Глаза Кисули

Да, по временам бывала на этой крыше, хотя не чувствовала себя на ней в безопасности. Вокруг кружили чужие, агрессивные коты.
  Так оно есть, что жизнь кошки с крыши от рождения до смерти не устлано розами, а она была уже в таком возрасте, что успела в этом убедиться не раз.
  Многократно и болезненно. Была недоверчива, посматривала подозрительно, но никогда не забывала улыбаться одними уголками рта... Некоторые говорили, что насмешливо.
  И вдруг, однажды, появился на её крыше какой-то новый, чужой Чёрный Котяра. Своим поведением ясно давал понять, что чувствует себя здесь, как у себя дома. Быть может чувствовал себя так везде.
  Их первая встреча закончилась его атакой. Может быть сердито на него посмотрела, может быть выглядела испуганной, неизвестно. Удивлённая, хотя и не особенно встревоженная его поведением, буркнула со своей обычной полуулыбкой:
  - Не любишь конкретно меня, или ничего личного?
  А познакомились совершенно случайно, хотя есть люди, которые утверждают, что случайности не существуют. Была прекрасная погода, июль. Лето шагало по улицам и крышам города. Она - немного небрежная, скорее бурая, чем рыжая, кошка с раскалённой солнцем крыши и он - красивый Чёрный Котяра с серыми глазами и блестящей шёрсткой. Она, с множеством вёсен за плечами, всё ещё не поддавалась бегу времени, была полна жизни, энергии, всегда готова рассмеяться. А её жизнь была трудной, так трудной, как только может быть жизнь одинокого существа в большом городе крыш. Заботы затуманили её взгляд, из каждого волоска шёрстки смотрела безнадёга, но она боролась. Боролась за счастье, не обращая внимание на ветер в глаза.
  Началось их знакомство...
  С ним чувствовала себя счастливой, важной, нужной. Так он, по крайней мере, утверждал, радостно мурлыча при встрече и приветствуя невероятными курбетами. Она теперь знала, что кто-то её ждёт, кто-то тоскует. Знала... или ей казалось?
  Был милый, говорил слова, которые облекали мёдом её замёрзшую, одинокую, изболевшуюся душеньку. Это было для неё совершенно новым и потрясающим чувством, никогда до сих пор никто так с ней не говорил, не мурлыкал так сладостно и романтически.
  Прежде ей казалось, что привыкла к одиночеству и согласилась с ним. Чувство отчуждённости жило в ней с мгновения, когда через несколько дней после рождения взглянула на белый свет. И вдруг - совершенно рядом существо, которое мыслит, чувствует и реагирует так же, как она сама, с родственной душой.
  Даже не подозревала, как жестоко ошибалась. Только может быть, хотела ошибаться и упорствовать в ошибке. Он укутывал её своим мурлыканьем, как тёплой шубкой... Такое вот кошачье блаженство... или блажь.
  После целого дня охоты, уличных драк и борьбы с кошачьей судьбой возвращалась на их крышу и притворялась, что не ищет его взглядом, что осматривается небрежно и мечтательно. А когда вдруг подходил к ней и мурлыкал что-то милое в ушко или нежно покусывал зубами за кончик хвостика, притворялась удивлённой, но удивлённой приятно.
  Всё чаще встречались на той самой крыше, которая стала молчаливым свидетелем их... дружбы? любви? привязанности? Она была счастлива. Её маленькое сердечко билось сильно и сладко.
  И опять зря.
  Не обращала внимания на других котов, верила - в этого, одного. Что интересно, при этом говорила себе, что он такой же, как все, что побудут вместе недолго, что нельзя прирастать к нему всей душой.
  А он был чудесный, твердил комплементы, упрямо повторяя, что говорит чистую правду что ждёт, тоскует. Притворялся?
  Пугливая кошечка всё больше верила ему и не верила себе, ловила себя на том, что любит его слушать, блаженствует в его тёплом мурлыканье, любит засыпать, уткнувшись носиком в его чёрный бок.
  Но... она не верила в идиллию. Бурые, бывшие рыжие, кошки с городских крыш не встречают на тех крышах рай. Она не верила... и убеждала себя. Даже когда, как гром с ясного неба, кошачьи взгляды с других крыш сообщили ей правду. Не была единственная. Вопреки его собственным слова. Это было больно, тем более больно, что он-то был единственным. Как же не верить тому, что только она спала с носиком в его чёрной шёрстке, только с ней бывал в этом уютном закоулке возле трубы? Ерунда!
  И вдруг его увезли. В квадратной плетёной корзинке с крышкой, которую положили на заднее сидение большой блестящей машины. И она уже ничего не могла ему сказать о своих подозрениях или спросить, была ли с его стороны это забава, или чужие взгляды и улыбки и насмешливое мурлыканье за спиной было низким обманом и коварством.
  Теперь было по-настоящему больно, именно теперь почувствовала себя несчастной и покинутой. Ведь ему возможно не надоела ещё бурая пугливая кошечка и встречи за трубой!
  Маленькая, бурая кошечка на одной из тысяч раскалённых городских крыш.


Кузиманза Д Д