Adverbial modifier. serbian novel

(Version 2009)
38 рассказам посвящается

Известный в узких кругах российско-сербский поэт Ф. Родионов, создатель так называемой scorched-literature, автор знаменитого романа «Арена» в 2009-м году редактирует свой текст «Место» (1994) и посвящает его другому, гораздо более известному «изобретателю» (в данном случае – нелинейной прозы), - сербскому писателю Милораду Павичу, хорошо известному российскому читателю, и его своеобразному «портрету рассказа» - роману «Бумажный театр» - тридцати восьми рассказам, написанным от имени тридцати восьми авторов, каждый из которых представляет какую-нибудь национальную литературу. И самих писателей, и сведения о них, конечно же, выдумал сам Павич. Таким образом, сам Родионов, почти неразличимый в тени своего великого «соотечественника по духу», не вошедший со своим текстом в книгу, и априорно не сумевший бы туда войти, по причине своего «реального наличествования», в принце, здесь вообще ни при чем…

Н.П. Савельева, 2009

ADVERBIAL MODIFIER. SERBIAN NOVEL


Эпиграф 1

«Столики, стенные шкафы, устройства для поджаривания кофе, кувшины, стулья, лампы, миски из обожженной глины с рыбами, изображенными на внутренней поверхности, разнообразные вещицы из стекла, безделушки из железа и латуни, серебряные цепочки, деревянные подсвечники. Просто настоящая лавка старьевщика».

Милорад Павич. Позориште од хартиje


Эпиграф 2

Изъят М. Павичем - выступившим в качестве редактора - за час до публикации текста на «Стихах. ру».


Part I. Of Place

Ракес, ливади косац, гњио картонске кутије, само лево - велике дрвене кутије са алаткама у скорој кутак - кривуља клупу. За клупа - два ауто-воз, а на њој - две роле филма за стаклене баште. Један сам купила на тржишту већ од прошле године, те су уживали у њима, а други је прилично нови ролл - нема рупа и бесмислица. Овде леже и даље старом жаруљица парафин, те на разним буцкетс смрдљив и банака. Које срање Тула излио бака - Не знам.


Part II. Of Time

В углу двое молча смотрят телевизор, он пьет минералку «Cone Forest» без газа, она откидывает одеяло, встает, и медленно подходит к окну.
Он отрывает глаза от экрана и смотрит на нее, кажущуюся в вечернем свете полупрозрачной, пытаясь предугадать, что она скажет в следующую минуту.
Но она сохраняет молчание, снова разглядывала его размытое отражение в окне и думает о чем-то своем. За окном вновь тлеют листья, подожженные дворником в зеленой лыжной шапке…
Рисунки на постельном белье – фиолетовые цветы и тонкие зеленоватые линии. Работал телевизор, и было абсолютно невозможно определить, что на самом деле показывают. Не хватало лишь двух пар стоптанных тапочек, пижамы, и ее самой, сейчас, наверное, пьющей грейпфрутовый сок с подругой в кафе на берегу венецианского Гранд Канала.
В соседней комнате бабушка одновременно ругалась с радиоприемником, пасьянсом и своим старым, слепым на один глаз котом.


Part III. Of Attending Circumstances

- Я сижу здесь почти неделю, и за это время толком ни разу не помылся: руки, ноги, еще кое-какие части тела, лицо по утрам, а целиком – никак. Здесь такая вода… Не «Кристалином» же мыться. Он осторожно присел к ней на диван, и подушечками пальцев дотронулся до ее груди:
- Тебе идет это одеяло, и то, что под ним почти ничего нет.
 - Сейчас под ним нет не только моего "почти", под которым ты подразумеваешь мой "нулевой" размер, но и меня самой. Ты здесь один. Сидишь уже несколько часов. Все это уже было сказано. Уже было одеяло, диван: «Стоя у двери, неподвижная и все время приближающаяся, в то же время сидящая на краешке дивана, слегка отклонив тело, простершись, откинувшись на него, соскальзывая при его потворстве назад».*
И даже «ничего» - тоже было. Но на другой странице, и не у Бланшо, а у Павича.

*Цитата из: Морис Бланшо. Ожидание забвение. СПб., Амфора,2000.


Part IV.Of  Degree

Казанџија, хрпа новина (углавном - нема рекламирање дрыанвроде «Екстра М>), Степ-љестве, плава канта са рупу и без ручке, схеетс оф плыуоод покварени, још два буцкетс (поцинчани), један-Јасен, у другом - шест пара рукавице, па чак и неке ствари. У углу - танки цилиндар са пропан. Испод стола - две велике канте са остацима лака и Сурик. На једном од зидова - онај гдје нема полице - са висит ноктију наставцима и коноп. Мириса прашину, боја, хумус, а ипак некако - највероватније, рат и остале посрати отров.


Part V. Of Measure

Телефон будет звонить среди ночи, но вряд ли что-нибудь из перечисленного выше случиться в ближайшее время. Ты задаешь мне бессмысленные вопросы, и тут же пытаешься отвечать на них сама, ведь именно в этом, насколько я понимаю, и заключается суть вопросов, заданных вслух?


Part IV. Of Cause

На полицама: вишеструке осовине, јаке орезне маказе, три кутије за сијалице под Румунски РОМЛУКС на 40 вати у кутије - за нокте, мала флашу из 'брынтсаловского' алкохол, епоксы смоле, харденер, као празна боца испод банана ликер, стара петролејска лампа, празну кутију цигарилоса један «Кафа Креме». Други ноктију ...


Part V. Of Purpose

Она продолжала стоять у окна (допивая свой сок в Венеции?), а он - разглядывать то, что скрывалось под пледом, немного сползшим набок и обнажившим ее грудь.
Она поймала его взгляд и улыбнулась: «Вот о чем я и говорю: ты всегда только это и замечаешь – отсутствие. И книги любишь читать об этом же, а потом играть с ними, как с конструктором. Как я и говорила, ничего нового. Ты читаешь «когда он хватает ее», и пишешь «он осторожно присел к ней на диван»; ты читаешь «в этом уже проявлялась ее манера бороться со своим присутствием», и заставляешь меня бороться «со своим отсутствием».


Part VI. Ending

Нежелание возвращаться обратно: к тем, кто не ждет, к грязной посуде, к «прошлому» и «будущему» диванам (навечно застревая в этой «диванной», забитой пылью и окурками паузе, делая пометки в блокноте). Кристальная «Кристалина» (или это, все же, был «Шишкин лес»?), чистота присутствия, вытекающая из невозможности этой паузы, этой чистоты…
В такие минуты я задаю вопросы. Все остальное время я пытаюсь на них отвечать.


  Part VII. Trace

- Я тоже умею задавать вопросы. Просто спроси меня о чем-нибудь.
- Может, лучше не спрашивать? Но и это тоже не выход, поскольку это молчание само по себе есть результат осознания бессмысленности вопросов и ответов. Сейчас, здесь, мы сядем пить кофе. В это же время, но не здесь, не сейчас, ты, разговаривая с кем-то, сквозь шум венецианской улицы, произнесешь: «боюсь, между нами больше ничего нет».

Ф. Родионов, 1994



REVIEWS


Review I*

…многообещающая, но при этом весьма некомфортная позиция – быть читателем текста Родионова: Павич (который, по утверждению автора, изначально, еще в 1994-м, был «ни при чем») и эхом вторящий ему TSG (ставший «ни при чем» уже в 2009-м) предлагают нам привилегированный, почти судебно-медицинский доступ к сознанию каждого из говорящих и, что ожидаемо (прежде всего, от Павича), каждого из читающих – вне зависимости от того, ознакомился ли он с текстом до вас, или же читает его уже ПОСЛЕ вас (найдя книгу, например, в «стихийной мини-библиотеке» одного из египетских *****-ных отелей).
В этом анархическом «пространстве говорения» мы движемся сквозь череду воспоминаний каждого из живущих в тексте «призраков», прерываемых лишь Хозяином Сарая, уже знакомым нам по тексту «Воронеж» сербом-каталогизатором, хранящим различные предметы, за каждым из которых тянется своя длинная, мрачная и довольно нудная история. Эти «истории» предметы и начинают сразу же, (причем хором) рассказывать любому – будь то участник действия, будь то читатель текста – любому, кто осмелится переступить «запретный порог».
Родионов заставляет нас еще раз осмыслить нашу свободу как наблюдателей, которые еще могут обдумывать, взвешивать и размышлять – свободу потенциально НЕ хотеть и НЕ попасть под прессинг институциональных злоупотреблений участников диалога (включая самих Павича и TSG) – в то время как нарраторов буквально насильно "выдергивают" из дачной дремоты лишь для того, чтоб заставить их испытать очередную боль. Боль рассказчика ЧУЖОЙ истории.

Paula W.F. Gould. Other Tales of Absence, p.11. Astara Publishing Group, 2009.


Review II*

«Фрагментарное письмо отсутствий» (жанр-неологизм TSG) – ключ не только к происхождению самого текста, но также и к ряду исчезновений, к которым апеллирует его сюжет. Запретные воспоминания [скорее – удаленные файлы воспоминаний] оказываются, своего рода, авторским проклятием, - невидимой, но материальной меткой, одного за другим отправляющей протагонистов на текстуальную голгофу.
«ADVERBIAL MODIFIER. SERBIAN NOVEL» - Блестяще выполненное стилистическое упражнение – детективная билингва, где ключ к разгадке тайны является видимым, но недосягаемым: он всюду, и, одновременно, нигде.

Genevieve A.R. Opiell. “TSG Noumena”, p.2, Oxford University Press, 1995.


Review III*

Действие сугубо автобиографического, как и большинство работ TSG, текста «Обстоятельства. Сербия» переносит нас в постсоветский дачный поселок ветеранов КГБ, чьи дети, вернувшись из очередной поездки в Египет и, видимо, там впервые познакомившись в произведениями сербского классика, Милорада Павича, а затем, уже по возвращении в Москву, прочтя «Ожидание забвение» Бланшо, пытаются (опять же, предположительно, - не то под воздействием алкоголя, разбавленного «Кристалином», не то не под прессингом агрессивно-умиротворяющего «дачного контекста», включающего в себя, помимо всего прочего, поселковый магазин, где минеральной воды без гпза в продаже нет и никогда не было) разобраться в собственных «отсутствиях».
Текст был издан в Югославии в 1994-м году (в том же издательстве, что и книга стихов Наталии Мелешкиной), после ряда безуспешных попыток автора опубликовать его в российском «философском» альманахе издательства «Ad Marginem». Родионов реконструирует особый «pseudo-literary context» контекст, постоянно меняя перспективу и центр нарратива, переходя от одного персонажа к другому. Здесь он проявляет меньший интерес к «System o novo-russian literary discourses philosophy problematic», а большей степени сосредотачивается на тех способах, посредством которых горячечный бред безнадежно больного общества, лежащего в хосписе под капельницей, в состав которой входят как тексты Павича, Бланшо, Плат, «тексты дискурса» художников круга НОМЫ, так и «ошметки текстов» классиков европейского модернизма и пост-модернизма, влияет на жизни конкретных, пока еще живых и относительно здоровых индивидуумов.

Nancy Lattimoe “Distinctions of Agricultural Implements”, “Philosophishe Untersuchungen” №237, р. 62., 1996.


Review IV*

В большей степени «лиричный», нежели традиционно для Родионова «жестокий и циничный» социальный репортаж, и более импрессионистский, чем можно было бы от него ожидать, открывающийся картинами монотонной жизни подмосковного дачного поселка «Отдых», текст «Обстоятельства. Сербия» рисует портрет двух одиноких персонажей - Ф. и М., и рассказывает их историю посредством всего лишь нескольких намеков. Родионов делит хронотоп романа на описание трудностей настоящего и внезапных напряженных воспоминаний. Его мрачное путешествие начинается с традиционной утренней «каталогизации» сарайного хлама (сразу же – с интертекстуальной отсылкой, за счет языка, к Павичу), и продолжается фрагментарным описанием дня, проведенного протагонистами на террасе дома (в венецианском кафе) и в сарае, расположенном на участке. В эту событийность вкраплены ретроспективные эпизоды – обращения ко времени первого знакомства ТСГ и ЕЩЕ-«не существующих» для него текстов Павича, к которому впоследствии он так крепко привязывается, и молчаливом протесте против пустоты, а, точнее, сомнений в УЖЕ-«отсутствии» внешнего мира в лице его подруги М. В конечном счете, эта связь человека и книги становится своего рода актом сопротивления Two SULLEN Girls прессингу SULLEN everydayness.

Barbara M. Nyende “To dice with symbols of Absolute”, р.48. The Pseudo-Discourse Publishing House, 2002.


*печатается с сокращениями
От автора – некоторые буквы сербского алфавита на «Стихах.ру» не пропечатываются.