако император на том, что  они учредят для желающих класс военных наук.

 Теперь  два раза в неделю для лицеистов, желающих идти в армию, в гусарском манеже устраивались военные упражнения под руководством полковника Кнабенау и генерала Левашова. А военные науки - артиллерию, фортификацию и тактику - преподавал инженерный полковник Эльснер.

 Сашка не удивился тому, что Жанно  оказался среди тех десятерых  и  теперь   исправно посещает упражнения -  всегда отличался твердым, целеустремленным характером.

Не сказать, чтобы он и сам не думал о своей судьбе после выпуска. С ревностью прислушивался  ко всем, когда они обсуждали, кто кем станет. Корсаков, такой красивый, с яркими глазами, вьющимися волосами, с длинными тонкими пальцами музыканта, собирался  стать дипломатом.

"У Горчакова, этого аристократа, даровитого  и прилежного  красавца, будет, конечно, не такое будущее, как у мкея. У нас с ним  будут совершенно различные судьбы. Не зря  же я ему написал в альбом:

   Мой милый друг, мы входим в новый свет,
   Но там удел назначен нам не равный,
   И розно наш оставим в мире след.
   Тебе рукой Фортуны своенравной
   Указан путь и счастливый и сложный, –
   Моя стезя печальна и темна..."

Тогда  этот необыкновенно  красивый, изысканный и утонченный юноша, благородством которого Сашка всегда восхищался, с  беспокойством в глазах глянул на него:

- Ты чего, это, Француз? Что за мысли у тебя такие? Брось, всех нас ожидает блестящая жизнь, я уверен в этом. А больше всех будешь известен ты. Ты - будущий гений!

Благодарный Сашка  просиял:
"Спасибо тебе, Франт. Я тоже надеюсь на это".

Однако, хоть и согласился с  Горчаковым, продолжал терзаться неуверенностью. Собирался выпустить сборник, и  дальше посвятить свою жизнь поэзии, но подумывал и о военной карьере, как Жанно. Не зря же в его семье были  в основном все военные: что с отцовской стороны, что с материнской!..

Но…  Жизнь  продолжалась. В очередной раз Сашка, поссорившись с Вилей, написал на него   злую эпиграмму:

Тошней идиллии и холодней, чем ода,
От злости мизантроп, от глупости поэт  -
Как страшно над тобой забавилась природа,
Когда готовила на свет.
Боишься ты людей, как черного недуга,
О, жалкий образец уродливой мечты!
Утешься, злой глупец! иметь не будешь ты
Ввек ни любовницы, ни друга.

Он хотел  уничтожить эпиграмму, но проявил неосторожность - кто-то прочел и   эпиграмма  разлетелась по альбомам. Виля обиделся смертельно.

Теперь эта ссора ему нешуточно отравляла  жизнь и  Сашка  ходил сумрачный, посеревший, не отвечая на шутки друзей. Кюхля, этот бескорыстный дилетант на поэтическом поприще мог противопоставить ему  лишь бессильную, беззлобную вспыльчивость. А он продолжал издеваться над ним. "Бестолковый, бездарный, но до чего  трудолюбивый этот Виля! И незлопамятный. Только он мог  прощать мне  бесконечные издевательства..." - Надумал пойти к нему, чтобы извиниться, но не успел. Виля, в который раз! сам принес  ему  стихотворение «Разуверение», где признал себя виноватым в ссоре…  У Сашки отлегло от сердца.

Вскоре   от дяди Василия Львовича он получил доброе известие, что  еще больше подняло ему настроение. Его приняли в «Арзамас»! Между строк дяди  просачивалось  недовольство тем, что когда  его самого принимали в это общество, он подвергся унизительным  «балаганным шуточным обрядам» и теперь его там величают «Вот».

«Всего-навсего: «Вот». Тебя, Сашка, чертенок-племянник, в кружке  назвали
«Сверчком». Теперь ты  мне брат  и на Парнасе. Здесь все рады, что твои стихи не пахнут латынью и не носят в себе ни одного пятнышка семинарского», - сообщал он  в письме.

Сашка усмехнулся и ответил пятистишием, назвав его: "ДЯДЕ, НАЗВАВШЕМУ СОЧИНИТЕЛЯ БРАТОМ":

Я не совсем еще рассудок потерял
От рифм вахических, шатаясь на Пегасе,
Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад.
Нет, нет  -  Вы мне совсем не брат;
Вы дядя мне и на Парнасе.

Но дядюшка  и сам видел, что его имя на Парнасе теперь и не воспоминают вовсе. Теперь знакомства ищут только с Сашкой. И молодящийся еще дядька смирился со своей участью, гордый  тем, что он сам  и "научил чертенка всему".

А тем временем Сашка с легкой душой из-за примирения с Вилей  и от известия, что его приняли в «Арзамас», с наступлением вечера побежал к  друзьям в полк и  пировал с  гусарами.  Он весь вечер продержался рядом  с Петром Павловичем Кавериным и Нащокиным. Павел Воинович  ему  нравился своим добродушным нравом, беззаботностью и бесшабашностью. Но больше всего он в нем  ценил верность - о чем бы ни сказал ему,  крепко хранил тайну…

Вдоволь  повеселившись, наигравшись в карты,  наслушавшись речей о женщинах и  драках, Сашка, уставший, едва  плелся  в Лицей при свете луны, выплывшей на самую середину пути. Все вокруг  мерцало в волшебном  голубоватом свете. Вдруг, вспомнив, что он теперь - арзамасец, сверкнул белоснежными  рядами зубов.

 В общих чертах он знал, что в этот кружок входят В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский - самые главные  борцы с шишковистами. Усмехнулся зло: "Как это   шишковистам  удастся реформировать  русский язык, если  вместо  таких слов, уже глубоко внедрившихся в язык и быт, как  «развитие», «аудитория», «оратор», «галоши»,  они требуют вернуть исконно-русские слова: «умоделие», «слушалище», «краснослов», «мокроступы»… Это даже не забавно… Жуковский  в последний приезд говорил, что  участники «Беседы любителей русского слова»  отстаивают церковно-славянскую терминологию и словесные архаизмы как неотъемлемую часть  российской жизни.  Бр-ррр! Попробуй написать легкие, изящные стихи таким языком! Впрочем,- осклабился,-  такой язык Виле идеально подойдет! Тьфу!Дался мне бедный Виля!».

Он знал, что карамзинисты, то есть, арзамасцы,  считают своей целью  «просвещение, богатство языка и вкуса очищение»... Совсем развеселился, вспомнив, как при вступлении в кружок  с новых арзамасцев требуют, чтобы они сказали какую-нибудь надгробную речь кому-нибудь из шишковистов.
Василий Жуковский тогда же привез  дядину пародию и ответ шишковистов на нее:

И аще смеет кто Карамзина хвалить,
Наш долг, о людие, злодея истребить!

 Греч, представитель "Беседы", переадресовал это двустишие карамзинистам, изменив в нем только одно слово:
И аще смеет кто Карамзина судить,
Наш долг, о людие, злодея истребить.

Бредя  по  лунной дороге, Сашка прилаживал рифму и так и этак ,пока не получил  такие строки:

Угрюмых тройка есть певцов  -
Шихматов, Шаховской, Шишков,
Уму есть тройка супостатов  -
Шишков наш, Шаховской, Шихматов,
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!

«Даже записывать не надо, все просто! - восхитился собой. - Завтра же отошлю дядюшке - пусть порадует друзей». - Он   подпрыгнул и приземлился мягко, как кошка. И , крадучись пройдя по коридору, нырнул  в свою комнату. На губах все еще играла озорная  улыбка, когда, добравшись до  узкой койки, растянулся на ней и  тут же заснул…