Сочувствие

 

Мозаичный портрет современной одесской художественной школы исследователь вряд ли в полной мере сможет оценить, если в нем будет отсутствовать один примечательный фрагмент – творчество Аллы Крикун.
Ее творческая палитра, по мнению известного и авторитетного в Украине искусствоведа Елены Шелестовой, отражает влияние идей европейского экспрессионизма и непосредственно самого яркого представителя этого направления – Винсента Ван Гога.  В одной из своих статей Е. Шелестова пишет: «Экспрессионизм как явление, которое в нашем городе представляет Алла Крикун, – это искусство гениальных одиночек, людей совершенно определенного склада. Все они – личности, которые неуютно чувствуют себя в сутолоке социума и цивилизации и прекрасно – среди природы, которая им друг и брат, им милы все ее прихоти и законы, все стихийные проявления – и нежные, и яростные – отзываются в их сердце эхом».
Не берусь судить о правомерности подобной точки зрения. Это мнение профессионала. Я же смотрю на  творчество А. Крикун взглядом любителя. Думаю, что он тоже имеет право быть.

Мое первое знакомство с творчеством художницы произошло случайно, хотя, я убежден, что во всякой случайности всегда четко просматривается закономерность.
Случилось это в середине 90-х годов на квартире одесского поэта Б. А. Нечерды, товарища по совместной работе в редакции газеты «Юг». К Борису Андреевичу я зашел, чтобы выразить ему «редакционное сочувствие и соболезнование» по поводу поврежденной в гололед ноги и передать купленную коллективом в складчину бутылку коньяка, как говорится, для поднятия духа.

Дух его мы поднимали сообща и, как всегда, интересно говорили. В ходе наших посиделок, мое внимание привлекла небольшая, где-то – 20x40, писанная маслом картина. На ней был изображен петух, красочно, одухотворенно, с ярко выраженным характером «мужика» – гордого, смелого, с хорошо осознанным чувством собственного достоинства. Заметив мой интерес, Борис Андреевич с улыбкой спросил:
— Похож?
— На кого, на петуха? – недоуменно переспросил я.
— Нет, на меня. Петух здесь не причем. По крайней мере, автор так утверждает.
Я рассмеялся шутке, но с удивлением для себя ощутил в этой птице что-то общее с Нечердой, каким-то образом переданное.
— А кто автор? – поинтересовался я.
— Хороший художник и человек Алла Крикун, – произнес он, интонационно выделив слово «человек». – Она предложила оформить мой последний сборник на условиях, от которых мне трудно было отказаться, – с улыбкой закончил Борис Андреевич представление автора.
Думаю, пояснять суть этих «условий» нет надобности. Кто выживал в 90-е, поймет.

Несколько позже на своем дне рождения Борис Андреевич представил меня Алле Крикун.
Внешне она никак не соответствовала среднестатистическому облику «салонной дамы», сложившемуся у меня в результате посещений персональных выставок одесских художников (художниц). Передо мной стояла седовласая женщина чуть более средних лет, без каких либо внешних признаков богемной мишуры, с несколько отрешенным выражением лица и холодноватыми голубыми глазами. Лицо преобразилось и глаза наполнились теплотой, когда Б. А. в характерной для него полушутливой манере произнес:
— Знакомьтесь, Аллочка, – это Геннадий, хороший человек, поклонник вашего таланта. Он недавно наговорил вашему «Петуху» кучу комплементов.   
Я понял, что характеристика «хороший человек» в устах Нечерды для нее значима.

За праздничным столом, сидя напротив Аллы, я с интересом, но ненавязчиво, наблюдал за ней. Застолье от тоста к тосту все более воодушевлялось, но она, вероятно, в силу своей природной сдержанности, а, может быть, из-за недостаточно близкого знакомства с большинством из присутствующих, держалась несколько обособленно. Живой интерес и одухотворенность вновь осветили ее лицо, когда Б. А., уступая настойчивым пожеланиям гостей, стал читать отдельные стихи, которые должны были войти в новый, готовящийся к печати сборник. Слушала она замечательно. Чуть напряженное лицо, с потемневшими глазами, выражало самое красноречивое женское чувство – сострадание, как мне тогда показалось, говорящее о духовной близости, а точнее – о душевном сочувствии, двух творцов.

Следующая наша встреча с Аллой Крикун случилась через полгода, к великому сожалению, на похоронах Бориса Андреевича Нечерды.
Хоронили Поэта на 2-ом Еврейском кладбище в солнечный, не по-январски теплый, вполне весенний день. Народа было много. После отпевания в кладбищенском храме, траурная процессия, медленно продвигаясь к  месту последнего пристанища поэта, растянулась долгим жгутом на узких дорожках перенаселенного старинного кладбища.
В этой печальной и многолюдной сутолоке столкнулись и мы. Молча, кивнули друг другу, этим и ограничились. Неожиданная смерть «хорошего человека» и Поэта Бориса Нечерды в голове не укладывалась. О чем тут говорить?

О близости своего смертного часа знать дано лишь тем, кто часто заглядывает себе в душу. К их числу принадлежат Поэты. Это засвидетельствовала “Остання книга” Б. А. Нечерды, вышедшая посмертно, где в стихотворении «Романс» трагическим звуком порванной струны воспринимаются строки: «Усім я відважив! Знаменам – пойменно! Прощай... Як то кажуть: зів'яли квітки! Чекайте на мене, чекайте на мене, чекайте на мене!...  І скиньте шапки».

Ближе познакомиться и хорошо поговорить с Аллой Крикун случилось на 40-дневных поминах Поэта, которые, следуя христианской традиции, провели его сестры.
Мудрая традиция наших предков помогает нам за 40-дневный промежуток времени примириться с физической утратой близкого человека и понять меру нашей духовной утраты. В тот поминальный вечер по Борису Нечерде, как мне кажется, именно сочувственное ощущение невосполнимости духовной утраты  сблизило нас.

В последующие годы взаимодоброе отношение позволило нам помнить друг о друге и в суете повседневности изредка встречаться – как правило,  в дни рождения и смерти Б. А. Нечерды или на литературных вечерах, посвященных его памяти.
Однажды А. Крикун пригласила меня на свою персональную выставку, которая проводилась в одном из залов Одесского музея западного и восточного искусства.
Посещение вернисажа запомнилось. Поразили – притчевый характер смысловой наполненности ее полотен и энергетическая заряженность каждого мазка кисти.
Как мне показалось, в одной из картин она рассказала щемящую притчу и о себе.
На полотне, написанном в серо-желтых тонах с проблесками голубизны, изображен ветреный день ранней весны (ощущение пронизывающего холода). На переднем плане (укрупнено) центром композиции смотрится галочье гнездо на верхушке дерева с вжавшейся в него птицей (чувство неуюта). На втором плане, внизу, слева – храм с крестами, а справа – хата по-над извилисто текущею речёнкою, перед ней – мосток…
Вглядываясь в картину, я вновь, как когда-то у Нечерды, остро ощутил  во внешнем облике птицы узнаваемость человеческих черт, в данном случае – автора. Картина-притча кричала о холоде и неуюте окружающей жизни, об одиночестве художника, о страстном его желании защитить мир души своей, обретая силу в творчестве, любви к родной земле и вере предков.

Тогда же я утвердился в верности своей догадки о душевном сочувствии двух творцов, Поэта (Бориса Нечерды) и Художника (Аллы Крикун) – «…гениальных одиночек, людей совершенно определенного склада», которых, невозможно представить «в строю под чьими-то знаменами». Выбранная, каждым из них для себя, «дорога к храму» привела к собственной душе, сквозь призму которой они воспринимали и оценивали окружающий мир, отделяя семя истинности от плевел мишуры. В философских «Начерках до Технології ущасливлень» у Б. Нечерды есть строки:
«Коли й іскорки просвітку за крайнебами не мріє,
Доводиться світний кристалик шукати в собі…»
Для меня, «світним кристаликом» освещено творчество и А. Крикун, и Б. Нечерды, рискну даже предположить, что дал это им Бог из одной руки.

Ценность прожитой человеком жизни определяется не только добрыми делами, но и количеством встреченных им на жизненном пути Богом посланных людей – добрых, интересных, талантливых. Таким подарком в моей жизни стали встречи с Борисом Нечердой и Аллой Крикун.
Вечная память ушедшим и долгая творческая жизнь живущим.