Дневник Кукловода. Действие Второе. Любовь

Что ж, вновь мне в руки случайно попала новая кожаная тетрадка. С момента последнего заполнения прошло не так уж много времени, хотя изложение делает весьма резкий скачок.  Расположение духа у меня самое радужное, насколько это возможно, в моем положении и при моем нынешнем уровне погруженности в работу. Могу сказать начистоту, я собой в высшей степени недоволен. Писать всегда было не просто, а творить еще сложней. Иногда бывает, что история любви, чистой, большой, неземной любви, устраивает миру хорошую встряску, или, хотя бы оставляет в сердце и душе глубокие рваные гноящиеся раны. Но, моему самолюбию больно признаваться в этом, что любовь и произведения о ней, естественно, никогда не были моей сильной стороной. Более того, я ни разу в жизни не верил в хотя бы призрачную возможность изменения мира посредством любви. Впрочем, изменить одного-единственного человека она способна, быть может. Итак, не упущу возможность похвастаться, я ведь редко подписываюсь под своими трагедиями и драмами. Недавно сел за одну, правда дело застопорилось едва ли не в начале. Милейшая поэма, обязательно буду ставить в своем театре,  в которой наглею окончательно – пишу белым стихом. Конечно, больше половины моих произведений, так или иначе, перекликаются со стихосложением, преимущественно упомянутым выше стихом, но, как знаете, люблю разрушать стереотипы, к тому же, не силен я в многострочной рифмовке. Кратким сюжетом я могу назвать любовные отношения между юной красавицей из приличной семьи и частично молодым инквизитором, умным и талантливым садистом. Плюс ко всему, я как автор и творец, балансирую на тонкой грани, кстати, она действительно очень тонкая, которая не дает мне повернуть сюжетное действо с безобидной запретной любви на жуткий трагично-садистский жанр и распять невинную красавицу на железном столе. Что мешает мне заняться последним аспектом - я не знаю, возможно, в некотором роде  содействует биографичность девушки, как одной моей знакомой. Честно говоря, у меня есть несколько или даже чуть больше закрытых наглухо дверей в моем извращенном сердце, которые я, подчиняясь своей фантазии, периодически приоткрываю. Образ моей Ми Леди как раз из-за такой дверцы, мне пришлось создавать «гений чистой красоты», такой своеобразный идеал, а без прототипа не просто.
Не знаю, правда, что сподвигло меня на лирические свершения. Возможно, довольно романтический вояж труппы, к которой я прибился пару лет назад и остался до сих пор, по Сене на дне рождения какой-то крупной корпорации. Выступления проходили великолепно, хоть и были некоторые осечки, но в целом я рад удаче. Девочки-акробатки вовсю флиртовали с французами, устраивая свою судьбу на ближайшие часы, поэтому на борту небольшого парохода царила атмосфера любовного флера.  Кроме всего прочего, мне в руки попал потрепанный томик Марины Цветаевой. Во Франции, оказывается, русские поэты едва ли не известнее среди молодежи, чем у нас в России. Единственной загвоздкой был мой, не самый лучший, скажу сразу, язык. Несмотря на мои неплохие познания в латыни, итальянского, испанского языков и удовлетворительные английского и немецкого, с французским я давно вел тихую войну, во многом обоснованную отсутствием времени и особого желания. Промучившись полночи, я с грехом пополам перевел несколько стихов, которые самым неделикатным образом напомнили мне о давней и старательно забытой любви. Позволю себе малое предисловие, все же начинается личное и сокровенное.
Интересно, что люди имеют свойство перерастать старую любовь, как перерастают детские страхи. Правда, есть укоренившиеся случаи, но сейчас не о них. Теперь, по прошествии  нескольких лет, я могу с легкой усмешкой, моей верной спутницей, сказать: мне никогда не удавалось найти девушку, которая заставила бы меня отречься от моих жестоких постановок. Возможно, я такой человек, бессердечный и злой. Не обращая на это внимания, я буду говорить о любви. Рассказывать о ней, о своей любви, любви заядлого волка-одиночки, самом светлом и сентиментальном периоде своей жизни буду подробно. Узнать очередную грань моего характера, моей души будет намного легче, чем по той части, которую я вкладываю в свои произведения. Таким образом, в юности я был одиноким, холодным и черствым. Говорят на протяжении всей жизни, люди миллион раз меняются. Это в корне не верно. Что выросло, то выросло, что воспитали, то и живет, но кардинально меняет только любовь и ненависть. Я в это тоже не верю. Все же, любви я обязан одними из самых ярких миров и миражей, сотворенных моим сознанием. Жаль только, что эти миры остались лишь фантазиями, чудесными, светлыми, добрыми фантазиями...
Теперь я знаю, как отличать добро от зла. Взамен раздавленного хрупкого добра, которое напоминает попавшую в тиски стеклянную елочную игрушку, ни что не придет, а взамен разбитого зла незамедлительно придет новое, еще большее зло. Таков закон Вселенной, глупый, но верный. Это меня удивляет, должна же быть в мире хоть какая-то справедливость. Подумай сам, добро ведь обязано побеждать превосходящее зло. Быть может, я верю в наивность и доброту, но сам ведь я являюсь сказочником, тем более, самоучкой. В своих мирах я проявляю эту наивность, детскую наивность, и позволяю добру в лице людей бороться и побеждать. Это, можно сказать, мое оправдание, ведь не может же человек состоять только из зла. Впрочем, я не рассказ главного, того, что сей же час перечеркнет все мои слова о добре и зле. Что ж, исправлю молчание. Начнем-с!
... Действие, которое нужно сопровождать, по меньшей мере, свадебным маршем, исполненным на органе, разворачивалось в начале весны в русском городе под названием Воронеж. Находится этот город в центральной России на одноименной реке, притоке Дона. Я с труппой прибыл туда, в этот наполненный людьми город, с самыми мрачными мыслями и полусырыми сценариями. На неделе, которую мы решили провести там, мы ставили «Макбета» и кое-что из нашего репертуара. Это кое-что было написано не мной, а потому бездарным по умолчанию. Конечно, я шучу, но смысл пусть горек, но печален. Впрочем, в тот раз я наговаривал, пьеса мне очень понравилась. Юные актрисы, которым поэма, предоставленная молодым талантливым драматургом, невероятно понравилась, убедили творческого руководителя оставить в покое тяжелую и темную трагедию моего пера под названием «Избитый волк». Честно говоря, я был рад такому повороту событий, потому что трагедию нужно было частично переписать и довести до ума, убрать тяжеловесность и фатальность. В середине дня я отправился знакомиться с городом. Собирались тяжелые грозовые облака. В Воронеже я был впервые. Во многом, люди во всех городах России были одинаковы, но везде у них был свой колорит, который я прилежно замечал и записывал. Город был для меня уютным, но шумноватым, как и все мало-мальски большие поселения людей – я обожал тишину в то время.
Около магазина какая-то бабулька силилась втащить тележку через бордюр. Что находилось в той тележке, для меня осталось тайной за семью печатями. Люди к старушке подходить не рисковали, стыдливо проходя мимо и опуская глаза. Впрочем, мне их винить не за что, потому как по тротуарам проходили всего несколько занятых бизнесменов, неопрятные подростки, парочка студентов и пожилая женщина с собачкой. Я сосредоточился, бесцеремонно выдернув с задворок своего сознания двух заготовленных когда-то давно монстров. Они были сохранены мной на всякий пожарный случай, на память об одном из миров, получившихся очень и очень своеобразным. Конечно, плохо в моем положении привязываться к какому-то одному миру, но в этом я воплотил свою давнюю задумку в жизнь. Выглядели эти монстры необычно, даже для моей фантазии, потому что сочетали в себе все качества классических представителей кошмара. У них были огромные острые клыки, свирепые красные - у одного желтые – глаза, горилообразное телосложение, толстая чешуйчатая кожа, небольшие кожистые крылья и рост под два метра. И еще, обязательно, длинные скальпельной остроты когти. Когда мои уродцы появились на улице, они хором заревели. Люди, все кроме бабушки, кинулись врассыпную. У меня немного закружилась голова от переноса из мира фантастики таких объемных созданий, но жаловаться не приходилось по простой причине, что не кому. Монстры подошли к старушке и аккуратно подняли тележку на тротуар. Потом они, тщательно подогнув когти, перенесли саму бабушку к магазину. Затем, они учтиво поклонились и ушли куда-то, не обращая особого внимания на завывания милицейской сирены и скорой помощи. Я махнул на них рукой и скрылся, свернув на неприметную разбитую дорожку, ведущую куда-то вглубь города. Моих монстров потом смели в зоопарк, правда, на следующий день они испарились, оставив тщеславного администратора с носом.
Русская скромная весна не впечатляла меня, особенно после итальянской, описание которой я счел нужным записать, причем стихотворный вариант. Но я все же патриот, хотя и не привязан к какому-то определенному месту. Россия осталась одним из моих вдохновителей, поэтому, сколь далеко я бы не уезжал, я продолжаю возвращаться сюда. Я сел на скамейку во дворе, в который меня привела дорожка. Двор немного напоминал все остальные дворы, знакомые мне. У подъездов в изобилии стояли машины, двери этих подъездов были сорваны и лежали рядом на земле. Я осмотрелся. С северо-запада слышался какой-то неясный гул, но в целом двор оставался спокоен. Я вытащил рукопись очередного сценария, подкинутого мне во время утренней летучки кем-то из режиссеров. Они вновь просили одобрить и подправить творение другого писателя. Я не стал напоминать им в сотый раз, что это нарушение закона и элементарной порядочности, а просто взял пьесу и пообещал заняться ей. Я внимательно осмотрел двор вновь и погрузился в чтение.
Через полчаса начался мелкий дождь, так присущий весне. Пьеса мне понравилась, хоть и прочел я ее меньше чем наполовину. Я свернул бумагу и вдруг заметил, что во двор вошла буйная компания подростков, ищущих приключений. Честно скажу, я не хотел связываться. Они подходили ко мне, а я, предчувствуя проблемы, подыскивал подходящую иллюзию, достаточно страшную, чтобы отпугнуть хулиганье, но достаточно слабую, чтобы не свести этих парней и девушек с ума. Тут, ко мне подошла высокая красивая девушка, совершенно мне не знакомая, с длинными вьющимися волосами, огромными серыми глазами и маленькими губами бантиком. Она взяла меня за руку и нежно громко сказала что-то наподобие:
- Извини, милый, заждался? Я все устроила, родители нас уже ждут.
Я удивился безумно. Милым меня называли разве что в роддоме, да и насчет ждущих родителей я был не уверен. Но я позволил девушке увести меня из двора, куда-то в лабиринт многоэтажек. Молодежь двинулась за нами, но от слежки избавиться нам помог случай. Завыла милицейская сирена, на что девушка облегченно вздохнула. Каюсь, это моя работа, должен же я был как-то реабилитироваться. Хулиганы отстали. Примерно в этот же промежуток времени сирена замолчала, потому что я выдохся, а из моих глаз едва не брызнула кровь. Девушка улыбнулась, словно не заметив, как мне плохо. Я отпустил иллюзии, и мое состояние улучшилось настолько, что я мог поблагодарить невольную спасительницу. Она назвала свое имя, а я рассеяно ответил на французском: j;applle Andrea. Она не поняла не слова, и я торопливо исправился на русский язык. Она вновь улыбнулась, и я заметил, какая у нее ангельская улыбка. Мы разговорились. Ее звали Варя. Больше я ничего знать не захотел.
Не буду утомлять долгими подробностями месяца счастья. Я остался в Воронеже надолго, привязался к нему и к Вареньке. Я стал замечать зелень цветов, распускающиеся почки, голубое небо и даже холодные дожди стали приятнее. Потому что она так сказала. Я наплевал на все свои принципы, забросил работу, перестал появляться в театре, украл большую сумму денег с помощью своих возможностей, снял квартиру. Но жил только моими с ней встречами. Мы гуляли по всему городу, я видел, что ей это нравиться, но иногда, к примеру, когда я назначал новую встречу, ее лицо тускнело. Я не понимал почему, а сейчас проклинаю себя. Я слишком уж ударился в романтику, а девушкам ведь не только это нужно. Но несколько моментов запомнилось мне более всего.
Однажды мы гуляли по переулкам Воронежа, она смеялась, я улыбался ее веселью. Она смотрела на распускающиеся анютины глазки. Маленькие голубенькие цветочки были действительно прекрасны, даже я это заметил. Дул теплый ветерок, ветки деревьев немного покачивались, по ярко-голубому небу неспешно плыли перистые облачка. Варя посмотрела на небо, и вдруг ее глаза стали грустными. Она тихо пожалела о том, что в Воронеже нет бабочек. Я могу поклясться, я не знал, что толкнуло меня на это.
Мои силы собрались, вытянулись в струнку и рассыпались на тысячу бабочек. Огромных, разноцветных тропических бабочек, похожих на цветы, подхваченные ветром. Ее глаза расширились от удивления, а лента из бабочек обвила нас и устремилась в небо. Я, рискуя собственным разумом, вернул их, более тщательно прорисовывая и делая каждую краску еще ярче. Повинуясь порыву, я обнял Варю и поцеловал. Бабочки садились на нас, они кружились в своем неведомом танце. Варвара улыбалась бабочкам, улыбалась мне, и снова меня поцеловала. Я прижал ее к себе, чувствуя, что слабею, но нарочно усилил иллюзию. Бабочек стало еще больше. Варя, очарованная, стояла в их пестром хороводе. Я почувствовал, как по моему лицу катиться что-то горячее и глаза мне жжет невероятно сильно. Я знал, что идет кровь. Зрение мое помутнело, и я позволил себе с неохотой рассеять иллюзию, которая, признаться, захватила и меня.
Остаток месяца мы провели в разговорах и продолжающихся романтичных прогулках. Я рассказал ей все, по крайней мере, ту часть, которую она могла понять. Боюсь, я утаил от нее все мои темные стороны, если не в характере, то в мирах уж точно. При ней мне казалось стыдным использовать свой дар на полную катушку, поэтому я ограничился созданием локальных миров-сказок. Они пленили меня, так же как и темные, но чем больше я прорабатывал детали, тем ясней мне становилась реальность этих миров, и тем больше я рисковал раствориться в них, потерять себя. С мирами-безднами такого произойти не могло, потому как мой разум, разум человека в каком-то смысле, противился торжеству ужаса, да, к тому же, я оставлял лазейки для себя, если вынужден был сам участвовать в иллюзии кошмара. Но в добрых фантазиях я жаждал раствориться без остатка, поэтому крючков для сцепления с реальностью было мало.
Третья неделя нашего с Варей романа подходила к концу, когда я впервые испугался своей силы. Моя девушка, как же приятно так ее называть, прибежала в слезах. Она плакала у меня на груди, потому что ее друзья отвернулись от нее, они сказали, что она предательница и стукачка. Причин я не понял, но что-то было связано с кражей денег из стола ректора. Чтобы успокоить, я повел ее в другой мир, где нет денег, нет подруг-воровок, нет проблем и Уголовного кодекса. Мир был суховат с реалистичной точки зрения, но не суди меня строго, меня застали  врасплох ее слезы. Я прорисовал свою иллюзию, что она стала реальней, причем намного, чем сама реальность. Мы провели в ней, может час, может день, может вечность. Она забыла о другом мире, о реальности, о своих прежних проблемах, но это не так страшно. Главное, я забыл, я стал жить не в том мире, я стал частью другого мира. Не буду вспоминать, как трудно я выбирался из сказки, это было как бред в температуру, как возвращение в тело после клинической смерти. Потом я вытащил ее, и пообещал себе никогда больше не терять реальность, никогда не тонуть в своих собственных творениях.
После этого случая, мы не виделись три дня. На пятый день четвертой и последней недели она пришла ко мне и сказала, что любит другого. Я долгое время терпел, до тех пор, пока она не скрылась из виду. Я хотел убить, впервые хотел убить человека. Я  намеревался уничтожить весь город, но, черт побери, я любил Варвару по-прежнему. А истинная любовь слишком светлое и хрупкое чувство, чтобы ломать его ревностью и реками крови. Но я никогда больше никого не любил.
Варвара и ее любовник уехали из города на поезде, они сбежали от меня. Не стоило, хотя у меня было готово, как минимум пять  сценариев один жутче другого для этого поезда. Я отпустил их. Сделал глупость, зато душа моя свободна и холодна. И все же я напишу эту поэму, у нее будет хороший конец.


7 апреля, 2008