Моё наследство

               
      
                С вечера долго не мог уснуть. Одолевали все больше мысли невеселые. Шахту, где работал, закрыли. В долгах, как в репьях. Холодильник пустой. Живу, перебиваясь случайными заработками. Горестно вздыхая, ворочался я  на своей кровати. И только уже глубокой ночью наконец-то забылся. Зато под утро приснился роскошный сон. Будто я в каком – то ночном клубе два раза подряд сорвал Джек - пот. Сам директор заведения вынес мне симпатичный дипломат, набитый крупными денежными купюрами. Правда какого государства были эти дензнаки, я так и не понял. Только взял в руки чемоданчик, возле уха раздался резкий, пронизывающий сигнал. Я закрутил головой, пытаясь определить его источник. Но ничего не нашел. А этот противный, трезвонящий звук, то пропадая, то вновь возникая ниоткуда, нагло лез в уши, в мозг, во всего меня. Ах, как мне не хотелось просыпаться. Но  подсознание хамски намекало - звонит телефон. Я открыл глаза. И находясь еще под впечатлением дивного сна, окинул взглядом всю комнату, лелея в себе надежду,  увидеть тот, заветный чемоданчик. Но не увидел и окончательно проснулся.
Поднял телефонную трубку:      - Слушаю Вас
                -Здравствуйте, - донеслось с противоположного конца провода.
-Здрав…- недовольно буркнул я
-Вы Ступин Николай?
-Ну, я. А в чем дело?
-Грознов Алексей Андреевич ваш родственник?
Грознов, Грознов, - задумался я.
-Он из деревни  Ильинка,  Новомосковского  района - нетерпеливо подсказала трубка.                Память услужливо выдала образ седого, грустного старика с  добрыми глазами. В детстве мама часто возила меня к нему в гости. А когда я подрос, она рассказала мне, что этот дядя наш дальний родственник. И что он потомок старинного, но обедневшего в начале двадцатого века рода дворян  Грозновых.
-Да. Есть, есть! - подтвердил я.
                -В вашем городе мы проездом. Находимся сейчас на автовокзале. Запишите номер и шифр багажной ячейки. Оставляем в ней вещь. Перед своей смертью Алексей Андреевич завещал ее вам.
             Трубка быстро назвала цифры и прерывисто загудела. «Какая ячейка? Какая вещь? Какая смерть?» - я тупо глядел на  записанные  цифры. Вдруг перед глазами возник давешний дипломат, набитый денежными купюрами. - А сон то в руку. Вещий. Что же он мне мог завещать - подумал я, вытирая мгновенно вспотевший лоб. И чтобы не мучиться неизвестностью, быстро оделся и побежал на автовокзал, благо, находился он от меня в двух кварталах. На вокзале отыскал ячейку. Набрал код. Открыл дверцу. В глубине увидел пластиковый пакет. В нем угадывалось что-то объемное. Я осторожно взял его и, не дыша, заглянул  внутрь. Там лежала небольшая, изящная шкатулка. – Или фамильные драгоценности или карта где клад зарыт - пронеслось в моей безумной голове.
   Дома достал шкатулку и внимательно оглядел ее. Выглядела она как единое целое. На крышку даже намека не было. Но я, повинуясь какому-то неведомому, глубинному чувству  резко нажал пальцем на выпуклость, украшенную тонкой резьбой в центре ларца. Верхняя часть его бесшумно открылась. На самом  дне лежала какая-то тетрадь и военные награды. Я достал их. Это были  медаль «За Отвагу», медаль « За Победу над Германией», орден «Отечественной Войны» второй степени,  какой-то иностранный  крест на ленточке и ветхий тетрадный листок, с написанной на нем химическим  карандашом молитвой.  Отложив солдатские награды и листок в  сторону, взял тетрадь. Она была на половину исписана угловатым, неразборчивым почерком. С трудом разобрал заглавие.

           "Товарищу редактору  «Новомосковской  правды» или писателю Володе Большакову.  « Моя война». «Что за дурь?!» - с раздражением подумал я. Включил настольную лампу и с напряженным вниманием стал вчитываться в незнакомый почерк, в  глубине души все еще надеясь на хоть какое-то наследство.
               
                МОЯ ВОЙНА

                Хотя и минуло уже много лет после кровавой и тяжелой битвы, но из памяти ее не выкинешь. Нет-нет да и проснешься в холодном  и  липком поту. То бомбежка приснится, то в атаку иду. А с флангов лупят кинжальным огнем фрицевские пулеметы. Не отпускает от себя эта страшная, безумная тетка война. Вцепилась в меня своими ледяными, смертными лапами и держит.
Сам я здешний, Ильинский. Родился в большой, дружной семье. Жили бедно. В двадцатых годах, в страшный голод, отдали меня лет восьми учеником мастеру-замочнику в Тулу. Учитель дядька суровый, неразговорчивый. Но мастер был от Бога. Многому я научился у него. За что и благодарен  ему всю свою жизнь. Когда началось строительство  Сталиногорского химического комбината, я вернулся в Ильинку.  Поначалу работал землекопом. Но недолго. Стройка шла ударными темпами, и  вскоре понадобились слесаря  для монтажа оборудования. К 1941 году уже был в первом цехе механиком. Когда началась война, мне дали бронь. Немцы стремительно подходили к Москве. В октябре пришел приказ демонтировать заводское оборудование для отправки в тыл. Мне выдали эвакуционный лист с конечным пунктом в городе Ч. Но уехать я не смог. Мои старшие братья и сестра ушли на фронт, и у меня на  руках  оставалась престарелая, больная мать. Долгой дороги в набитой людьми теплушке она бы не выдержала. А оставить ее одну в городе, сдаваемом врагу, я не мог. В ноябре в Сталиногорск вошли немцы, но пробыли недолго. После поражения под Москвой они стремительно драпанули на запад. Так что в конце декабря в Сталиногорске была снова  Советская власть. С первых дней все от мала до велика  восстанавливали родной завод. А я  пошел в военкомат.               
 Военком отпустил меня до утра, собрать необходимые вещи и проститься с родными. Когда вернулся домой, мама, сидя на кровати, зашивала в ворот моей теплой байковой рубахи нательный крестик, завернутый в клочок бумаги в косую линейку. На клочке  химическим карандашом было написано—«Царица Небесная! Спаси и сохрани воина Алексея». Милая моя. Родная. Я ведь тебе еще ничего про военкомат не говорил.
          Ранним утром 8 января 1942года нас отвезли в Тулу. Быстро скомплектовали команду и уже 11 января мы были в городе Вязники,  Владимировской области. На формировочном пункте прошли медицинскую комиссию. Меня зачислили в отдельный, мостостроительный батальон по специальности кузнец. Так как  проходил срочную службу,  мне присвоили звание сержант. И я нашил на петлицы  треугольнички.
             Неделю шла комплектация, боевое  слаживание,  и  в конце января наш 146 отдельный, мостостроительный батальон был в действующей армии на Ржевском направлении. Под бомбежками, артобстрелами наводили переправы. Восстанавливали разбитые снарядами мосты. Потери несли страшные. Бывало, за сутки теряли до половины личного состава. В весеннюю распутицу стлали на болотах гати, вытаскивали из грязи технику.                В сентябре 1942 наш батальон попал в окружение. Каждую ночь, пытаясь вырваться из котла, ходили на прорыв. Но безрезультатно. Слишком плотным кольцом обложили нас немцы. Раненых с каждой попыткой прорваться становилось все больше и больше. Как-то утром мы напоролись на немецкую часть не меньше полка. После короткого, но  тяжелого боя они рассеяли нас по лесу. Со мной вместе оказались: командир первой роты Ковалев, политрук батальона старший лейтенант Берлин (он был из Москвы), старшина первой роты Покровский и сержант второй роты Крылов Сергей (из Солнечногорска). Мы углубились в лес, затаились и целый день отдыхали, набирались сил, а ночью пошли на восток. Шли сутки, постоянно натыкаясь на немцев. В одной из таких  стычек погиб политрук Берлин. Нам удалось от фашистов оторваться. Вышли на огромную поляну. По ней рассыпались небольшие, аккуратные стожки. Стал накрапывать дождь. Решили сделать привал. Залезли с головой в пахучее, прошлогоднее сено и мгновенно уснули.           Проснулись уже в плену. Когда нас, избитых, выволокли из леса, я увидел огромное пшеничное поле, на котором сидели, лежали, стояли небольшими группами наши пленные солдаты. Боже мой, как же нас было много! На рассвете всех построили в колонну. Кто не смог подняться, тут же расстреляли. Остальных погнали в сторону Ржева. Среди нас было много раненых. Всю дорогу до города в конце колонны слышались автоматные очереди. Это конвой добивал обессилевших. В Ржеве привели на железнодорожную станцию и загнали в  огромный  пакгауз. Набили людей так, что ни присесть, ни лечь на пол, было невозможно. Мы стояли тесно прижавшись  друг к другу. Сколько это продолжалось, не знаю. Время остановилось для меня. Когда нас выгнали из помещения, на полу осталась лежать треть моих товарищей. Подали эшелон. При посадке в вагоны давали по селедке и горсти овса. В теплушки также набили людей до отказа.                Везли два дня. Остановили состав среди поля. Приказали выгружаться. Половина нашего вагона так и осталась лежать скрюченной  на загаженном полу. Когда  умерших вынесли из теплушек, нас вновь построили в колонну и куда-то повели. Мертвецы так и остались лежать под откосом  непогребенными. Километров через пять подошли к городу – им оказались Барановичи. Подвели к какому-то пустырю, опутанному колючей проволокой. Внутри стояли наспех сколоченные бараки. Нас раздели до нижнего белья, и выдали синие шинели, пилотки, а вместо обуви: деревянные колодки. На груди и спине поставили номер и две буквы   US. В бараках были сбиты трехэтажные нары. Но все равно  места всем не хватало. Каждый день гоняли на работу. В основном на станцию. Грузили и разгружали железнодорожные вагоны. Кормили по возращении, прямо у лагерных ворот. Пол-литра жуткой баланды и буханку хлеба на четверых. Хлеб на70% был из опилок. Когда его раскрошишь в котелок, он не тонул. Плавал сверху. Опилки ведь. Мы все потеряли счет дням и ночам. Силы покидали. И я решил бежать. На Рождество наша охрана была навеселе. Улучив момент, спрятался в вагонетке нагруженной  пустыми ящиками. Про себя думал так: найдут - пускай убивают. Не найдут - сбегу и мы еще повоюем с этой сволочью. Когда команда ушла, я  вылез,  прислушался. Все было тихо. Мороз стоял небольшой. Сбросил с ног колодки. Оторвал полы от шинели и обмотал ими ноги. Натянул поглубже на  голову пилотку и пошел.                Шел всю ночь. Под утро вдали увидел огонек. Подошел ближе. Деревня. Решил постучаться в крайний дом. Открыла женщина-полячка. Впустила  в хату. Сразу налила миску супа и дала кусок хлеба. Только я принялся  за еду, как из-за занавески вышел молодой, толстый мужик. Он молча прошел мимо меня и вышел из дома. Я и суп дохлебать не успел, как он вернулся. И не один, а с двумя немцами. Меня выволокли из дома, на улицу. Тут же подъехала грузовая машина. Связали руки и как куль забросили  в кузов. Ехали недолго, с полчаса. Наверное, за ночь я прошел километров семь, не больше. В лагере, избивая, потащили в комендатуру. В большой, пустоватой комнате сидели три охранника и сам начальник лагеря. На ломаном русском языке он спросил меня:  «Ты знаешь, что тебя ждет за побег?» «Знаю»,- ответил я.  «И что ты знаешь?»- коверкая наши слова, безразлично спросил он. А я говорю: «Сейчас выведите и у всех на глазах повесите». Комендант что-то буркнул солдатам и ушел. Меня положили на скамейку лицом вниз, завернули шинель и стали бить резиновыми палками. Я сразу потерял сознание. Как будто улетел куда- то. Очнулся в полной темноте. Лежу в воде. Кое-как поднялся, ощупал стены. Какой-то каменный мешок. Два метра в длину, метр в ширину и по колено воды. Впереди какой-то просвет. Это оказалась дверь. Сколько времени пробыл в этом мешке, не знаю. Но как-то открылась дверь и хлынувший дневной свет ослепил меня. Со мной заговорили на чистом, русском языке. Голос показался мне знакомым. Как только мои глаза привыкли к дневному свету и я стал различать предметы, сразу узнал говорившего. Этот парень работал в лагере поваром. Готовил еду охране и жил отдельно от нас. Он накормил меня и рассказал, что нахожусь  в карцере я уже четвертые сутки. Немцы думают - не жилец. «Так  что  «самовар тульский», ты в рубашке родился»,- усмехнулся он. Потом  с другом своим, перетащил меня в барак  и спрятал на третьем ярусе нар. Неделю подкармливал. Вскоре я влился в общую толпу.
Как-то среди ночи, немцы подняли весь лагерь и объявили, что переводят в другое место. Построили в колонну, и повели на  железнодорожную станцию. Спереди и сзади ехали подводы, запряженные пленными. В них сидели фашисты с пулеметами. На станции загнали в вагоны и повезли. В пути находились три дня. Привезли нас в Латвию, на станцию  « Саласпилс». Здесь находился лагерь смерти. Огромное поле окружено колючей проволокой. Посередине стоял огромный барак. Даже не барак, а четыре столба с крышей. Народу как в муравейнике.  Творились тут страшные вещи.  Здесь люди ели людей. Где-то через месяц на построении переводчик объявил, что требуются  инженера, механики, слесаря. Я сделал шаг вперед. Всех, кто вышел, вывели из лагеря и посадили в грузовые автомашины. От латышей-шоферов мы узнали, что будем разбирать снаряды от «Катюш». Немцы не могут понять их устройство. А при разборке они взрываются. «Вот и хорошо,- подумал я, -смерть будет мгновенной». Но на снаряды я не попал. Нас человек тридцать привезли на вагоностроительный завод. Меня поставили к токарному станку. Здесь я пробыл до апреля 1944 года. В начале месяца подняли среди ночи, построили в колонну и куда-то погнали. Привели на станцию, посадили в вагоны и повезли. Ехали долго. Наконец выгрузились на каком-то полустанке и шли пешком с короткими привалами два дня.  Где мы находимся, в какой стране - никто не знал. И охрана молчала. Кормили кое-как. На третий день к вечеру остановились у какого-то хутора. Нас заперли в большом сарае. Ночью мне и двум моим товарищам удалось бежать. Один был из Чернигова, украинец, другой из Липецка - Полуектов Иван Петрович. Когда вылезли через крышу из сарая, не сговариваясь, бросились к неподалеку  черневшему лесу. Ушли подальше в самую чащобу, затаились в кустах и мгновенно уснули.  Нигде ведь так сладко не спится, как на воле. Спали весь день, а ночью пошли на восток. Утром опять залезли в кусты и сразу уснули. Разбудила нас охотничья собака. Рядом стоял пожилой мужчина с ружьем. От отчаяния мы уже хотели броситься на них, но он неожиданно улыбнулся и заговорил на чистом русском языке. Находились мы в Чехии. Он оказался здешним лесничим. В первую мировую войну был в плену в России. Мужчина вывел нас из леса и привел на мельницу, где сразу же накормил. Пока собирали на стол, в углу я заметил большие весы и для интереса взвесился. Во мне было всего 37 килограмм. Потом  лесничий нагрел большой чан воды, рядом положил мыло с мочалкой и ушел. Пришел через два часа с каким-то человеком. Они принесли с собой два узла с одеждой.
Новый знакомый оказался хозяином мельницы. Он даже шляпы нам дал. Мы с удивлением смотрели, не узнавая  друг  друга. На мельнице прожили неделю. Однажды поздно вечером   приехал наш лесник. Он дал нам два охотничьих  ружья и патроны к ним. И глубокой ночью отвел  к партизанам. В отряде было семьдесят человек. Командиром оказался наш, русский. Звали его капитан Крылов. Были в отряде и чехи, но в основном наши, русские, как и мы бывшие пленные. Ходили на завалы дорог, устраивали засады. В первом же бою, добыли себе автоматы. В конце декабря нашего командира убили в ночном бою. Дня через два в лагере появился  лесничий. Он привел с собой человека. Это оказался наш парашютист, в звании майора. Где-то недалеко от нас, находилась его диверсионная группа с радистом. Майор отобрал тридцать человек. В их число попал и я.  На следующее утро  он увел нас с собой. Шли недолго. Часа через два сделали привал. Какого же было мое удивление, когда будто из - под земли стали появляться наши русские люди. Оказывается,  мы находились в их лагере, среди искусно замаскированных землянок. Майор разбил вновь прибывших на  две группы. Командирами поставил своих людей. Через день моя команда пошла на задание. Надо было взять «языка». Мы привели трех. Двое из которых были немецкими офицерами. Почти каждую ночь громили небольшие фашисткие  гарнизоны. Пленных не брали. Выгребали все документы, какие только находили. Как-то с «Большой земли» пришел приказ идти на Прагу. Там во всю полыхало восстание. Через два дня наш отряд уже вел уличные бои в столице Чехии. Немцы дрались отчаянно. В плен нам не сдавались. Хотели дождаться американцев, но пришли наши русские танки. И они капитулировали. Мы влились в действующую  армию, и пошли на Львов, по пути подавляя очаги немецкого сопротивления. В октябре 1945 года меня демобилизовали. Вернувшись  домой, я снова пришел на свой родной завод. Но на работу взяли не сразу. Врачи обнаружили у меня язву желудка и туберкулез. Подлечился. И пока не было инвалидности, устроился в катализаторный цех инструментальщиком, где и проработал до самой пенсии.                                                
               
                Грознов А.А.
               

«Вот это ключ от квартиры, где деньги лежат!! Вот это наследство!» - с какой-то детской обидой думал я, глядя на потертые медали. На эти солдатские награды, той далекой  Великой войны. И вдруг, во мне проклюнулся росток какого-то  неведомого до сих пор чувства. Мгновенно разрастаясь, оно заполнило каждую клеточку моего тела. Да что там тело. Оно завладело моим разумом, моей душой. В нем было всё: и Гордость, и Долг, и Отчаяние, и Надежда. И все это чудесным образом  замыкалось на едва знакомом мне в детстве высоком, седовласом старике с грустными и удивительно добрыми глазами.               

                ***