Давай, звони, приходи... - рассказ

“Здрасьте!” - бросил с порога мужичонка в старой облезлой шапке из крашенного кролика. Сидящий за столом мужчина в роговых очках и посетители, которых было в маленькой приемной кабинета депутата около двенадцати человек,  на приветствие не ответили, даже не глянули на вошедшего.

Сорока, войдя в роль деревенского пастуха, пробурчал: “А у нас в конторе, дак все здороваются”.
- Извините, здесь не контора, а приемная депутата Государственной Думы,. - глядя помимо Сороки, важно изрек сидящий за столом.
- Дак вы все к депутату? - поинтересовался у присутствующих Сорока.
- Да, да! К депутату. - ответил за всех сидящий за столом.
- А ты, наверно, помощник?
- Во-первых не ты, а вы! - строго глядя на мужичонку, мявшего в руках облезлую шапку, выговорил помощник, мгновенье помолчав, добавил: “К Николаю Алексеевичу на прием надо записываться заранее... он государственный человек... позвонить вначале надо.”
- Дак в деревне-то у нас нет телефона, а на центральной усадьбе секретарша Клавка така же как ты, простите, вы, строгая, не разрешат звонить, тем более в город, а с почты звонить надо деньги за разговор-от платить, а на автобусе с меня, как с репрессированного, не берут денег, вот я и решил приехать.
- Значит, сделаем так, я запишу вас на прием к Николаю Алексеевичу через две недели.
- Ну, дак, правильно, мне чо; одиннадцать верст пешком, пятнадцать километров на попутной, шестьдесят четыре на комфортабельном автобусе. и я здесь.
- Значит, договорились? Но вы подождите, видите, посетители, они раньше вас пришли, вначале я с ними, а потом, время останется, все решим с вами.
- Правильно. - обреченно заключил Сорока и пробурчал: - Вот так всегда, вначале город, а потом деревня.

Внимательно слушавший ветеран, словно в броне поблескивая медалями и орденами, покрывающими всю грудь, сочувственно произнес:
- Иван Кузьмич, следующая моя очередь, я в другой раз приду, а он пусть идет к Николаю Алексеевичу вместо меня...
- Иван Трофимович, не могу я этого делать. У Николая Алексеевича список и перечень вопросов, с которыми к нему идет каждый посетитель. Он же юрист и сразу, как депутат Государственной Думы, принимает решение по конкретноым вопросам, предварительно проработав их с представителями исполнительной власти.
- Дак, ладно, Иван Трофимович, не уговаривай его, бесполезно, - словно к старому знакомому обратился Сорока к ветерану. - Дак мне недалеко, всего одиннадцать верст пешком, пятнадцать километров на попутной, шестьдесят четыре на комфортабельном автобусе, и я тут! - громко произнес Сорока, так, чтобы было слышно и в кабинете, где вел прием депутат Сакеличев, и, обратившись к помощнику, закончил: - Вот из-за таких как ты, простите, вы, рухнула Советская власть, самая справедливая в мире, гноившая лучших сынов России по лагерям и психушкам, и ваша демократия вседозволенности долго не простоит.

Сорока не спеша направился на выход и только взялся за ручку, как услышал шипящий звук открывавшейся двери кабинета; Сакеличев строгим тоном поинтересовался:
- Кто сказал, что демократия долго не простоит?
- Я! - резко повернувшись, глядя прямо в темные очки депутату, ответил Сорока.
- А вы по какому вопросу хотели со мной встретиться?
- Дак чо, мне сказали, ты не можешь без предварительной записи решать никакие вопросы.
- И все-таки, если не секрет, то какой вопрос не могут решить в деревне без вмешательства депутата?
- Дак у меня пустяковый вопрос-от...
- А зачем по пустякам отнимать время у депутата Федерального Собрания? - преданно глядя на Сакеличева, перебив Сороку, выговорил помощник.

Сорока терпеливо выждал, пока закончит тот, и как ни в чем не бывало, продолжил: “...дак Пушкину скоро двести лет грянет, а в стране никто даже об этом не вспоминает.”
Услышав такое необычное объяснение своего желания встретиться с депутатом, Сакеличев, деланно вежливо извинившись перед посетителями, ни к кому не обращаясь, спросил: “Вы позволите, я с ним побеседую?” - и жестом пригласил Сороку войти в кабинет.

На столе, за который встал депутат, в беспорядке валялись запросы, письма в конвертах и без, придавленные сверху объемистым “Жилищным кодексом”, на котором покоился “Уголовный” с большим количеством закладок.
- И что вы предлагаете по поводу двухсотлетия Пушкина? - вкрадчиво спросил Сакеличев, как только Сорока закрыл дверь.
- Дак чо, не я, это он сам меня попросил, чтобы в Барнауле, куда он хотел приехать, но не успел, убил его Дантес, поставить памятник.

Чтобы получше разглядеть говорившего, депутат снял темные очки, на Сороку глянули осоловелые глаза перебравшего вчера человека, который не мог сообразить, кто “сам” попросил, тряхнув огромной головой с густыми волнистыми, старательно уложенными в прическу волосами, с нависавшим на правую сторону локоном, зачесанным назад, наконец спросил:
- Сам Борис Николаевич попросил?
- Александр Сергеевич, - тут же ответил Сорока.
- Какой Александр Сергеевич?
- Дак, Пушкин.

Не зная как себя вести дальше, Сакеличев, подумав, что перед ним стоит полусумасшедший, вежливо, стараясь как-то успокоиться, переспросил:
- Сам Александр Сергеевич?
- Да. Ну вот, а ты знашь, что в прошлом веке, когда ему исполнилось сто лет, дак в Барнауле Иркутскую улицу переименовали в Пушкинскую?
- Знаю. - все еще не зная как себя вести в таком разговоре, робко ответил Сакеличев.
- Дак вот, тогда же хотели поставить ему памятник, но не смогли собрать деньжат, дак чо, тогда в Барнауле-то всего двадцать тысяч жителей насчитывалось... “Нет, на сумасшедшего посетитель не походит, гладко, связно все говорит, и не перескакивает с одного на другое, а излагает как по писаному”, - промелькнуло у Сакеличева, и он опять услышал связную гладкую речь: - А сейчас, почти что миллион, по тысяче рублей, думаю, каждый осилит, если вон каравай в магазине две тысячи двести стоит, уже под миллиард, а если взять в крае, то все три миллиарда, а надо всего полтора, вот и выходит с каждого жителя по пятьсот рублей, и памятник Александру Сергеевичу свободно можно поставить.
- Нет, нет, нереально.
- Почему?
- А кто будет собирать деньги?
- Как кто? Твои помощники.
- Нет, нет, депутат и его помощники должны заниматься своей работой с избирателями.
— Тогда, давай, запустим на телевидение программу “Пушкин и Поэт...”, в которой будут выступать поэты, рассказывать о своем отношении к этому явлению - Пушкин, и читать свои стихи.
- Вот это стоящее дело... но опять же нужны деньги.
- Поэты готовы работать во имя Пушкина бесплатно, только надо будет немного денег на пленку, операторам за работу.
- Сколько, немного?
- Для начала хватит один миллион.
- А где его взять?
- Ну как где, ты же депутат, тебя наверняка во власть послали состоятельные люди.
- Допустим.
- Ну вот и обратись к ним с письмом о выделении средств на телепрограмму “Пушкин и Поэт...”
- Нет, давай сделаем так, ты напиши обращение ко всем состоятельным людям, а я подпишу.
- Дак, к тебе опять не попадешь, надо заранее записываться, а я в деревне живу-то. - спохватившись вновь вошел в роль Сорока.
- Тогда так, печатаешь письмо вот на этом бланке... - Сакеличев, порывшись во внутреннем ящике стола, протянул бланк с двуглавым орлом и надписью: “Федеральное Собрание - парламент Российской Федерации депутат Государственной Думы 1993 - 1995, - и оставляешь его у помощника, а я его подпишу, только надо чтобы оно лежало у Ивана Кузьмича сегодня не позднее пяти часов вечера.

До семнадцати часов оставалось всего-то три часа. Сорока направился к секретарю Избиркома, поэту многотиражек, как он себя именовал, но тот наотрез отказался писать такое письмо, многозначительно изрек: “ Нет, он не от патриотических сил депутат, и я на него работать не буду!” Сорока попытался объяснить Многсловову, что не важно кто, но если он желает помочь в осуществлении программы “Пушкин и Поэт...” на Алтае, то от помощи отказываться глупо. На что Многословов выкрикнул: “Мне некогда, а ты отнимаешь мое рабочее время, избирательная компания идет, я же сказал - нет!”
Поразмышляв, Сорока, произнеся: “А, была ни была!” направился к старейшему поэту Алтая Марку Удалевичу. Прочитал наизусть свой рассказ о беседе с Пушкиным. Тот нисколько не удивившись, но приняв его за пастуха, даже подарил свою книгу избранных стихов и написал стихотворение, заканчивавшееся строками:               

Забывай о коровах,
Надо рифмы пасти.

Удалевич с энтузиазмом воспринял идею строительства памятника и обещал всяческую поддержку.

А когда Сорока вынул из сумки чистый бланк депутата Государственной Думы, поинтересовался:
- Ты что, депутат?
- Нет, надо обращение к предпринимателям напечатать на этом бланке с просьбой о выделении средств на программу “Пушкин и Поэт...” на Алтае, а Сакеличев подпишет его.
Марк Иванович вынул листок из машинки, на котором было напечатано начало последней главы романа о Колчаке, вставил чистый и начал писать письмо - обращение к руководителям предприятий и организаций, предпринимателям и банкирам.

Без пятнадцати семнадцать Сорока уверенно взялся за ручку двери с табличкой “Приемная депутата ГД РФ Н.А. Сакеличева”, но дверь на поддавалась. Он постучал в нее, никто не ответил. Постояв в растерянности с полминуты, Сорока направился к выходу. Пройдя милицейский пост, он нос к носу столкнулся с Сакеличевым, отступив от выхода, пропустил депутата. Тот, делая вид, что не знает его, проследовал в свой кабинет.

Сорока уверенно направился за ним, но его остановил милиционер вопросом:
- Куда?!
- К депутату.
- Рабочий день закончен.
- Но мне надо, а то я на автобус опоздаю... а в городе мне негде ночевать. - войдя в роль пастуха, Сорока было продолжил: - Мне  шестьде... - как его перебил милиционер:
- Да слышал я, слышал... шестьдесят четыре километра на автобусе, пятнадцать на попутной и одинадцать километров пешком.
- Не километров, а верст.
- Каких верст?
- Дак одиннадцать верст.
- Какая разница?
- А такая, что в версте один километр с гаком. Ну, дак вот, недалеко я живу, мне бы только письмо подписать.
- Какое?

Сорока показал напечатанное письмо на бланке депутата. Милиционер, приняв стойку смирно, пропустил его.

Сакеличев внимательно прочел письмо и размашисто расписался, надписав на уголке: “Согласен на публикацию в газете”, вновь расписался и поставил дату 29.11.95г.

До открытия памятника, в прошедшие три с половиной года, Сорока и Сакеличев не беседовали, а если где и встречались, то Николай Алексеевич проходил мимо, даже не отвечая на приветствия Сороки. Но когда началась избирательная компания тысяча девятьсот девяносто девятого года, увидев на улице Сороку, Сакеличев замахал рукой, показывая, мол, подожди. Перейдя улицу, он поздоровался, как со старым знакомым, долго тряся руку Сороке. Первым, с пафосом в голосе, заговорил Сакеличев:
- Видишь как помогло мое письмо, даже памятник построили.
- Конечно помогло, я в силу слова сказанного не всуе верю, оно всегда помогает в добрых делах.
- У тебя то письмо, подписанное мной, сохранилось?
- А как же? Я храню все документы по подготовке празднований двухсотлетия Александра Сергеевича.
- А не можешь ты мне его дать?
- Нет, не могу, но копию письма, конечно, могу.
- Тогда занеси мне ее в мою общественную приемную на Социалистическом проспекте.

Сакеличев встретил Сороку дружелюбно, поблагодарив за копию письма, которую он намеревался использовать в новой избирательной компании, помолчав, сказал:
- Если какие трудности есть, давай порешаем.
-Не то чтобы трудности, но затруднения есть.
- Какие? - с деланным интересом спросил Сакеличев.
- Я хочу опубликовать всю переписку, все письма, обращения, статьи газетные на тему юбилея Пушкина и все книги из поэтической серии, что были выпущены за три с половиной года, под общим названием “Пушкин и Поэт...” И ваше письмо туда войдет... а затруднения в средствах.
- Давай, напиши письма моим друзьям; Адаму Адамовичу - президенту “Сборбанка”, Павлу Валерьевичу - президенту фирмы “Автан”, они помогут.
- А можно Нодару Ревазовичу Тенгелия?

Сакеличев, задумавшись, переспросил:
- Режиссеру, что ли?
- Нет, это тот человек, который дал металл, бронзу на памятник, пять тонн, изготовил фонари, дал тридцать тысяч рублей на проведение конкурса. Бажанка, главный архитектор города, не смог за один тур истратить, потребовал проведения второго тура, после чего трех тысяч не хватило, но Нодар Ревазович наотрез отказался выплачивать награду за третье место из трех во втором туре, хорошо Сунтиков Геннадий Олегович заплатил, а то скульптор Инвлев хотел уже в суд подавать на фонд. Но и это еще не все. Тенгелия оплатил работу скульптора, на съемку видеофильма выделил десять тысяч рублей, оплатил работу укладчиков плитки, да еще много своих средств потратил на то, чтобы памятник был изготовлен и установлен во время.
- Хорошо, давай, и ему заготовь за моей подписью.
- Но в этом письме надо указать, что на книге будет написано, что она вышла под эгидой “Правый сил”.
- Нет проблем, вот наша эмблема, помести на письме.

На следующий день Сорока принес письма с обращением кандидата в депутаты с просьбой о выделении средств на издание книги “Пушкин и Поэт...”

В приемной, кроме агитаторов, находился моложавый журналист независимой газеты, как он себя называл: “Я журналист, независимый  от произвола властей”, с прикрепленной к лацкану пиджака карточкой: “Доверенное лицо кандидата в деп. ГД РФ Сакеличева”.
- Вы к Николаю Алексеевичу?
- Да.
- Подождите, он скоро будет.
- Дак некогда мне ждать, автобус скоро уходит, а если на него не попаду, то опять домой только к утру попаду.
- Вы так далеко живете?
- Дак нет, чо, одиннадцать верст пешком, пятнадцать километров на попутной, шестьдесят четыре на комфортабельном автобусе, а назад все в обратной последовательности, - выпалил Сорока, войдя в роль персонажа из своего же рассказа.
- Минуточку, - и доверенное лицо нажал на рычажок, сказав: “Николай Алексеевич, к вам тут Сорока из...”
“Ладно, я сейчас.” - прозвучало в ответ.

Через некоторое время на пульте внутренней связи зажглась зеленая лампочка и доверенное лицо, обратившись к Сороке, произнес: “Пойдемте, я вас провожу”.

В конце длинного глухого коридора распахнулась закамуфлированная дверь. Посреди кабинета, заваленного листовками и календариками с изображением Сакеличева, стоял его хозяин в форме генерал-лейтенанта.

Сорока, ничуть не смутившись, словно и не заметив его формы, переступив порог, поздоровавшись, протянул заготовленные письма.

Сакеличев, рассчитывавший произвести впечатление на посетителя, даже растерялся от такого поведения Сороки, внутренне любуясь своей формой, не ответив на приветствие, начал читать письма и, дойдя до письма Тенгелии, вдруг вскинул глаза на Сороку:
- Понимаешь, а не будет ли это выглядеть благотворительностью? По избирательному закону кандидат благотворительностью заниматься не должен. Меня же за это сразу исключат из списка.
- Какая это благотворительность? Это выполнение программы “Пушкин и Поэт...”, у истоков которой стоял депутат Государственной Думы тысяча девятьсот девяносто третьего - девяносто пятого годов.
- Там было обращение ко всем предпринимателям, а тут конкретно указаны фамилии и высказана просьба о выделении средств на издание книги.
- Но и дело конкретное - книга, подводящая итог  работы фонда, попечителем которого был депутат Сакеличев.
- Давай сделаем так, я посоветуюсь со своими юристами, мы, думаю, найдем приемлемое решение... сегодня... пятница, в субботу я улетаю в Москву, а ты приходи в понедельник в приемную и там эти письма, подписанные мной, будут лежать.
- До свидания. - уже выходя, произнес Сорока.
В понедельник Сороке в приемной Сакеличева ответили:
- Никаких писем Николай Алексеевич не оставляли, вот прилетит из Москвы, тогда вы все и решите.
- А когда?
- Что когда?
- Когда он прилетит?
- Через неделю.

Сакеличев встретил Сороку с прохладцей. На вопрос о письмах сухо ответил:
- Как я и предполагал мне, как кандидату, запрещена благотворительность, тем более ты использовал символику “Правых сил”.
- Но вы сами подсказали как оформить письма.
- Давай сделаем так, письма я подписывать не буду. А давай позвоним этому, как его?
- Тенгелия?
- Да, да. Как его звать?
- Нодар Ревазович, телефон тридцать шесть сорок девять ноль четыре. - четко произнес Сорока.
Сакеличев, набрав номер, поздоровался: “Я приветствую вас, Нодар Резанович. С вами говорит кандидат в депутаты Государственной Думы Сакеличев Николай Алексеевич... - Сорока, заслышав представление, пальцем провел по наклейке на столешницах с эмблемой. и Сакеличев тут же добавил: - Лидер “Правых сил” на Алтае. Ко мне обратился за помощью прозаик Сергей Сорока... Даже так, вы с ним знакомы?.. Да, да, так вот, приходится за всех ходатайствовать и, как всегда, забывая о себе... Да, да, он написал книгу... да, да собрал весь материал под одной обложкой “Пушкин и Поэт...”... Ну хорошо. А вы, Нодар Резанович, - Сорока поправил: “Ревазович”. - на мою избирательную компанию перечислите какие-то средства?... Да, да, Нодар Резанович, счет мой вам принесут.”
Положив трубку, Сакеличев с видом человека, исполнившего свой долг, сказал:
- Значит так, Нодар Резанович...
- Ревазович. - вновь поправил Сорока.
- Нодар Ревазович сказал, что он и без письма поможет тебе в издании книги, так что...
- Да он мне обещал, я же вам об этом говорил, но с условием, на ней должно быть написано: “Книга издана под эгидой “Правых сил”.
- Нет, этого писать не надо, а то меня снимут с дистанции, а мне бы этого не хотелось.
- Но книга-то в этом году не выйдет, так что не снимут с дистанции.
- Нет, нет, все равно просочится информация, что кандидат Сакеличев занимается... занимается благотворительностью, что запрещено делать законом о выборах, так что, давай, приходи, звони.