Остров Химер часть третья

                Часть третья.

                О путешествии к Цитадели;
                О пожизненном Одиночестве души;
                О Властителях земли;
                О странной трактирщице;
                И о площади Власти, Закона и Силы.



                11. Она одна.

     Степь, через которую продвигался Беларион, завидев далёкие огни Цитадели, бездорожная, залитая серебром Млечного Пути, шелестящая ломкими былинками, шуршащая камушками под ногами, - воплощала собою идею Третьего Пути, который искал беркариец. Уйдя от соблазнов Сладострастия, едва не канув в болото Суеты, мы снова встречаем неизбежную преграду для личного развития, - но её легко можно и нужно преодолеть. Отказавшись от определённых крайностей, необходимо некоторое время, чтобы проложить некий неизведанный путь самому, а не ступая по чужим следам, - осознав, что следы ведут ни к чему.

     Медленно, но верно Сладострастие отрывает индивидуума от всего окружающего, искушая использовать данности мира и собственную силу лишь для получения желаемого: кому-то хочется много и вкусно поесть, кому-то нужны изощрённые удовольствия в постели, кто-то устремится забыть реалии бытия в алкоголе и наркотиках.  И подобных явлений можно перечислить великое множество, - но в любом случае это желание направлено внутрь, только себе, себе одному. Сладострастие есть всего лишь развитие инстинкта, его преувеличение, его абсолютная власть, провозглашённая человеком через попустительство к излишествам. Так бесчувственная, бездумная страсть стала обдуманно-сладкой, а сладость поработила. Рано или поздно та реальность, от которой мы убегаем, преследуя удовольствие, сама нас отвергает. Мир, который мы используем, всё больше радостей захватывая с жадностью шакала, прекращает отдавать краски свои ненасытной ладони. Небеса тихо прошепчут: «Ты брошен, ты – теперь не элемент уклада бытия», - шагнуть ли в испуге назад, туда, где обитают чувства?

     Суета – вторая крайность. Пусть первоначально усилия человека направлены на личные дела ради выживания, трудясь без остановки, перегнув палку в действии, неизбежная инерция втягивает личность в дела всего общества, - так легко привыкнуть к жизни, которая направляет течение на усиление бремени материи, а отнюдь не к освобождению, как бытовало изначально. Будучи поглощенным Суетою, человек, работая якобы для общего блага, также медленно, но верно отрезает связи с миром и людьми, теряя первичную разносторонность мышления. Труд становится просто рефлексом, новым приобретённым инстинктом. Сознание вбивается в узкий угол профессионализма, следуя в труде только одной, единственной установке. Пусть даже умение окажется сокровищницей чужого опыта там, где не достанет опыта личного, но даже это чужое воспринимается человеком сквозь линзу фильтрации нужного и ненужного, которую ум поставил между собою и всеобщим знанием. Общество в целом никогда не разделит целей одного, да и сам человек уже не посмотрит на вещи со многих точек зрения. И даже в гуще событий, даже в центре внимания, - он одинок. И это одиночество живёт внутри каждого из нас: все мы до боли разные, и нет подобий.

     Два противоположных пути помогают нам это понять, они ведут к одному и тому же тусклому блеску Одиночества, - особенно, если вспомнить, что Беларион оба раза свернул в ту же сторону. Сознание замкнуло круг: отринув самообман первейших, ещё во многом обусловленных душевных чувств и холодных привязанностей, сберегая своё Время, не желая толочь воду в ступе, человек идёт сквозь собственное Одиночество к самообману идей, вскормленных уже разумом, а не сердцем. Чтоб разразился очередной гром, сначала нужно выслушать внутреннюю тишину, иначе гром не будет услышан вовремя, этот возглас идеи растает в руках личности, не успев и коснуться пальцев. Кто же первым так жестоко шепнул мне, что я – Гений? Комплимент для дураков, иным – как приговор! Нечем тут польститься. Похоже, сам критерий гениальности способен придумать разум, забитый до краёв, - и те слова, скорее всего, впервые были произнесены именно мною.  А в мыслях Гения, на беду, обязан поселиться полный набор идей, да к тому же от каждой из них должен быть проведён обоснованный вывод, - на то и синтез! Синтез беспощадной глупости. Идиотизм бескорыстный моего  клеймённого ума. Нет, я ничего не изменю в своей рукописи!

     Итак, Беларион остался один посреди степи. Нигде и никогда он не был так спокоен. Лишь Химеры, летая где-то в поднебесье, изредка отвлекали его от тихих мыслей своими разноголосыми криками. Они общались друг с другом на только им понятном языке. Беларион почти не слышал их, будто само Одиночество простёрло от горизонта до горизонта над головою, над его восприятием свои огромные, тяжёлые чёрные крылья. Казалось, что и себя самого можно потерять и не найти.  И на полпути к Цитадели, которая словно отдалялась с каждым шагом, Беларион ощутил неясную боль, неуютную тревогу, оторванность от всего сущего, а нечто изнутри гнало душу вперёд, одновременно пытаясь отбросить назад, - словно идти против ветра, но всё же к грядущему. Может, используя Силу Стража, он мог бы взлететь, подобно Химерам, да вмиг пересечь пространство, но что-то держало его там, где он одинок. Вероятно, чтоб обдумать и проанализировать былое, не стоит торопить события. А откуда люди вообще взяли, что одиночество нам невыносимо?! Мы все одиноки от рождения до смерти, кто бы нас ни окружал, чья бы рука нас ни коснулась. Мы одиноки лишь оттого, что неповторимы! А то, что мы называем Одиночеством – дым, прах, иллюзия, - Химера! Та, что всегда одна…

     Когда-то давно человек действительно не мог выжить в одиночку, не мог один спастись от опасностей и одолеть природу. Теперь, с помощью определённых средств, уже может, но боль потерь так и осталась чахнуть душевным атавизмом, - жажда быть вместе, понимать друг друга выросла из древней невероятности жизни порознь, когда отделимость означала гибель. Поди, попробуй, пойти один почти безоружным на дикого зверя, - верная смерть. И попробуй-ка вспахать поле вручную, без машин, совершенно один. И разум, и его одеяние – речь, не могли бы развиваться, если бы разум был один. Жизнь сама бросила вызов: или положись на друга, или умри. Теперь, когда мы отчаянно ищем себе настоящих друзей, нами движет сила сей древней привычки, - банально, но правдиво сказано.

     Нынче странно-химерический страх в корне ухода к Одиночеству сливается с не менее химерическим притяжением обратно, к людям. Слабые по натуре боятся быть одинокими, но в то же время порою бегут прочь, скрывая свою слабость: чтоб никто не видел, таясь в своём углу, чтоб не потерять опору дружеского рукопожатия, чтоб не разочаровать тех, кто рядом. Сильные же имеют тенденцию уходить в себя, удаляться в собственные миры, им мало одной реальности, и ничуть им не грустно, - зато после стыдно за отчуждение хотя бы перед близкими. И этот стыд толкает сильных на вечную поддержку слабых: ведь как ни скрывай слабость, хоть кому-то она очевидна и непременно вызовет жалость. Слабые страшатся потерь, сильные – потерянности, но никак не самого Одиночества, что витает между нами призрачным огнём. Нам невозможно отречься друг от друга, но мы никогда и не станем равными абсолютно. Этого не может произойти, и на всех будет вечно влиять магнит с двумя полюсами: притягивая покоем и чистотой, отталкивая суггестией страха. А чтобы воистину обрести себя, всего-то и нужно перестать скрывать очевидную слабость, да не выставлять напоказ личную силу и достоинства. Тогда и взаимопомощь будет куда продуктивней. А особенно, не стоит стыдиться того, чего не успел или попросту не захотел свершить. Никто здесь никому ничего не должен. Здесь опять нужно найти нечто среднее: грешно плакать всю жизнь, ища руку, которая их утрёт, эти наивные слёзы; грешно уж совсем не поделиться силой, непотребно квасить энергию в самом себе, не выпуская наружу ни капли, ни разу не прикоснувшись к заплаканному лицу…

     Беларион очень остро воспринимал веяние одиночества. Он теперь потерян, он стал совсем не нужен Беркарии, хотя, скорее всего, это ему не нужна Беркария, - та дивная страна, которая глупо превращалась на его глазах в нищенский барак. Есть же нищие духом даже в самом богатом государстве. Те нищие фактически правили на родине Белариона, вместо того, чтоб допустить ко власти наследного Принца. Надо сказать, что власти он и не желал, не понимал и даже в чем-то презирал. Наверняка, в силу пренебрежения к управлению, его и изгнали. Ведь Беларион никогда не злоупотреблял полномочиями и своим высоким положением, - а это пугало всю страну! Он был способен вымести мусор с родной земли, он был невероятно, патологически честен, - и мусор, трепеща, собрался с силами и вымел его самого, пока не поздно, чтоб беспрепятственно плодиться и множиться на руинах былого сильного строя. Даже глава Стражей оказался бессилен против Палаты Лордов. Отец ничем не помог сыну, а Беларион прекрасно знал, что, отвергнув Принца, Император ещё надолго удержит свою власть, угодив Лордам. Внушили Владыке, мол, сынишка твой – как бельмо в наших глазах, такая кристально белая ворона, что очернить никак не представляется возможным. Беларион нисколько не обиделся на то, что отец отверг его любовь и верность в пользу короны. И там, в Беркарии, вспоминая его, называли Принца не «Беларион», а «беловорон», считая, что из дерзости он любил только смертных, тьоли, и возвеличивал тех, кого топтали. Всё, что было нельзя другим, ему было можно, - и он делал всё, что нельзя. А своим собственным устоям, личным законам он был предан без остатка. И никогда не принимал тех даров, что дают не по приязни, что могут быть взяткой, попыткой его купить, - на то он лишь ругался и восклицал: «Ладно, шут с тобой! Но впредь помни, что я принимаю только настоящие подарки. Так что, коли невтерпёж, то либо поищи себе Лорда Корысти, либо будь искренним. Купить моё расположение нельзя, а другу всегда рад. Я никому не хочу быть обязанным!»

     Одним словом, Беларион был одинок настолько, что сладострастие или суетность  не отдалили, а, наоборот, возможно, приблизили бы его к обществу, не отобрали бы последние крохи взаимопонимания. Его одиночество было его третьей и единственной дорогой, ведущей извне в глубину собственного сердца, напрямик,  не сворачивая в дебри инстинктов и противоречие выводов.  И сейчас ему было особенно тяжело понимать, что он – чужой среди Стражей, к народу которых от рождения принадлежит, и чужой среди тьоли, к которым всегда хотел бы примкнуть и остаться другом и покровителем людей. Он пытался быть смиренным перед ними, так ему являли препротивную гордыню. Он пытался явить свою высоту, - его начинали ненавидеть… Он оставил почти все порывы к кому-либо.

     Стены Цитадели становились всё ближе. Совершенно не ожидая, что кто-то выйдет навстречу, Беларион удивился: к нему быстро приближалась дева, блистая странной тёмной красотой. Впервые видел беркариец, как тьма способна излучать такой свет, как чёрнота струится белыми нитями звёздного сияния. Нетопырьи крылья Химеры были огромны, тяжелы, роскошное траурное одеяние её расшито серебром, а в волосах жил ветер, унаследованный от Химеры Страха. Беларион также ускорил шаг, но почему-то бледная дева покачнулась, заломила руки в неясном отчаяньи и порывисто рванулась назад. А сделав несколько как бы подневольных шагов, остановилась, словно решая: убежать, скрыться или же вступить в беседу с путником? Замешательство Химеры оказалось достаточно длительным, чтобы Беларион успел ухватить её за руку и разрешить сомнения свершившимся фактом встречи.
 - Ты чего это, красавица? Не бойся, я не причиню тебе вреда. – ласково обратился беркариец, пытаясь успокоить её трепет.
 - Причинишь! Да, причинишь!

     В глазах Химеры поселилась обречённость. Чёрные, глубокие глаза вдруг наполнились беспричинными слезами, будто два глубочайших, чистейших озера, полные ничем не замутнённых, ничем не обоснованных, уже не имеющих условий, необъяснимых, невыразимых чувств. К ним ещё не притронулся анализирующий ум, эти чувства не пробуждают страстей, ничего не требуя даже от плоти, - настолько они кристальны. В душе не остаётся места для чего-то, кроме них. Трагичная Химера опустила взгляд, что поразил Белариона, и печально пояснила:
 - Я всегда одна. Если бы у меня не было надежды на чей-то визит, я бы этого не знала. Я бы не ждала, я бы не страдала. Это жестоко! Стоит мне забыть о существовании кого-то, помимо меня, как эти кто-то ищут со мной встречи, и я вспоминаю, снова начинаю ждать… А ведь я была вполне счастлива, пока не увидела тебя, Человек в Красном. Я давно тебя чувствовала, и теперь буду ещё больше верить своим чувствам!
 - Но ты ведь не одна на Острове, – удивился Беларион.
 - И ты был не один в Беркарии, – парировала дева.
 - Я полагал, что все Химеры друг с другом в ладу. Я пока не встречал противоречий.
 - Реального противоречия совсем не надобно, чтобы быть отверженным, что ты сам прекрасно знаешь. Мы платим слишком большую цену, чтобы сохранить взаимоотношения и быть в ладу со всеми. И только я решила, что будет лучше оставаться в ладу с собою в первую очередь. Каждое чужое мнение и действие заставляют множество раз переосмыслить духовные ценности, сеют сомнение в истинности чувств, или, напротив, утверждают и укореняют самообман. Легче посидеть и подумать одному, без советчиков, - так чище будешь. Кстати,  ты здорово выпачкался тиной!
 - Ах, да! Я и забыл, что провалился! – спохватился Беларион, огорчённо  осматривая себя.
 - Таким в Цитадель тебе идти не следует, это точно!
 - Что, не впустят? Или ты думаешь, что меня смущает мой внешний вид? Только вот запах действительно неприятный, надо хоть отряхнуться.
 - Видишь ли, сестры, живущие там, не терпят следов Суеты. Здесь есть ключ и маленькое озерко, можешь и отмыться худо-бедно. – Химера Одиночества вроде успокоилась и даже повеселела, махнула рукой, мол, следуй за мной.
И действительно, в нескольких шагах от крепостной стены бил подземный ключ, небольшой источник, заботливо огороженный каменьями, таким образом, вода задерживалась, образуя маленькое озерцо, прежде чем уйти под стену. Белариону на миг показалось, что, глядя в прозрачную, отчего-то светящуюся воду, он снова встретился взглядом с Химерой Одиночества.
 - Неизвестно, что отражено в чём: я в озере или же озеро во мне. – прочтя, видимо, мысли беркарийца, вздохнула Химера, - Или я слишком долго гляжу туда, чтобы созерцать чистоту уже изнутри. Или оно слишком чисто, что одарило меня, поделившись своей чистотой. Увы, я не помню, что появилось раньше, я или это озеро?

     Беларион, сам того не ожидая от себя, поднял светлое лицо Химеры за подбородок и, заглянув в огромные глаза, как заглядывают в глаза ребёнка, почти страстно прошептал: « Наверное ты… О, ты, Одиночество! Если я и пришёл сюда зачем-то, так это поклониться твоему молчанию, твоему покою, твоему безразличию. Я всегда говорил, что ты – носитель правды, источник настоящего света. Ты – мой извечный Крест». Очарованный неведомой силой, беркариец едва шевелил губами, не понимая своего особенного порыва чувств к Химере… Но тут же он понял, что несколько обознался. Дева отшатнулась и вновь заплакала:
 - Мне было так плохо без тебя, мне ещё хуже с тобой. Не от того, что ты есть, а от того, что ты уйдёшь. Все уходят! Все меня так любят, но боятся тоже. Это – поддельная любовь, страх родился прежде.
Беларион, очнувшись, принялся очищать одежду от полузасохшей тины, слегка смачивая водой, чтоб не слишком вымокнуть, и отмывать свои сапоги.
 - Конечно, я уйду, но верь, что ты действительно высоко ценима мною. Пусть тебе не хватает чего-то, с чем сопряжено моё одиночество, но ты заключаешь в себе много блага.
 - Лишь для зрелого ума и сердца, - спокойно ответила Химера, указывая на то, чего ей недостаёт, - Быть беде, если, не получив достаточного знания о мире, окажешься вдали от него. В то же время, когда знания мира превзойдены одной личностью, горестно ни с кем ими не поделиться. Но это не проблема личности, это проблема тех, кто оттолкнул, отвернулся от весьма ценного человека.
 - Да уж! Сами виноваты. – горько вздохнул Беларион, - Конечно, я мог бы быть полезен многим, но я отказываюсь быть использованным и выброшенным за ненадобностью. Поэтому я и ушёл сразу, как только попросили! И надеюсь послужить тем, кто не собирается меня использовать.

     Химера, как показалось, стала ещё бледней:
 - Я боюсь! Не ходи в Цитадель! Там опасно, я туда никогда не войду. Там твоё огорчение может стать Злом, и это Зло тебя купит.
 - Зло никогда меня не купит, - улыбнулся беркариец, - Если оно не настоящее. Каждая из вас убеждает в том, что настоящего здесь ничего нет, ни страдания, ни счастья. Надо полагать, и то, что ты назвала Злом, - есть дешёвая подделка. Я иду не за этим, я желаю видеть вашего Повелителя…
 - Так смотри! Вот он! – Химера указала в зеркальное озерко.
Беларион с надеждой вгляделся туда, но не увидел ничего, кроме своего отражения.
 - Да, ну! – протянул он, - Я никого там не вижу.
 - Как это никого?! – Удивилась Химера, - А ты?
Беркариец вздрогнул, такое утверждение имело смысл, а вдруг это – и есть правда? Может, его разум сам породил Химер? Может, это очередной сон, и он заблудился в собственных иллюзиях? Вдруг Беларион сам себе показался прекрасней, а глаза его отразили ту же дивную совершенную полноту, что и глаза Одиночества. Химера улыбнулась, заметив мелкую дрожь в пальцах Белариона… Эта дрожь была присуща и Повелителю! Только природа данного явления была иной. Сначала он собою залюбовался, а потом долго внутренне маялся, прежде чем ответить, и наконец сказал:
 - Послушай, если ты меня обманываешь, то я никак не могу являться твоим творцом. А если ты говоришь правду, почему бы мне не войти в Цитадель, ведь она принадлежит мне?
Он так и не мог отвернуться от глади, смотря на себя, как будто заново открыв своё и без того не скромное величие, свою красоту и силу.

     Но Химера констатировала:
 - Настоящему Повелителю ничего не должно принадлежать, чтобы он был свободен в мыслях, действиях, словах и чувствах! Так что Цитадель,  - не может быть твоей.
Беларион окончательно опешил, и здесь Химера попала в «десятку», но поверить до конца в этот абсурд что-то ему не позволяло.
 - Как бы то ни было, - сказал он, отворачиваясь от отражения, - ты только разожгла моё любопытство. Поэтому я всё-таки пойду: не так важно, чем владею я и кто владеет мной, но важно, чем это обладание закончится.
Он почтительно поцеловал руку прекрасной девы, а она заняла его место, отвернувшись, вновь вперила взор в водоём. Это ещё совсем не зрелое Одиночество! Единственная причина его – страх, а подкрепляется оно, скорее всего, самообманом, имея всего одну истину: знание о том, что нет никаких подобий. И Химера Страха снова подала голос, беркариец услышал смех пересмешника, раскатившийся по степи, разбившийся о стену. Издёвки и насмешки заставляют многих бежать к Одиночеству. Беларион не сразу заметил, как перед ним упала новая маска, он чуть не наступил на неё. На ней были живые глаза, выражающие детскую беспомощность и глупость, - ум способен развиваться только сталкиваясь с чужим умом, как и вера укрепляется симбиозом с иной верой. Что, кроме лжи, может произвести та, что всегда одна? Та, что не в силах понять, почему она одна?


                Одиночество.

Одиночеством ты зовёшься
От того, что всегда одна.
В небеса никогда не взовьёшься
У которых ни края, ни дна.

Так, бескрайне-бездонные очи
Поглощают мой ищущий взгляд,
Упираются в тех одиночек,
Кто чужим невниманьем распят.

Не поднимешь тяжелые крылья,
Никому не подаришь полёт,
И не станет счастливою былью
Твоих мыслей нескованный взлёт...

В Цитадели смешались кошмары,
Что не в силах тебе одолеть, -
Чувства чистые вновь под ударом,
Где Законом становится плеть.

Знаешь тайну моих отчуждений,
Отчего я всё чаще молчу,
Отчего зреет столько сомнений, -
Пусть и Истина мне по плечу...

Но расплещется кубок единый
Из любви и отравы души:
Сколько ж может святой-неповинный
Неповинно и свято грешить?!

Одиночеством ты зовёшься,
А в груди разгорается Ад,
Одиноким слезам предаёшься,
Выбрав муку свою наугад;

И глядишь на источник терпенья, -
Недоступна Свобода тебе.
Вот, Граалем черпаешь Забвенье,
Покорясь одинокой Судьбе...

А в глазах твоих - Солнце Ночное,
И не видно ни края, ни дна...
Не предашь ледяного покоя,
Оттого ты - всегда одна.

                (20 марта 2004 года).



                12. Пленники Цитадели.

     Беларион, направляясь к воротам, не оборачивался: несчастная Химера Одиночества горько и жалобно всхлипывала за спиной, - а вдруг она попросту наплакала это чистое озерко за всё время своего существования? Эти бессильные слёзы не высохнут никогда. Да, можно понять элементарные потребности друг друга и все вытекающие из этого поступки, даже самые глупые и обидные. Да, можно прийти путём размышлений к общим точкам зрения. Но нет ни одного человека, испытывающего с кем бы то ни было одни и те же чувства: Одиночество, как и Любовь, наносит удар по сердцу, - но не яркой золотой стрелой, а отравой ещё не осознанной лжи. Эта ложь замещает все условности наших чувств: мы уже не говорим о причинах симпатий, мы констатируем факт, что чувство есть. И этого уже становится достаточно, ведь дотошный разум не может допускать ничего необъяснимого и ищет подобия чувств разных людей, создавая единую абстрактную модель, универсальную во все времена. Недаром человек так много задумывается и делится с миром чувствами. А Одиночество тут пытается эту модель разрушить и опровергнуть, но чтобы после воссоздать почти такую же. Ибо разум в борьбе с чувством должен хоть как-то его представлять, иначе чувство одержит победу, нахлынув волной, затопив сознание горечью или счастьем.

     Подойдя к воротам, Беларион сначала постучал, тактично отступив на шаг, но никто не открыл. Затем постучал громче, - и снова никого. Будь он в Беркарии, так заорал бы во всю глотку, зная о том, что по ту сторону либо пьяный дебош, либо сонное царство после массовой гулянки. Здесь он решил, что шуметь особо не стоит и толкнул дверь: заперто… А замка-то нет! И, привыкший к магическим фокусам, беркариец прошептал по памяти пару коротких заклинаний, решив, что ворота охраняются магией. Ничего не вышло! Беларион прикинул, как бы взломать ворота, но не нашёл способа. Двери оказались слишком массивными, их держали тяжёлые петли, - никакой силы было недостаточно, чтоб их своротить. Перелезть? Нет, никак: стена довольно высока, уцепиться не за что и веревки нет. Да уж, такие ворота возьмёт разве что советская бензопила «Дружба», но Беларион случаем не захватил её с собой. Он отчаянно постучал ещё пару раз и, не получив ответа, уселся на полуразрушенные каменные ступени перед входом. Кто-нибудь рано или поздно выйдет оттуда, тогда-то он и войдёт. Но вдруг за спиной хрипловатым голосом некто воскликнул:
 - Ну и дурак же ты, Человек в Красном!
Беларион, обернувшись, никого не увидел, но ворота открывались не внутрь, куда он отчаянно их толкал, а наружу! Голос был незнакомым, этому кому-то Принц был благодарен, но и чуть устыдился.
 - Да, и вправду дурак! – выдохнул Беларион в ответ и спокойно вошёл в Цитадель.
Это ж надо так уметь усложнять ситуацию!

     Многие из нас так привыкли к сложностям, что не замечают простоты. В самом деле, при видимой сложности, Остров Химер весь был пронизан житейской простотой. В Цитадели оказалось очень светло! Стены всех построек светились фосфорически-неоновым светом, охранная стена только снаружи была невзрачно-темна, а изнутри излучала сияние. Будто весь блеск ночных небес, лунный и звездный, вобрали в себя эти камни. В некоторых окнах домов горели лампады и свечи, заливая стекла животрепещущим пламенем, окрашивая их золотом и разъедая ржавчиной. По площади бессмысленно слонялись странно-отрешённые люди, будто чем-то околдованные, они никак не отреагировали на появление беркарийца, они вовсе его не заметили. В этой редкой толпе он выглядел ярко-красным пятном чуждой жизни. Лица этих людей были лишены даже малейшего выражения. Стоило Белариону приглядеться, - и он пошатнулся в ужасе, воспринимая концентрированный кошмар: люди были попросту мертвы, они гнили, - кусками с лиц у некоторых спадала кожа, и оголялось кровавое мясо. Однако, запаха разложения беркариец не чуял. На них была надета разнообразная одежда, от лохмотьев нищего и до королевского шлейфа. Когда-то Белариону доводилось видеть зомби, воскрешённых к жизни волей магов на краткий срок с определённой целью; но то были не зомби: их взгляды, пусть отрешённые, пусть безразличные, но индивидуально-неповторимые и вовсе не туманные. Каждый из них обладал своим собственным смыслом мертвенного бытия, каждый шёл своей дорогой. Изредка они кивали головами друг другу, в знак приветствия, - а следовательно, общались, помнили друг друга. Значит, в их телах живут настоящие души, а не просто чужая воля. Они брели, как призраки, не отбрасывая теней… Тень Белариона ложилась на мостовые тёмным пятном, и никто не мог отобрать его тень, пока личность не избрала здесь добровольную или подневольную смерть. Казалось, тень удерживала его от безумства, он шёл, не отрывая от неё взгляда, как от единственного живого элемента в мёртвом городе. То была не просто крепость, то был настоящий мегаполис, снаружи кажущийся таким маленьким, город изнутри был огромен.

     Словно влившись в его беспорядочное течение, он плутал по лабиринтам улочек и улиц, еле сдерживая непонятный порыв разрешить бессмертные узы встречных прохожих своим огненным Атаром. Убить, растерзать, сжечь в прах мертвецов, упрямо хранящих тепло жизни! Что-то мешало Белариону это сделать… Пусть противно всё и жутко, но он уважал некий чужой порядок. Вдруг он узнал знакомое лицо! Этот мужчина также узнал его, вскрикнув:
 - Беркарий! – и скрылся за дверью одного из домов.
Это был Папа Римский Иоанн Второй. На само это имя издавна пало проклятие – проклятие альбигойцев. Все без исключения Папы, носившие имя Иоанна, с тех пор умирали насильственной или мучительной смертью. Папу Иоанна Второго по смерти забрали и измучили беркарийцы, когда Беларион был ещё ребёнком, и, пока он взрослел, ему успели внушить ненависть к этому человеку. Невольно, он злобно шикнул ему вслед, а Иоанну Второму было достаточно увидеть беркарийца, чтоб дать стрекача: этот мерзкий труп осознавал свою личную вину в гибели миллионов. А беркарийцы стояли стеной невидимых Стражей между невинными людьми и подобными самодурами, пьющими кровь, не морщась от того, что она – святая. Горели богомилы, горели тамплиеры, лишь за то, что являлись фанатиками своей веры. Католическая Церковь слишком боялась этого фанатизма и утраты своей власти, потому их вера была немедленно названа ересью. Однако, позже, тамплиеры оказались близки ко двору короля, что само по себе нешуточно.

     Чуть позднее, свернув за угол, Беларион с немалым удивленьем почтительно уступил дорогу Екатерине Медичи, она выглядела слишком хорошо для мертвеца, её роскошное атласное платье ничуть не потускнело, взгляд сохранил благородство и ясность. Она страдала, эта страшная участь недостойна её кровного благородства. Екатерина шарахалась от прохожих почти так же, как и беркариец. Провожая её взглядом, Беларион заметил эту общую черту и догнал её, усомнившись в том, на самом ли деле она мертва? Он заговорил по-английски:
 - Постойте, Ваше Величество!
 - Я уже не «Ваше» и не «Величество», - чуть грубовато, быстро перебила она.
 - Извините, государыня Екатерина, - по-другому обратиться Беларион не мог придумать, - Но вы так не похожи на всех здешних обитателей, что я решился подойти.
 - Вы – Страж, как я понимаю, - взгляд её ещё больше прояснился, - Идёмте за мной, нам нельзя разговаривать на улице.

     Беларион едва поспевал за бывшей королевой, величаво, но спешно шествующей по улице. Она завела его в один из домов, звеня ключами, отпирая замки. Скромный холл и несколько комнат были местом жительства благороднейшей леди.
 - Это хорошо, что вы меня остановили, Страж, я сама не имела на это права. Чем могу быть полезна?
 - Объясните мне, государыня, кто живёт в этом городе и по какой причине? – спросил Беларион, упрямо вглядываясь в лицо Медичи.
 - Здесь живут те, кого коснулись своим гибельным влиянием обитающие здесь Химеры. Я не могу их назвать, пока они сами не встретятся. Причины же плена смерти неисчислимы. Вот я, вроде, не слишком горделива, от судьбы мне не так уж много было надо. Я не могу понять, из-за чего стала пленницей… Вы, Стражи, помните меня?
 - Вас нескоро забудешь! – воскликнул Беларион, - Вряд ли кто-то из наших Лордов способен быть таким же терпимым, спокойным и тактичным. Как правительница, вы непогрешимы. А вы меня помните? Я – тот, кто желал допустить вас к беркарийской дипломатии.
 - Ваше Высочество! – ахнула Екатерина Медичи, - Как же вы изменились! Ваш голос дал мне надежду на новую жизнь, и он спас бы мою жизнь, если бы хоть кто-нибудь ещё поддержал бы вас в Палате Лордов. Я так осерчала! А потом я попала сюда, и всё…
 - А теперь, государыня, я вовсе не имею голоса. Я стал изгнанником. Я так пренебрегал властью, что меня её лишили.
 - Не понимаю, как же так вышло?! – удивилась она, - Ведь, насколько я помню, вы – единственный наследник Императора. Очень надеюсь, что вы вернётесь к власти, хотя мечтать об этом здесь я вам не советую, и помощи не ищите.
 - И не думал искать. Вернусь я или нет, мне совсем не важно. Время покажет, кто был прав, кто виноват. Как я вижу, все здесь невольники, но, кажется, вы ощущаете это острее других. Могу ли я помочь вам выбраться?
Медичи взяла Белариона за руку, ладонь её была сухой и ледяной.
 - Можете, ведь вы – живой. Но тогда вам придётся по окончании пути возвратиться в Цитадель. А это опасно! Вы можете заключить договор, вы можете увести меня тайком, но не сейчас.
 - Почему?
 - Потому что сейчас вы – тоже пленник, Ваше Высочество. Нужно уничтожить плен, нужно выйти отсюда, чтобы снова войти, уже гостем. Послушайте, идите сейчас назад на два квартала, затем сворачивайте влево. Увидите вывеску «Трактир», заходите. Там вам объяснят, как дойти до главной площади. Никто не должен знать о нашей встрече. Вероятно, за вами следят, будьте осторожны. Я надеюсь, что Химеры не одолеют вас! Тогда и я спасусь.
Екатерина отпёрла дверь, и Беларион при выходе задал последний вопрос:
 - А Повелитель есть?
 - Есть, – шепнула Медичи и пожелала ему удачи.

     Беларион не увидел, как королева вошла в одну из комнат с маленьким образом Девы Марии на стене и опустилась на колени, благодаря небеса за то, что её заметили. Она возложила на беркарийского Принца большую надежду. Три века она ожидала подобной встречи! Слёзы капнули на роскошный ворот, - Екатерина была почти живой… Дорога до трактира вскоре развеяла приятное впечатление, навеянное королевой. Повсюду царила та же жуть. Видел Беларион даже Ивана Грозного, подвешенного за руки на высоком дереве двумя холопами, которые производили над ним пытки. Странно! Если бы не попадались люди, которые никем никогда не правили, беркариец решил бы, что все они убиты идеями власти, - но по улицам шли и такие, кто никогда власти не имел. Может, мечтали? Может, служили правящим особам, чтобы обрести скрытую власть? Ничем она не хуже явной, когда властелин, не обладающий силой характера, становится куклой-марионеткой в умелых руках советников, священнослужителей, женщин и народа. Династия Людовиков являет яркий пример такого рабства, слишком податливые не чувствуют высоты своего престола.

     И, напротив, слишком амбициозные и жёсткие лидеры превращают упоением власти и самодурством свой трон – в гильотину, свою корону – в лезвие, что удерживает палач народных масс, и любая интрига, и любой поступок и решение всё сильнее смыкаются петлёй на шее. Гибкая пуля безумства пролетела сквозь мозг каждого тирана. Верёвками и цепями опутаны и либералы. Стоит дать народу волю, как люди, не зная толком, чего хотят, начинают яростно требовать от власть имущих всё больше и больше индивидуальной свободы, не понимая, что свобода – внутри! Толпа яростна в приобретении свобод, но это всего лишь толпа. Толпа способна отомстить самому монолитному тирану, исподтишка или нет, но и в этой борьбе, в мести, толпа остаётся толпою в иных руках. Нужно идти за кем-то, человек свободен в выборе этого кого-то во все времена: не нравится царь – беги за холопом, нравится царь – не говори недовольному холопу об этом. Царь-то один, а холопов  до того много, что от их рук помрёшь верней, чем от царской немилости.

     А всякий униженный владыка выглядит намного могущественнее, чем превознесённый до небес раб. Владыка и в бараках не потеряет своей осанки и величия, а раб никогда не приобретёт царственного блеска, - его руки грязны для перстней, его голова вшива для короны. Впору тут вспомнить Марка Твена. Слуги слишком мало знают о жизни своих господ, потому в состоянии взращивать зависть гнилым древом в душе. Беларион следовал проверенной простой истине, что для спасения от рабства нужно отказаться от господства. Чтобы стать сказочно богатым, нужно опустошить карманы от денежной грязи. Чтобы взять власть силой, нужно проверить количество и качество ума предполагаемых подданных. Чтобы возобладать властью с помощью ума и таланта, нужно остеречься народного невежества, порождающего самую грубую силу сопротивления. Беларион быстро догадался, что именно Химера Власти обитает в Цитадели, но явно не она одна, - иначе бы холопы никогда не заарканили бы Ивана Четвёртого Грозного. Власть не дала бы им это сделать. Значит, холопов подкрепила другая Химера. Кто-кто, а этот русский царь всегда был при своих интересах! Едва ли он позволял кому-то влиять на его решения со стороны, да и противников успевал смести раньше, чем те сумели бы хоть что-то предпринять. Этот владыка не соизмерим ни с кем больше, он будто сконцентрировал в себе всю силу безумия всех земных господ. Его даже нельзя назвать выдающимся тираном, поскольку классическая судьба тирана не похожа на его судьбу.

     Екатерина Медичи указала Белариону верную дорогу, он вышел прямо к крыльцу трактира, названия которого не смог прочесть, написано было по-французски, а беркарий не знал этого языка. Из-за двери отчётливо и вульгарно раздавался пьяный смех, чьи-то возгласы. Не без опаски он вошёл внутрь, как можно сильнее хлопнув дверью – чтоб не заметили! Войдёшь в трактир тихо, так тут же вызовешь подозрение и нездоровый интерес. Беларион мог ожидать чего угодно, но только не того, что увидел. Навстречу шла вдоль столов милая девушка, лет пятнадцати-шестнадцати на вид. Все почтительно кланялись ей и уступали ей дорогу, разномастная гуляющая толпа даже перестала шуметь. Девушка манерно подобрала полы миленького платьица, изобразив подобие реверанса. И это была не Химера…
 - Привет, Страж! – по-детски улыбнулась, она даже стеснялась его, волнение выступило на щеках лёгким румянцем, - Повелитель всё больше тебя уважает, он пожелал, чтобы здесь тебя встретили с почётом.
 - Благодарю! – поклонился Беларион, - Теперь я испытываю к Повелителю не меньшее уважение, я даже хотел бы поступить к нему на службу, если вдруг ему понадобятся мои услуги.
 - Пойдём за стойку, там для тебя накроют стол, чтоб подальше от этих… - она презрительно скривилась, махнув в сторону центрального стола.
За этим столом сидел Наполеон, и он, глянув на девчонку исподлобья, плюнул на пол, словно злобно досадуя. А девушка провела своего гостя мимо, проигнорировав многие завистливые взоры.
 - Кстати, о службе! – продолжала она, как ни в чём ни бывало, - Скорее всего, ты окажешься весьма нужным, да вот беда: платы ты не получишь. Нет у Повелителя чего-либо, чем можно оплатить твою работу.
Беларион почти обиделся:
 - А я ещё ничего и не просил! Что до оплаты, я уже получил кое-что, только это не увидеть, не потрогать и обратно не забрать. Я принимаю именно такую плату, и она меня устроит…
Девчонка на эти слова улыбнулась так лукаво, что Принц даже почувствовал холодок. Сказанул что-то не то? Она указала ему место, где сесть, и удивлённо пробормотала:
 - Почему же ты тогда зовёшься Наёмником во многих сказаниях?
 - У меня нет личных целей, поэтому нужно преследовать чужие, чтоб хоть что-то делать, - ответил беркарий, - Но я служу душе, уму и характеру, а вовсе не деньгам. Кто мне понравится, тому и служу. А купить меня нельзя, я не продаюсь. Самое большее, что я могу попросить у Повелителя, так это помочь мне найти Звезду. Видишь ли, Оракул сказал, что я могу быть настолько слеп, что, пока пальцем в неё не ткнёшь, не узнаю. Если Повелитель покажет мне Аделаиду, я буду до смерти его должником.

     Беларион счёл лишним что-либо скрывать от девчонки. И она, по ходу беседы, подтвердила, что Оракул действительно в дружбе с Повелителем довольно долго, и много поведал ему про Человека в Красном, который совершил много деяний, непосильных обычным Стражам. Беларион спросил:
 - Могу я лично встретиться с ним?
 - Конечно, но он не обитает здесь, и впереди ещё длинный путь. Здесь много зла, оно может его запятнать. – ответила девушка, - Да ты и сам это увидишь и поймёшь, а пока поешь и отдохни, вон, уже несут подносы.
 - А время?! – по инерции спохватился Беларион, хорошо усвоивший идеи Химеры в Храме, маниакально торопясь.
 - Да не бойся ты за время, без тебя не уйдёт! – рассмеялась она, - Не спеши. Тебе ведь подарили амулет Времени. Нужно будет, - так Химера выручит.
 - Это золотые часики?
 - Да, они не каждому полезны. И Камень также непростой, ты сам узнаешь его функции, если немного подумаешь.
Беркарий решил подумать сейчас, пока не забыл.
 - Он помог мне перескочить занятую двойником секунду, он вернул мне продолжение моего времени, но связан скорее с действием, нежели с течением времени… С моим действием в будущем времени, - размышлял он вслух, и осенило его внезапно, - Значит, он содержит все возможности изменения будущего того, кто его носит!
 - Именно! – кивнула девочка, - Глядя в него, можно выбрать из нескольких ситуаций более приемлемую, он откроет секрет всех следствий из всех причин.
Беларион чуть не захлебнулся поданным вином:
 - Вот, а ты говорила: нечего дать, нечем платить! Это же настоящие сокровища! Даже и не будь они магическими, я очень люблю красивые вещи и дорожу ими, подаренными от души. Жаль, что у меня ничего дельного с собой нет, а то бы тебе подарил что-нибудь доброе, да и Повелителю… Хотя, вы, наверное, не осознаёте пользу тех вещеё, которые полезны во внешнем мире, вне Острова. Эти ваши Химеры могут всё превозмочь, и мне они нравятся далеко не все.
 - Если честно, - произнесла девочка, - Вовсе они не наши, и мне они совсем не нравятся.
 - А ты, вообще, кто?
 - Для тебя – просто Трактирщица. – беззаботно жуя яблоко, ответила она, - И, в отличие от Карлика, я больше тебе доверяю. Ежели он снова вздумает пошутить, здорово не серчай на его импровизации. Он даже Повелителю порой голову морочит, чтоб жизнь сказкой не казалась!
 - Хорош шутник! – возмутился Беларион, - Со мной чуть припадок не сделался, а это он так шутит!
 - И что?! Я вот над ними шучу! – девушка обвела рукой помещение, - Чем я хуже Карлика? Я как-то к самой Екатерине Второй являлась. Под старость та совсем стервой сделалась! В одну из ночей я и заняла её трон, явила ей утраченное достоинство и величие. Проснулась она под утро, - глядь! – А в тронном зале свет горит! Напугалась, пошла ко двери, а там я сижу, точь в точь, как она. Только гордая, недоступная! А она-то вмиг прозрела, поняла, что больно приблизила к себе всех придворных, а они, почитай, что на шею к ней сели. Не выдержала императрица, да померла в то же утро, а в бреду всё на фрейлин кидалась, говоря: «Там я! Там я!» Но никто этого не видел, лишь старая спальница подтвердила: «Истинно, царица наша на троне, а здесь – она ли?» Ксения же Блаженная всё бродила по Петербургу и велела народу: «Пеките блины, назавтра вся Россия будет печь блины». Я люблю изучать историю без посредства, на деле, я смотрю на поведение власть имущих и смеюсь, но и восхищаюсь тоже…
Трактирщица рассказывала эмоционально и просто, кружева на её платье трепетали от порывистых жестов. Беларион, задумчиво пережёвывая жаркое, слушал девчонку, затаив дыхание. Бесхитростные речи, но содержательно и интересно! Только смех Наполеона вновь пробудился, мешал внимать словам, резал слух и раздражал.

     Чему же он так радовался?! Это тебе не Медичи, никакого такта! Здесь Наполеон мог иллюзорно продолжать свою игру, здесь-то, видимо, получше, чем на острове Св. Елены, где он был так одинок, что сполна хлебнул безумства. Лучшего наказания Бурбоны не могли бы придумать: выбросить коронованного полководца за пределы жизни. Для Медичи правление было единственным призванием, а Бонапарт скорее играл в господство, как актёр, и доигрался. Теперь он не верил, что власть его полностью утрачена, он по-прежнему считал, что всё ещё впереди. Похвальный оптимизм!

     Наполеон то и дело посылал странные взгляды в сторону Белариона, любопытствовал, в то время, как остальные не обращали внимания на Стража. Беркариец также поглядывал на него из раздражительности, и, в очередной раз покосившись в его сторону, он не уловил, как Трактирщица вдруг испарилась. «Даже не попрощалась!», - досадно подумал Беларион. Он огорчился, что не успел выразить ей должного почтения, и та ему не сказала, куда теперь направляться. Беркариец медленно продолжал трапезу, надеясь, что она ещё вернётся. А Наполеон, видимо, только и ждал, когда Трактирщица оставит гостя одного, - странную, но неколебимую власть здесь имела эта девочка. Размеренным, но агрессивным шагом Бонапарт подошёл к стойке и заговорил по-французски. Но Беларион не понял, мотнул головой и сказал: «I’m sorry! I’m speaking English».
 - Да ты – англичанин! – воскликнул Наполеон по-английски, - Англичанам тут не место, а ну, убирайся! Ты глаза мне мозолишь!
Конечно, Бонапарт был не в себе, однако Беларион рассердился:
 - Эй, полегче! Никакой я тебе не англичанин! Ты вообще хоть понимаешь, с кем имеешь честь говорить?! Я – Страж. Иди-ка ты лучше мимо, коли по-дружески не можешь. Целее будешь.
 - Это ты-то Страж?! – усомнился Наполеон, - Такой хлюпик! Я видел Стражей и посильнее, и попредставительнее. А ты-то что за окаянка?!
 - Я – беркарийский Принц в изгнании. – подавляя растущий гнев, спокойно ответил Беларион.
 - Теперь верю! Такие бывают только в изгнании. Прогнали, значит, корону с башки сорвали? Бедняжечка! – насмехался Бонапарт, никогда бы не подумавший, что этот хрупкий на вид юноша может быть Духом старше Вселенной.
 - Меня никто не гнал. Я сам ушёл.
 - Ишь ты! Сам ушёл! Обиделся, да? Расплакался, поди? Папочка-царь устыдился за такого смазливого наследничка, дурачком обозвал? Или похуже?
 - Хуже, - язвительно скривился Беларион, копируя дурашливость Наполеона, - Вассалы на стул кнопочку положили! Дворецкий в чай плюнул! Лучше уйти до того, как дадут пинка, правда, господин Император Франции? Твоя задница так и призывает к этому действию, да сапог марать неохота. И чего ты ко мне привязался?! Я здесь принят, как гость, могу требовать уважения от тебя. Видишь, я кушаю! Не порти мне аппетит…
 - Раздулся-то от милости хозяюшки! Какая важная птица! Будто красный петух Святой Инквизиции! – Наполеон снова захохотал своим сумасшедшим смехом, не памятуя о том, что алый плащ во многих культурах был атрибутом владычества и могущества.

     Беларион решил, что терпению настал предел. Он пристально глянул на Наполеона, почти беззлобно простёр к нему руку, и гадкий собеседник с бешеной скоростью отлетел к входной двери, сбив встречные блюда и столы, пребольно ударившись и грянувшись об пол.
 - Я предупреждал, - сказал беркарий и принялся невозмутимо доедать вкусное угощенье Трактирщицы.
Охая, Наполеон поднялся с пола и, чуть повременив, произнёс:
 - Вечно чтимая всё равно сильнее! Неспроста ты явился сюда, поди, в ноги ей поклониться, простереться ниц…
 - Я её ещё не видел! – отозвался Страж.
 - Так иди, - более смиренно произнёс Наполеон, - Дорога проста: до конца этой большой улицы, а потом свернёшь на площадь влево.
 - Вот с этого-то и надо было начинать, - по-наставнически ответил Беларион, - Но заруби себе на носу, что я сюда не челом бить пришёл, а из случайности и с интересом. Бывайте, господа!
Беркариец оставил стол и вышел из трактира. Наполеон остался в глубоком удивлении, он надолго запомнит ледяное спокойствие беркарийского Принца. Он не мог понять, как, обладая сверхсилой, не воспользоваться ею для своих целей, не пытаться возобладать властью над людьми?

               13. Тем, кто стоит у руля.

     Эту главу я посвящаю тем, кто взял власть в свои руки, кто крутит колесо истории, кто принял много воли на себя и сам подписал этой воле смертный приговор, кто загребал жар чужими руками и у кого рыльце в пуху… Ну, о последних говорить сложнее! Всем тем, кто встал у руля большого корабля большого плаванья, и тем, кто ведёт маленькие шлюпки по течению или же против него. Судно всегда может подвергнуться крушению в рифах, его может проглотить воронка Мальстрима, - но, пока паруса гордо подняты, капитан доволен. Доволен, и только! Не свободен обогнать своё судно вплавь. Во время каждого шторма важно крепко держать свой руль, хвататься за борта и за реи, чтобы волна смуты не забрала плоть в подкорм акулам, а душу – самому Дьяволу. Только нищие Духом ходят по твёрдой почве повседневности, опасаясь держаться вдали от спасительных берегов.

     Как только человек превозмог своё вечное стремление за благами, решив, что имеющегося блага хватает для жизни, он тут же потерял сознание себя, как части коллектива. Раньше люди боролись за жизнь вместе, теперь это стало под силу и одному. Но Одиночество не могло быть постоянным, древний инстинкт, устрашая, заново толкал людей на объединение. Вождь до этого был вождём по заслугам и по единодушному выбору племени, вождь до немощной старости оставался вождём потому, что ничем не отличался, - душевные качества в первобытном мире не выражены, а привилегии непонятны. Свои преимущества человек и доныне может оценивать количеством чужой зависти! Вождь властвовал, но не знал, что он властвует, а когда возникли первые разногласия между избирающими и когда вождю впервые сказали: «Нет!», - оттуда и началась власть, немыслимая без противоборства.  Если в племени не оказывалось второго сильнейшего, обязательно сталкивались два вождя разных племён в борьбе за территорию ради улучшения качества жизни для тех, кто вождю доверяет. Инстинкт борьбы с природой перерос до борьбы с себе подобными вне понимания, что места и пищи хватит на всех, а объединение всех способно помочь продуктивнее. Дело всё в нежелании расстаться с личным лидерством, и часто борьба возникает там, где нет в ней объективной надобности. Не вступая в неё, человек мог бы и посидеть, сложа руки, придумать и нечто лучшее. Но с иной стороны, бездействие приводит к деградации. Одно поколение может себе это позволить, на их потомках не отразилась бы лёгкость бытия, - но невостребованные знания отмирают атавизмом. Может быть, обретя идеальное отношение к власти и самому себе, человек направил бы своё мышление туда, куда ему должно от Бога? Не тут-то было. Химеры не могут этого позволить. Потому человек должен хотя бы пользоваться опытом предков, чтобы заново не проходить их путь, а идти дальше. Пусть не слишком быстро, но знаниям древних угрожает гибель. Многие уже остались по ту сторону истинного прогресса, некоторые же продолжили его, не зная, сколь дорого заплатят за развитие.

     Объединение народа в общины, города, страны породило страшное чудовище Власти, и оно громогласно зарычало, когда само значение объединения пропало из вида и понимания. Зачем же выстроен город? Уже не для того, чтобы в нём жили и работали,- этот факт стал не важен, важно стало владение, а глава этих людей вполне резонно считает, что не объединение требует власти, а власть объединения, дабы чем-то владеть и кем-то править. Метаморфоза в сознании людей проходила так медленно в тени корысти, что никто её не заметил. Да и надо ли замечать? Мы всегда желали быть вместе, у тех, кто вместе, всегда есть общая ось, некое ядро притяжения, - лидер. А беда вся в том, что не всегда мы выбираем правильную ось, - мы почти забыли, что выбор есть. Теперь нам кажется по внушению реальности бытия, что выбора давно уже нет. Я скажу, что он пока ещё есть… Дерзнём ли?

     Мы позволили, чтобы господин выбирал себе слуг, а не наоборот; но, помните, это подданных не выбирают. Умер царь, оставил наследника, что же больше? Немыслимо простолюдину занять его место, взявшие сласть не по силам либо погибают, либо становятся изгоями, стремясь к высоте тщетно. Если народ прекрасно жил при первом Государе, почему бы не вверить себя его сыну? Это благородство уже в крови, это даёт заранее представимое будущее. По мере того, как люди забывали право голоса и всякую претензию к владыкам, правители всё сильнее ощущали свою вседозволенность. Так из общинного строя родился феодальный, а истинного возврата не будет уже никогда. Потому Власть селится не на просторах, а в закрытых городах, это её постоянная Цитадель. Здесь можно мыслить, как угодно, надеяться, на кого угодно, веровать и любить, суетиться и отдыхать, - здесь несвобода значительно меньше, чем её раздувают иные невежды… Имя её – Закон, который призван обезопасить Власть.

     Беларион наконец-то увидел её, какая она есть! На огромной городской площади в центре воздвигнут её высокий престол. Справа же располагался судейский стол, а слева – гильотина. Химера, нервно сжав пальцами подлокотники трона, глядела ясными очами только вперёд. Ей дано право не замечать собственной опоры. Осудит, погубит да и забудет: кого и за что. Власти не присущи здесь муки совести. Он сама себя спасает. Гордо отточенные, благородные черты лица гармонировали с её царственным пурпуром и роскошной золотой короной, покоящейся на голове, мягкие каштановые волосы ниспадали волнами на плечи. Держава и скипетр небрежно брошены к подножию. За судейским столом, угрюмо перелистывая толстую книгу в чёрном кожаном переплёте, восседала другая Химера – Закон, Правосудие, - кристально чёрная, так, что лишь её руки и лицо мелькали пятнами белизны и призрачного света. У гильотины же металась в тревоге третья дева, в кожаном доспехе, лёгкая, воздушная, имеющая за спиной крылья стремительной птицы, а не нетопырьи, и два коротких клинка. Ярко-рыжие огненные волосы были взлохмачены и вились вихрями: ни дать, ни взять, - зеленоглазая ведьма, - роковое творение власти, Сила, Отмщение, Война. Исполнительница всех приговоров Власти и Закона. То были три Химеры, рождённые от единого импульса, три Власти: законодательная, судебная и исполнительная.

     Две последних заискивающе посматривали на первую, ничуть не подозревая, что могут запросто пойти ей наперекор, да и не пожелали бы. Не будь у владыки Закона, вряд ли он объединит своих слуг, не будь верных исполнителей Закона, едва ли законодательство будет святым и священным для народа. Владыка обязан платить дорого за помощь в удержании власти, идти на уступки перед теми, кто хранит его трон. Он вынужден дать побольше прав судье, побольше свобод и привилегий армии и полиции, наделить приближенных особыми полномочиями, - иначе они не узрят выгоды в том, чтоб следовать за государем, сами оттолкнут его от престола, сами осудят и обезглавят властителя, каким бы сильным он ни был. Страшно, когда судья становится на сторону подсудимых, когда новый лидер ведёт войска, чтоб опрокинуть жизнь лидера былого, будто чашу, наполненную хмельной свободой, расплёскивая гибельную жидкость по стране. Как там было у Лермонтова? Вино Свободы! «Его земные опились народы/ И принялись в куски короны бить». Заметьте, никаких несвобод, по сути, не существует, когда люди огалтело требуют, сами не зная, чего. И, как известно, Асмодей не принял колдовской напиток из рук беса, он вылил его на пол, чтоб уничтожить сладкое искушение раз и навсегда. Я всё же смею уверить читателя в том, что понятие Свободы пришло к человеку премного позже, чем видение Власти. Пока все свободны, никто не сознаёт и свободу, и лишь когда Власть урезает Свободу, да и Власть ли? – Свобода становится понятной, то есть описанной. Мы ценим и любим, как правило, то, что было давно потеряно. Потерять легко, а вот как4 заново найти? Пока не время находить.

     Никто ничего не потеряет, склонившись перед нею! Безупречно красива и принципиально строга, Химера Власти одним своим видом вынудила Белариона подарить ей земной поклон: слишком уж высока заслуга идеи Власти. Пусть даже жестока, зато незыблема; пусть не вполне одобряема Беларионом, но всё равно вечно чтима! Правду сказал Наполеон, её невозможно не уважать хотя бы самую малость, по-философски. Величественно кивнув в ответ, Химера заговорила:
 - Я ждала тебя, Человек в Красном! Нельзя никому обойти наш оплот, кем бы ты ни был. Никто не пройдёт стороной, каковой бы ни была причина визита на Остров Химер.
 - Разумеется, город привлёк бы каждого. Если честно, я зашёл в Цитадель в поисках вашего Повелителя. Почему-то, мне подумалось, что логически он вполне мог бы жить здесь…
 - Никогда! – гневно перебила Химера, - Я здесь Повелитель, я никому не подчиняюсь и не стану впредь. Или, по-твоему, Повелитель способен быть столь жестоким, чтобы держать тысячи душ, наполненных смертью, в плену, обрекая их на страшную муку вечного тленья?!
 - Эти люди, - возразил Беларион, - наверное, сами себе избрали такую участь, добровольно. А значит, они достойны этой судьбы, и я не нахожу жестоким сделать их пленниками. Однако, многие здесь прозрели или ещё прозреют, и они рано или поздно покинут этот город.
 - Почему ты так решил?
 - Потому что есть продолжение пути! – твёрдо заявил Принц.
Химера Власти ехидно улыбнулась и возразила:
 - Напрасно ты так думаешь. Кто однажды вкусили от общего пирога власти, не представляли, чем это может закончиться. А Повелитель никого из них не способен вызволить, ведь у них порченная кровь. Они неизлечимо больны, и я никому не отдам этих людей.
 - Но я-то точно выйду отсюда так же легко, как вошёл!
 - А зашёл ты вовсе не легко! – констатировала Власть, напомнив Белариону заминку перед дверью.
Чего он совсем от себя не ожидал, так это стыда, а теперь он устыдился собственной нелепости. Химера продолжала речь:
 - Ещё попробуй убедить, что ты никем и ничем не владеешь. Ты – Страж, беркарийский Принц, и у тебя есть свои сторонники, своя свита, свои подчинённые…
 - Мои сторонники не работают на меня, была бы свита, я бы стоял здесь не один, будь у меня подчинённые, я превратил бы их в друзей. Чтобы иметь власть, достаточно владеть только самим собой, что у меня, вроде, немного получается. Мне приятней видеть вассалов свободными…
 - Вот-вот! – внезапно воскликнула Химера Правосудия, - Они-то и помешались этой свободой, изгнав тебя вон. Это ты предал власть имеющих, ты ушёл тихо, без борьбы. А ещё больше ты предал простой народ, что теперь находится в руках вассалов и Лордов, помрачённых вседозволенностью. Они правят народом так, чтоб это являлось наиболее противным для твоего понимания о господстве, причём бесчинствуют лишь назло тебе, зная, что ты всё увидишь это! Горе подданных ради причинения боли сердцу изгнанника. О, как много ты значишь для Лордов!
Подумай хорошо! Уйдя от тех, кого ты недолюбливал, ты бросил всю страну. Было легко уйти от врагов и от ответственности разом, а страна не простит тебя за это. Ты совершил преступление, и я могу осудить тебя!
Беларион раздражённо покосился на Судью:
 - Разумеется, я волнуюсь и всегда думаю о тех, кто отданы ныне во власть. За долгие годы гонений я привык к подпольной власти. Мне не нужна корона, чтобы помогать людям. Нет ничего страшного в том, что мне никто не будет благодарен, некому посвятить мне героическую сагу о добром властителе. Не нужна мне слава, ни хорошая, ни дурная. Я есть! Я есть такой, какой есть, ничем не велик и ни в чём не ущербен. Все мои успехи – не более, чем случайность. Слава всегда лжива, а я не хочу, чтоб кто-то кому-то лгал обо мне. Слава улетает, как дым, оставляя лишь едкую смолу домыслов в сознании и сердце.
 - Не забывайся! – отозвалась Химера Власти, - Тайное правление – то же самое правление, и порою оно куда более нечестиво, чем явное. Оно доставляет подчас большее удовольствие. То, что скрыто, безопасно и ненаказуемо. Тайна заключает в себе огромный потенциал власти. Избегнув доброй славы и почестей, ты избежишь и порицаний за ошибки. Хитро придумано!
 - Нет такой власти, - ответил Беларион, - Чтобы эта тайна всегда оставалась тайной, поскольку нет тайны, которую можно скрыть. Но, пока я жив, моя страна не будет обижена, я буду по-прежнему вытеснять скверну отовсюду, где ступит моя нога, и этим я горжусь. Как и Смерть боится влюблённого в Жизнь, так и Власть боится того, кто на самом деле её имеет: настоящую, неподкупную, справедливую, разумную, альтруистически-духовную, опора которой – Истина!

     Да, мой читатель, снова есть место для слов Христа о том, что нужно стремиться обращаться ко всем так, как желаешь, чтобы обращались к тебе самому другие. Беларион желал для себя такой власти, и ей бы он с радостью подчинялся, и сам он обладал такой же, истинной, властью, пока она не была отнята. Значит те, которые пытались отнять, желали над собою власти лживой, коварной, шаткой, продажной, дающей право и благо лишь избранным. На беркарийца, саллия и человека Беларион смотрел одинаково: в каждом есть своё достоинство, в каждом свой определённый порок. Много ли Силы или мало, высокое ли у тебя положение или низкое, - значение имеет лишь направленность Силы во зло или во благо, использование положения ради добрых или дурных деяний.  Беларион в первую очередь обращал внимание на намерения, а не на возможности их реализации.

     Химера Власти призадумалась, а Судья вновь подала голос:
 - Ты говоришь о тайной власти… Пусть она даже благодатна, но ведь она не узаконена.
 - Я не делаю ничего, что бы запрещалось нашим, беркарийским, законодательством. У нас запретов и ограничений всегда было мало. А в пределах своего личного владения я вообще волен учинить любое безобразие, и никому не дано права совать свой нос в мои дела.
 - Почему же ты тогда не сделаешь тайное явным, если закон одобряет твои действия, ну, во всяком случае не отмечает в них состава преступленья?
Беларион недовольно хмыкнул:
 - Есть законодатели, изобретающие персонально для меня законы, чтоб по ним было за что осудить. Прошу принять к сведению, что для меня власть – это Император, и только он! Я подчиняюсь указам, начертанным лишь его рукой!
Только теперь Беларион нашёл тот свой принцип, на который здесь вернее и проще сделать упор. Химера Власти очень внимательно слушала беркарийца, а после обратилась к Химере Закона:
 - Тема закрыта. Он имеет право не слушать Лордов в силу статуса наследника престола. Он ближе остальных граждан к своему Королю.
 - Постой! – возразила Судья, хлопнув складками кожистых крыльев, - Если Император согласен со всеми твоими мыслями и делами, почему ты оказался изгнанным? Или Император попал под влияние Лордов, или сами Лорды поставили владыку перед свершившимся фактом. Из чего следует, что власть подорвана, а подчиняться такой власти уже нельзя…
 - Можно! – заявил Беларион, пылая чувством преданности отцу, - Мне это можно. Кто знает, вдруг удастся связать узлом порванную нить? Я слишком верен своему отцу, моя цель – не занять его место,  цель и долг мой – сделать всё возможное, чтоб на его место не сел некто вместо него. Я просто хочу радоваться, зная, что я под началом у талантливого лидера, на которого смело могу положиться. Я даже самому себе так не доверяю, как своему Императору, который был определённо гениален во времена междоусобиц, отмеченных в истории ещё до моего рождения.
 - Бесспорно, преданность – это достоинство, делающее высокую честь лучшим из подданных, но не возвышающее тебя, о, Принц! – воскликнула Власть, - Ибо ты рождён властителем, и не тебе гордиться слепым покорностью пред троном. Лишь изумляет слуг непонятная жажда первейшего из слуг подчинить самость свою самовластию Императора. И вызывает опаску среди вассалов веяние высокомерного и довольного рабства второго лица господства, когда воистину рабски властвует над личностями слуг раб и сын первого лица Империи. Не стоит возводить сие поведение в идеал, ведь оно отнюдь не ласкает взоры окружения.
 - Я не паяц, чтоб быть пристойным и понятным всем, лицемерно присягнувшим в верности, и чтобы подражать всем, хранящим верность лишь себе, не мысля о безупречной преданности признанной власти. Моё удовольствие не предам из-за его извращенности в глазах общества, как гордостью моей был, есть и будет омаж Императору, исполняемый безукоризненно. Даже властителям должно хоть чему-то подчиняться, хотя бы своему уму и своим чувствам. Мой же ум всегда сомневается в том, способен ли я, как наследник, полностью принять власть в свои руки? И мнится, даже если формально я стану Императором, то фактически правителем останется мой отец, и – к лучшему. Мои чувства верности и любви не позволят мне стать выше Кумира, хоть он почти поверженный, но всё же – Бог. И ничуть Император не поддался чужому влиянию, просто мы чуть повздорили из-за споров личного характера, не ладятся отношения наши уже не впервые, да и не в последний раз, я уверен. Но этот мимолётный гнев когда-нибудь пройдёт, и я согласен подождать. Хотя,  как гнев угаснет, чувство вины долго не дает отцу приблизиться ко мне.
 - И как долго ждать?! – усмехнулась Химера-Царица, - А не кажется ли тебе, что, пока ты будешь блуждать в ожидании, произойдёт нечто важное?
  - Ну, за этим-то я прослежу.
 - Именно! Лишь проследишь, но не исправишь, узнать легче, чем вмешаться, узнав о чем-то неприятном, свершившемся в среде, недоступной твоему прямому управлению, какой стала тебе родина.
Химера Справедливости добавила:
 - Ты молился многим Богам, ты давно не молился своему Богу, словом и делом. Твой Кумир не простил тебе этого, он не видит деяний, вершимых ради него. А если видел, то либо сразу позабыл, либо досадовал, поскольку он ждёт от тебя не того, что ты делаешь. Твоя тайная власть незаметна, потому и оценить её он не может. В его глазах ты просто подпал страху.
 - Ничего подобного! Останься я в Беркарии, холодная война стала бы уже горячей. Императору без меня спокойней, пока Палата Лордов созерцает победу надо мною. Я напущу пыли в глаза, но я ещё вернусь, ибо не способен вечно жить в чужих мирах и странах. Мне нужен козырь, чтоб покрыть любого туза, и я ищу этот козырь.

     Наконец-то третья Химера оживилась и предложила:
 - А почему бы не развязать войну?! Не худший вариант не выглядеть трусом! Поджечь колоду карт, и ни к чему козырять… Не в защите используй козырь, а ходи с него, пусть тузы подавятся враждой, которую хотели. Дай им бой! Весьма вероятно восстановить  единовластие силой, пока ещё не поздно.  Ответь козням Лордов огнём и мечом праведной битвы!
Беларион подтвердил:
 - Естественно, это всегда возможно! Но, пока я в раздоре с Императором, этот ход будет трактоваться как преступление. Он первым должен протянуть мне руку. А вдруг я проиграю сражение? Тогда я окажусь повинен в государственной измене, меня сразу лишат владений, а то и казнят, да и снова побывать на каторге мне что-то не улыбается. Определят меня, как смутьяна, и не отвертишься. Правда, один из смутьянов в своё время легко отделался: Лорд Света за сие был наказан лишь тем, что воздвиг заново сожженный им при бунте Храм. Тогда судил его я, мне дали это право. Те, что будут судить меня, забудут всякую гуманность. Им спокойней увидеть меня мёртвым, даже ныне некоторые переживают, они-то и ждут войны. Я не сделаю ни одного шага, который заранее хоть кем-то одним ожидаем. Не хочу оправдать ни одной из их надежд, даже сулящую и мне немалые надежды при рациональном подходе. История любой страны наглядно показывает, насколько краток срок бытия для власти, взятой силой…


                14. Воин и Война.

     Говоря, он смотрел в её пламенные глаза. Не права Власть, он рождён не править, а убивать. Но и Сила не права… Господи, разве он похож на Наполеона?
 - Неужели, почтенная Химера, ты считаешь, что я ровно настолько глуп, чтобы повторять чужие ошибки? Не будь я прирождённым убийцей, я мог бы лелеять мечту совсем отказаться от бессмысленного кровопролития.
Прекрасная рыжая Химера ощетинилась:
 - Тогда зачем тебе твоё оружие? Отдай его мне, в моих руках оно больше значит!
 - Не думаю. Оно создано не затем, чтоб махать им, где попало, а затем, чтоб отстаивать собственную реальную позицию. Лишь неуверенные лезут в драку в любой подходящей ситуации. Забрать этот меч невозможно, он предан мне, как я предан Императору. Потому-то когда-то меня звали Карающим Мечом в его руках. И, надеюсь, что потом назовут снова! – ответил Войне Беларион.
 - Оружие не может быть преданным, оно лишь жаждет крови, оно лишь манит холодом стали, взывая мольбой согреться поражённой плотью. Без этого тепла оно быстро тускнеет, ржавеет; если ты отказываешься покориться зову металла, отдай его тому, кто ему внемлет!
Беларион, что испытывает жажду крови не меньше, чем меч, рассмеялся:
 - Глупости! Чушь! Когда я его ковал, я дал Атару ровно столько тепла, чтобы он никогда не остыл. Я сделал его живым, в нём есть и плоть железа, и кровь ртути, и душа камней, и рубиновое сердце. Он греет мои ладони, когда я его касаюсь.

     Он хотел было уже вынуть меч и показать заинтригованной Химере, но Химера Правосудия вновь очнулась от своих, только ей известных размышлений, и обратилась к Власти:
 - Да этот беркарий – интриган! Он похож на тривиального скандалиста! Похоже, он придумывал реформы лишь ради того, чтобы к его персоне всегда было обращено внимание Лордов и граждан Беркарии, как бы ни восхвалял теперь тайное правление. Он далеко вперёд продвинул науки, и наука возобладала над Церковью в той стране, где издревле существовала теократия. Попросту, временно став Первосвященником в довесок к титулу Его Высочества, он не захотел и власти духовенства. Здесь дело в том, что он избегает власти, чем и разрушает её!
Беларион с ужасом отметил долю истины в словах Судьи. Химера Власти широко раскрыла глаза, будто мгновенно прозрела, из горла её вылетел бесконтрольный хрип, содержащий суть прозрения. Воин отшатнулся, она подалась вперёд и, едва не сойдя с престола, ткнула в него пальцем:
 - Избегает! Значит, боится! Избегающий Власти идентичен жаждущему её! Оба знают ей цену. Оба всегда думают о ней, хотя бы и в силу разных причин. Оба одинаково отчётливо видят и глубоко понимают власть. Просто один видит в ней одни достоинства, а другой – только её недостатки…
 - Я считаю, - парировал Беларион, решивший бороться до конца, - Что видение одних достоинств создаёт брешь, через которую проникают недостатки. А глядя на недостатки, пытаются заменить их достоинствами. Чем совершеннее власть, тем сильнее её должно охранять от гнусностей. Чем власть хуже, тем больших реформаций она требует. Я власти нисколько не избегаю, я правлю, пусть и за пределами Беркарии. Моей стране было выгодно, чтобы мне принадлежала Страна Просветлённых, и это владение, ради Императора, дорого мне когда-то далось. Нынче я там оставил наместника. Я не из тех, кто протирает штаны на своём троне. Я свободен от власти, но она у меня есть. Я желаю сохранить навсегда мою свободу и дать эту свободу достойным её.

     Химера Правосудия наконец-то перестала листать свою книгу, захлопнула её и ударила трижды молоточком по столу. «Прямо как у нас», - подумал беркариец. Она сказала:
 - Надо подытожить! Итак, он демонстрирует нам пример верности: он следует закону, данному властью, которой он покорен, он игнорирует закон, исходящий от чуждой власти. Я нахожу это разумным, к закону он относится верно. Но он не желает принять власть, которую держит его отец, даже несмотря на ошибки Императора. Прошу это заметить!
Теперь, как понял беркариец, Химера Власти должна принять окончательное решение. Однако, каким бы ни было решение, разве подчинится он так запросто? «Наивные», - насмешливо подумал Воин.
 - Да, - сказала Правосудию Власть, - Но ведь ошибки Императора – это ошибки Императора. Я не могу обвинить подданного, который совершенно не способствовал появлению ошибок, а, напротив, пытался их предотвратить и исправить. А свои владения и, тем более, свою страну, главой которой был избран, он удерживает вполне сносно.
Беларион счёл уместным добавить:
 - Немного ранее, когда Беркарию охватила смута, мне пришлось рассредоточить внимание, и в Стране Просветлённых нашлось немало изменников. Затем я и мой секретарь выявили там корень зла и выкорчевали его. Дорогой, конечно, платой оплачен нынешний порядок, но зато теперь беспокоиться не о чем…
 - Вот только что! – перебила Власть, - До конца мне не ясно, что теперь-то делать собираешься? И не поколеблется ли твоё желание вернуться на родину и помочь отцу, когда он позовёт?
 - Меня и звать не надобно! У меня есть преданные информаторы, да и сам я могу тайно бывать в стране, чтобы всегда быть в курсе решений Императора, узнавать последние новости культуры и политики. Как только отец подаст первые признаки раскаяния и признает заблуждения, я любой ценой избавлю его престол от давления Палаты Лордов. Конечно, выходит, во многом я сам виноват: я предложил некоторые реформы,  но в рамках закона и по зрелому размышлению, а вовсе не ради скандала. А Лордам мои реформы не выгодны, ибо отбирают у них часть особых привилегий. И не подумайте притом, что мои реформы порождают уравниловку! Я против равенства, против полнейшей свободы, но я целиком за свободу умеренную, - за свободу для тех, кто её заслуживает. Я свободу должны получать те, кто разумны достаточно, чтобы не злоупотреблять данным. Не в ущерб ни себе, ни Власти, ни Закону.
 - Хорошо говоришь! – воскликнули обе Химеры разом, - И это слишком похоже на ложь!
 - Беркарийцы не могут лгать, мы этого боимся пуще всего, - уверил Беларион, - Ничто нас так быстро не растлевает, как ложь. Это начало слабости и конец Силы. А в политике я вовсе не приемлю ложь, самообман и всяческие сделки с Совестью, и на это никогда не пойду.

     Химера Силы, Войны и Мести снова вступила в беседу:
 - А как поверить в твою байку о преданности Меча хозяйским рукам?
Беларион огорчился, что его подозревает во лжи и та, которая из всей троицы ему всех ближе и дороже. Он молча вынул Атар из ножен и подал Химере. Взяв клинок, она удивилась:
 - Да он и вправду тёплый!
 - Попробуй им зарубить меня! – уверенно сказал беркариец.
Уж лучше пасть от руки самой Войны, чем быть лишённым её благосклонности! Химера с трудом занесла Атар над головой, казалось, - конец. Беларион инстинктивно сощурился… Меч рассёк воздух и высек искры из камней мощёной площади. Оставив на камнях трещину, Атар ничуть не затупился. Химера и вторично занесла меч для удара поперёк корпуса, но сверкающее лезвие отбросило в противоположную сторону. Дева ощерилась, мучимая жаждой крови, и решила заколоть беркарийца остриём, но меч и на третий раз не послушался её, словно неведомая сила притянула остриё к ногам владельца.
 - Атар! Иди ко мне! – спокойно позвал хозяин, и меч вырвался из рук рыжей девы, как ни старалась она сдержать оружие, и покорно лёг в ладони Белариона, - Теперь ты веришь мне, почтенная?
 - Верю, - кивнула она, - Но каким бы ни был твой меч, я желаю сразиться с тобой. И не потерплю отказа от крови, от силы, от борьбы физической, утверждающей силу Духа и отвагу. Я хочу узнать, как ты ковал своё оружие?
 - Ещё два года назад, ответил Беларион, - этот меч был самым обычным. Но Благая свела меня с владыкой иной далёкой земли Эдиаром Мормегилем. И он, гениальный оружейник, кузнец-колдун, научил меня своему Ремеслу и поведал некоторые секреты. Я посвятил ему тогда стихи благодарности… Конечно я против расхода сил впустую, да и честь противоречит борьбе с женщиной, но, полагаю, тебе это очень нужно…
 - Да, - воскликнула дева и выхватила оба своих клинка, - Перед тобой не женщина, а Химера! Одолей Войну, Человек в Красном!
 - Защищайся, Война! – дерзко отозвался на вызов Воин Свободы, и они сошлись, а Власть с Законом увлечённо наблюдали за дуэлью, как секунданты.

     Воин и Война сразу же поняли, что явно недооценивали друг друга: Химера напрасно сомневалась в мастерстве и быстроте реакций беркарийца, а Беларион зря не верил, что хрупкая дева, пусть и с двумя короткими мечами, дающими преимущество, способна оказать сопротивление опытному воину-мужчине. Химера первой задела Белариона и пустила кровь. По всем правилам беркарийской дуэли, на этом поединок считался оконченным: выигрывал тот, кто первым нанесёт ранение. Но дева следовала другим правилам, что значительно понравилось беркарийцу, ибо совсем не хотелось признать себя поверженным. Он понял и то, что дева бьётся насмерть! Умереть здесь, - значит, остаться навечно в Цитадели, присоединившись к сонму живых мертвецов. Хоть Беларион с трудом уходил от атак Войны, но ощущал, что сумеет убить её… «Это ловушка! – внезапно осенило Принца, - Убить Химеру – та же участь!» Да, верно, тогда его осудят, и гильотина решит судьбу неповинной головушки.

     Необходимо было одно из двух: либо бежать, либо обезоружить. Бежать беркариец не любил! Химера искусно маневрировала, избегая удара, одним мечом защищаясь, другим – атакуя. Дева была почти неуязвима, причём доставать сталью Белариона ей удавалось. И ей приятно было созерцать тонкие струйки и капли благородной беркарийской крови. Но, видели Боги, как старался лучший воин Пятой Тверди, готовый ныне стать волонтёром, чтоб всегда быть рядом с Войною, даже если на родине воцарится долгий мир. В этом – его призвание, и здесь он достигал вершин пред самою Войной! Когда висишь на волоске от гибели, внимание становится острее, стабильнее, любой искусство достигает максимального совершенства. Он боролся с Химерой Войны, Силы и Мести, - в одном лице, - как никогда ни с кем не бился. Разве что с Ила Эброй, но споры с Судьбою тут не в счёт, ведь Немезида, хочешь или нет, а постоянно встает поперёк всех дорог. Не было ныне разницы ему между Судьбой и этой Химерой, - ведь теперь она преградила ему путь, подобно неумолимому злому Року.

     Беларион уже слишком устал! И в свою удачу едва поверил, когда увидел туманным взором, что один из мечей Химеры оказался лежащим на камнях, - та на миг разжала руку от болезненного ушиба. Беларион усилил свой напор, чтоб дева не успела подобрать своё оружие. Из последних сил он схватился за гарду второго её клинка и вырвал из рук. Он не имел ничего против трёх Химер: им было бы выгодно приговорить его к казни. Власть и Закон не сумели этого сделать, поэтому третья Химера решила совершить эту последнюю попытку. Убив её, он был бы осуждён за отрицание Силы, как одной из опор Власти. Беларион же поступил намного разумнее, - он просто пожал Химере руку, осторожно погладив кровоподтёк, и сказал:
 - Ты – отличная воительница. Я благодарю тебя за этот бой, ты показала мне настоящую Силу! У нас, в Беркарии, вряд ли найдётся такая женщина, на которую я посмел бы пойти с мечом, разве что Вэнди Британская. Я глубоко тебя уважаю, Война, и теперь могу рассчитывать на твоё благословение в битвах!
 - Приятно слышать такое от того, кого я хотела убить! – ответила Химера, - Ты – достойная личность! Моя тень будет отныне укрывать твои плечи, воин, в любом бою, подобно твоему плащу. Я вынуждена отпустить тебя, как и мои сёстры. Иди!
Беларион осведомился:
 - А куда мне идти, чтобы выйти?
 - Вот по этой узенькой улочке. Не сходи с нее, никуда не сворачивай, она свернёт сама там, где нужны повороты… - указала Химера Силы одним из своих клинков, словно Химера Идеала: обе они явили Белариону лик совершенства.

     Он попрощался с тремя Химерами. Не успел Беларион и пройти через площадь, как перед ним упали три маски: рабства, самодурства и поражения. Стенание душевной муки в голосе Химеры-Матери окончилось предсмертным воплем и хрипом. Довольно пугающая имитация! Власть предполагает внутреннее рабство, о чём всегда знал Беларион. Закон может дать простор для коварства, если был написан лишь в преследовании своих личных интересов. Любая Сила однажды встречает более мощную Силу, и нет такой Силы, которая ни разу не потерпит поражения, которой никто ничем не сможет воспротивиться. Словно Беларион в памяти услышал голос, говорящий нежно и медленно: «Не забудь, о Звёздный мой Свет, что ошибочно противостать Силой большой Силе, не одолев до этого многих малых Сил, враждебных тебе. Ибо пока будешь побеждать гиганта, тебя успеет победить карлик. Имеющий Силу не должен допускать пренебрежения!»

     После бесед с Химерами Цитадели, Беларион стал пристальней смотреть на встречных: да, действительно, на шеях у людей виднелись уродливые шрамы – следы гильотинного ножа. Вот так они и были убиты! Но попадались люди и без этой роковой отметки, - значит, их попросту закололи в сердце. А тем двум холопам, мучителям Ивана Грозного, такое право на истязание царя дала Месть. Вероятно, при жизни они долго мечтали поступить с ним так же, как он поступал с ними, согласно золотому правилу Христа… Их желание было удовлетворено, но опять же оплачено жертвами собственных жизней, поскольку царь есть царь.

      Беларион обомлел, когда увидел вдалеке беркарийцев! Они куда-то шли вдвоём и оживлённо беседовали. Путник считал, что его родичи никак не могут поддаться провокациям Власти, но тут же вспомнил былое преступление Лорда Света и нынешние преступления Лорда Камней, - да, с ними вполне могло произойти такое. Этих же двоих он не узнал. Наверное, они продали Химерам свои души ещё до его рождения. Интересно, они желали власти земной или власти в мире Стражей? Или они вовсе отрицали Власть, или были повержены Силой? Кто знает… Но, - вот диво! – в одном из окон мелькнула вроде светлая фигура саллийца!

     Цитадель пленила все народы, перед Властью маловато равнодушных. Одобряемый Властью обычно осуждаем Законом, абсолютно же законопослушный редко обладает Властью. Тот суд на площади почти всегда заканчивался в пользу Химер, и на этой печальной ноте можно было бы оборвать мою историю, если бы о Власти было б всё сказано, если бы Власть не породила иных детей, если бы у Страха было бы лишь одно решение и одна цель: возыметь над человеком абсолютную власть. Короче, если бы Беларион чего-то всерьёз испугался и оказался бы менее сообразительным. Беларион ещё не узнал, как бывает полезно подавать милостыню нищим и может ли ровная гладь озера Одиночества превратиться во всепривлекающее Зеркало. А он ли, тот, кто есть по ту сторону стекла, есть истинный Повелитель?! К тому же, о самой Власти, которую держит Сила, могущая быть превзойдённой, и укрепляет Закон, с которым она часто расходится во мнениях, ещё не всё сказано…

            Война.

Простить Войну, воспеть Войну
За то, что не бывать в плену,
За то, что тих у Смерти ход,
А время - задом наперёд.
Кто в силах будет удержать
Того, кто хочет убивать?

Жалеть Войну, любить Войну,
Как женщин - каждую весну,
И на алтарь - свою лить кровь
С чужою кровью за любовь.
Рукой на сердце рану сжать,
Оно так хочет убивать!

Забыть Войну, проклясть Войну,
И камнем вниз пойти ко дну,
Не выпуская меч из рук,
Отринув плен кровавых мук!
Лишь мёртвым тихо мог лежать,
Кто вечно хочет убивать.

Желать Войну, иметь Войну,
Огненнокрасную - одну!
Любовь моя, прости-прощай,
Я безутешен, так и знай,
В покое будет лишь страдать
Тот, кто так хочет убивать.

Убить Войну! Распять Войну!
Конец болезненному сну!
Качай же, мама, колыбель,
Укроет простыней метель...
Я не хотел убийцей стать,
Но не могу не убивать.

                (7 сентября 2005 года).

                Конец третьей части.