Воспоминанья миг

                Воспоминанья миг.
                /зарисовка/

       Хрущевская Оттепель. Лето. Кто-то отказался от двух билетов по линии комитета ВЛКСМ философского ф-та МГУ в Политехнический музей на мероприятие. Там должны будут выступить известные поэты. Возможно, будет съемка. Остается мало времени, но я соглашаюсь. Киракозовой нет. Предлагаю одному, другому. Кто-то случайный, из нашего же курса, согласился.
       Выходим с факультета /ныне там остался только психологический/. Почти бежим. У меня в руках две недавно купленные в букинистическом книги. Русские народные сказки – потертая, изданная еще до Великой отечественной войны, но с любимыми, помимо других, сказками: «Пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что» и «Финист - Ясный сокол». По цене – копеечная. И другая, дорогая – «Римская сатира», где собраны Гораций, Персий, Сенека, Петроний, Ювенал, Сульпиция, Аноним.
       Успеваем минуты за три-четыре до начала. Внизу, на сцене работают с аппаратурой техники-спецы. Там же за круглыми столиками на стульях и креслах пожилые и молодые, еще неведомые мне по личностям поэты. Все места в зале уже заняты, иногда по три человека на двух стульях. Поменьше плотность – на верхних рядах. Поднимаемся туда. Вдоль стен стоят, иногда сидят на ступеньках люди.
       Зал гудит. На сцене, на драпированном заднике лозунг из пришпиленных букв: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым!». Мой попутчик начинает просить у меня одну из книг, чтобы взять ее /к поэтам уже изредка подходят и просят автографы/ на подпись, с условием потом оплатить. Мне жалко и ту, и другую, но, сам ничего не планируя, в конце концов, соглашаюсь и предлагаю «Сказки». Он забирает и тут же сбегает вниз. Но не успевает, и вынужден притулиться где-то сбоку, внизу. Встретиться с ним удалось потом только на факультете.
       На больших сборищах, как здесь, я собираюсь со вниманием не сразу. Больше озираюсь по сторонам, разглядываю соседей, лица, выискиваю хорошеньких девушек. А тут почувствовал заряженность зала, его нацеленность на сцену. Это сконцентрировало и меня. Я, ранее еще сам пописывавший стихи, потерял к ним интерес, остановившись на Пушкине, Лермонтове и Надсоне, начал вслушиваться.
       Стало интересно. В стихах звучал социальный накал, а у Сергея Поликарпова – даже протест: пей, Россия, пей! Многие даже понравились.
       С перерывами выступали ритмичный Евгений Евтушенко,суровый Роберт Рождественский, заводной Андрей Вознесенский, чувственная Белла Ахмадулина, а Булат Акуджава воспламенил песней весь зал. Потом был какой-то невнятный перерыв, после чего началось сближение масс с поэтами, хотя некоторые из них то выходили, то возвращались. Люди подходили к микрофону и, кому удавалось им завладеть, что-то говорили, тоже не очень внятное, но общение приняло легкий доверительный характер.
       Вот здесь-то я и сорвался: «А что, - думаю, - не получить ли и мне парочку автографов?». В жизни у меня еще не было такого опыта, и я порядком взволновался. Но решительность города берет – и кинулся вниз.
       Пока я пробирался и взобрался по боковым ступенькам на сцену, с противоположной стороны, по таким же ступенькам, возник конкурент, молодой старший лейтенант в полевой гимнастерке, и к моему удовольствию завладел микрофоном, чего я вовсе не собирался делать. И пока он что-то говорил, я начал обходить поэтов со своей просьбой.
       Под руку попался Андрей Вознесенский, я открыл перед ним в крепком бардовом переплете книгу. Он был слегка ошарашен названием, на секунду задумался и размашисто записал /конечно, я прочитал это позднее/: «Когда в древнем Риме будут покупать мои книги, я буду любить древний Рим. Андрi Вознес».
       От него я попал к Евтушенко. Он покрутил книгу, спросив: «Ну-ка, чего он тут написал?». Прочитал, посмотрел в зал, обернулся на сидящих собратьев возле стола, видимо, хотел что-то сказать, но промолчал и склонился к листу. Под Андреем написал одно слово: «Не льсти» и размашисто подписался: Ев. Евтушенко.
       За другим низеньким столом одиноко и тихо сидел более всех понравившийся мне своим протестным зарядом невысокий, плотный, крепкий Сергей Поликарпов. Я подсел к нему и, разложив перед ним книгу, попросил что-нибудь написать. Он прочитал список авторов Римской сатиры и под ним выразился: «Отсюда мы все пошли. Забывали. И только зря об этом. СерПоликар 24.08.62».
       Когда в субботу, 2 апреля 2011 г., канал "Культура" показал «Заставу Ильича» Марлена Хуциева, я вдруг увидел себя в кадре на сцене сидящим с разложенной на столе книгой, я ошалел. В развороте книги даже можно было читать. Я узнал себя более по клетчатому свитеру и нестриженной шевелюре на голове, чем по общей картинке. Узнал с трудом, поскольку в первой версии фильма меня не значилось. И это было неожиданно.
       Многих из участников и героев фильма уже нет в живых. Всего вероятнее умру и я. Но надо же дополнить деталями великое творение о великом времени. К тому же, народившаяся тогда поэзия способствовала одухотворению общества, к которому и я приник, еще непуганый последующим застоем.