То, что ты не слышишь... 2

Позавчера, зая, я была на ветеринарном семинаре. Нам рассказывали много интересного. Это было не только познавательно, но и занимательно. Только уже после я задумалась о том, что у каждого из выступавших на нем врачей – наверняка есть свое кладбище. У кого-то большое, у кого-то маленькое. Кладбище таких, как ты – собак и кошек, загубленных невнимательным отношением, врачебной ошибкой, нехваткой знаний… И понятно, как они к вам, лежащим там, относятся… Они стараются. Вылечить, спасти, поддержать… Но они не страдают. Действительно невозможно, наверное, страдать из-за каждого пациента. Надо иметь очень большое и чувствительное сердце, но с таким сердцем невозможно быть врачом. Не важно, человеческим или ветеринарным. Они скорее ученые. Для них вы – работа. Всего лишь работа. Хотя они и вкладывают, по возможности, в нее душу, но душа со временем грубеет, покрывается толстой защитной сухой коркой равнодушия – иначе невыносимо. Смотреть на фото со вскрытия, где небольшая собака кишит внутри глистами… Смотреть на узи почек, где почек, по сути, уже нет, вместо них – множественные кисты… Смотреть на это и думать о пациенте как о живом и любимом кем-то существе наверное, действительно, почти невозможно. Можно сойти с ума. Я бы сошла.
Я бы сказала, что хорошо, что я не стала ветеринаром, как мечтала все детство и юность. Но не могу этого сказать: возможно, если бы я была ветеринаром, я бы спасла тебя… Это, конечно, еще не факт, помнишь ветеринаров в той, первой клинике, Олега и Лену? Так вот они как-то рассказывали, что у них, у ветеринаров, когда что-то случается со своим животным, они так же пугаются и бегут к коллегам. Трудно лечить своего. Трудно справиться с эмоциями и быть объективным. Видимо, поэтому врачам запрещают лечить родных…
Но я бы смогла. Если бы я была ветеринаром, мне не нужно было бы доказывать кому то, что ты какаешь кровью. Я это видела. Я знала бы, что это может быть, знала бы, что с этим делать.
Но я не стала ветеринаром, прости. Я не смогла тебя спасти…
Ты ведь не сердишься?
Меня уверяют, что вы, ушедшие, не сердитесь там на нас, оставшихся. Только почему они так уверены? У меня вот такой уверенности нет… Мне кажется, ты имеешь полное право сердиться. И обижаться тоже. Ведь ты полностью зависела от меня. Ты не могла помочь себе сама. Ты не могла выбрать врача и клинику. Не могла возразить против операции. Не могла сказать, что случилось и когда. Что у тебя болит. Ты не могла защитить свою жизнь. Ты  доверила ее мне. А я проиграла ее смерти. Я не удержала свое счаcтье в руках, хотя, видит бог, я сжимала руки до боли, чтобы ты осталась со мной. Стискивала зубы, умоляя тебя остаться, умоляя все возможные высшие силы тебя не забирать. Ты знаешь, я не умею молиться. Но я молилась, чтобы ты выжила. Конечно же, бесполезно. Никому эти молитвы не нужны. Никому они не интересны. Есть ты, я и смерть, забравшая тебя…
А сегодня неожиданно нашлась твоя игрушка. Та самая, которую ты сама выбрала в зоомагазине. Помнишь, такая желтая заводная мышка, которую надо было тянуть за хвост, чтобы она бегала? Помнишь, их было три в зоомагазине: две зеленых и одна желтая, и ты выбрала желтую… Умничка моя. Конечно же, я ее купила. Она понравилась тебе и должна была стать твоей. Она так тебе нравилась. Твой живой и любознательный ум никак не мог успокоиться – у меня до сих пор есть видео, как ты сосредоточенно оттаскивала ее хвост от тела, чтобы она завелась.
А вот видео, где ты чистишь зубы зубной щеткой, у меня не сохранилось. Помнишь, как я дала тебе поиграть старую зубную щетку, а ты обхватила ее передними лапами и засовывала ее в рот то с одной, то с другой стороны? Выглядело точно как чистка зубов. Я тогда так смеялась… Сейчас я смеюсь редко. Улыбаюсь часто, иногда – вместо слез, а по-настоящему смеюсь – редко. И даже когда засмеюсь, обычно сразу одергиваю себя – неприлично смеяться, когда тебя нет…
Помню в детстве у нас жил попугайчик Кеша. Потом он умер. И мы еще не похоронили его, сестра завернула его в тряпочку и положила в картонную коробку. Я была еще маленькой и смерть не была для меня конечной, не была катастрофой. Я не осознавала еще, к своему счастью, что такое смерть. И вечером, играя во что-то, я уже не обращала внимания на лежащую коробку. И когда начала громко смеяться, мне сестра сказала: «Тут вот Кеша умерший лежит, а ты ухохатываешься»… И мне, несмотря на несознательный возраст, стало неловко. И хоронить Кешу под деревом пошла я…
Как-то примерно так моя жизнь и течет уже три года: как можно жить, когда тебя больше нет?
Я и не живу. Я существую…
Ладно, все время сбиваюсь с мысли. Хотела сказать, что и видео с твоей зарядкой у меня тоже, к сожалению, не сохранилось. Но, не смотря на испорченную память, о тебе я помню все. Помню, как утром ты забиралась на ручку дивана и начинала меня будить. Канючила, приставала, до тех пор, пока я не встану и не уберу постель. Потом ты забиралась мне подмышку и мы спали дальше уже вдвоем. Сейчас уже не понимаю, почему я не пускала тебя в постель… Моя нынешняя девочка спит там, где ей захочется – захочет спать в моей постели, ложится в постели. И если ей хочется спать ровно посреди кровати, то она спит посреди кровати, а я на самом краешке – точно, как в анекдоте. Ты только не обижайся – это не потому, что я люблю ее больше, чем тебя. Мне правда сейчас уже не понять, как я могла не пускать тебя к себе…
Но я опять отвлеклась. Помнишь, мы спали еще часа полтора-два обычно, потом мне надо было собираться на работу и нам обеим приходилось вставать. В отличие от меня, ты никогда не была ленивой. Ты всегда, проснувшись, делала практически один и тот же комплекс упражнений: позевать, потянуться – передние лапы, задние, потом каждую по одной, потом еще потянуться, еще сладко позевать… У тебя была четкая зарядка. Я никогда не делала зарядку. И сейчас не делаю тем более. И не просыпаюсь раньше, чтобы пустить тебя под бок…
Твоя преемница не имеет обыкновения меня будить. Она покорно ждет, когда я проснусь. И никогда не делает зарядку. Но мне кажется, именно ты и Клайда постепенно ее чему-то учите… Как – не знаю, но она была совсем не такой, когда я взяла ее. Теперь от Клайды, видимо, она научилась охранять дом, а от тебя – делать всякие забавные поступки. Хотя у нее и нет твоего чувства юмора. А еще она не умеет улыбаться. Ты умела улыбаться, умела смеяться. Она не умеет. Может быть, ее как-то можно научить? А может быть, ей тоже грустно. Всегда грустно знать, что делишь любовь с кем-то еще. Я, представляешь, даже называю ее часто во множественном числе – «мои девочки», «мои лапочки»… Для меня все еще есть ты. Понимаешь?
Откуда, интересно, вынырнула твоя желтая мышь? Я не помню, чтобы я ее оставляла. Ведь все твои игрушки я похоронила с тобой… Я оставила только тот большой матерчатый круг с «крыльями» и твой любимый красный плащ с радужным воротником, которым ты так гордилась. Помню, как мы вышли из магазина в обновке, а ты бежала на поводке такая радостная, с гордо поднятой головой, размахивая хвостом, как пропеллером и постоянно оглядываясь вокруг: все ли видят, какой у тебя нарядный плащ? Ты была модницей и привередой: это мне не нравится, это тоже, это слишком простое, это неудобное, а это вообще сама носи… Ой, а это что? Погодите-погодите, вот это мы, пожалуй, возьмем… И направлялась к выходу из зоомагазина…
Я оставила эти вещи, но почти никогда не беру их в руки. Не могу. А сегодня вот откуда-то взялась твоя мышь? Может быть, ты без меня приходила?
Думаю, ты все же злишься на меня. Блажен, кто верует в иное. Хорошо думать, что Там – все настолько здорово, что вам, ушедшим, ничего другого и не надо. И что эмоции вам там не свойственны. И не скучаете вы без нас, и не мучаетесь, и злиться не способны.
Но мне кажется, что ты злишься на меня так же, как я злюсь на себя. Иначе ты давно пришла бы меня навестить. Я уверена, ты знаешь, как я скучаю. Более того, уверена, что ты знаешь, как я тебя ищу.
Почему ты не хочешь со мной встретиться?
Почему???


Рецензии