Книга четырнадцатая романа Carpe diem

Книга четырнадцатая

I
  В начале книги автор собирался привести текст ещё одной медной таблички, или её папирусных или каменных копий. Однако этот сенатус-консульт занял бы, пожалуй, половину главы. Появилось это постановление раньше памятных досок ЛесБестийских Дионисий, в сентябре. В месяце, который принёс Присцилле Младшей вместе с разудалым весельем и разгульным наслаждением ещё и много других вещей. Прибыль от театральных состязаний, естественно, стала существенным приятным материальным дополнением к удовольствию их проведения – в одних только нуммах вышло около ста тысяч сестерциев. Но и месяц «постов и дозоров», «постный» сентябрь – если вдобавок к золоту и серебру денег считать суммарную стоимость подарков, также преподнесённых любовниками в благодарность за дивные ночки и другие части суток – «постный» сентябрь по меньшей мере не уступит.
  У жизнерадостной, немного распутной, дерзко оригинальной жены Г. Макра появились – естественно, новые – изящные просторные носилки с носильщиками, столовое серебро на три дюжины гостей и много-много нарядов. Прекрасных и не очень, изящных и средненьких, из виссона и шёлка, тонкой и толстой шерсти, белоснежных, пурпурных и других, порою редких цветов – многие из этих одежд Фабии некогда было даже просто примерить. Немало пополнился и её запас средств по уходу за кожей, ароматических масел, духов и других маленьких радостей эстетов тела. Так же, как платьев, туник и белья, «постный» месяц принёс этого добра примерно столько же, сколько вместе взятые остальные – причём тогда патрицианка большую часть покупала – сколько остальные месяцы с начала года. Но было тогда кое-что, долженствующее принести доходы гораздо большие, чем сентябрьские подарки и прибыток от проведения Дионисий. Прокураторы Амагальтуса и Салнарбий Галик и Ликон написали из Галлии, Филерот на том же настаивал в Городе: ситуация, говорили они, благоприятнейшая. Однако Муции было недосуг заниматься этим вопросом, к тому же она была скована запретом мужа и брата, вынужденная находиться дома. Тем не менее вопрос решился.
  Весьма кстати в очередной раз приехала в гости Секстия. Лучшие подруги намывались в термах в ожидании визита мужчин. Обсудили их достоинства: испробованные и пока ещё услышанные, но не испытанные.
  - Шрамик, милая моя сестрёнка! Совсем забыла!
  - Что забыла? Какой твёрдости квирис у…
  - Нет-нет, подожди! Да и как – клянусь Венерой! – можно забыть, если он действительно твёрдый?!
  - Ты про чей, Тиберия Прокула?
  - Угадала. Молодец, что позвала его… А! Вот память девичья! Ещё ведь забыла, сестрёнка, сказать тебе. Считай, новый анекдот. Позавчера получаю от него, от Прокула, церы, время одиннадцатый час. Читаю и прямо не знаю, что делать! Клянусь Кипридой, чуть голову не потеряла! Наконец соображаю, пишу ответ, чтобы незамедлительно приезжал. О Венера! Я начисто позабыла, что Угрюмый дома – ладно, он скоро ушёл. Едва Макр шагнул за порог, прибыл Прокул, и я очень скоро убедилась, на супружеской кровати, кстати, что в своей записке он не попусту хвалился, совсем не обманывал!
  - Не томи, Муция! Что же там было?
  - Буквально несколько слов.
  - Да каких же?
  - Он написал: «Один мой мальчик сейчас крутит передо мной своим задом. Я вроде бы заинтересован. Но, клянусь Миносом, ежели узрю, - так он и выразился, - ежели узрю твою шикарнейшую попку и ещё кое-что, то мой Ц», - извини, подруга.
  - Да знаю я, Тиберий порой не стесняется в выражениях. Дальше, дальше что?
  - «То мой Ц будет просто не согнуть, даже двумя руками!»
  - О-о-о! Отец Либер! О-о-о! О Киприда! И что, что вы?..
  - Подожди, сестрёнка. Если хочешь, не буду на него сегодня даже смотреть, пусть пребывает в твоём распоряжении.
  - Благодарю! И не говори, что не стоит и не за что. Ты знаешь, что это не так. Но мы ещё посмотрим, может, его после меня и на тебя хватит.
  - Да-да, рассказывай! А то я тебя не знаю. Ха! После тебя! Кого-то на что-то хватит!
      Музам Венера грозила: «О девушки! Чтите Киприду,
                Или Амура на вас, вооружив, я пошлю!»
Музы Венере в ответ: «Аресу рассказывай сказки!
               К нам этот твой мальчуган не прилетит никогда!»
В общем, Юнку рассказывай сказки, подруга! Всё, не отвлекай меня больше, пока не поговорим кое о чём важном.
  Аристократки перешли из фригидария в ункторий на лежаки под руки эпиляторов и с латинского на греческий.
  - О Дионис! Значит, действительно важно. Хотя что может быть для нас важнее любви, секса и твёрдости членов… Но молчу, молчу. Говори, сестрёнка.
  - Это касается твоего иберского и моего галатского поместий. В Курии есть кому, естественно, с нужной инициативой выступить и поддержать её, но необходимо и слово Принцепса. Вера, поговори, пожалуйста, с дядей насчёт права нундин в наших имениях.
  - О Зевс Громовержец! Муция, сестрёнка! Превосходная идея! Конечно, обязательно скажу ему. Может, прямо завтра. Я думаю, он не станет возражать. Более того, не будет и откладывать… Конечно же! Не уверена насчёт моего поместья, но по твоему проволочек не должно быть. Ой! – Секстия даже дёрнула ножкой, на которой эпилятор неудачно выдернул волосок, и обругала его, запамятовав вернуться к латинским словам. – Так вот, дядя, вне всяких сомнений, не может забыть той помощи, что ты оказала ему в гекатомбеоне.
  - О Геракл! Сестрёнка, я до сих пор не знаю, правильно ли поступила. Мы же нарушили наше кредо: никакой политики!
  - Спокойнее, Муция. Кредо квартуорфемината, конечно, важно. Но дяде так нужны были тогда средства! Он не вдавался в подробности, но я почувствовала, насколько необходимы ему деньги.
  Вера сама дала Гальбе двести тысяч и просила у Присциллы «хотя бы тысяч сто-сто пятьдесят». У фламины тогда как раз были свободные нуммы, в частности, Гопломах отдал причитающееся, и Секстия передала от лучшей подруги в несколько раз больше, чем та просила у неё. Через пару дней Сервий Гальба, Император Цезарь, пригласил Фламину Кибелы и лично выразил признательность.
  - И потом, можно ведь поглядеть на твою помощь и по-другому. Ты просто выручила лучшую подругу, почти сестру, а я своего дядю, то есть, всё по-родственному, по-дружески…
  - Мы с тобой это знаем, но если смотреть со стороны – это политика…
  Одного из самых влиятельных сенаторов, Пизона, Квинт Торкват и Гай Макр уговорили выступить в пользу упомянутой привилегии для сальтусов. Цезарь Гальба также не стал затягивать с решением вопроса о поддержке. В итоге уже через пять дней были приняты один за другим два сенатус-консульта, дающие право проведения нундин в двух поместьях: латифундии Секстии Веры в Иберии и в Амагальтусе Присциллы Младшей.
II
  В своё любимое поместье Фабия собиралась поехать сразу после Дионисий в поместье пригородном. Она и так из-за устроенного зрелища задерживалась на несколько дней. Уриана разболтала об этом в одну из ночей в ЛесБестиях служанке Сципионихи. Та упомянула о намерениях фламины за домашним обедом в канун октябрьских ид – девушка хотела попросить отца отпустить её съездить в путешествие с той, по которой она тоскует и вздыхает. Однако ей не хватило решимости сделать это; напившись, перед сном она ругала сама себя и жаловалась на жизнь рабыне.
  Всё же слова Секунды не остались без внимания. Вместе со всадниками, которые были в театре Фабии в партере рядом с её отцом, за столом присутствовал их хороший знакомый и деловой партнёр, богатый негоциант, гражданин из Нарбоннской Галлии, Луций Турпилий. Полноватый, среднего роста и средних лет, с выдающимися залысинами и вообще не красавец. Услышав, что сама организатор прошедшего зрелища, несравненная – по его выражению – Присцилла Младшая собирается отправиться в его родную провинцию, галл выразил огромное желание стать её спутником. Но дела держали его в Городе до конца октября. С присущей ему хваткой Турпилий решил устроить так, чтобы обожаемая им женщина поехала вместе с ним. Негоциант попросил Сципиона пригласить её на праздничный обед, что намечался у консула на следующий день. Все квириты дружно поддержали, и Сципион Азиатский позвал ещё и её подруг.
  Руфина Бестия, Клементина и Ребилия с извинениями предупредили, что не смогут присутствовать. Принять же приглашение и прибыть смогли лишь Секстия и Фабия, спросившая разрешения у брата и Макра посетить пир в честь Экв Октобэр у консула. Подруги тогда не знали, по чьему желанию они званы на праздничный обед. Случайно на нём оказался один из любовников Веры, и она, дразня его, активно флиртовала с Турпилием, лежавшим между ней и Присциллой, с которым обе только что познакомились. Флирт скоро перерос в нечто большее, Шрамик увлеклась и при первой возможности увела негоцианта из-за стола; Муция же не устояла перед пригласившем её разделить теперь уже не стол, а постель хозяином пира. Сципион слишком быстро кЦл. После него ей пришлось продолжить искать утех с парой гостей помоложе. Всё же за столом Турпилий успел нашептать на ушко Фабии немало комплиментов и щедрых обещаний, а поздним утром лучшая подруга заехала к ней, возвращаясь из дома консула, и расхвалила способности галла на ложе, главным образом продолжительность его «боевой» готовности.
  - Муция, он… Признаюсь, не сильно хотела тебе передавать. Он всё просил уговорить тебя подождать, чтобы в конце месяца вы ехали в Галлию вместе, - Вера выспалась и позавтракала, аристократки лежат в перистиле. – И ещё очень хочет встретиться с тобой сегодня. Но ведь у тебя, сестрёнка, сегодня служба, не так ли?
  - Поняла, сестрёнка. На сегодня уступаю его тебе.
  - О! Клянусь Кифереей, ты непревзойдённая подруга, Муция! Лучше сестры!.. А может, не только на эту ночь, а чуть подольше?
   - О Геркулес! Неужели он настолько вынослив?
  - О да! Пока Луций пришёл к первому своему экстазу, я уже успела два раза! Так что насчёт «подольше», сестрёнка?
  - О Диндимена! Шрамик! Ты так его расхваливаешь – и тут же сама настаиваешь, чтобы я отказалась!..
   - Муция! Прошу! Я же честно рассказала о его пожеланиях в отношении тебя… А хочешь – ты ведь, подруга, теперь снова не только мальчиками интересуешься – хочешь, я тебе одну красивую служанку подарю?
  - Нет-нет! Никаких служанок! Ты что?!
  - А что? Мужчины же пользуют и рабынь, и мальчиков-слуг. Да и некоторые домины – зачем далеко ходить? – Парис и Елена…
  - Это их проблемы. А я Фабия, патрицианка, дочь древнего рода, потомок Геркулеса! Я никогда не позволяла себе со слугой!..
   - Так уж и никогда? А вспомни-ка: два, нет, почти три года назад, у Елены дома, когда мужчин не было совсем, ты увела одного молоденького…
  - Постой-постой. Это когда Помпония, дочка Гая Пия, плясала нагишом на столах перед матронами, а те в шутку давали ей монеты?
  - Да-да, тогда.
  - Было дело, увела, но уснула на кровати, едва зашла в спальню. И ничего не было! Меня тогда одна пылкая лесбияночка очень хотела соблазнить и поила почти чистым вином… Но подожди, Шрамик. Во-первых, ты и сама со слугами ни-ни, а во-вторых, мы отвлеклись. Дай подумать, пожалуйста.
  Вера пока забавляется, приказывая Кробилу, словно собачке, «дай лапу», подставляя ножку, чтобы тот лизал, и прочее. Спустя недолгое время Присцилла говорит:
  - Ради тебя, Шрамик! Исключительно ради тебя. Можешь развлекаться с мужчиной, которому нравлюсь я, ночей двенадцать, или дней, как уж у вас выйдет.
  - Клянусь Кифереей, ты лучше всех!
  С этими словами Секстия обняла и расцеловала Фабию. А затем, ещё чуток полежав для приличия, проделала это ещё раз и уехала. Писательница же решила побывать в Пласкениуме, ещё одном своём поместье. Оно расположено на юге Самния, поблизости от Беневента, заключает пять с небольшим центурий; досталось от деда, Навция Приска, как и городской дом и ещё три имения. Которые, как и Амагальтус, почти не давали дохода, пока виликами не стали ученики Филерота. Хотя Пласкениум и находится ближе остальных наследственных земельных владений Присциллы Младшей, хозяйка бывает в нём обычно лишь раз в год. И в текущем уже посетила самнийскую виллу, после Луперкалий.
  Перед расширенной службой Фабия сначала предупредила Макра о поездке в Самний, затем заехала к Квинту, оказавшемуся дома. У него на небольшом комиссатио были Курион и ещё двое сенаторов. Брат не стал возражать против посещения сестрой недалёкой латифундии.
  В святилище Великой Матери Богов в перерыве между двумя богослужениями жрицы обсуждали новость. Из Тарракона в Рим переезжал адепт Богини – всадник, ставший сенатором – и священницы предвкушали знакомство с новым коллегой и чуть ли не ссорились из-за того, в какой последовательности – в рамках иерархии – они будут его узнавать в ходе ночных служб. Кто будет первой, даже не говорилось – по традиции, да и канону, это привилегия Фламины-Старшей сестры. Но Фабия известила коллег, что покидает Город месяца на полтора, и некоторые Вторые сёстры тут же принялись добиваться у неё первенства. Главная жрица напомнила им, что на время отсутствия её замещает Вторая сестра, указанная жребием.
  Служба прошла великолепно.
  В тэмплуме Фламину никто не встречал. Бестия, заехав ненадолго после обеда, предупредила, что крайне занята. Однако за воротами ждала Фабия Тилия.
III
  Бывшая госпожа уговорила её заехать, невзирая на поздний час, к Стабилию. По дороге, во-первых, Присцилла извинилась, что довольно устала и поэтому, хотя прелесть встретившей и интимная обстановка в паланкине располагают, но сил почти нет. И добавила, чтобы утешить явно расстроившуюся поклонницу, что та, если хочет, может сопровождать её в путешествии в Самний. Тилия, уточнив лишь, что может взять с собой сынишку, обрадовалась и тотчас согласилась, немедля отправив домой двух педисеквов передать приказание готовиться к отъезду.
  Во-вторых, попросила спутницу помочь в благом деле. Бывшая ученица ещё на Дионисиях узнала, что Стабилий оказался в затруднительном материальном положении. Там, в ЛесБестиях, за столом, патрицианка весело предложила ему деньги, но стоик отказался. Обведя рукой многочисленных гостей, он ответил: «Тебе больше народу кормить».
  Присцилла, поведав об этом спутнице, пояснила, что Стабилий последовал ученику Платона, Ксенократу из Халкидона, отличавшемуся крайней независимостью. Однажды Александр прислал ему много денег, Ксенократ отложил себе три тысячи денариев, а остальное отослал обратно, сказавши: «Царю нужно больше – ему больше народу кормить». Теперь же писательница решила действовать тактичнее и помочь философу, как всегда бывший готовым поделиться с товарищами Аркесилай Питанский помог некогда своему другу Ктесибию.
  Фабии заехали к стоику, имеющему обыкновение работать допоздна над своими этическими книгами. Дождавшись подходящего момента, Тилия вслух интересуется единственной висящей в атриуме картиной. Стабилий вежливо и терпеливо рассказывает, и в это время Муция незаметно  оставляет под одеялом на кресле хозяина кошелёк со ста двадцатью ауреусами. Тут же, будто что внезапно вспомнив, гостьи – украдкой поцеловавшись в темноте коридора – уезжают в разные стороны, по домам.
  Утром Присцилла уже получила церы от Стабилия с тремя словами, по поводу подброшенного кошелька: «Это шутки Аркесилая!» – стоик припомнил этот анекдот и восклицание обнаружившего деньги Ктесибия. Фабия послала церы ему, подругам и Бестии, оповещая об отъезде. Наскоро позавтракав, фламина попрощалась с Макром и с пришедшей в триклиний проводить её фамилией. И отправилась к Капенским воротам, где её уже дожидались Тилия с Марком Сервилием-младшим и тремя дюжинами слуг на нескольких повозках. В одной из них и размещаются вместе путешественницы.
  Патрицианка, будучи в прекрасном настроении, поспешила поделиться известиями о последствиях их ночного визита к стоику. Поведала и о своём ответе. «Аркесилай Романская мудрецу Стабилию шлёт привет. На Дионисиях ты не принял моих денег, отговорившись как Ксенократ. Однако, как он, ты не отложил себе три тысячи денариев. Пришлось мне за тебя это сделать. В следующий раз можем разобрать вопрос: мудрец ведает нужду или нет?» Спутница, естественно, спросила, что к чему, на что, разумеется, получила объяснение.
  Любимый философ Присциллы Аристипп, однажды просил у Дионисия денег, а тот заметил: «Ты же говоришь, что мудрец не ведает нужды…» « - Дай мне денег, - перебил Аристипп, - а потом мы разберём этот вопрос, - и, получив деньги. – Вот видишь, я и вправду не ведаю нужды».
  Тилия в восторге от услышанного, она тоже настроена отлично, и даже игриво. Муция улыбается:
  - За этот анекдот ты купишь лесбосского, и перед ночёвкой мы его отведаем.
  - Может быть.
  - О Геркулес! Что я слышу! Ты больше не слушаешь свою обожаемую домину? В Фрегеллах приобретёшь вина, и мы совершим возлияние Сафо.
  - Может быть, - хихикает юная вдова.
  - О Меркурий и Вакх! Я тебе сейчас докажу, что такого вообще нет.
  - Чего нет, любимая моя Присцилла?
  - Твоего «может быть».
  - Как так? – озадачена собеседница Аркесилай Романской. – Не может быть.
  - Не может быть, чтобы не было «может быть»? Может, может. Точнее, так оно и есть, что его нет.
  - Не верю.
  - Так слушай, моя медоносная Липочка. В настоящий момент мы с тобой если едем, то едем, а не «может быть, едем, может, нет». Так? – пышногрудая прелестница соглашается, а Присцилла, выглянув наружу, велит остановиться. – А теперь мы столь же определённо если не едем, то не едем, а не «может быть, не едем, может быть, едем», - внимавшая снова кивает, Муция заканчивает. – «Стало быть, никакого «может быть» не существует, и всё на свете свершается по необходимости.
  - О Всевышние! Ну с кем я вздумала спорить?! С самой Присциллой Младшей, в узких кругах известной как Аркесилай! Что это было, чем ты меня одолела?
  - Софизм, в кругах, близких к занятиям философией, известный как «Жнец». В оригинале так: «Если жнец жнёт, то он жнёт, а не «может быть, жнёт, может быть, нет»…» и так далее.
  Тилия восхищается вслух софизмами, а Присцилла недоумевает про себя, как её собеседница за всю жизнь – особенно замужний период – не слышала подобного. Та просит ещё какой-нибудь.
  - Не знаю, душечка. Лучше взгляни вон туда, - фламина показывает за приоткрытую завесу, - во-о-он, не так далеко, между изгородью и симпатичным деревцом, у герма.
  – На ту кучу камней?
  - Да, да, камни. Однако это не куча.
  - Не поняла. В смысле, как-то по-другому называется?
  - Нет. Эта куча не является кучей.
  - Вот тебе раз!
  - Давай наглядно покажу. Далеко кошелёк?
  Тилия достаёт большой и туго набитый. Патрицианка высыпает денарии на покрывало.
  - Это куча? Или кучка, всё равно. Куча?
  - Да?
  - Теперь смотри, моя сладкая, - Муция берёт одну монету, кладёт её отдельно. – А вот это не куча?
  - Это не куча.
  - Хорошо. Если к тому, что не является кучей, добавить одну монету, - «софистка» перекладывает к отложенной ещё денарий, - оно же не станет кучей, верно?
  - Конечно.
  - У нас снова не куча. Добавим ещё одну. Снова не куча?
  - Снова не куча.
  - Итак, повторю. Если к тому, что не является кучей, прибавить один предмет, это остаётся не кучей.
  - Да, да, конечно.
  - А сейчас гляди. Добавляем ещё одну монетку, ещё одну, ещё, ещё, ещё, помогай, сладенькая, кидай по одной, - Тилия выполняет, ещё и ещё… – молодые женщины перебрасывают по монете из высыпанных денариев к первому из них, отложенному «софисткой», которого уже совсем не видно. – Всё, хватит, пожалуй. Мы с тобой набросали эту кучу монет, а получается, что это не куча. Ибо к не куче мы прибавляли по одной, и это не становилось кучей. Так что ты можешь теперь кому-нибудь доказать, что куча – это не куча.
  - Вот ловко! Обожаю тебя, Аркесилай! Ты такая!.. – но тут говорившую прервали её слуги, доложив, что маленький Марк капризничает и не хочет есть; пришлось ей перейти в другую повозку.
IV
  На следующий день, когда путешественницы приехали в Капую, за ужином в доме знакомого Марка Сервилия, Тилия попросила в качестве десерта ещё логических парадоксов. Присцилла Младшая припомнила пару случаев их застольного употребления. Первый – из детства; это был вообще первый услышанный патрицианкой софизм.
  - Также за столом, только за обедом, отец беседовал с друзьями, они заговорили о неком несусветном болтуне, и одному из собеседников пришёл на память софизм «Лжец». Позже он, разумеется, попадался мне в книгах. Но тогда мне, одиннадцатилетней девочке, это показалось крайне занятным. Если лжец говорит «я лгу», то он лжёт – стало быть, он не лжёт, а говорит правду. Но если он говорит правду, значит, он действительно лжёт, и так далее…
  Второй случай имел место быть около года назад, осенью. Квартуорфеминат устроил пирушку в Илиуме, застольный спор разгорелся вокруг мужчин. Знакомые Парис и Елены, чистые лесбиянки, яро выражали отвращение к мужскому чЦну, и более всего в этом усердствовала всадница Эмилия…
  - Как ты говоришь? – уточняет Муция.
  - Ненавижу пенисы! Пенисы противны! Отвратительны!
  - Послушай, дорогая Эмилия, - делает очень серьёзное лицо Муция. – То, что ты говоришь, проходит через твой рот. Ты говоришь «пенис». Стало быть, пенис проходит через твой рот.
  - А значит, ты делаешь мЦт! – добивает Шрамик главную оппонентку.
  - О нет! Ни за что! Как же так?! – та в притворном ужасе.
  - А вот так! – смеётся со всеми Муция. – И это ещё не всё, милая Эмилий.
  - Оговорочка. Хоть я и активна. Оговорочка, Фабия. Ты, наверное, лишнего выпила.
  - Отнюдь!.. Впрочем, насчёт вина не исключаю. Однако вряд ли я оговорилась, прелестная. Чего ты не теряла, то имеешь. Пенис ты не теряла, стало быть, у тебя пенис!
  - И стало быть, ты Эмилий! – снова соратница Шрамик словно снимает доспехи с поверженной противницы. – Какой красивый мужчина! Почему я раньше тебя не видела? Твой пенис готов к встрече с женской Цой?..
  - В общем, Вера, я и другие наши сторонницы ещё долго смеялись, заигрывали с Эмилией, будто с мужчиной. И в то же время, будто не ведая, интересовались: каково это, ощущать во рту мужской чЦн?..
  - О Диана! Ты просто софистка, Аркесилай!
  - Нет-нет, Аркесилай не был софистом. И я тоже не софистка, мне более по душе киренаики. Да, скорее я киренаик.
  - Обожаю тебя, киренаик Аркесилай!.. – Тилия еле сдерживалась за столом, при знакомом покойного мужа.
  Зато на следующей, последней, ночёвке стесняться было некого – уже за ужином юная вдова с каждым глотком лесбосского всё плотнее придвигалась к фламине. Они ещё раз выпили за праздник.
  - Ана, быстро неси сюда «угодника»! Ты ещё здесь? Липочка моя медовая! То, за чем я послала – это орудие нашей страсти. А сегодня что?
  - Что? Праздник. Праздник сегодня, моя светлая домина, - отвечает Тилия, нежно приобнимая одной рукой патрицианку.
  - Хорошо. А что за праздник?
  - Армилустриум.
  - Верно. Очищение оружия. Вот я и говорю, наше орудие тоже нужно очистить… начистить… вычистить…
  - О моя домина, ты кощунствуешь! – улыбается Тилия и легонько целует шейку писательницы.
  - Да! Ещё как! Я и в храме кощунствую…
  Здесь необходимо заметить, что, когда требуется посвятить в те или иные таинства Кибелы какую-либо важную персону, обычно вместо мистагогов Понтифик поручает это сделать Старшей сестре.
  - Знаешь, Липочка моя нежная, я иногда выполняю обязанности мистагога… Но пока… Пока выпьем… - после тоста за боевую готовность римского оружия жрица продолжает. – Так вот, слушай…
  - Конечно! – уже двумя руками ласково обвивает её шею спутница, - я вся внимаю!
  - Правильно делаешь. Что я хотела?.. Ах да, специально для тебя, любительницы софизмов, ещё один. Кто раскрывает таинства непосвящённым, тот кощунствует. Но мистагог именно то и делает, что раскрывает таинства непосвящённым. Стало быть, мистагог кощунствует.
  - О Диана! С какой кощунственной девушкой я связалась!..
  Далее слова были значительно потеснены лобзаниями.
  После очередной близости Муция восхищается, нахваливает поразительнейшую, славнейшую грудь Тилии. А её обладательница делится:
  - О Румина! Знала бы ты, Присцилла, как мне тяжело, если можно так выразиться, носить своё богатство. А спать… Я понимаю, конечно, насколько это, - она проводит по своим грудям руками, берёт их в ладони, чуть приподнимает и сближает, фламина, едва касаясь, целует каждую, - насколько это привлекает мужчин. Взять хотя бы Марка, да пребудет он в блаженном Элизиуме…
  - И женщин – не забывай. Взять хотя бы меня, да пребуду я чаще и подольше в блаженстве, истоме и неге…
  - Ах, моя умнейшая Аркесилай! Я хочу сказать, тяжело мне с такой большой грудью, порою это сильно ощущаешь…
  - Терпи, сладенькая, пышненькобёдрая и архипышногрудая Липочка! И помни, что весьма и весьма многие девушки и женщины страшно тебе завидуют, сетуя на природу и Богов. А ты терпи, милая. И гордись. И ухаживай, и береги своё тело. Молодость и свежесть необходимо беречь. И если ещё будешь рожать, не корми сама, Тилия, мой тебе совет.
  - О Богини! Я не могу так, Присцилла! Это же моё дитя! Как я позволю ему припасть к чужой груди?!.
  - Тебе приятно, что я с тобой, прелесть моя?
  - О-о-о, домина!..
  - Так вот, во-первых, мне доставляет наслаждение любоваться, осязать и ласкать ладонями, пальцами и ротиком твою несравненную грудь! – патрицианка ласково проводит перстами у сосцов партнёрши. – А во-вторых, ты сама только что сказала, что это – твоё богатство. Остальным тоже не обделена, клянусь Кипридой! Однако грудь – это фактически приоритетное твоё достоинство, именно она более всего влечёт! По крайней мере, пока не узнаешь тебя ближе.
  - Ну, не знаю…
  - Слушайся свою домину, девочка! Тщательно, очень тщательно ухаживай за своим чудесным телом. Ты должна его холить, заботиться, сохранять!..
  - Пожалуй, ты, как всегда, права, Присцилла…
  На следующий день представился весьма наглядный случай, подтверждавший правоту жрицы. Из расположенной поблизости деревеньки пришла супружеская пара. Крестьяне просили знатную владелицу Пласкениума помочь им деньгами, обещая отдать через год, после продажи будущего урожая – нынешний на их десятиюгерном поле сильно пострадал от какой-то напасти. Мужчина, симпатичный здоровяк с приятным голосом – Муция почти заглядывалась на него, ей не нравились лишь борода и усы – случайно обмолвился, что жене двадцать шесть. Хозяйка латифундии тут же срочно послала за Тилией и, когда та пришла, отвела её чуть в сторонку и тихонько спросила:
  - Как ты думаешь, сколько лет этой женщине?
  - Ну-у-у, где-то сорок, сорок с чем-то, может.
  - На три года всего меня старше! Ей двадцать шесть! Так что не пренебрегай моими вчерашними советами!..
  Мужчина же становился всё более симпатичен Муции, и она готова была дать ему в полтора-два раза больше, чем просили, если он позволит сбрить бороду и усы, посетит купальню, выпьет с хозяйкой местное неплохое вино… Лишь помня о своём достоинстве и о том, что перед ней деревенщина, крестьянин, мужлан с мозолями на ладонях и запахом лука изо рта – лишь эта, как нельзя более своевременная, подсказка памяти удержала её. Прервав беседу, патрицианка велела прокуратору выдать чете земледельцев необходимую сумму из годового дохода – он составил, таким образом, пятьдесят семь тысяч триста два сестерция, половину из которых  владелица оставила на капитальный ремонт виллы – и попрощалась с крестьянкой и её привлекательным мужем.
V
  Вообще, за время этой поездки – дорога в Пласкениум, пребывание там, обратный путь – близость с девушкой успела пресытить Присциллу. И по возвращении в Город, в пятый день перед ноябрьскими календами, она едва дотерпела до расширенной службы – искушение послать за кем-нибудь из любовников было весьма велико. В термах особенно: Муция уже принялась было диктовать одну записку, но отложила. «А зайди сейчас Макр, - подумала она тогда, - я бы и на него набросилась, хотя и знаю: он кЦл бы, едва начав». Так что в святилище Кибелы на расширенной службе Фламина неистовствовала на загляденье-любованье-возбужденье…
  Кстати, жрицы так пока и не видели нового адепта, переезжавшего из Тарракона.
  А Г. Макр, вопреки ожиданию, не захотел ночных ласк.
  - Дорогой Гай! Мы не виделись дюжину дней, - комментировала Муция бездействие пришедшего домой чуть позже неё законного партнёра, - а ты меня не желаешь!.. Как я рада! Поскольку думаю, что у тебя – слава Киприде! – наконец-то появилась любовница! Ещё бы! Ты ведь теперь сенатор, к тому же рядом с влиятельным Пизоном! В общем, видный мужчина. Поздравляю, дорогой! Расскажешь потом как-нибудь, кто она. А сейчас пойдём спать…
  Ещё перед богослужением Фабия успела узнать, от одного слуги из дома братьев, что и её любимый Квинт стал, как и до женитьбы, мало вечеров проводить дома, оставляя тосковать Юнию Арулену. Спурий по-прежнему учится неплохо, с увлечением начал заниматься борьбой, стремясь стать похожим на родоначальника; Марциана навещает братьев.
  О ней в двух словах упоминал в своих церах, присланных ранним утром четвёртого дня перед ноябрьскими календами, и Тит Марцелл. Вместе с запиской его слуги принесли и подарок: золотые перстень и браслеты в серебряном футлярчике. Марцелл, естественно, звал вместе праздновать Менструалии-Попыквирии-Мегагедонии. Ещё не зная, поедет к поклоннику или нет, Муция за завтраком без труда согласовала своё возможное отсутствие дома с Макром, и, через записки на воске, с Квинтом. Макру отдала слишком массивный перстень, чтобы подарил своей любовнице.
  В третьем часу Присциллу вместе с недомоганием Присциллу Младшую посетила Руфина Бестия. Девушкам пришлось ограничить взаимную нежность продолжительным лобзанием вкупе, естественно, с захватывающим объятием. Гостья, как обычно, увлекшаяся, намеревалась пойти дальше и довести начатое до экстатической вершины.
  Однако Фабия, во-первых, остановила дерзкие поползновения Корнелии, во-вторых, напомнила ей забрать свою книгу. Как-то в гостях у рыжей прелестницы Присцилла обратила внимание на пергаментный свиток на столе, явно далеко не новый. Это был, как утверждала прочитавшая его Руфина, «оригинал, ну, или, по крайней мере, первая копия» работы «Преемства философов». Её автор – Александр Полигистор, родом из Пергама, вольноотпущенник диктатора Суллы. Изображение же Луция Корнелия Суллы Феликса украшало соответствующий шкаф с образами предков в атриуме дома Публия Руфа на Виа Тибуртина. Теперь, пока фламина ездила в Самний, один из её писцов переписал, также на пергамент, эту книгу. Бестия как раз направлялась домой, и напоминание «нимфочки» оказалось абсолютно своевременным: свиток поехал обратно, прямиком на свою полку в библиотеке.
  Едва гостья покинула дом, хозяйка, со вкусом любимой на устах, переместилась в атриум, где до прандиума провела, невзирая на не самое лучшее самочувствие, продолжительное салютатио. Наградой за стойкость стал визит Секстии, сдержавшей слово – она предупреждала вечером, что на следующий день навестит. Лучшие подруги радостно приветствуют одна другую и ложатся за стол, накрытый в «Пляжной».
  - Вера! Что случилось? Ты потрясающе, восхитительно выглядишь! – Секстия сияет, глаза особенно. – Мне сейчас, кроме Феодоты, никакая девушка не нужна, но, если бы я и засматривалась на кого-нибудь – ни одна, никакая прелестница не затмит тебя! Клянусь Прекрасной Кипридой! О Фиалковенчанная! Ты очень, очень хороша!
  - Благодарю, Муция!
  - Что же произошло, милая? Или что происходит?
  - Наоборот, не произошло, не происходит. О! Сестрёнка! Клянусь Луциной и Карментой, как всё прекрасно!
  - Естественно! – улыбается жрица. – Какие-нибудь простолюдинки скажут: «Дядя – Принцепс, плюс статус и всё прочее! Ну ещё бы не будет прекрасно!..» Однако чего же не случилось, Шрамик?
  - Того, что у тебя сегодня началось, - Секстия встаёт, снимает платье, оставаясь в тунике из виссона. – Я всё изумлялась в ЛесБестиях – все, кто замечал, думали, я просто чуток поправилась, – действительно, Вера иногда, бывает, несколько потеряет стройность талии, чтобы потом, однако, удивительно быстро, её вернуть. – Муция! Муция, сестричка моя! Задержка! Где-то шестой месяц уже я жду ребёнка! И во сне видела, что будет дочка! Я счастлива!
  Фабия вскакивает и горячо обнимает лучшую подругу:
  - Шрамик! Как чудесно, клянусь Кибелой! Фиалковенчанная, моя Шрамик! Вернее, теперь заново Пузик!.. – тут Муция спохватывается и разъединяет своё крепкое объятие. – О Луцина! Приляг, приляг, сестрёнка, - нежно укладывает Секстию на ложе, поглаживая её животик. – Пузик… Счастливая!..
  «Пузик» – так они вдвоём называли друг дружку, когда ходили в положении. Фиалковенчанная хочет подняться, Фабия придерживает.
  - Лежи, сестрёнка…
  - Оставь, Муция Ты что? Рано ещё целый день валяться! Клянусь Кифереей! Я ещё могу каждую ночь не единожды на мужчинах скакать! А ты мне!..
  - Ах ты, баловница! Как можно?! В положении – на мужчинах! Что за положение! Хоть бы в другом положении – чтобы они шевелились!..
   - Себя вспомни, Муция!..
   - Хорошо-хорошо! Ты всё такая же, Пузик! – сквозь почти прозрачную ткань Присцилла целует кожу около пупка подруги. – За что и люблю, моя Шрамик! – чуть задрав тунику, лобзает бедро возле «буквы «А». – Любимая подруга! Клянусь Грациями, весьма-весьма рада за тебя!..
VI
  Несколько успокоившись, подруги поели – тосты поднимались, разумеется, в честь дивной новости – и теперь лежат за столом, на котором лишь кубки, вино и фрукты.
  - … Так от кого, Фиалковенчанная? – обе аристократки уже пышноувенчаны. – Давай, говори.
  - От того, кто всё так же так от меня без ума. И, в отличие от твоего Угрюмого, ныне особенно весел и счастлив, и не имеет ни одной любовницы. Так, для вида есть одна, но она только называется так, она сама мне жаловалась.
  - Так от Юнка, значит? О Кармента! Прелестно! Он настолько в тебя влюблён!.. А ты точно знаешь?
  - О Муция! Да конечно же, клянусь Юноной! Он мне как сделал предложение – помнишь, я ещё к тебе утром прибежала сразу – с той же ночи начиная, я всегда ему – и только ему, никому больше – позволяю прямо в себя излить своё семя. Понимаешь, сестрёнка? Так что мой муж – отец моего ребёнка, моей девочки!
  - Вера! Я тоже желаю, чтобы у тебя родилась, как ты сама очень сильно желаешь, девочка, но, быть может, не стоит прежде…
  - Перестань, Присцилла! Не перечь беременной женщине! Я знаю! И сну своему верю, и вообще интуиция! В первый раз я тоже предчувствовала, что доченька родится, но не так сильно – сейчас же я просто уверена!
  - Верю-верю, Пузик! Верю: ты знаешь, что родишь дочку, Юнциллу Приму. А после, по милости Богинь, глядишь, и Секунду, и Терцию!
  - Муция, ты лучше всех! Ты меня знаешь лучше всех! Я сама уже об этом думаю.
  - А Юнк? Ему что, не хочется сына?
  - Муж меня сильно любит, он рад, что будет дочка, а мальчика, говорит, Юнка-младшего, готов ждать хоть семь лет, хоть десять!
  - А ты сама, Шрамик, тоже собираешься столько времени за ним замужем быть? Что-то здесь я тебя не узнаю!
  - Я сейчас сама себя не узнаю, сестрёнка! Ты не поверишь, Муция, о чём я мечтаю…
  - Не поверю. Особенно если скажешь, что надеть доспехи, шлем, взять копьё, настоящее, а не… в общем, меч, что там ещё, и поехать в какой-нибудь легион…
  - О нет! Прекрати, Муция! Я даже не смогу поднять – за исключением «копий», естественно, эти-то поднимаются одним моим взглядом! – а так, не смогу даже поднять то, что ты перечислила!
  - Ладно-ладно, я внимаю.
  - Я представляю себе, иногда вслух, мой Юнк слушает и разделяет… Словом, такое представляю. Вот я рожаю дочку. В тот же день всем клиентам мужа и отца и другим семьям, которым я помогаю, пошлём вино и жертвенное мясо; минимум десять коров я велю принести в жертву Луцине, Юноне, Фебе, Карменте и Либитине… Каждой Богине десять!.. В день лустрикус пир для аристократии, дядя, Гальба, конечно, будет… Да, кормилицу я уже нашла. Из семьи наших давних клиентов, у неё молочные дети все здоровые такие, и женщина такая добрая, я ей подарю изваяние Румины, недавно заказала в мастерской вольноотпущенника мужа… Юнк уже обещал специальную няню купить, хорошую такую, у его знакомого есть, она в Африке сейчас, с сестрой знакомого, а ребёнок у той уже подрос, с двумя наставниками занимается… А как дочка появится, я сама – особенно когда подрастёт, начнёт ходить, звать меня мамой – я сама буду больше дома сидеть, со своей девочкой.
  - Вера, сестрёнка! Ты серьёзно? Я действительно в последнее – что ты дома будешь сидеть – не верю. Шрамик, «скромница» Фиалковенчанная, самая чарующая и соблазнительная гетеросексуалка в Городе, заставит поклонников своей красоты оставить все надежды?!
  - Не знаю, подруга! Почти все мысли о дочурке, о нашей семье, о доме. Как там мужчины будут, я не задумываюсь. Пусть сейчас, пока я в настроении и в форме, успевают!
  - Срывай день!
  - Срывай день, сестрёнка!
  Подруги проливают несколько капель в честь Отца Либера – предшествовавшие возлияния были Богиням, которым в день рождения Юнциллы будущей мамой обещаны по десятку коров; тост же так и звучит: срывай день! Любая продолжительная беседа двух римлянок старше двенадцати, да и не только римлянок, поздно или рано, скорее рано, неизменно коснётся некоторых тем. Помимо нарядов, косметики, угощений и так далее, они обязательно заговорят о мужчинах. Исключением из этого правила являются чистые сапфистки. Эти прелестницы, зачастую вызывая страстные желания квиритов, сами до того равнодушны к представителям другого пола, что могут совсем не вспоминать о них. Фабия порою удивлялась этому феномену, наблюдая контраст в этой теме в беседах своих и Шрамика с приятельницами – и диалогах Парис и Елены и их единомышленниц. Сейчас, за разговором с Фиалковенчанной, писательнице пришло на память это наблюдение.
  Она невольно улыбнулась своей мысли, поймав себя, что вновь рассуждает о взаимоотношениях полов с точки зрения гетеросексуалки. Ибо полмесяца близкого общения с одной только Тилией – анализирует свои чувства Присцилла, не совсем разбирая, что там именно болтает её лучшая подруга об очередных своих победах на амурных фронтах – полмесяца связи с Тилией, вероятно, довершили копившееся в Муции насыщение гомосексуальной близостью. Как это уже бывало после первого знакомства с такой разновидностью страсти. Только тогда это увлечение длилось дольше, но и интенсивность свиданий с видом на Лесбос была гораздо ниже. Насыщение, благодаря некой лености, излишней пассивности Липки на ложе, её нежеланию учиться… в общем, благодаря Липке, насыщение однополой страстью приблизилось к пресыщению. И сейчас Фабия лучше поняла свои ощущения при утренних поцелуях с Бестией. После не самой краткой разлуки лобзание любящей не взволновало фламину – не из-за физического состояния, осознала она, а по другой причине, только что разобранной: демон красоты Муции прощается с лесбийскими страстями. Словно продолжая вслух размышлять об этом, Фабия говорит:
  - Шрамик, а как поживают наши Парис и Елена?
VII
  - Муция! Клянусь Кифереей! Я поражаюсь тебе, сестрёнка! Сама интересовалась моими любовниками, а теперь, когда я расписываю ей всего только про третьего, а предстоит ещё некий «десерт» – его я приберегла напоследок – теперь, Муция, ты невпопад спрашиваешь меня о подругах. Естественно, я тебе расскажу, сестрёнка. И есть ещё, что рассказать, но это я тоже хотела приберечь на потом!..
  - Хорошо-хорошо, Пузик! Ты права, я задумалась и немного прослушала. Извини, сестрёнка! Так что там этот четвёртый, который «на десерт»?
  - О! Это что-то! Это Луций Турпилий…
  - Извини, что перебиваю. Как же так, сестрёнка? Я уезжала, и ты уже собиралась нарушить своё обычное правило: не дарить две ночи подряд одному мужчине. Оказывается, ты до сих пор нарушаешь, так что ли?
  - Нет, уже нет. Впрочем, если бы не один недостаток, я бы с этим галлом не прочь до сих пор, пока ещё смогу, - Вера гладит себя по животу. – Вообще-то, недостатка два. Первый: он не может каждую ночь, одну-две набирается сил. Но, если я хотела, он неплохо мог орально. Понимаешь, сестрёнка? Так что этот недостаток почти не в счёт.
  - Конечно, Пузик! Мало кто может каждую ночь в том возрасте, что у Турпилия, да и куЦсом компенсировать пропуск также далеко не каждый согласится.
  - Конечно, Муция, конечно! Что мне больше всего не нравится в Турпилии – он слишком явно и настойчиво добивается своей выгоды. Да, слишком явно проявляет, что через близость рассчитывает получить от меня – или от женщины вообще – что-то, что ему нужно. Пользуется моментом, когда я не могу отказать. Ты же понимаешь, сестрёнка.
  - О Геркулес! Что же нужно этому провинциалу?
  - А вот дождёшься момента – узнаешь.
  - Шрамик! Я тебя сейчас!..
  - Всё-всё: говорю. Он узнал, что я племянница – я сказала, что внучатая, а он: «ну и что?» – что я племянница Цезаря, и просил, чтобы я помогла. В общем-то, говорит, «вопрос решается»… В общем, чтобы его приняли во всадники. Теперь мне так неудобно. Я иногда ругаю себя за свою слабость, за то, что не могу отказать при определённых обстоятельствах. Обещала Луцию помочь, он подарки мне такие преподнёс дорогие, а с дядей я стесняюсь по этому поводу заговорить. В самом деле, неудобно. Подумает, муж такой хороший, а она за любовника просит, ещё и за простого купца-нувориша…
  - Пузик! Давай-ка сделаем пару глотков, а после обязательно что-нибудь придумаем.
  Лучшие подруги, совершив возлияние Венере, пьют за женские слабости. Подумав, Фабия советует.
  - Вера, сестрёнка! Раз тебе нелегко заговорить об этом с дядей – напиши ему на церах. Эй, Ана, запиши на всякий случай. Примерно следующее. На одном обеде ты случайно узнала, что есть такой вот достойный гражданин, только хорошее о нём рассказывают, а тут ещё он сам оказался рядом за столом, поведал о своей мечте, и ты, под влиянием момента, - подруги улыбнулись, - желая сделать доброе дело, сказала, что попробуешь помочь.
  - Прекрасно, Присцилла! Благодарю! Подойди, подруга.
  - Сейчас! Сама подойдёшь! О Геркулес! К эфебам бежит и скачет, а к сестрёнке – о Киприда! – встать не может!
  - Муция! Один шаг тебе сделать! А то новости не расскажу.
  Фабия, почувствовав облегчение, смеясь, встаёт на своём ложе и прыгает на лежак Секстии, чуть не опрокинув его, и сама чуть не упав. Секстия визжит, хватается за края, боясь упасть, а Фабия ещё тихонько подталкивает её.
  - Вот я и подошла!
  - О Ирида! Ты не подошла – ты подлетела! Вихреногая! Своим вихрем чуть не снесла всё! Сядь спокойно, не толкайся. Вот упаду – не приведи Юнона! – ты виновата будешь! – Фиалковенчанная дождалась, пока Присцилла уселась спокойно, поглаживая ладонями и касаясь устами её животика. – Спасибо, родная! Ты великолепно придумала: послать дяде церы, вдобавок ещё и нужные слова. Спасибо, Муция, - Вера целует чёрные ароматные волосы подруги. – Ближе тебя у меня, наверное, никого нет, - неожиданно появляются слезинки на личике беременной красавицы. – Только папка у меня такой же родной… И дочка теперь появится, - Вера тоже проводит ладошкой по своему животу.
  Присцилла же целует щёчки, носик и под глазками лучшей подруги, тоже крайне тронутая:
  - Пузик!.. Родная!.. У меня три брата… а ты будто настоящая сестрёнка!
  - Муция! Я так хочу, чтобы ты всегда была рядом! Прошу, не оставляй меня, сестрёнка!
  Молодые женщины обнимаются и некоторое время сидят так, положив друг дружке на плечики прелестные головушки, тихонько их поглаживая.
  - Предлагаю тост! За нашу нерушимую дружбу…
  - И за квартуорфеминат!..
  Кубки поставлены, поцелуи отзвучали, аристократки улеглись на своих ложах. Секстия, коротко поведав пару главных городских новостей, переходит к отложенной:
  - О Киферея! О Ирида! Сестрёнка, я удивляюсь себе! Как не проговорилась, уберегла напоследок?!. У Елены тоже задержка! Уже три месяца не было!.. Не было, когда положено… Она тоже ждёт ребёнка! И тоже хочет девочку!
  - О Геркулес! Шрамик! И ты молчала! – Муция вскочила, расцеловалась и быстро легла обратно. – Естественно, она хочет девочку! А кто отец будущего ребёнка? У нашей прекрасной Елены это, наверное, только Менелай может быть, то есть Манилий.
  - Естественно! Он сразу так заботиться стал о Клементине, как только узнал. Служанки, кстати, ему рассказали сначала, а потом уже на его вопрос она кивнула. Каждый день ласково так к ней: «Чего желаешь, дорогая? Что тебе нужно?» Четвёртого сына, видимо, очень надеется вырастить. Те трое, что есть, его не сильно радуют.
  - Довольно о Менелае. Что Елена?
  - Она и счастливая, и капризная ужасно, и забавная такая – в первый раз же. Смотрит на мой животик, на свой, а у неё ещё и незаметно даже, и удивляется. Мы с Парис говорим ей: рано ещё твоему расти, подруга! Как она теперь за столом кушает! Всего-всего, каждого блюда обязательно возьмёт, приговаривая: «наверное, ей нужно», ребёночка имея в виду…
  Подруги ещё какое-то время беседовали. Фабия хотела было ехать к Геллии, но оказалось – «ой, совсем забыла, - сказала Секстия, - память девичья» – оказалось, Соллерс, супруг, увёз её в Бавлы, на недавно купленную виллу, которую уже обещал скоро подарить Клементине. Ребилия уехала следом: с известием о беременности любящей она вновь стала весьма нежной и заботливой её партнёршей.
  - О Киферея! Муция! Действительно, память девичья! Совсем забыла, о Мнемосина! Муж сейчас должен на часок заглянуть домой, нужно повидаться. Он тоже такой нежный, ещё больше, чем раньше, такой весь внимательный, будто это я ребёнок! Присцилла! Вот ведь средство какое! – смеётся гостья, заражая весельем и одевающих её вестиплик. – Хочешь, чтобы муж стал шёлковым – забеременей. Вот и твой Угрюмый, глядишь… о Венера! Прости! Извини, сестрёнка! Совсем из головы вылетело! Прости-прости! – кидается она, позабыв про служанок, оборачивающих и укладывающих платье, обнимает хозяйку. – Присцилла, я случайно. Я совсем… Прости, пожалуйста!
  - Ничего, Пузик, ничего! Иди спокойно. Забудь. Пока, родная…
  «Что с того, что Пузик так обмолвилась? И без этого иногда что-нибудь натолкнёт на грустные мысли. На улице или где увижу женщину с животом или детей маленьких. Теперь один вид подруг может постоянно напоминать… Но ничего! Не сидеть же теперь с грустной миной постоянно!»
  - Милостивые Богини! – глядя вверх, уже вслух говорит Фабия. – Прошу вас! Надеюсь снова носить под сердцем моё дитя! Надеюсь снова родить и растить моё дитятко! Прошу вас, Блаженные Девы, Невесты, Матери!.. Любые жертвы!.. Прошу, надеюсь!..
VIII
  - Блаженной деве Фабии! Всё для тебя! – слышит через некоторое время женский голос патрицианка; в «Пляжную» входит Меланто. – Домина! Посланный, принесший церы, просил сказать вам эти слова вслух, а потом уже передать дощечки.
  - Ты что это без спроса заходишь? Давно не секли? Подумай.
  Тит Марцелл, заждавшись, напоминал, снова звал её к себе, и Фабия, слегка споласкиваясь в калдарии, склонялась к тому, чтобы предпочесть последовать именно к нему, оставив без визита с полдюжины других авторов полученных на вечер  приглашений. Однако нужно было спросить разрешения. Несмотря на дерзкие мысли, вроде: «А может, никому не говоря, уехать к Титу, и всё, вчера же отпросилась», жрица всё же дождалась мужа.
  С ним появился и Квинт, они вместе приехали в носилках Торквата с заседания Сената, которое, как упомянули мужчины и услышала болтавшая Меланто, проходило в храме Конкордии. «Наверняка это знак! – думает патрицианка, пока служанки суетятся с её макияжем, причёской и нарядом. – Только я решила дождаться – и вот он приходит, да ещё с любимым! И ещё из храма Согласия! Побуду-ка я более приличной женой.» Нежно приветствовав супруга и брата Фабия за обеденным столом в триклинии, невзирая на то, что выпитое вино то и дело подмывало высказать, гнало на язык разные шутки и замечания, молчала и больше слушала беседу двух сенаторов. Она оказалась не очень интересной. Единственным, что привлекло  внимание их супруги и сестры, стали слова Угрюмого: «Торкват, ты, как назначенный претор…» Вот здесь фламина не выдержала.
  - О Геркулес! Квинт! Извини, Гай. Квинт! И ты молчал!
  - Сестричка, не хотел раньше времени говорить. Пока не было окончательного решения… Вообще, интересно получилось. Сначала же, как все, попробовали было действовать через Виния, Лакона и даже Марциана, но их алчность не знает границ…
  - Присцилла, между прочим, когда Пизон… А ты должна знать, что Принцепс очень хорошо к нему относится, - Фабия даже слышала, что Гальба в своих завещаниях писал Пизона Лициниана чуть ли не первым. – Когда Пизон увидел, что Принцепс сам хочет с ним заговорить и настроен довольно хорошо, решил воспользоваться случаем, подошёл и в беседе поведал Цезарю о своём предложении на будущий год назначить претором Фабия Торквата. Император, между прочим, сказал: «Не возражаю, Пизон Фруги. Мне уже рекомендовали его. Но это была, хотя я ей и доверяю, молодая женщина. А раз и ты его выдвигаешь… Думаю, не только из-за родства и, само собой, выдающейся знатности, но и за другие достоинства, - Пизон, конечно, заверил, что знает Фабия как достойного квирита, а родственная связь только помогла узнать лучше. – Раз и ты его рекомендуешь, то я не только не возражаю, - говорил Цезарь, -  но и полностью согласен.» Это я сам слышал, стоял неподалёку. А через пару дней, сказал мне Пизон, Император интересовался, как обстоят дела у Фабия Торквата с военной службой…
  - Макр, не стоит, может, сестре говорить.
  - Да пусть порадуется за тебя. Особого секрета тут нет. Пизон рассказал всё красиво и коротко – он же умеет. Тогда Цезарь Гальба отвечал: «Да-да, про зубчатый венок мне Вера тоже говорила» Это она о магистратуре, кстати, со своим дядей беседовала. «Так пусть он тогда подумает, после претуры, а желательно и раньше, принять легион в…» Неважно пока. «Там нужен свой, надёжный человек, а то…» Ладно, пока хватит новостей, - всё же два обстоятельства Макр посчитал секретными. – Благодари Секстию Веру, Присцилла! Она немало способствовала этим карьерным шагам Торквата…
  Патриции ещё раз, теперь вместе с Фламиной Кибелы, отметили назначение. Сразу после возлияния она написала в святилище, давая указания насчёт благодарственных жертв, вместе с запиской послав необходимую сумму. Затем Фабия восхищалась Верой и решила во что бы то ни стало, сей же час, разыскать её. Фламина спросила, может ли она покинуть свой дом. Ни любимый, ни муж и не думали возражать, напомнив, что ещё вчера разрешили. Они даже вызвались было проводить, так как тоже собирались ехать – на день рождения к сыну сенатора их партии – но им оказалось в другую сторону.
  Пока Макр ненадолго отлучается, Присцилла бросается обнимать брата, снова поздравляя с претурой. Чувствуя, что в ответ нет прежней прохлады, она, сначала чуть прикасаясь, лобзает всегда желанные губы. Через поглаживания девушка старается донести переполняющую её нежность. Квинт не отстраняется и не отвечает, но всё позволяет – а в поцелуе Фабии даже мёртвый, наверное, почувствовал бы жажду ответной ласки. Забыв о дыхании, Присцилла, лишь ощутив нехватку воздуха, делает вдох-выдох-вдох очень быстро, чтобы не задохнуться, не отрываясь от вожделенных уст. Она интуитивно понимает, что, хотя бы на миг прервавшись, не сможет возобновить амвросическую ласку. Сердечко её громко и часто стучит, руки не держатся на шее любимого, ноги тоже отказываются держаться и держать, а Квинт размыкает своё прижимавшее и приподнимавшее объятие, услышав шаги Лициния Макра. У Присциллы кружится голова, и она падает, приходя в себя только на полу, даже не почувствовав боли при падении.
  - … страшного, Макр. Сестричка показывает, как упала вчера её знакомая.
  - А я уж испугался. Что, идём, Торкват? А то нас ждут уже. Присцилла, не провожай, а про знакомую потом доскажешь. До свидания.
  - Пока, сестрёнка!
  - Пока, милый Квинт! До свидания, дорогой.
  В блаженстве, под впечатлением, Фабия даже не спешила подняться с пола.
IX
  По дороге к Секстии она, наслаждаясь только что пережитым, даже не задумалась, что же произошло с любимым, почему он столь быстро поменял отношение к ней и её чувству. Фабия стала понемногу размышлять об этом чуть позже, но и тогда решила понапрасну не забивать себе голову: «ведь всё обязательно прояснится». И за этими словами, в самой глубине души, скрывались самые радужные надежды. В носилках, по пути к, пожалуй, ещё более счастливой Вере, она сделала вывод, что Квинту настолько претит близость с Аруленой, что даже ранее запретное наслаждение он сам себе теперь не возбраняет.
  Шёл одиннадцатый час. Секстия, собираясь наносить вечерние визиты, сидела перед зеркалом. Забавлялась с суетившимися подле неё служанками; она была довольна собой вообще и своим внешним видом в частности. Красавица-аристократка-«скромница», любуясь своим отражением, находила его весьма прекрасным и великолепным. И с этим согласились бы все, пожалуй, даже и женоненавистники: один только счастливый лучезарный взгляд  Веры мог приятно поразить, подарить отличное настроение на ближайшие сутки. А тем, кто будет иметь неосторожность чуть подольше глядеть в её светящиеся глаза, грозит томительная жажда видеть их вновь и вновь, ловить их движение – неосторожные рискуют влюбиться.
  Едва Фабия вошла к подруге, их обеих словно лишили частичек памяти и разума: всё происходило на интуиции, чувствах. Смысл произносимых восклицаний и прерывистых фраз терялся и улавливался скорее по интонации, жестам, еле различимым оттенкам поцелуев и объятий. Присцилла не берётся утверждать, высказали ли что-нибудь она сама и Шрамик словами.
  Вера сразу поняла, что Присцилла пришла благодарить за претуру Торквата. Затем были восторги одной от нектароносного лобзания, перешедшие к другой; снова признательность за магистратуру для любимого, возросшая, оттого, что, видимо, ещё и благодаря получению должности, которой ему очень хотелось, он позволил такой поцелуй.
  Служанки с приходом Фабии позабыли о своих обязанностях, любуясь, умиляясь восхитительными доминами.
  К дочери заходил приехавший специально за ней Вер Африкан, порадовавшийся за двух прелестниц, настроение его повысилось Почтенный консуляр будто оказался в облаке восторженных радостных эмоций, заполнившем комнату. Однако  необходимость ехать – по партийным, политическим соображениям – на званый вечер заставила его развеивать неземной флёр, подобие, быть может, того, что окружает весёлые хороводы Граций и Нимф. Против собственного желания – желания побыть наедине с единственной дочерью, со своей кровиночкой и душечкой, счастливой, распространяющей вокруг волшебное и неземное – Титу Африкану всё же пришлось торопить дочь с выходом и намекать на время её давней подруге, подгонять рабынь: «Чего расселись, нерадивые?!» Да, пришлось. Хотя его вторая жена, покойница, и приходилась родной племянницей новопровозглашённому Цезарю, хотя Император и относится замечательно к его дочери – всё же, имея немалый политический опыт, настоящий сенатор своего времени, Вер считал необходимым налаживать более тесные отношения и с нынешними фаворитами, или, как их называли в народе, «дядьками», престарелого Принцепса. Именно по приглашению Корнелия Лакона счёл невозможным не ехать Вер Африкан. Кроме прочего, нужно было и показать влиятельному в Курии и популярному в Городе, союзнику по многим политическим делам, молодому Пизону Лициниану, известному поборнику строгих нравов, свою дочь, «воспитанную в уважении к семье и традициям, образцовую жену». Об этом консуляр откровенно сказал Секстии в носилках, где ещё ощущались отдельные клубы волшебного облака. Отец и дочь поняли друг друга, договорившись в гостях поддерживать подобающие образы. Благо, притворяться особо и не нужно. Отношения у Веры с родителем чудесные: любовь, дружба, тепло и взаимопонимание, а быть «скромницей и верной супругой» ей доводится, почитай, каждый вечер. А что до наверняка известной и Пизону молвы о не самой высокой моральной стойкости Секстии: что могут значить все эти перешёптывания и разговоры за глаза против, скажем, четверти часа, проведенного рядом с ней теперешней.
  Другой консуляр Тит, быть может, менее Вера Африкана чтил порядочность, мораль и добродетель, зато, видимо, знал иные способы оставаться в политической элите, окружении Принцепса. Или, не исключено, некое чутьё – природное или следствие большого опыта, редкого опыта вращения вблизи носителя и средоточия власти над миром – подсказывало не особо стремиться сблизиться с Сервием Гальбой и его окружением. А ещё он внимательно отнёсся к инкубационному сну Канинии Ребилии. Его обожаемая Присцилла – к тому же он знал её религиозность, как и некоторые другие случаи предвидения – как-то, разоткровенничавшись, поведала о сновидении подруги, о сменяющих друг друга шакалах и львах. Марцелл истолковал это однозначно, и в ответ на откровенность также искренно озвучил для своей нимфы это толкование. Но об этом, уважаемые читательницы и читатели, пожалуй, в другой раз. Впрочем, в сновидении, посланном Ребилии Фелиции Милостивыми Богинями, был явлен столь ясный образ, что понять его можно без особых затруднений. Тем более что в жизни вскоре было кое чьё ранение в горло.
  Вернёмся к самому Титу Марцеллу, который – вероятно, по названным причинам – не поехал на ужин к Лакону, а предпочёл провести вечер и ночь с любимой. Однако кроме приглашения одного из «дядек» Императора этому могло помешать кое-что иное: юные Клодия Марцелла и Фабия Марциана, не отходившие от гостьи. Девушки спешили поделиться своими радостями – у них всё было замечательно – а Присцилла, сама радостная словно Харита, не могла не поболтать с милыми супружницами. Прекрасно понимая желание хозяина уединиться, фламина предложила девушкам пожить у неё в доме, даже разрешив обустроить одно из помещений под гимнастические упражнения. Таким образом их энергия была перенаправлена на переезд – эту погоню за новизной – связанная с ним суета увлекла девиц, заняла их самих и десятка три слуг до второй стражи.
  Способствуя их крепкому сну, что опять же на руку не скучающим вместе Марцеллу и Муции. Поклонник не мог не восхититься, уже не в первый раз, находчивостью обожаемой, «устранившей, то есть, устроившей» детей. И хотя в принципе Клодия и Фабия самая младшая уже выросли из того возраста, в котором отношения полов остаются тайной, всё же перед ними Тит Клодий стеснялся. Как и вообще, пожалуй, единственное, чего он стеснялся в близости – это присутствия детей; а ещё, как давно обратила внимание Муция, он, при всей своей порочности, всё же старался избегать роли (пассивного) мальчика при гомосексуальной связи. Но это к слову.
  В эту же ночь, спросив согласия возлюбленной, Тит пригласил на их ложе своего гостя: красивого пятнадцатилетнего, ищущего чего-то необычного, в частности, в постели, сына богатого всадника. Пока точащей вЦне Муции расточал свои ласки юный «искатель», его аЦс посещал обмоченный её мЦми Ц…
X
  Утром Фабия сладко спала. Запретив кому бы то ни было её будить, даже поставив здоровенного слугу-ливийца у занавесей спальни, Марцелл уехал на Форум. Спроваженного из кубикула ещё ночью «искателя» накормили и отправили домой. Поднявшись до рассвета, супружницы Марцелла и Марциана приготовились к переезду и даже отправили кучу вещей и слуг в своё новое жилище – Марцелл предоставил дочке распоряжаться самой – однако решили дождаться пробуждения Присциллы.
  Когда она проснулась, то прежде всего была удивлена тишиной, что стояла в доме. Сначала подумала, что ещё очень рано, но, увидев свет, просачивающийся сквозь щёлочки открытого окна, расслышав шум улиц, отвергла своё первое предположение о времени. Прочтя краткую записку, где были слова «Отдыхай, и пусть ничто тебя не беспокоит», догадалась, что отсутствие звуков, по крайней мере, громких, по крайней мере, тех, что её ушки различили бы – это для неё. Настроение было в норме и даже более того: если бы не физиологическое периодическое неудобство, можно было бы выразиться и «чудесное настроение».
  Накинув тунику, Присцилла тихонько выглядывает из-за портьеры и видит прямо перед собой широченную спину и при этом слышит шёпот чернокожего здоровяка: «Никого не пускать. Пока спящий человек не выйдет, никого не пускать.» Этого раба раньше она не видела. Наверное, недавно в доме Марцелла. Ей приходит в голову идея как-то разыграть ливийца.
  Однажды Тит, думая, что возлюбленная спит, пришёл из соседней комнаты и убрал нечто металлическое под кровать. После, убедившись, в свою очередь, что любовник сам в объятиях Морфея, она, не увидев ничего под ложем, исследовала ножку и обнаружила тайничок.
  Теперь Муция, глотнув немножко вина, достаёт оттуда, из укромного хитро устроенного ящичка, ключ. Открывает дверь, спрятанную за большой картиной, изображающей Дидону и Энея в гроте, раздвигает занавеси и проходит в соседний кубикул. Из-за стены следующей комнаты становятся слышны характерные постанывания и – когда патрицианка подходит к картине того же размера, что и оставшаяся позади – хлюпанье. На полотне охотница с Божественной походкой объясняет Энею и Ахату, что к чему на пунийском побережье. Прекрасно написанная Венера ободряет своего сына, а теперь словно ещё и Фабию. Для задуманного ею предприятия нужно пробраться чуть дальше от спальни Тита, посему подбадривание Кифереи принято. За картиной, как и подумала писательница, дверь, отпирающаяся тем же ключом, за ней занавески.
  А за ними – подглядывает она – двое домашних слуг, виночерпий и полноватая, но привлекательная прачка, с задранными туниками предаются страсти. Находящийся сверху и спиной к бесшумно вошедшей и ставшей посреди комнаты гостье парень ничего не замечает. Муцию так и подмывает подкрасться и выкинуть что-нибудь этакое. Будь это не рабы, а свободнорождённые граждане, она бы присоединилась, начав, например, сзади поглаживать партнёра. А этого, что теперь перед ней замедляет свои фрикции, молодая жена хотела было шлёпнуть по заднице, сказав «Молодец! Не торопись!» Она даже прыснула тихонько, представив себе это. Но, всё же уважая угодное Киприде занятие парочки, пусть даже парочки слуг, озорница просто проходит к обычной двери. Ещё раз поворачивает голову направо, в сторону соединивших тела рабов и встречается взглядом с только что заметившей её красивой прачкой, Муция машет ручкой, имея в виду: «Ничего, продолжайте».
  Один дверной проём, что слева, ведёт в большой широкий коридор. Другая дверь прямо, напротив занавесей, из-за которых подглядывала молодая домина, выходит, как она убеждается, в длинный узенький коридорчик, спускающийся и несколько извивающийся дальше среди хозяйственных помещений. Присцилла идёт и замечает кое-где те же дела, что и у той парочки, только с распитием вина и порою гомосексуальными спариваниями, и это невзирая на то, что ещё только третий час.
  В одном месте писательница с интересом наблюдает в открытый настежь дверной проём, как с большим животом мужик легко держит на весу тощего мальчика и «натягивает» его неспешными толчками, причём поворачивая его прямо на своём чЦне. В клетке, что висит на стенке, шумно заметался дрозд, и Фабию внезапно пронзает мысль: «И с тобой так же будет без охраны!» Одновременно она слышит сзади:
  - Эй, новенькая! Глухая, что ли?! Новенькая!
  Из комнатушки напротив, освещаемой огнём печи, её окликают двое крепких кочегаров-бальнеаторов, заливающих глаза прямо на рабочем месте, у топки, на них лишь набедренные повязки.
  - Что, нравится, как на Цю вертят? Гы-гы-гы! Иди сюда, к нам, тебе…
  - Молчать, хамы. Я сестра назначенного претора, - с изящным достоинством говорит патрицианка, вытащив из-под туники золотую с камнями буллу. – Как кличут обоих?
  Протрезвев или нет, но рабы валятся на колени, называют клички и умоляют никому не рассказывать.
  - Если сейчас один другого вот так же насадит…
  Банщики ошарашены, глядят друг на друга, в пол, на увлечённого пузатого, всё крутящего своего мальчика. Муция не выдерживает и улыбается:
  - Расслабьтесь, шучу. Лучше дождитесь, пока толстяк закончит и пригласите его невесомого партнёра.
  - Благодарим, домина!.. А этот, этот жадина повар не позволяет никому иметь своего поварёнка.
  - Ревность – это плохо, скажите ему попозже. Вертел он свой неплохо придумал, но мясом надо делиться. А вино лучше разбавляйте, не то в самом деле дойдёте до того, что друг другу в топки будете черенки свои совать.
  Дав такие наставления, дальше Муция идёт уже не вертя головой. Задор её несколько поубавился от почему-то навеянного дроздом предупреждения. Навеянного или посланного свыше? Но, верная своей затее, она постаралась забыть этот миг с мелькнувшей неприятной мыслью. Гостье попадается узкая крутая лесенка меж двух каменных стен. Поднявшись по ней и выйдя в коридоре у дальнего триклиния, называющегося почему-то «Прозерпина», она сориентировалась и уже по просторным и более светлым переходам и галереям со статуями в нишах вернулась к спальне, из которой отправилась в обход.
  - Стойте, пожалуйста! – преграждает красавице путь ливиец, страж её сна. – Велено никого не пускать!
  Муция, играя, пытается обойти, обежать слева, справа, даже между ног чернокожего здоровяка, но тот довольно проворно ловит её и мягко отодвигает от занавесей:
  - Никого не пускать.
  - Ясно. Но смотри не спи и не покидай свой пост, грозный конкурент Кербера! – смеётся Муция.
  - Не уйду. Я своё дело знаю. И вас не пущу. Вы не пройдёте, хотя и важная госпожа, похоже.
  - Ладно-ладно, посмотрим!..
XI
  В четвёртом часу Фабия подъехала в носилках к своему дому. В портике среди нескольких десятков клиентов она заметила Космика и послала педисеква провести его в дом. Некая жалость к молодому вольноотпущеннику появилась у знатной прелестной домины. Первым делом, оказавшись у себя в атриуме, она распорядилась насчёт проведения салютатио. Прибежавший Кробил в этот раз получил отставку: секретарём на предстоящий приём назначен переписчик Минуций. Но перед началом этого мероприятия Присцилла провела приехавших вместе с ней сестрёнку с супружницей по первым двум этажам, показав им и их слугам, где размещаться – предполагается, на время поездки хозяйки в Амагальтус – и расположение нужных помещений. Радостные девицы принялись устраиваться. Фабия, добавив чуточку ароматического состава к уже нанесённому в унктории у Марцелла, вышла на салютатио. Только после полудня, приняв две дюжины, то есть большую часть пришедших посетителей, она велела объявить об окончании утреннего приветствия.
  За прандиумом в малом триклинии расположились юные очаровательнейшие патрицианки. Подуставшая Присцилла. Её сестричка Марциана. Марцелла – тоже определённым образом сестра, как сестра Квинта и Гая. Мерулина, приезжавшая накануне вечером, заставшая Фабию теперь, Прима поспешила сообщить, что уже подумывает о разводе: близость с мужем происходит редко, и тот ещё стал прямо домой приводить маленьких «белокурых».
  Присутствует и Гней Космик. Писательница то ласково обратится к нему, то пошлёт грушу или кисть винограда из своей тарелки. Молодой человек весьма воодушевлён, блаженная улыбка не сходит с его лица, он не отрываясь смотрит на Присциллу. Когда она говорит, то прямо-таки ей в рот, но слова не всегда понимает, замечтавшись. Привлекши к себе двух девушек, Муция тихонечко «просвещает»:
  - Бэта, Глицерия, вот так ведут себя по-настоящему любящие, - затем громче. – Милая Корнелия! – та, прежде чем отодвинуться, ответила: «Ты за мной погляди…», Фабия немного удивилась. – Прежде чем развестись, подумай. Фактически ты свободна, юридически же развод будет необходим, когда за другого выйти понадобится тебе или Инстеану на другой жениться. Между прочим, пока ты замужем, ты имеешь и дом, и деньги, и кое-что под рукой в случае чего… А разведёшься – надо где-то жить. Под крылышко к бабушке Гереннии ты же не хочешь? И деньги нужны. Если насчёт первого могу предложить тебе ЛесБестии… Гней, надеюсь, ты не против? – тот витает в облаках, не реагируя на нежнейшее обращение. – Наверняка не против. А по поводу денег – это как у вас там с приданым, как договоритесь насчёт разводных… Проведи-ка, красавица, гадание по поводу развода. По жертве закажи, а лучше, думаю, по птицам. Но хватит. Гней!.. Девушки, давайте хором позовём его. Вы, девки, тоже. Космик! – и вместе с рабынями. – Кос-мик!
  Вольноотпущенник очнулся, чуть встрепенувшись. Присутствующие смеются.
  - Космик, ты, как специалист по полётам птиц, скажи-ка…
  - Прошу прощения, дорогая Фабия. Он что, гадатель?
  - По-моему, нет, милая Прима, но он должен знать, о чём речь.
  - Вероятно, светлейшая Присцилла Младшая имеет в виду одну из своих шуток.
  - Расскажи нам, любезный Космик.
  - Такой очаровательной и знатной юной особе, как вы, уважаемая Корнелия Мерулина Прима, я, скромный маленький человек, не могу отказать, - и он поведал о том, как Муция его разыграла и развеселила, выдумав, что ему птичка на тогу капнула. – И вот я, послушный её воле, частенько поглядываю наверх.
  Хозяйка вместе со всеми посмеялась, и тут ей на память пришло одно место из книжки «О благой вести». Перед отъездом в Самний она мимоходом зашла с Меланто в библиотеку – слуги-библиотекаря не было – и, указав на первую попавшуюся взгляду полку, велела на всякий случай взять оттуда в дорогу несколько футляров со свитками. Одним из трёх, вероятно, выбранных наугад, оказался содержащий так называемую «благую весть». С Тилией приходилось порою скучать, особенно на обратном пути, и Присцилла прочла все три книжки, поругав вестиплику – в общем-то, невиноватую – за малое количество взятых той книг, ещё и за плохое содержание одной из них.
  - Красавицы мои милые! Я прочла, о чём умолял меня Гней Космик, главную книжку его учения. Там есть такой забавный момент. Что-то вроде: «и дух в виде голубя что-то там сделал с небес на Иисуса».
  - Не совсем так, добрейшая Фабия.
  - Не придирайся, Космик. Представляете, не помню точно цитату, но что-то там сделал он, этот голубь, на Иисуса, Иисус – это основатель учения. Подразумевается, будто Божество дало этим знак: Иисус – не простой тип. Нет, что может сделать голубь с небес на человека?
  - Клюнуть?
  - Плюнуть?
  - Упасть?
  - Спуститься?
  - НаЦать? То есть, извините, капнуть?
  - Да-да, вариант моей милой Марцианы самый вероятный! Остальное случается ли вообще? – поддерживает свою супружницу Клодия.
  - Тоже так думаю. К тому же у некоторых варварских народов считается хорошим знаком, когда капнет птичка и попадёт. Так божество и указало на выдающегося человека.
  - Это варварская хорошая примета, «к прибыли». Я читала, - добавляет и к словам Фабии свои Марцелла.
  - Верно. Она, по-моему, сбылась. У Иисуса не было имущества, но под конец жизни ему подарили много дорогого умащения и пару деревянных  брусков или брёвен, он их нёс один. Такая вот прибыль. Почему, Космик, ты перестал улыбаться? Тебе не нравится то, что я говорю?
  - Я не в силах этого сказать.
  - А что ты в силах для меня сделать, милый Гней?
  Мерулина, хотя и улыбается, но, как замечает теперь Присцилла, крайне недовольна нежной интонацией. «Не волнуйся, душечка, я просто не хочу, чтобы несчастный сегодня грустил. И это не соперник тебе, милая Глицерия!» - успокаивает её хозяйка. Космик тем временем вдохновлён чуть не на подвиг:
  - Фабия! Лю-… Мечта моя! Я ради тебя! – вскакивает он, задев пошатнувшийся от этого столик. – Я ради!.. На всё, светлейшая! – торжественно и очень волнуясь провозглашает он.
  - А на смерть пойдёшь? – спрашивает Мерулина.
  - Конечно!.. Ради Фабии не только жизнь, душу отдам!..
  - Успокойся, Гней. Всё хорошо. Никто не требует этого прямо сейчас. Ана, проводи Минуция Космика в какой-нибудь кубикул, пусть отдохнёт.
  - Я не пьян…
  - Отдохни, Гней, прошу. Иди приляг.
  - Вот это пафос, - замечает Клодия, когда Космик уходит. – Даже в театре, пожалуй, такого не увидишь.
  - Вина лишнего.
  - Вряд ли, Марциана. Оно лишь помогло ему отважиться. Сама не ожидала… Все наелись? Извините, пойду, тоже, пожалуй, полежу. Прости и ты, Прима. Во-первых, я устала, во-вторых, сегодня второй день у меня «гости». До свидания.
XII
  Поспав немного, столько же пообедав и побеседовав со своим управляющим, Присцилла отправилась к Вере, но та уехала в какие-то Сады на гестатио. «О Киприда! Шрамик – славная девушка, клянусь Геркулесом и Вакхом! Свидания, свидания, пока возможно! – мысленно полностью одобрила лучшую подругу Муция. – Чудесная, славная, милейшая!..»
  От дома сенатора Юнка фламина вернулась в особняк, в котором проснулась утром. В атриум чуть не выбежал – столь быстро вышел – её встречать хозяин, Эприй Марцелл. За ним поспешал пожилой слуга, Кирон, принесший роскошные индийские кубки – золотые, тонкой работы, с изображениями варварских Божеств. Фалернское в изящной, из арретинской керамики, амфоре ждало на столе, и первое возлияние – индийским Богиням – Тит Клодий и Фабия совершают в атриуме. Вместо того чтобы, как приглашал Марцелл, пойти в небольшой триклиний, называющийся «Тиндариды», Присцилла кое-что тихонько объясняет ему и пускается в обход. Теперь, когда господин дома, слуги не предаются удовольствиям, по крайней мере, в открытую. Пройдя по извилистому коридорчику нижнего этажа – собственно подвал ещё ниже, под ним – почётная гостья опять поднимается, минует три двери и оказывается в спальне Тита. Ковры снова помогают ей ступать беззвучно, и она, подойдя вплотную к портьерам, слушает, что творится в коридоре.
  Отделённый лишь гладкой тканью, какой-то человек, похоже, переминается с ноги на ногу. Приближаются торопливые шаги.
  - Всё стоишь, Роб? – женский тоненький голос.
  - Угу.
  - Может, воды, или поесть чего?
  - Спасибо, Тисо. У меня всё есть.
  - Хорошо… Ты говори, если что… захочешь… Хорошо, Роб?.. Ой! Кто-то идёт, я побегу.
  Шаги удалились ещё быстрее, чем приблизились. Теперь подходит не один человек.
  - М-м-м, а вот и чёрный крепыш! – говорят по-гречески. – Какие мускулы! Кирон, хочешь такие же? – это, разумеется, Эприй Марцелл.
  - Хорошо бы, конечно. Мне было бы легче носить вас. Вы и так раздобрели после сорока, а сонный вы ещё тяжелее. – Тит смеётся. – Ну а когда пьяны, то фактически неподъёмны, и мне приходится звать кого-нибудь на помощь. А рядом со мной нередко оказывается какое-нибудь «орудие говорящее». Молодость придаёт ему сил, но вот пол женский, и нам вдвоём всё равно тяжело вас нести. Других неохота вырывать из тёплых постелек. У них сон или другое приятное занятие.
  - А что это ты сам делаешь, когда я посылаю за тобой ночью, с «орудием женского пола», в таком, извини, любезнейший, возрасте? – Кирон был ещё воспитателем маленького Тита Эприя Марцелла, так при нём и живёт до сих пор, и больше дюжины лет именно он самый доверенный слуга, фаворит. – Басни рассказываешь?
  - Как без басен? Басни тоже. Языком то есть болтаю. Девкам-то, видимо, и нравится, частенько приходят послушать. А как вы пришлёте ночью за мной, чтобы вас перенести и уложить, так вместе и идём. Вот вы сами тяжелы, а ещё ваше «орудие», в отличие от моего, побольше, а порою как ещё побольше, тяжести придаёт. Да девка, вместо того, чтобы нести, заглядывается, отвлекается. Да, хозяин, такие мышцы мне просто необходимы!
  - Эй, эй, Кирон! Это всё же мышцы, а не женская грудь. Киро-о-он! Там тоже не стоит трогать, убери руку. Там ты уже не разовьёшь интимный мускул. Так что, купить для тебя тренера, что ли?
  - Нет-нет, хозяин. А то так наупражняюсь, что стану здоровей Роба, и вы, чего доброго, пошлёте меня в гладиаторы, а на арене проливается не та кровь, что мы, то есть, извините, что я, не та, что я люблю. Не та, что раз в ме-…
  - Прекрати, старый негодник! – смеётся Тит Марцелл и переходит на латинский. – Так что здоровяк Роб? Ты никуда не отлучался?
  - Нет, господин.
  - Кирон?
  - О нет, это страж, что надо. Я знаю, что он не отходил отсюда.
  - Никто не стремился в мою опочивальню, Роб?
  - Горничные знали, что нельзя заходить, и не заходили. Другие слуги – тоже нет. Только какая-то госпожа хотела пробраться…
  - Что за госпожа?
  - Молодая, красивая, весёлая, забавная такая.
  - И что ты?
  - Но я не пустил, как вы велели.
  - И она не попала в спальню?
  - Нет.
  - Кирон, если нельзя через дверь?..
  - Окно закрыто. Думаю, госпожа, какая бы ни была, не пройдёт при таком страже. Если только это не была резвящаяся нимфа.
  - Да, Роб описал похоже. Ведь забавницы Нимфы могут то, что не под силу обычным доминам.
  В этот момент Муция выходит из спальни, протиснувшись между стеной и чернокожим здоровяком. Она перестала сдерживать смех, одолевающий её с первых слов Кирона. А теперь, глядя на ошарашенного ливийца, замершего с отвисшей челюстью, патрицианка не знает удержу. Она чуть не падает, посматривая на презабавнейшее, которое, наверное, невозможно ни описать, ни повторить, выражение лица застывшего, словно обернувшийся Орфей, стража. Её подхватывают сами хохочущие Марцелл и его верный слуга. Здесь необходимо – пока Муция снова и снова звонко закатывается, невольно заставляя пуще рассмеяться и Тита с Кироном – сказать несколько слов о проявлении столь уважаемой Присциллой оригинальности Марцелла даже в таком вопросе, как дизайн полов в его полном роскоши дворце. Они покрыты не каким-нибудь редким видом мрамора или гранитной мозаикой, а устланы деревом, редчайшими его видами или более доступными, но при этом столь тонко и кропотливо обработанными и подогнанными досочками. А в коридоре, наполненном сейчас хохотом, двух мужчин и заливистым заразительным женским, постелены широчайшие квадраты и восьмиугольники досок ливанского кедра. Ранее Фабия как-то не особенно обращала внимание на покрытие в этом месте особняка Эприя Марцелла, сей же момент она невольно его близко рассматривает.
  Всплеснув руками, Тит восклицает:
  - О Боги! Кирон! Что ж это мы? Быстро на колени перед нимфой!
  Будто с подкошенными ногами, оба мигом оказываются распростёртыми ниц. «Нимфу» никто не держит, и теперь она всё же падает. С нового ракурса, снизу вверх, взглянув на до сих пор ничуть не изменившееся, словно надета чёрная маска, лицо возвышающегося раба, вдобавок заметив дрожь его коленей, проказница начинает чувствовать боль в животике. Сквозь смех она пробует произнести:
  - Ро-… Роб… отой-… я… я… зак-… чусь…
  Ливиец, уже очнувшийся, всё же ничего не понимает. Видя это, простёртый прямо перед зашедшейся и буквально катающейся по полу Муцией Тит громко повторяет:
  - Роб, отойди! Нимфа закатится в опочивальню!
  Но Муция, поглядывая на отмершего Роба – хотя у того по-прежнему открыт рот, гримаса всё же далеко не та – Муция, успокаиваясь потихоньку, всё же не может самостоятельно перемещаться в нужном направлении.
  - Кирон, занесите её на кровать.
  - Роб, ты слышал? Бери…
  - Нет, я не дотронусь до нимфы без её позволения!
  - Тит, пусть убираются… Давай прямо здесь… Целуй мои пальчики… – Ц…
XIII
  Уже перебравшись на ложе, любовники тихо – сберегая силы – беседуют. Марцелл, удовлетворяя, в данный момент любопытство боготворимой любимой, сначала рассказал о Кироне. Отец за крупную сумму купил прекрасно образованного раба-грека, хотел сделать подарок Нерону Цезарю, с которым удалось свести знакомство. Но тот умер, и молодой разносторонний учёный остался в фамилии Марцеллов. С единственной обязанностью: заниматься развитием ума маленького Тита. Исправно выполняя порученное – хотя и без особого рвения – года через три учитель забросил собственные занятия науками. Ибо в философии он был последователем эпикурейства и не отказывался от доступных наслаждений,  а таковых в богатом доме с полутысячной челядью хватало.
  И вот однажды в термах подросток Тит замечает, как его наставник делает куЦс красивой тридцатилетней горничной, которая отчего-то охает и приговаривает: «Ох, бесстыдник!.. Кирон… О-о-ох!.. Ну месяч-… О-о-ох… У меня же…» Юный сообразительный Марцелл вычисляет время ежедневных свиданий и бегает подсматривать за учителем, имеющим в любовницах шесть-семь служанок. Одна из них, Мила, развратнейшая красавица-фригиянка, в свою очередь, имеющая дюжину только постоянных любовников, в том числе, и большую часть, из господ, в свою, опять-таки, очередь, замечает, хоть и пьяными глазами, подглядывающего барчука. И, удерживая пока голову Кирона у себя между ног, пальчиком манит юного хозяина. Тот как зачарованный подходит, а под туникой видно его торчащий чЦн. Распутная девка говорит: «Кирон, пора тебе наставлять ученика и этой, самой приятнейшей из наук. Отойди-ка, - и тем же повелительным тоном. – Господин, попробуйте, поласкайте там у меня! Как утверждает ваш наставник, вкус лучше любого вина! Ну же, что медлишь?» И подросток Тит, руководимый Милой и Кироном, впервые испробовал куЦс, причём сразу при месячных. Отведал – каково это: дарить женщине экстаз. После, когда рабыня ещё приходила в себя, он неумело полез пЦсом туда, где только что были губы и язык, но хитрая развратница потребовала подарка и тут же получила обещание…
  Ещё лет пять Мила была самой любимой наложницей младшего Эприя Марцелла. Она расхаживала, когда не было старшего, по дому будто царица: командовала всей «когортой» слуг, одетая в дорогие тонкие платья и увенчанная обручем для волос, похожим на диадему. Затем она чем-то в очередной раз провинилась, и на одной из гулянок юному господину взбрело в голову наказать её, он легко уговорил пьяного родителя, и Мила была продана одному из гостей, а Тит напился, чтобы забыться, и ему это с успехом удалось. Дней пять он думал, что наложница прячется, раззадоривая его желание, а когда Кирон случайно напомнил ему правду, бросился отыскивать, чтобы выкупить обратно, но её уже везли на корабле куда-то на Восток…
  - Нимфа, взгляни, прошу тебя, вон на ту статуэтку.
  - Подай, Тит.
  - Вот, блаженная, - приподнявшись на ложе, мужчина достаёт с полки с лампадками небольшое серебряное изображение Фемиды с мечом и весами; Богиня отлита стройной, прекрасной, с оголённым бедром, и даже чуть улыбающейся. – Смотри, любимая, - поклонник, празднующий Мегагедонии, снимает золотую повязку.
  Скульптор искусно передал такое выражение лица – скрываемое повязкой – какое бывает у развратницы в предвкушении близкой близости: улыбка поэтому приобрела соблазнительнейший плотоядный оттенок. В то же время видны неповторимые индивидуальные черты натурщицы.
  - О Богини! Теперь-то я знаю, что с тобой никто не сравнится, моя прелестная нимфа!..
  - Можешь не делать оговорок, я не ревную.
  - О, конечно! Богиня! Нимфа! Воистину!.. – с трепетом целует Тит пальчики и сосцы Присциллы. – Но, нимфа моя, видела бы ты, как она тогда позировала. Я чуть не убил ваятеля, хотя он просто выполнял свою работу. Но как тогда, по моей же просьбе, глядела Мила!.. И я придумал надеть снимающуюся повязку…
  - Я так и знала, Тит, что это твоя идея! Сделать такую вот скульптуру Фемиды!
  - Кстати, затем этот мастер приобрёл талантливого ученика-раба. Чуть позже я его выкупил, а затем и отпустил, я говорю о Харете… А Кирон, между прочим, не знал о твоём розыгрыше, но, похоже, почувствовал, догадался…
  - И подыграл немножко. А откуда этот Роб?
  - Из Ливии. О нимфа! Он тебе приглянулся?! Забери.
  - Нет-нет! Ни в коем случае! Даже не думай, Тит! – улыбается Муция. – Хочешь, чтобы у меня от смеха живот постоянно болел? В жизни не видела более смешной рожи. Теперь при одном взгляде будет смех разбирать, даже если он и не повторит свою гримасу!
  - А что тогда тебе подарить в честь наших с тобой Попыквиррий? Только намекни, любимая. Я так тебе признателен! Завтра же принесу тебе благодарственную жертву, и другим Блаженным тоже!
  - А мне преподнеси ещё сосуды, из которых можно будет им совершать возлияния.
  - А! Индийские кубки! Я специально четыре одинаковых купил. Два тебе и два мне.
  - Нимфа! – спустя какое-то время, на улице ещё только подступала первая стража, просительно и призывно обращается мужчина. – Позволь… дойти до… - он целует лицо, - твоего… дивного… нектароточивого… источника…
  - Отправляйся в путешествие, мой поклонник, - разрешает Муция.
  Вскоре его лобзания перемещаются Ц…
XIV
  Как Присцилла и хотела, проснулась пораньше, и сразу очутилась в объятии партнёра, ждавшего этого момента. Маршрут его лобзаний с некоторыми изменениями в пути конечную цель всегда имеет одну: Ц…
  Прощаясь, Тит выразил надежду, что через месяц сможет увидеть у себя «нимфу всепроникающую», чтобы ему, нежно-приникающему, снова обрести хотя бы краткое счастье. Как обычно, Муция обещала подумать.
 Дома она снова устроила продолжительное салютатио, и там побывали все желавшие попасть на него. Опять ведший секретарские записи Космик поразился её терпению и стойкости – невзирая на усталость и почти прекратившееся, но всё же недомогание, более трёх часов, пусть и полулёжа в удобном кресле, принимать множество человек, часто несущих лишь свои проблемы. Поразился и суммарному объёму материальной помощи клиентеле.
  - То-то же, Гней. А у вас всё больше красивые слова о следовании заповедям учителя, как ты сам признался. И я тебе повторю, что мои подруги и клиентам, и другим нуждающимся – пусть в основном для славы и блеска имени, пусть будет даже так, как некоторые завистники критикуют – мои, слава Богам, небедные подруги уделяют ещё больше! Это я могу поскупиться, сам видел, отказать, хотя чаще тем, кто, мне кажется, притворяется слишком нищим, но у меня с детства привычка экономить. Отец говорил, мама такой была. Но я порой могу забыть об экономии и так расщедриться… Но вернусь к подругам. Ребилия, быть может, чуть меньше меня пускает на благодеяния, хотя теперь она, к несчастью, единственная наследница. Но вот Вера и Клементина! Это добрейшие девушки! Если бы не отцы, не слуги, они бы такие суммы тратили, как бы ты сказал, «на помощь ближним», такие суммы! Вера – дивная, прелестная Вера! – иногда она, сочувствуя, столько даст, что не хватит самой, скажем, на новую приглянувшуюся столу, приобрести… О Богини! Заболталась я с тобой. Отдай список Кробилу, Космик, и иди на виллу. Стой! – Муция оглядывается. – Никого нет? Иди ко мне, - на прощание патрицианка поцеловала любящего молодого человека. – Вот так. Не балуй без меня. И не заглядывайся на Гаму, она тоже замужем!
  - Но я…
  - Да шучу я, глупенький. Пока, Гней. Подбадривай там Кастика…
  Снова с самого утра пришло немало приглашений. Прежде всего Фабия выделила принесённое от консула Сципиона. Скорее всего, решает она, туда и наведается. Шрамик писала, что тоже туда приглашена, но предпочитает другое комиссатио, куда звала и лучшую подругу. Некоторые церы остались совсем без ответа, на другие молодая фламина диктовала Ане ответы в термах, где вместе с ушедшим недомоганием смывала с себя и усталость. Руфине Бестии, Мерулине Приме, Фабии Тилии было сообщено, что вечером ей необходимо быть на одном немаловажном мероприятии, а практически сразу за тем она уезжает.
  Начинался девятый час дня. Присцилла подъехала ко «Дворцу Рексов»: решила последовать приглашению на обед от отца Парис. Курульный эдил Каниний Ребилий также был уже и назначенным претором. Кроме прочего, благодаря стараниям подруги дочери, Секстии, и сочувствию к его утрате. Траур он не снял и из дома выбирался лишь по должностным обязанностям. Как он сам написал:
  «… не пил с августа, но сегодня, в день рождения моего Марка, увидев его во сне весёлым, не смог не совершить возлияний подземным Богам – а сколько жертв им было, и сегодня будет – и сам не поднять кубок за отвагу сына. Прошу, уважаемая Присцилла – твоё благоразумие я, к несчастью, буду помнить век – разделить со мною сегодняшнюю трапезу.»
  Фабия удивилась поначалу, что, кроме неё, гостей нет, хотя стол со множеством яств был накрыт в огромном триклинии, и не удивилась тому, что хозяин нетрезв. После пары тостов, за красоту и ум сына, Маний начал говорить сплошные комплименты тем же качествам гостьи. Чтобы не остаться в долгу, улучив момент, она говорит:
  - Маний, а ведь красота твоих детей досталась им от тебя! И борода очень идёт тебе – хотя я и не люблю бородатых – ты великолепно выглядишь! Вовсе не скажешь, что ты отец Канинии Терции – возможно, брат, что чу-у-уть постарше.
  Ребилий обернулся к своим рабам: «пошли вон», и позвал патрицианку:
  - Переляг ко мне, восхитительнейшая Присцилла, я хочу сына от тебя…
  Она сочла неуместным в чём бы то ни было возражать… Маний тотчас после, даже не успев вынуть пЦс, уснул.
  Намылась Фабия дома; прямо в термы ей пришли церы от Квинта, где он любезно, с парой комплиментов, разрешал ей поехать на комиссатио. Забегавший домой Макр был обласкан своей красавицей-женой и без лишних вопросов также позволил ей посетить дом консула.
  В середине двенадцатого часа, успев ещё и распорядиться дома по приготовлениям к поездке в Галлию, Присцилла приехала на вечеринку, где блистала Вера. Прямо за столом подруги, не замечая никого, милейшим образом побеседовали и попрощались.
  С заходом Божественного дневного светила главная жрица Кибелы прибыла на комиссатио в особняк Сципиона Азиатского. Там оказалась и Бестия, уже порядком навеселе. Она рада была видеть «свою нимфочку Муцию», но, отдавшись вакхическому веселью, начисто позабыла о её присутствии. Вдобавок Руфина, напившись, развлекалась в компании некрасивых и немолодых матрон, уединяясь по очереди почти с каждой из них. Чувство Фабии остыло, и всё же ей было неприятно подобное пренебрежение.
  Юмор помог отогнать неприятные мысли. В просторной зале было шумно, и слушателями фламины стали её близко лежащие соседи: справа семнадцатилетний «мальчишка» Домициан, слева Луций Турпилий.
   - … о двух приятельницах. На одной пирушке в позапрошлом году одна, назовём её, скажем, Примой, замечает другой: «О Бахус! Какая ты пьяная!», та ещё шевелит языком: «Я просто… очень… пить хотела». Но потом, не прошло и месяца, Шр-…, то есть, эта Прима, призналась другой: «О Киферея! И неудачным же вышло вчера комиссатио! Так напилась, что очутилась в постели со своим же мужем!»
  Последовали похвалы замечательным памяти и чувству юмора рассказчицы, за которые, после возлияний Мнемосине и Грациям, были подняты два тоста.
  Присцилла догадывалась, что пригласил её, собственно, не Сципион. Тот, как поприветствовал Фламину Кибелы, так почти и не обращал больше внимания. А  Турпилий шепнул: «Рад, что не пренебрегла приглашением». Тем не менее хитрый галл не проявлял никакой видимой заинтересованности. На недоумённые взгляды патрицианки тоже рассказал анекдот:
  - После кораблекрушения в море Архипелага волны отнесли мужчин на один маленький необитаемый остров, а женщин на другой, который видно через проливчик примерно в трёх стадиях. Заметив это, двадцатилетний сразу поплыл через пролив. Тридцатилетний стал мастерить плот. А сорокалетний сказал: «Что вы суетитесь? Сами приплывут.»
  Молодая жена Г. Макра улыбнулась, но несколько огорчилась. И поэтому позволяла Домициану всё: дерзкие непристойные слова на ушко, поглаживания кистей, локотков, плечиков, коленей, лёгкие, едва касающиеся кожи поцелуи плеч… Дошло до того, что «мальчишка» не на шутку запылал страстью, и Муция, попустившая абсолютно все его нежности, посчитала жестоким не дать ему продолжить. Они отлучались из-за стола часика на полтора.
  Турпилий поспешил попросить прощения у вернувшейся к общей трапезе аристократки. Для вида подумав, она простила, и скоро ушла, на то же ложе, что и с эфебом только что, теперь с сорокалетним партнёром, лично убедиться в его достоинствах, превознесённых Пузиком. Лучшая подруга не преувеличивала. Муция, загоревшаяся в сильных, но и нежных объятиях, поторопилась залезть на твёрдый, как древко знамени, пЦс галла. И двигалась на нём, сама постепенно увеличивая ритм. Она даже убрала – в увлечении поймать нужный темп – его тяжеловатые ладони с бёдер на грудь. Дыхание её учащалось само по себе, громкое, оно перешло в ахи, а те потом в стоны. Тёплые волны расслабили мышцы, державшие её прямо, и она упала, подхваченная Луцием, «Ах! – Негодником! – Милым! – О-о! – Луцием! – О-о-о! – Волшебником!», на его грудь. Но её таз, понуждаемый алкавшей окончания вЦной, продолжал двигаться, впуская-выпуская «каменного гостя», пока последний не был плотно обхвачен. Утонувшая в экстатической волне стонущая прижавшаяся к мужчине Муция почти не заметила, как всё-таки перестала двигаться, а делать это внутри неё продолжило уже «древко». Пребывая на вершине Порнаса и медленно с неё сползая, не в силах противиться, шевелиться и вообще как-то, кроме вздохов и стонов, реагировать, красавица могла лишь констатировать факт своего переворачивания на спинку, раздвигания ножек, нового заполнения своей влажной пещерки Ц… Чуть спустя, после повторного покорения ею вершины наслаждения, Луций, спустив сЦя на спинку партнёрши, кЦл-таки сам…
  Они договорились встретиться завтра за шестым милевым столбом по дороге к Остии. Вскоре, в середине второй стражи, Фабия, покинув комиссатио, поехала домой, сопровождаемая, кроме пары дюжин своих слуг, тремя десятками, выделенными побеспокоившимся Домицианом.
  Ранним утром в ноябрьские календы Присцилла попрощалась с мужем, с фамилией, с едва успевшей со своими извинениями Корнелией Руфиной. В своём трогательном послании Глицерия просила взять её с собой в путешествие в Галлию. Фламина, среди предотъездной суеты, успела ответить парой утешающих строк.
  За шестым милевым камнем, у придорожной харчевни, стояли повозки негоцианта Турпилия, ожидавшего приглянувшуюся, запавшую в душу прекрасную собой чужую жену.
XV
  У Турпилия и его знакомых дельцов на знакомой Фабии дороге были свои прибежища. В её собственном, точнее, её с братьями, аналогичного назначения доме они остановились только раз. Первый день пути попутчики, расположившись в специально приобретённом галлом комфортном экипаже, беседовали о том, благодаря чему встретились: о театре. Прежде всего, о ЛесБестийских Дионисиях. Смеясь, вспоминали строки комедий. Точнее, стихи из пьес цитировала не раз их читавшая председатель жюри, особенно из «Реи Виции» и «Клодонки», а Луций больше выуживал из памяти невербальные смешные моменты, или своими словами, прозой, повторял высказывания персонажей. Ещё он превозносил Талию и даже обещал, как приедет в свой город, заказать и подарить её изображение в строящийся, с его же участием в финансировании, каменный театр на четыреста мест. Превозносил он Музу за то, что подсказала организатору ЛесБестийских Дионисий идею о размещении зрителей вперемешку, независимо от сословия и пола, благодаря чему Турпилий имел возможность некоторое время с близкого расстояния взирать на, как оказалось, будущую спутницу. О чём он мечтал, и теперь радостно наблюдает воплощение мечты.
  - Я тоже рада, Луций, что ты мой спутник, - услышал он в ответ. – А ещё я опасалась, несмотря на то, что была подсказка Богини, опасалась участи Цезаря Гая, устроившего рассаживание вперемешку. Не столь трагической, разумеется, но каких-то неприятностей.
  - Э-э-э, о Калигуле же ты говоришь, милая Присцилла? Что-то я не совсем понимаю.
  - О Клио! Как же?! В один прекрасный день Цезарь Гай велел всем занимать в театре  места, кому какие вздумается, независимо от того, раб или свободный, от положения и пола. Вообще-то он это сделал с целью унизить сенаторов и всадников, чернь же, всякое быдло тупое с удовольствием расселись на первых рядах. И вот в тот день Калигулу и убили. Отважные, мужественные квириты…
  Через какое-то время негоциант интересуется.
  - А правду говорили, что ты была неподкупной судьёй?
  - Никому не скажешь?
  - Клянусь Меркурием, никому!
  - Правда. Взяла себе такое правило. Как только поняла, что лишь пара пьес может стать лучшими. Поэтому и не хотела никому давать пустых обещаний и напрасных надежд. Была, разумеется, пара исключений. Хотя я и говорила Либералии, что её «Клодонка» и так станет второй или первой, всё же она, эта поразительная матрона, моя славная приятельница, отвечала «Так теперь принято» и дарила судьям некие недешёвые вещицы. Приняла по-дружески и я, не смогла отказать.
  - Это не в счёт, Присцилла. Я поражён.
  - Чем, милый?
  - Твоим бескорыстием.
  - Оставь. Вот выслушай ты о втором исключении, может, и не льстил бы мне так.
  - О Меркурий! Я вовсе не думал льстить, Присцилла!
  - Хорошо-хорошо. Поверю. Тогда скажу: было одно исключение, единственное.
  - Подтверждающее правило.
  - Естественно. Одна хорег выведала мою слабость, моё увлечение изобразительным искусством и преподнесла такой подарок, перед которым я не смогла устоять. Чудная картина афинянина Алкионида… Это великолепное полотно! Будешь в Городе, милый, в следующий раз, улучим момент, зайдёшь, если желаешь, посмотришь…
  - О Меркурий! Конечно, Присцилла! Благодарю за приглашение! А кстати, что у тебя за груз под чехлом?
  - Мой милый Луций любопытен? Я готова удовлетворить любое твоё любо-…
  - Любовное желание?
  Вместо слов Фабия приподнялась и поцеловала любовнику мочки, глаза и губы:
  - Любое твоё любопытство. Там под чехлом ещё деревянный ящик, в нём набито сено, ещё один кожаный чехол, а вот под ним неплохая мраморная статуя. Которую я пожелала из пригородного поместья перевезти в галльское.
  - Кого изображает?
  - Раз ты столь любопытен – заедешь на виллу, тогда узнаешь…
   На второй день, после остановки, когда путники пообедали, пошёл дождь, довольно холодный. По кожаному верху экипажа стучали мелкие частые капли. Укутанная Фабия предпочла прижаться к большому тёплому мужскому телу. Луций велел слуге опустить и торцевые завесы. Чтобы в интимной темноте попытаться пробраться сквозь одеяния спутницы к её нежной коже. Но патрицианка хотела дождаться ночи: в более тёплом и уютном месте, после нескольких глотков отличного вина, чтобы ничто не мешало наслаждению. К тому же она, убедившись теперь, что любовник готов его доставлять, посчитала нужным провести «упреждающую» беседу.
  - Прошу, Турпилий, не теперь. Потерпи до вечера. Потерпишь?
  - Попытаюсь.
  - Я верю в тебя! Должно получиться! Вот бы тебе такого же терпения во всём. Как ты говорил, «сами приплывут». Нет-нет, не убирай руки, мне теплее с тобой. Турпилий, иногда, я так думаю, стоит чуть подождать, проявив спокойствие, выдержку и желаемое обязательно придёт, пусть на пару дней или месяцев попозже. Пусть оно даже очень желанно. Неужели ты думаешь, что с твоими друзьями в Городе у тебя не получится добиться всадничества? Один только твой большой приятель Сципион чего стоит. В этом году даже если не выйдет, так в начале следующего точно. Тем более теперь, для тех, кто помогает финансами, столь необходимыми новопровозглашённому Цезарю. Ты думаешь, Сципион не добьётся? С непревзойдённым блеском его имени можно просить у кого угодно и что угодно.
  - Дело в том, Присцилла, что он медлителен: пока соберётся что-нибудь сделать…
  - Не всегда, по-моему. К тому же он столь степенный, что спешка ему просто не к лицу. Если есть у тебя консул,  зачем ещё какие-то дополнительные средства? Да, всадничество – это великолепно, весьма почётно и ещё много приятного. Но. Зачем же обижать мою лучшую подругу? Жестоко разочаровывать бедняжку, нежную, чувствительную домашнюю девушку. Она-то думала, что встретила увлечённого ею мужчину, которому нужна только она сама и её ласка. А ты! О Геркулес! О Юнона! Мучил Веру, беременную, эмоциональную, не самым достойным образом пользуясь её слабостью. Бедная Пузик! Как она переживала! И это в её положении!.. Пузик так тебя расхваливала! И как любовника, и как настоящего мужчину, - писательница рискнула несколько присочинить, - и как человека хорошего! Даже говорила: «Это был бы лучший отец моей девочке!» Представляешь? Просила меня уступить тебя, Луций!.. Но потом, после того как ты неприкрыто выказал свои истинные намерения, бедняжка Пузик жестоко разочаровалась…
  В результате ли этой проповеди, или галл и сам не собирался заговаривать об этой своей проблеме, но Фабия ни разу не услышала, чтобы Луций заводил беседу или даже намекал на оказание содействия в его продвижении во всадники.
XVI
  Да и сама Фабия ни на какое материальное вознаграждение вовсе не намекала и даже напротив, предлагала ему в случае необходимости свою помощь. Турпилию она, естественно, не понадобилась, а вот генуэзцу Вибию оказалась нужна.
  В седьмом часу дня – Присцилла с утра поторапливала возниц – путешественники прибыли в Геную, где остановились, конечно же, у старого доброго Салютария. Который, по его словам, давно недоумевал и уже было перестал ждать, думая между прочим, что Присцилла Младшая, быть может, против обыкновения поехала морем, или вообще не поехала этой осенью. Неустанное ожидание его внуков было поощрено: Марк и Вибия наконец могли вдоволь наобниматься и наглядеться на «крайне» – по их выражению – знатную приятельницу. После купания в домашних термах путников угощали сытными блюдами.
  За обедом и выяснилось денежное затруднение радушного хозяина. И пусть также обнаружилось, что у него и Турпилия есть общие знакомые, видные предприниматели, патрицианка поспешила первой – в силу хотя бы очень давнего знакомства-гостеприимства – предложить свои средства. С собой у неё денег почти не было, намереваясь уважить Салютария, она планировала провести у него по меньшей мере два дня – то есть быстро доехать до наличных не получалось. Тотчас за столом она стала диктовать Кробилу письмо прокуратору Амагальтуса Галику со срочным требованием послать в Геную нужную сумму. Округлив её до тридцати пяти тысяч. Это в то время, когда она ещё не знала о положении дел в своём сальтусе: последнее письмо оттуда она читала два месяца назад. Но Салютарий тут же сказал, что «до него дошли слухи», что в Амагальтусе – слава Богам! – отличный урожай, а арендаторы почти все уже расплатились. Фабия только ещё запечатывала церы, а гонец, раб Вибия, уже сидел на быстром коне. Их рвение и выносливость позволили их хозяину в самом скором времени подержать в руках необходимые нуммы, которые он безотлагательно пустил в дело.
  Дела же требовали и скорейшего отъезда из Генуи Турпилия, и если бы не его очаровательная спутница, он был бы уже по меньшей мере на полпути к родному городу. Она же хотела ещё раз насладиться стойкостью этого любовника, однако показывала, что задерживается исключительно по просьбам Салютария, его внучки и внука. Последние дни напролёт не отходили от именитой фламины. Когда они вместе пару раз выбрались в город, Фабия стала подозревать, не запускают ли они вперёд своих слуг, дабы те расхваливали, какую знатную и знаменитую римлянку принимают их господа – столь любезны и почтительны были многие обыватели, ваятели мастерской, приказчики магазинов, городские стражи порядка – а сопровождавшие подростки задирали от гордости головы. На её по этому поводу вопрос юные Марк и Вибия отвечали, что всё это лишь благодаря её ярко выраженному высокому достоинству, изяществу и красоте собственной и одежды. Иначе говоря, благодаря внешности, слишком выдающей гостью из самого Рима и её важное положение. Хотя слухи, естественно, опережают её выходы, добавили счастливые дети.
  Подарив Присцилле последнюю ночь и немалое количество серебра – такой щедрости позавидовали бы Силан и Сиг – с просветлением восточной части неба негоциант Луций Турпилий выехал из дома Вибия Салютария и из Генуи. Чуть спустя, с восходом Феба, скрытого облаками, то же сделала и одарённая лаской, любезностью и щедростью стремящегося в римские всадники галла.
  Уже во второй половине того дня, пятого перед ноябрьскими идами, в Амагальтусе торжественно встречали свою владелицу. Начиная от портала – а несколько работников даже не выдержали и, увидев на пригорке быстрый экипаж, выбежали навстречу за арку – до самого господского дома вдоль дороги Статуй были расставлены рабы. Они кланялись и громко приветствовали Фламину Кибелы. Оказалось, Филерот сообщил Галику – чтобы тот мог к первым всё подготовить – о нундинах, о том, что теперь имеется право проводить в Амагальтусе ярмарки.
  Именно с получением этого доброго известия прокуратору пришла идея устроить подобное мероприятие. Приезда госпожи очень ждали и боялись прозевать. Поэтому присланный за деньгами гонец оказался очень кстати. Вслед за ним был отправлен верховой, чтобы заранее предупредить о выезде светлейшей домины. Об этом вкратце доложил ей Галик после нескольких слов о прекрасном состоянии дел, чудесном урожае и полных ёмкостях того, что чуть – или не чуть – позже превратится в великолепное фалернское; кондукторы, большая часть их действительно рассчиталась, уже привезли четверть миллиона сестерциев. За полстадия до арки Фабия перелезла из предоставленной Вибием лёгкой квадриги в колесницу, которой правил прокуратор. Она успевала, слушая его доклад и отвечая на приветствия своих крестьян, отмечать должные порядок и исполнение работ. Кроме того, хозяйка ещё предупредила вилика, что предстоит заказать и установить изваяния на два пустых постамента у Центральной дороги.
  - А ещё одно, Галик – я его привезла из Рима, отличной работы – поставь в атриуме, точно напротив той скульптуры, ты понял, какой, - двадцатидевятилетний толковый галл кивнул; Присцилла взглянула на шумящее море, квадрига поворачивала к дому. – О Геркулес! Хорошо, что оно в чехлах и ящиках! А то бы ты сей же миг ещё и ей выдумал бы кланяться. Вообще, хорошо, что никто не видит, что за церемонию ты здесь устроил!
  - Видит, госпожа.
                XVII
  - Что?!
  - Простите. Я совсем забыл. И он спал на нижней террасе, когда я выехал.
  - Он? Кто спал? У нас кто-то гостит? Говори же.
  - Да вон, домина, идёт навстречу.
  - Гони, Галик, прямо на него, только не сбей.
  - Понял.
... [Тут продолжается семнадцатая глава (и ещё несколько глав :)) четырнадцатой книги, затем в романе Carpe diem ещё две книги, о пользе гекатомбы и страстной мольбы к Венере... Ежели вдруг милые читательницы (и как добавляет Присцилла Младшая, "и мужественные читатели") захотят узнать, что же дальше было, пусть пишут... нет, не в Амагальтус и не в дом на Марсовом поле у Новых терм :), пусть пишут П. Валерию (кнопочка на страничке должна быть "написать автору") Всем успехов, любви, успехов в любви!]

(Замечание в квадратных скобках написано в прошлом году, сейчас продолжение доступно)








                Примечания
                К книге четырнадцатой
1) Музам Венера грозила… - четверостишие Платона (пер. Л. Блуменау, также, как и в книге второй «Душу свою…»), только вместо имён Эрот и Киприда Фабия употребляет Амур и Венера.
2) нундины – рыночные сходки, ярмарки, проводившиеся в Риме и других р. городах; изначально каждый девятый день, отчего и произошло название. Право проведения нундин даровалось Сенатом и отдельным крупнейшим латифундиям, что являлось значительной привилегией.
3) галатское – т.е. галльское.
4) Экв Октобэр – праздник в честь Марса, в раннюю эпоху Рима отмечалось окончание ежегодных военных походов.
5) Фрегеллы – город примерно на полпути из Рима в Капую.
6) герм – четырёхугольный столб с изображением Гермеса; устанавливались на перекрёстках, площадях, у дорог. Проезжая мимо герма, обычно бросали в него камень.
7) Армилустриум – отмечается 19 октября.
8) Александр Полигистор ; р. историк и эрудит, по происхождению иудей, в Рим попал в 82 г. как военнопленный. Автор многих несохранившихся работ, в ч., «Преемств философов».
9) Луций Корнелий Сулла – (138-78 до н.э.) – выдающийся р. полководец, диктатор 82-79 гг. до н.э., реформатор.
10) назначенный – так назывался магистрат, выбранный  на следующий год, но ещё не приступивший к исполнению обязанностей.
11) через Виния, Лакона и даже Марциана – приближённые императора Гальбы, имевшие на него огромное влияние. Икел Марциан – вольноотпущенник.
12) Эней и Ахат на пунийском побережье – т.е. поблизости от Карфагена. Ахат – верный друг Энея. Их вынесло на берег после бури. Чтобы ободрить сына, Венера явилась ему, но при этом приняла облик смертной девушки, местной охотницы, и ни словом, ни жестом не намекнула, кто она на самом деле. И лишь когда она, всё объяснив, удалялась, друзья по походке определили, что это не простая смертная – см. прим. 19 к книге четвёртой.
13) здоровяк Роб – лат. Robus robustus; robustus – здоровый, физически крепкий; можно было перевести «ребятинушка Роб».
14) Нерон Цезарь – здесь: приёмный внук императора Тиберия, в 29 г. был сослан на остров Понтия и там отравлен или умерщвлён голодом.
15)...