Глава 9

Я с силой толкнул дверь, подперев её плечом. Пружина потянула дверь назад, и она мягко закрылась за мной. В воздухе пахло хлоркой и испражнениями, смешанными с прокуренным воздухом, на смерть отравленным табаком.
Такой шлейф обычно остается от обогащенных опытом курильщиков, чьи легкие, будто со временем сами начинают вырабатывать зловонный аромат. Весь этот туалетный букет разбавлял затхлый запах плесени и еле уловимый, но горьковатый запах крепкого алкоголя. Я огляделся. Огромный зал мужской уборной отделан в белый богемный цвет, покрытый довольно большой плиткой на полу и на стенах. Я подошел к стоящим в ряд умывальникам, сделанным слитными тумбами, и положив сумку рядом с раковиной, открыл холодный кран. Подставив руки под сильный ледяной напор, я обдал лицо и посмотрелся в зеркало. Сзади виднелись кабинки по правой стороне, стоящие стеной, поэтому за ними было ни видно ничего, если не пройти вглубь туалета. Вода неприятно стекала с лица, я обтер подбородок рукавом, и устало опустил голову. Из-за монолитной стены кабинок послышалась легкая возня и слабые болезненные стоны. Я обернулся.  Даже вывернув голову в любопытстве заглянуть за искусственную перегородку, за таинственный поворот, уносящий вглубь писсуаров и кабинок, не удавалось ничего увидеть. Ледяной напор воды продолжал ожесточенно хлестать, и видимо шум привлек человека в глубине туалета. Я перекрыл кран, отряхнул руки от грузных тяжелых капель, норовящих затечь в рукава.
Гул бьющей струи смолк, обвив молчанием все помещение, казалось, наполняя непроглядной тишиной даже воздух, который показался таким плотным, что нестерпимо захотелось выйти за дверь и оказаться на пустой улице, под порывом легкого прохладного ветерка. Перед глазами вспыхнул образ ночного неба, устланного мириадами звезд, и порывистый ветер, свистящий и уносящийся слишком далеко, чтобы через мгновенье вернуться. Не сразу в гулкой тишине я расслышал стук настенных часов, и озираясь по сторонам нашел таки глазами довольно большой циферблат простых, не обремененных дороговизной офисных часов. Утро уже давно перевалило за арабскую четверку. Я облокотился на тумбочку раковин, доставая из кармана наспех собранный телефон, поправив крышку и зажимая кнопку включения, тепля надежду включить потенциально разбитую вещь. Экран загорелся и погас. Тишину нарушила возобновляющаяся возня вдалеке из кабинок. Предприняв ещё одну попытку включить телефон, которая на сей раз увенчалась успехом, экран вспыхнул, через мгновенье, со звоном высвечивая простенький логотип производителя. Я вздрогнул от протяжного всхлипа человека, находящегося недалеко от меня. Неожиданно в моей руке загудели друг за другом сообщения, скорее всего с уведомлениями о пропущенных звонках. Я мельком взглянул на них, открывая сообщения по очереди, и услышав ещё один протяжный стон, поспешно загашал в сторону монолитной изгороди кабинок, убирая телефон в карман. Гулкий стук моих ботинок эхом прокатился по звонкой плитке, и человек внутри притих, явно вслушиваясь в мои шаги. Обогнув поворот, передо мной возник ряд пожелтевших писсуаров, и по правую руку возник протяжный ряд пластиковых кабинок в человеческий рост. Все они казались запертыми, но двери лишь были прикрыты. Я прошел вдоль, приоткрывая двери, заглядывая внутрь. В этом туалете я был лишь однажды, когда в клубе их было пять или шесть, и в этом направлении от танцпола я бывал крайне редко, но все они были одинаковой планировки, отличалась только их чистота и внешний вид.
Эта уборная показалась мне самой грязной, ввиду её близости к огромной многолюдности, хотя народу здесь везде было хоть отбавляй. Но все же основная масса, а сказать точнее её большая часть обитала в залах, предназначенных только под одну вещь – темное громадное пространство, где можно найти и делать все что угодно, укрывшись под надежным одеялом мерцающего света, цветных лучей и неадекватной толпы. И хотя туалеты уже давно перестали быть укрытием наркоманов, стремящихся к сладкому уединению, по всей видимости, остались любители традиций, продолжавшие укрываться бог знает от чего под сводами зловонных комнат. Урны были забиты под завязку цветными обертками, бумагой, кое-где виднелись обломанные сигареты, рассыпанный по полу табак, украшая пространство на полу рядом с мусорной урной, придавая всему этому неповторимую декорацию.
И хотя мужские туалеты в клубах с первого взгляда и отпугивали новичков, приз неаккуратности и грязи по праву принадлежал туалету прекрасной половины человечества. Бедняжки уборщицы денно и нощно отдраивали уборные, оставляя там свою кровь и пот, женщины, нескончаемым потоком разрушали их старания всего за несколько минут, проникая во все углы туалетов как ненасытные крысы, и никто с уверенностью не смог бы сказать, почему именно женщины такие ярые поклонники постоянных походов в туалет. Женские очереди перед заветными дверьми заставляли испытывать ужас, ужас бесконечного ожидания. Вот в чем секрет вечного двигателя, так это то, что даже по ночам очереди в женский туалет словно поток машин в час пик, и это бесконечное необъяснимое явление заставляло молиться во славу того, что ты мужчина, во славу природы, которая подарила тебе возможность справлять свою нужду с минимальным ожиданием, а вернее с его практическим отсутствием.  Это заставляло волнительно биться сердце, когда тебя приперло и ты спешишь в заветную сладкую комнату, и проходя мимо женской очереди, тянущейся намного дальше дверей туалета, ты испытываешь удовольствие, счастье мужского бытия, комфорт и благодарность даже тому, во что совершенно не веришь, когда подходишь к сияющим дверям, когда заходишь в заветную комнату, когда благоговейно справляешь нужду, и через секунду удовлетворенно выходишь обратно, ловя на себе взгляды вечно злых, недовольных, и нескончаемо завистливых дочерей Евы.
Под ботинком послышался неприятный хруст, который заставил меня мерзко поморщиться. Огромный коричневый жук, хитиновое тельце которого только что раздавил тяжелый ботинок, ещё продолжал гнусно подергивать тоненькими лапками, растекшийся в луже собственных внутренностей, и наполовину отваливающейся головы. Я повернул ногу стопой, и видя на подошве останки умирающего насекомого, прочертил ботинком по плитке несколько раз, втирая грязь в пол. Недалеко от меня дверь кабинки резко открылась настежь от чьего-то сильного толчка, и настолько ожесточенно, будто кто-то из последних сил ударил по ней, собираясь сорвать её с петель. Я внимательно всмотрелся в колыхающуюся дверь, слишком легкую и дребезжащую, такие обычно ставят в общественных бесплатных туалетах на вокзалах или многолюдных заведениях, стремясь прилично сэкономить. Такая дверь была слишком маленькой, и на фоне огромной кабинки смотрелась столь хрупко и беззащитно, что не приходилось вставать на мыски, заглядывая в кабинки, а напротив, приходилось наклониться, потому что перегородка из дешевого пластика приходилась в половину роста взрослого человека. Я неспешно подошел к раскрывшей свои двери туалетной кабинке, и осторожно заглянул внутрь. Мои действия хоть и были неоправданными, но все же на какую-то долю секунды во мне проснулось обыкновенное человеческое любопытство, возникающее намного раньше всех других природных инстинктов и опасений. Кто бы что ни говорил, каждый человек по природе отличается любопытством, и обычно сомневающиеся в этом люди, или прямо отрицающие в себе эти качества, пропустив что-то жутко интересное, ещё несколько секунд мучаются неприятным осадком пропущенного, и возможно весьма интересного происшествия, но упорство отрицания компенсирует это сполна,  уже после.
Человек внутри громко гортанно закашлялся, смачно отхаркиваясь. Дверь норовила закрыться, но обзору происходящего это не мешало. Я откинул дверь, придерживая её рукой, и заслонил собой вход в кабинку. На полу, держась руками о край толчка и склонив над ним голову распластался мужчина, которого затошнило в тот самый неподходящий миг моего прихода. По его виску стекал ручеек крови, волосы были мокрыми от пота и вьзерошенными. Весь вид мужчины не внушал ничего хорошего. Он нервно трясся, будто в лихорадке, и хаотично дергал по полу ногами. Его лицо вновь скрылось в недрах туалета, и ещё один тошнотворный позыв заставил его мерзко издать гнусный шум. Я отвернулся, и мне показалось что тошнота слишком заразна, чтобы продолжать стоять рядом с тем, кого так сильно тошнило. Я закашлялся, чувствуя неприятный ком в горле, навеянным запахом туалета и человека, полулежавшего на полу. Мужчина схватился в края толчка, словно в желании притянуть его к себе как можно ближе, и нервно, со звуком, кряхтя, приподнял голову, вытягивая шею, и невидящими от слез красными болезненными глазами посмотрел по сторонам, задержав взгляд на мне. Мокрым рукавом он обтер лицо, но слезы после тошноты продолжали наполнять глазницы, образуя пелену, и он никак не мог сфокусироваться. Я размотал клочок туалетной бумаги, висевшей далековато, до которой мужчина видимо не додумался и тянуться, или не мог, и протянул ему. Он вновь отвернулся лицом к эмалированной пропасти, и звучно высморкался, протягивая ко мне руку за новой порцией. Я поспешно отмотал ещё.  Мужчина утер лицо, мокрый лоб, покрывающийся то и дело испариной, и предпринял попытку приподняться, которая заканчивалась провалом. Я подошел к нему вплотную, и придерживая его, перекинул его руку за плечи, выволакивая мужчину из кабинки. Я пронес его до умывальников, опер о тумбу, и включив на полную напор воды сунул его голову под струю.  Холодный бьющий поток, кажется, привел его в чувство, и мужчина недовольно закряхтел и заскрежетал зубами. Он одернулся и оттолкнул меня. Я оперся на тумбу спиной, скрестив руки на груди, и подняв голову, посмотрел на обитый панелями потолок, в котором нестройными рядами виднелись небольшие, встроенные в потолок лампочки. Мужчина рядом громко кашлял, облокотившись на раковину обеими руками, опустив к ней голову, то и дело морщась и отхаркиваясь. От него несло алкоголем, запах был таким сильным, что заставлял отворачиваться и мешал дышать. Втягивая в ноздри отвратительный, имеющий привкус спирта аромат, становилось не по себе, и я невольно задрал голову как можно выше, немыслимо вытягивая шею. Телефон в кармане вновь протяжно вздрогнул и запищал.
- Твоя гудящая хрень разъедает последние остатки моего некогда процветавшего мозга. – Хрипло протянул мужчина, гортанно заржав, и поперхнувшись, вновь тяжело закашлялся. Я перевел на него взгляд, меняя ногу, на которую только что опирался. Нащупав в кармане телефон, я скользнул взглядом по сообщению, и недовольно щелкнул на выключении звука, пряча телефон обратно в карман.
- А знаешь что? Вот тебя там ищет кто-то, - пришел в себя мужчина, обтирая обеими руками лицо, и морщась от боли, пощупав что-то на макушке, - Гудит, мешает. А ведь ищет же! А сколько я здесь провалялся... Не знаешь? Да я сам не знаю. И никто не ищет. Черт, как больно. – Облокотившись локтями об умывальник, он подставил макушку под бьющую струю воды, и не успевавшая смешиваться с водой кровь молниеносно стекала по белой эмали, кружась, уносилась в глубь труб. Он негромко застонал, заправляя мокрые прилипающие к коже волосы за ухо, некоторые приглаживая назад.
- Какого черта ты здесь делаешь? – Единственное что я додумался у него спросить, на что он смачно заржал, но от боли опять послышались стоны. – Смешного мало. Или ты теперь с девками в туалете уединяешься? – Я еле слышно засмеялся, но друг лишь удивленно поднял на меня глаза, расплываясь в отвратительной усмешке и высунув кончик языка, слегка прикусил его зубами.
- Да уж, друг, смешного мало! – Захохотал он через некоторое время, удивленно изгибая одну бровь и слегка качая головой, то и дело щупая макушку, и вытирая кровоподтек на виске. – Но уединяться в туалете, - он показательно сделал отрицательный жест, горизонтально махнув рукой, - Это ты дерьмо какое-то выдумал. Хотя… - Он на секунду поднял взор ввысь, задумавшись, - Хотя обнимать сортир – это тоже большое дерьмо! – Он громко сплюнул, поворачиваясь к умывальнику. Я сам не знаю зачем кивнул, задумчиво подняв обе брови, и вновь обернул к нему свой взгляд. Я много раз видел Ст. в самых отвратительных ракурсах, и меня это удивляло мало. Каждый раз с ним что-то случалось, и это уже было традиционно. На этот раз мне довелось найти его в недрах общественного сортира, и это было далеко не самое худшее, что могло с ним случиться. Прерывая мои мысли, он положил мне на плечо руку, и слегка потряс. – Слушай, у меня сейчас треснет голова. Сейчас бы флягу с живительной влагой. Представь себе, на этот раз какая-то никчемная тварь так жестко ударила меня сзади по голове довольно тяжелой вещицей. Ума не приложу, что она делала в туалете, но последнее что я помню, так это то, что был мертвецки пьян, и с силой стукнулся о толчок туалета. – Он опустил голову и поморщился. Я взволнованно огляделся по сторонам, и наткнулся взглядом на оставленный на умывальнике пистолет. Сумка лежала забытая мною недалеко от нас, и поторопившись, я схватил её. Ст. заметил и нахмурился. – Что это у тебя? – я помотал головой. – Секрет значит? – Он опять нахмурился, стараясь сдвинуть брови слишком плотно друг к другу. Его  лоб покрылся складками. 
– Ну и вот, - как ни в чем не бывало, продолжил он, посматривая на женскую сумочку в моей руке, - Не знаю, сколько я тут провалялся, но помоему меня спасло то, что я уж очень перепил, и в тот самый момент появился ты, когда мне стало плохо. А что если бы я так здесь и лежал. О, черт! Это тьма как плохо! – Он саркастически улыбнулся, слегка присвистнув.
- А кто это был? Видел?
- Видел. – Перебил он меня, заранее предугадав вопрос. – Видел очень размыто, но видел. Это, как ни удивительно была женщина, но не та, с которой я был. Та, с которой я был ждала меня снаружи, так как мы собирались ещё хорошенько натрескаться. И уж не знаю, что делала эта уродка здесь, но получил я весомо. То есть я вообще предположить не мог, что у женщины может быть такой удар.
- Она просто ни откуда появилась с целью избить и утопить тебя в сортире? – Ст. молниеносно заржал, вновь немного перебивая меня и мои мысли, но все же пришел в себя и позволил мне продолжить, лишь тихо посмеиваясь. Он держал руку на макушке, будто боясь, что она расклеится надвое. Я недовольно продолжил, внимательно оглядывая друга. – Откуда…
- Откуда. Мм… Хороший вопрос. Вот только ты меня, по-моему, не слушал с самого начала. Говорю же, не знаю я откуда она возникла. Но знаешь что самое интересное? Когда я только расстегнул ширинку и собирался насладиться облегчением, к моему затылку приставили что-то очень неудобное, и с вежливостью английского короля попросили отдать все деньги, ну или все ценное и немедленно. – Он похлопал рукой по карману брюк, и нащупав нужное, вынул оттуда пачку сигарет. – Дай огоньку. – Я поискал в карманах, и найдя зажигалку, протянул её Ст. – Я собирался обернуться, но неприятная вещь сильнее прижалась к моей голове, и я немного испугался, знаешь ли. Потом показательно полазил в карманах. А потом резко обернулся, и неожиданно для девки, толкнул её что есть силы, и она немного повалялась около толчка, очищая для меня пол. Я ведь потом там лежал. Ну, ты видел, наверное.  – Он затянулся, и, опустив руку с сигаретой, облокотил её о тумбу. – Знаешь, такая вся побитая жизнью. Я сразу понял, на что ей деньги нужны. Пистолет она из рук не выронила, и это уменьшало мои шансы на победу, хотя я некоторое время поколебался, умеет ли она с ним обращаться. Но судьбу искушать не рискнул. – Он выдохнул густую струйку дыма, и пошарив в кармане, вынул оттуда испачканный кровью платок,  прислонив его к макушке. Я внимательно слушал, не перебивая, поскольку картина произошедшего начинала ярко вспыхивать в моей голове. – Она приподнялась, у неё был такой жалкий вид, прямо как вспомню… Но даже думать не хочу о своем виде. Это все-таки хоть какая никакая, второе конечно в её случае было преимущественнее, но она была дама! А перед дамами выглядеть надо хорошо. – Ст. вновь гортанно заржал, и неровный поток дыма вылетал, словно стремясь скорее выскользнуть из его легких.
- Ну, и что было дальше? – Не выдержал я, недовольно закуривая сигарету. Я больше не мог терпеть, и захотел наполнить легкие густым сладким табачным дымом. Нужда была навеяна отсутствием покоя, уверенности и чрезмерным волнением. Не помню, когда последний раз я затягивался так жадно, сладко, волнительно, но затяжка сигарет наполняла, казалось, нескончаемым спокойствием, решительностью и уверенностью во всем чем угодно. Ст. улыбнулся странной улыбкой, косясь на свою пачку, оставленную на умывальнике, откуда я только что вынул одну спасительную в трудное мгновение палочку, пропитанную смолой и другими радиоактивными примесями.
- Что-то ты друг волнуешься много? Может тебе отдохнуть немного?
- Слушай, что дальше то было? – Намного спокойнее спросил я,  посылая дым глубоко внутрь легких.
- Какой же ты нетерпеливый. Что дальше было. Что видишь, то и было. – Он взглядом указал на верх, подразумевая свою голову, и морщась отлепил грязный платок от раны. – Больно ужасно. Ммм… Ну так вот. Поднялась она, выставив свою худощавую руку со стволом прямо на меня, то есть целясь в меня. Я, как и требовалось, медленно поднял руки вверх, позволяя ей подойти и приставить дуло к моему лбу. А что я, в самом деле сделать то мог? Я на ногах еле стоял. И как мне вообще удалось эту костлявую суку отпихнуть то так от себя, что она отлетела как перышко. Потом обшарила мои карманы, затолкала в кабинку, и с силой ударила пистолетом прямо сюда. Черт, как больно. – Он словно вспомнив ощущения, схватился за макушку, но посмотрев на меня отнял руку, и сунул горящую сигарету под струю воды. Я затянулся, и последовал его примеру, потушив свою сигарету. – И знаешь, когда ты на хрен пьяный, никогда не ударяйся головой. Может это физика какая-то, но пьянее становишься раз в тридцать. И вот тогда-то я понял, что уже никуда отсюда не уйду, потому что голова закружилась таким ахренительным вальсом, что подняться я уже не мог. Так и пролежал, пока не очнулся. Ну, и тебе конечно благодарность большая. – Он положил руку на мое плечо, и благородно кивнул. Я кивнул на сумку в своей руке, и осторожно положил её на раковину. Ст. внимательно посмотрел на неё,  и не беря в руки, приоткрыл. Мельком заглянув внутрь, его лицо приобрело странное выражение, смешанное с некоторой гримасой удивления и недоумения.
- Не узнаешь?- Спросил я, поворачиваясь к другу. Тот с непониманием взглянул на меня, и поджал кубы, слегка покачивая головой.
- Я что, по-твоему, сыщик пушек, всех в лицо знаю?
- Думаю, хотя сейчас я уверен, что это именно он разбил твою макушку... – Я кивнул в сторону сумки вновь, и слегка пожал плечами.
- Да неужели? И что это нахрен такое?
- О, если все так как есть, то это долгая история. И…
- И пока мы идем чего-нибудь выжрать, ты мне эту долгую историю и поведаешь. Я надеюсь.  – Он аккуратно вынул пистолет из сумки и осмотрел его. – А это мы с собой, по-твоему, таскать, что ли собираемся? - Ст. немыслимым движением вынул обойму, и, убедившись в заряженности оружия, присвистнул. – О, так она не блефовала. Я просто счастливчик, что не решился испытать судьбу на прочность! – и засунув её обратно, он убрал пистолет в сумку, заворачивая её в сверток. – И кстати, мне нужна новая оправа, по-моему. Вон там они где то валяются. – И лениво махнув рукой в сторону кабинок, он слабыми шагами  двинулся туда. Очки лежали недалеко от места, где недавно лежал Ст., распластавшись по полу. Одна линза была треснута, но в целом они были почти не тронуты. Ст. поднял их, и нацепил на нос. Трещинка была едва заметная, что приятно удивляло.
 – Теперь можно валить отсюда. – Поправил он очки и спрятав в сливной бак оружие, мы поспешно вышли из туалета, и погрузились во вновь оживший мир, громыхающую музыку, закладывавшую уши. Очереди у женского туалета, по-прежнему, не поредели, и, проникнув в толпу, мы скрылись с глаз, направляясь к алкоголю, успокаивавшему любые нервы.
- Дааа, можно много рассуждать об этом давно свихнувшемся мире. Чего стоят только одни бесконечные золотые лихорадки? Погоня за богатством и собственной выгодой…
- Заткнись, ты говоришь и думаешь совершенно не о том! – Перебил плотного затягивавший на левой руке жгут довольно взрослый мужчина, с уже тронувшей его легкой проседью в волосах. – Твоя лихорадка это слишком большая обыденность, и говорить об этом уже пошло. Вот ты сам что,  не хотел бы иметь в жизни все, что захочешь? Хотел конечно. И я бы хотел. И любой здесь присутствующий. Знаешь ли, вся эта грязь и бедность никому особого удовольствия не приносит. Я же считаю, что виной всему неправильное распределение всего этого. И при том, я не отрицаю, что и я сам этого не достоин. – Он стиснул конец жгута зубами, и искоса взглянул на собеседников. – Так же пошло уже говорить о том, что деньги всегда достаются тем, кто их не достоин. Ведь каждое дерьмо достойно всего на свете. Но такова жизнь. Человек всего лишь букашка. Мелкая, ненужная, беззащитная. Но некоторым букашкам удается перевернуть мир, ну или просто залезть на него сверху… - Плотный мужчина, сидящий напротив, захохотал, и смех его больше походил на хрюканье жирной свиньи, довольно вывалявшейся в грязи. Жгут в зубах второго затрепетал, обещая в любую секунду выскользнуть из цепкой хватки пожелтевших от времени зубов хозяина, когда тот лихорадочно заржал вслед за толстяком. – Мне было лет семь, когда обещанный мне в детском саду и в добрых детских книгах светлый и прекрасный мир, большое будущее и прочая дрянь, приобрели зловещие оттенки херни, а люди превратились из заботливых и доброжелательных в гнусное лживое дерьмо. – Не вынимая конец жгута изо рта, продолжил мужчина, встряхивая шприц.
- Тебе бы на телевиденье выступать, или книги какие писать! Как говоришь красиво! – Насмешливо заржал толстяк, пристально всматриваясь в маленький шприц, который седой загонял в выпуклую вену на сгибе локтя. – В семь лет. У некоторых и до семи лет уже стимула к жизни маловато. Хотя… Хотя наверное до семи врятли. Думаю как раз таки до семи лет у маленького подрастающего поколения жизнь сладкая. Её сказками, ложью наполняют. А уже потом изнанка вылезать начинает. Типа сюрприз. Растешь и мечтаешь о блестящей карьере героя, космонавта или врача, и только потом все твои светлые стремления топчет эта грязь и бедность.
- Это в нашей стране бедность в большей степени мешает реализации мечтаний и грез подрастающего поколения.  Да и не только бедность. Да, в принципе, она одна. Есть средства – будь хоть экспертом морских гребешков. Ну а вообще, если есть деньги, нахрен тогда все эти заморочки? Будь кем хочешь, и усилий прилагать не надо. А это слаще всего на свете, когда при минимальных усилиях у тебя есть все, всё и вся. – Толстяк задумчиво посмотрел на стакан, доверху наполненный водкой, и в один присест залил все содержимое в глотку, смачно морщась. При виде этого зрелища запершило в горле, и неприятная дрожь прокатилась по телу. Преодолевая мерзкий позыв внутри, я последовал его примеру, опрокинув залпом стакан, морщась от неприятного жжения в горле и на языке.
- Но ведь кто-то добивается всего, не имея, извините за тавтологию, ничего. Как ты сказал, букашки, поимевшие мир. Эти же букашки с чего-то начали. Что-то сделали. Не сразу же они своим предкам миллионы оставили. Эта тема бесконечна. Воровство, предательство? Что там ещё мутят эти люди. Но ведь выбиваются же? А что? Добиваются своего. Подумаешь, задницу разок подставили. Да ведь детишкам же потом они этого не скажут, а денег оставят вдоволь. А деткам их и не нужны подробности. Эко интересное занятие, выяснять, откуда у их папаши лимоны. Их тратить интересней.
Вот когда дедок, или прадед наследство крупное оставил. Кто их обвинит и унизит в том, что дальнего прадеда хорошенько драли во всех смыслах, и что он кровью и диким, хоть и не всегда честным трудом взращивал будущие миллионы. Воровство? Да только умный сворует, и не обнаружат это и через восемь поколений. Это ум нужен, воровать тоже не просто. А что уж говорить о честном заработке. Честные всегда бедные, это насколько я помню, уже мудростью народной стало. Поэтому не наших умов эти разговоры. Мы и никогда не додумаемся, как предкам оставить не только имя громкое, но и шелестящее приятное существование. – И последовав за всеми, Ст. опрокинул стакан, зажевав неприятное его содержимое маленькой лимонной долькой. Седой смотал жгут, пряча его в карман довольно выцветших брюк. Вынув из лежащей на столе пачки сигарету, он закурил, давясь тяжелым дымом, и раскатисто закашлялся.
- Ну да согласен. Разговор не наших седин. – Ухмыльнулся он, и, откашлявшись, надел колпачок на иглу, сунув шприц в скрытую упаковку. – Но у каждого своя жизнь. Кто-то, да грош накопит. И хотя будущему поколению и миллиона мало, но мелочь  да приятно. Хотя это для нас так только.  У молодых свои правила. И заметьте, они с каждом годом видоизменяются, но до конца не исчезают. В наше время было одно, у них другое, но все из одного корня то происходит. А именно из жажды быстрой и не обременительной наживы. Вот ты, святоша, никогда не хотел всего и сразу, да побольше? – Он покосился на Ст., и тот лишь задумчиво качнул головой. – Ну, вот видишь. А в итоге что получил? Должность беглого монаха. – Заржал седой, и толстяк живо загрохотал поросячьим смехом вслед за ним. – Ну, да и стащил чего-то, на выпивку тебе, наверняка, хватило. Думаю, твои правнуки об этом посудачат, посмеются, да никому говорить не станут. Скажут, мол их прадед был доблестным героем войны, бесславно сгинувшем в потоке бесполезных кровопролитных войн глупых людей, и не применут напомнить, как оплакивали тебя и горды твоей доблестью. – Ст. недовольно поморщился и налив себе ещё стопку, залпом выпил. Толстяк пыхтя, вынул из кармана толстую пачку дешевых сигарет, то и дело вытирая потевший лоб платком.
- А я думаю, моя карьера только в самом расцвете. Пенитенциарием мне, конечно, уже не стать, но зато нелегальный бизнес в этой довольно процветающей нынче сфере мне обеспечен. Да и бумаги какие надо у меня есть, и чин какой нужно труда получить не составит. Другое дело, мой моральный облик, но когда хочешь нормальной жизни, моральный облик становится маленькой и довольно бесполезной глупостью. – Сказал Ст., закуривая сигарету и выпуская серую струйку дыма. Над уголком, где мы расположились, мерцал в свете огней, громоздкий не выветривающийся дым, собираясь в кучу наверху, и клубясь, образовывал замысловатые и причудливые формы, лениво растекаясь под новой серой струйкой дыма. – Нынче дела духовные приносят не только душевное удовольствие, но и финансовое. Ты не дурак, если пошел в религию. По крайней мере статус хорошего человека в лице искренне верующих тебе обеспечен. Злым языкам они не верят, а вот деньги в церковь несут исправно. Хорошо быть частью религии, имеющей громкое имя. А вот сектанты - идиоты, это из тех, о которых мы толковали. О тех кто сразу и побольше. А вот крепкие стоящие на ногах корпорации, прячущиеся под именем всепрощающих и милостивых, очень даже продуктивны. Жаль, что их годовые прибыли никто не считает, а то люди бы вешались от негодований, и маленькие дети сменили мечту о космонавтах, на батюшек и попов. – Седой недовольно хмыкнул, потягиваясь в мягком кресле, и садясь поудобнее. Меня удивляло, с какой стойкостью и частотой он наполнял свой стакан бесцветной отравой.
- Это ересь. Тебе ли не знать о ереси. – Заржал седой, поражая присутствующих отвратительным чувством юмора. Хотя от его рожи ничто уже не могло испортить впечатление об этом человеке.  – Если бы это было хоть на четверть так, как ты говоришь, высшие мира сего давно бы взяли церковь под контроль. Деньги нужны всем, а их утечка это как минимум одна кровопролитная бойня.
- Так они и взяли. Неужели ты дурак? Конечно все давно под контролем. И о высших мира сего говорить вообще не стоит, ведь деньги, которые у них крутятся, могли бы выстроить нерушимую цивилизацию на нескольких ещё не обжитых планетах, да и вообще бы ещё на покупку нескольких вселенных хватило. А откуда у них все это? Потому что есть власть. А есть власть, значит есть контроль. Вот и контролируют все что не так запахнет. А церковь то уже с её сотворения под контроль взяли. Ибо смекнули, что дурачки будут преданы вере, как псина хозяину. А дурачки до сих пор преданы, и будут преданы ещё века. И слышать ничего не хотят о лаже этих преуспевающих церковнослужителей. Да и то, всего и мы не знаем. – Он закурил, не переставая поправлять волосы, заглаживая их назад. Все умолкли, лишь громыхающие толчки басистой музыки громыхали над залом. В баре толпились люди, некоторые рассаживались по свободным диванчикам. Я поднялся.
- Будь на связи. Мне нужно ненадолго отойти. – Я похлопал Ст. по плечу, и двинулся было идти, как друг окрикнул меня.
- Она забрала мой телефон. Не знаю, как я буду на связи, друг. – Он пожал плечами, и задумчиво сделал затяжку, покрывая на секунду лицо непроглядным дымом. Седой потер ладонью подбородок, и придвинулся в кресле ближе.
- Эй, не беспокойся. Нас несложно найти. Так что вали по своим делам, мы тебя ждем. – Протянул Седой, подливая в стакан толстяка и Ст. очередную порцию белой. Ст. утвердительно качнул головой, и придвинувшись на край диванчика, взял налитый стакан. – Давай ещё по одной, и иди. – Я взял наполненную рюмку, и залпом выпил, продолжая морщиться. Внутри все будто обожгло, и я почувствовал как медленно влага ползла внутри, направляясь к пустому желудку. Сразу стало не по себе от голода, залитого водкой, и мне захотелось съесть что-нибудь горячее. Голова слегка кружилась, и я почувствовал небольшое опьянение. Хотя о неприятном думать не хотелось, но мозг накрывала пелена размеренности и  легкого круговорота. Словно внутри возникла веселая карусель, не дававшая ни о чем думать, но и не останавливающая своего стремительного хода.  Я ещё раз хлопнул Ст. по плечу, и направился вглубь зала, преодолевая людские толпы, слыша крики, но все это было как-то лениво замедленно, и не хотелось торопиться ни в чем и никуда.
Образы искажались. Мне казалось, что мое зрение не успевало за лихо скачущим светом, выбивавшем глаза и координацию на некоторое время. Люди двигались в такт громогласной музыке, толпились, преграждая дорогу. Голос из динамиков пронзительно кричал, то и дело срываясь на визг. Мелодия больше напоминала побег; слова исполнителя не попадали в такт поспешно убегавшей от него музыки. На мгновение грохот прерывался, и мерцающий луч обводил зал снизу вверх, после чего не истощающийся порыв гнавшейся в безумной спешке мелодии прорывался и выплескивался в зал. Люди, опьяненные обезумевшей атмосферой и не угоняясь за потоком движений и звуков из динамиков ликовали, стараясь перекрикивать собой музыку. Таких диких танцев я давно не видел, но заторможенный обзор и движения не сразу доходили в мозг сигналом, и для четкого мышления мне приходилось прилагать большие усилия. Из огромных динамиков доносились странные скрежеты, металлические глухие удары, и не сразу я понял, что это звуковое сопровождение заводило опьяненных алкоголем и наркотиками людей сильнее всяких танцев. То и дело я натыкался на заполонивших все мыслимые территориальные  участки пространства людей, которые будто не замечали меня, продолжая непередаваемо дергаться, но никто не расступался, будто для них существовали только они одни, и ничего больше на всем свете. Я сожалел, что мне постоянно приходится прорываться через людские награждения, и несколько раз чувствовал внутри не находящий выхода яростный порыв к разрушению, уничтожению любого препятствия на пути, и немыслимая агрессия захватывала голову, не давая думать ни о чем другом. Негодование все росло и росло, но сбитая координация немного мешала какому-либо сосредоточению, поэтому ярость выплескивалась только на преграждающих дорогу людей, которых я старался как можно ожесточеннее оттолкнуть, сбить с ног, заставить упасть на пол и быть растоптанным равнодушной обожранной дурью толпой. Голова словно с каждым шагом наполнялась свинцом. Я уже не мог ровно держать голову, поэтому приходилось смотреть исподлобья, чтобы хоть на чем-то сфокусироваться. Веки отяжелели, и как мне казалось, моргал я очень медленно и не чаще, чем обычно. Все замедлилось, и происходящее вокруг веселило, но удивляло своей прытью и живостью.
Телефон то и дело разрывал карман, хотя я почувствовал это не сразу. Я приложил руку к карману, пытаясь убедиться в том, что мне не показалось. Не сразу почувствовав вибрацию, я вынул его. Буквы рассеянно запрыгали перед глазами, размытые и растекшиеся в разные стороны. Я замотал головой, поднося телефон ближе к глазам, и увидел лишь ухудшенную версию просмотра издали. Люди загалдели, словно безумные, когда загромыхала какая-то популярная песня. Пол запрыгал в новом раскатистом потоке грохота, топотом сотен ног. Воздух будто наполнился веселящим газом, и мне захотелось танцевать вместе с этими сотнями ног, кричать вместе с ними, радоваться, вторить их радостным возгласам. Захотелось пить с ними, захотелось быть с ними, захотелось любить их.
Я обернулся, и направился к огромной барной стойке, видневшейся слева. Толпившихся у бара было, кажется, вдвое больше, чем на танцполе. Протискиваясь между бурной толпой, я заметил на полках горлышки бутылок, несметной кучи стекла, и приближаясь к нему из них выросли большие, разноцветные, заклеенные модными этикетками бутылки, с разнообразным содержимым. Несмотря на уже давно наступившее равнее утро залы полнились разнообразным сбродом, толпами отдыхавших и разномастной толпой, что очень сильно бы удивило благоразумных и интеллигентных людей, подчинивших свою жизнь расписанию и роскошному порядку. Кто-то выбрал себе путь короля жизни, у которого все под контролем, каждая ситуация просчитана до мелочей. Нерушимость и гарантии, прочность и надежность доставались нелегким, годовым трудом, и это было гарантом красивой, долгой и счастливой жизни. Хозяева жизни всегда были в покое и стабильности, всегда с уверенностью смотрели в будущее и гнушались всего, что могло запятнать их многие труды. Поэтому жизнь их была красива и хороша, порою казалась совершено без изъянов, и стать таким человеком с помощью добившихся этого людей было невозможно, ибо любая грязь может испортить самый дорогой и безупречный костюм, и не факт что её сумеют вывести.
Ассортимент же этого заведения не располагал значимостью, роскошью и прочими благами навязанного всем цивилизованного современного мира. Мир был слишком огромный и вместительный, но заполняло его серое стадо, грязное, темное и невообразимо никчемное. Стадо, не способное ни к чему, стадо, выращенное попусту, одинокое и никому не нужное, бедное и убогое. Стадо мелочное, жадное, и поэтому не получившее в жизни ничего кроме долгов, детишек от первой попавшейся девки, и головной боли, которую может утолить только хорошая порция плохого алкоголя и дешевые простые радости, вроде сигарет и мимолетного секса. 
Люди, толпившиеся здесь, имели за душой лишь никчемные, сопливые, и несбыточные мечты, или же вовсе отчаявшиеся во всем, забытые всеми, или же одинокие, мечтающие наградить первого встречного своей заботой, любовью и дружбой. Люди, готовые навязать себя и свои ненужные мнения. Люди, задирающие голову вверх, стоит только пройти человеку в чем-то, пусть в самой малости ниже себя. Люди, ожесточенные временем и обстоятельствами. Люди, у которых нет ничего и никого кроме последних грошей и алкоголя. Люди, потерявшие себя, облик, смысл, и выкинутые из жизни.  Люди, имеющие цену только при наличие денег. Люди, готовые отдать все за дурь и маленький оазис покоя. Люди, уставшие и обреченные. Люди, мечтающие о счастье, но убежденные опытом в его полном и бесконечном отсутствии. Люди, желающие забыть свое прошлое, разочарованные настоящим, и не видящие своего будущего. Люди, серые и тусклые, ничтожные и жалкие. Если дать им почувствовать хоть малейшую власть, они задерут нос выше самих небес, горделиво расправят плечи, собравшись воспарить ввысь, но разрушив их мимолетное счастье, снова спрячутся в панцирь безысходности, снова потупят взор к земле, снова осунуться, наращивая горб. Но они толпились здесь, мнив, что в этом месте они хоть что-то значат. И отчасти это было правдой, но лишь до тех пор, пока у них не закончатся деньги. Они выглядели довольно уверенно, изображая обеспеченность, удовлетворенность, отличную жизнь и неиссякаемые потоки счастья. И их напыщенность, и желаемый грим успешности вначале ослеплял, словно пыль в глазах. Но опытный человек сразу просеивал всю эту массу, из которой только несколько человек на громадный клуб действительно были теми, кем так хочется прикинуться, кем так хочется выглядеть и быть, кем так хочется заставлять других всматриваться в себя и огорчаться, смотря на безупречных вас. Редкие короли жизни искали здесь диковинных развлечений в овечьей толпе, остальные искали бог знает чего, но только не того, чем они живут в обыденности. В любом месте, куда человек стремится больше чем домой, туда , где он готов быть, есть, жить и всем этим наслаждаться – там начинается его побег, побег от жизни, побег от проблем и обязанностей. А там где человек прячется, врятли найдется счастье и исполнение всех его мечтаний. В побеге есть лишь одна положительная черта – мимолетное чувство свободы. Но реальность, какая бы она не была, рано или поздно накроет незаметно, и все свалившееся от неожиданности порой очень травмирует и до того разбитое бытием существо. Ведь не от хорошей жизни люди бегут, бегут туда, где в большинстве случаев их не ждут. Но уже после начинается понимание, что не хорошая жизнь все в том же большинстве случаев происходит после побега от самого себя, после долгих укрытый, после бессмысленного растрачивания времени и сил. Если уж пошел не в ту сторону, то иди до конца. Бежать о своего выбора, это всего лишь пауза, увертюра перед феерическим завершением. Паузы не всегда полезны, а игра не всегда честна. Поэтому квинтэссенция счастья запутавшегося и разочарованного сходится на простых, не всегда дешевых вещах. Легче найти денег на дурь, чем заработать на новый холодильник. Легче ни о чем не думать, чем думать о голодном незапланированном ребенке. Легче то, что действует сразу, нежели то на что нужно гнуть спину годами. Но легкость заканчивается не только пустыми сожалениями. Хотя… Все это так никому не нужно.  И человек также никому не нужен. Правда, об этом не принято говорить. Комфортнее врать. Ложь, слава богу, бесплатна.
От раздумий меня оторвал вопрошающий взгляд нетрезвого бармена. Я и заметить не успел, как пробрался вплотную, и осипшим голосом заказал порцию коньяка. Мужчина достал бутыль из толстого темного стекла, и на четверть наполнил небольшую рюмку коричневатой мерзко пахнущей жидкостью. Запах резко ударил в нос, пахло дохлыми насекомыми, будто клопами, и голова едва заметно закружилась, а легкие встрепенулись от непривычного дуновения. Зал пропитался табачным дымом, едким и норовящим проникнуть в глаза, в легкие, в кожу.
Ощущение омерзительного табачного дыма на коже рождало желание залезть в ванную, до краев наполненную водой, и втереть в кожу мыло, масло, отбить затхлый запах. Или умыться. Зачерпнуть руками как можно больше прохладной чистой воды, окунуться в неё на мгновенье, почувствовать освежающий приток чистоты. Вопреки мыслям я попросил сигарету у бармена, и тот протянул мне коричневатую папиросу, поднося горящую зажигалку. Терпкий привкус крепкой папиросы вскружил голову, обжигая легкие изнутри. Я кивнул бармену и залпом выпил скудную порцию. Коньяк показался мне неимоверно крепким, стоял комом в горле, горьким слизнем полз по пищеводу, не торопясь прийти к цели. Меня неприятно передернуло, тело обдало вначале холодом, а затем, когда спиртной жар растекся, у меня выступил пот на лбу.
- Дерьмо, а не коньяк. Плесни чего понежнее. – Я протянул к бармену рюмку, и тот с довольной ухмылкой нырнул рукой под стойку. Похожая на эту ситуация где-то уже была, вроде... Неужели моя жизнь так скучна и однообразно? Когда прожитое повторяется, снова и снова, не значит ли это, что я что-то делаю не так?
- Вот неженки. Чем крепче коньяк, тем он лучше! – Вскрикнул он, наполняя рюмку наполовину белой, и доставая такую же стопку себе. – Первый раз вижу не жалующих крепость выпивки посетителей. – Наливая себе, исподлобья сказал он. Поднимая рюмку и кивая мне, выпил разом  до дна. Я последовал за ним, и кивнув ему, выпил разом содержимое своей стопки. Я почувствовал довольно сильное опьянение, но решил опрокинуть ещё одну порцию. Кивнув на рюмку бармену, я обернулся к веселящемуся залу, вслушиваясь в пронзительную музыку, где пискляво солировала женщина. Рябящий свет, мерцающие кислотные огни мешали обзору, и мимолетно оглядев танцпол беглым, помутненным от алкоголя взглядом, я повернулся, и резко схватив рюмку, выпил.  Бармен улыбнулся мне, и отошел обслужить другого утреннего посетителя, уставшего от плясок или просто уставшего. Я вгляделся в них. Этого бармена я видел впервые, и может потому что редко останавливался в помещениях, где основным развлечением были безумные танцы. Обычно я проходил мимо, либо следуя цели, либо как можно скорее стараясь покинуть эту пропитанную людьми площадь.  Предотвращая нахлынувшие раздумья, я облокотился о стойку обеими руками и аккуратно слез с высокого стула. Сразу стало понятно, что я еле стою на ногах. Ещё недавний алкоголь как следует, не успел выветриться, а я уже залил в себя порядочные порции, и они дружественно разбавили все остальное. В голове и глазах опасно помутнело, и реальность с каждой секундой начала ускальзывать от меня. Мозг заморожено отталкивал любые попытки задуматься, а ноги и каждая частичка тела перестали быть чувствительными, становясь ватными, и казалось, отказывались мне подчинятся, следуя лишь примитивным заложенным в меня врожденным инстинктам. Я забыл, зачем и куда шел. Хотелось лишь закрыть глаза, упасть на теплую, мягкую, комфортную кровать и уснуть самым сладким и приятным в мире сном, чтобы с утра оказаться в замечательном, освещенным солнечном светом мире, полным приятных сюрпризов и неожиданных открытиях, от которых трепетно замирает сердце.
Я не сразу сообразил, что стою с закрытыми глазами. Карусель приходила с сомкнутостью глаз, и вращалась с невероятной веселостью, вызывающей тошноту. Движение было размеренным, словно вихрь, уносившем в темный не дающим покоя мир, мешая насладится сладкой дремой сомкнутых глаз. Я одернулся, очнулся, понимая, что валюсь с ног, не понимая, когда я успел так напиться, и почему этого не заметил. Вроде бы осознанные, выпитые мною рюмки не превысили и десяток, но когда я потерял нить своего сознания и понимания?  Разочарование нахлынуло с какой-то холодностью. Хотелось что-то вспомнить, что-то сделать. Я сделал несколько шагов вперед, находя ориентиры и стараясь незаметно опираться на людей, в качестве поддержки. Но каждый раз я наваливался на них, и они ожесточенно отталкивали меня, отбирая последние остатки устойчивости. Каким-то чудом я оперся о стену, и три очертания одного размытого коридора возникли перед глазами. Я пошел вперед, хватаясь руками за выступы стен, продвигаясь в коридор. Люди толпились размытыми фигурами, свет мерцал и расплывался блеклыми пятнами, по всему телу растекалась болезненная слабость. В ногах тянуло, будто гири стягивали меня вниз за ноги. Время и реальность окончательно ускользнули, и идя, словно в бреду, я двинулся вперед, сам четко не осознавая куда и зачем.