Материнское проклятье

Каждый миг этой ночи будто ожог.
Морось. Ветер вздувает тонкую накидку, где вместо теплых юбок лишь шелковое платье – она ушла, в чем была, не думая о ночной прохладе, лишь погасла лампада, и в доме стало тихо. Улица – такая узкая, что стены хибар вцепляются в плечи. От волнения занемели ладони. Тусклые огоньки впереди, там, где чернеет величественная пагода Четырехликого.
Ей туда.
Ветер хлестнул по ногам. Женщина замедляет шаг, незримые путы тянут назад, к дому; еще можно отступить. Можно вернуться, лечь в теплую, нагретую мужем постель. Забыть.
Она делает шаг, потому что перед внутренним взором вновь встает лицо, такое родное, но искаженное почти до неузнаваемости холодным нечеловеческим гневом.
Она идет, спотыкаясь, рыдания рвутся из груди с болезненными хрипами. Шепчет:
- Что, что я творю? Покарай меня Всевидящий!
Башня вырастает перед ней темной громадой, трепещут на ветру круглые красные фонарики. Кончается ночная молитва и надо поспешить. На ступеньках поскальзывается, падает, острая грань каменной плиты больно врезается в бок.
- Осторожнее.
Женщина не может сдержать дрожи. Он явился будто из воздуха, в белой хламиде и безликой маске с прорезями глаз. Жуткий, как дух тумана. Видящий – служитель храма Справедливости. Видящие несут закон и справедливость, но ей всегда хотелось оказаться от них подальше. Ее тайна оставалась нераскрытой целых тридцать лет, но рядом с монахами она остро чувствовала свою греховность. Страшно.
А сейчас и вовсе ужас берет: смотреть в черные прорези – все равно, что заглядывать в ущелье Заблудших душ. Так же пусто и мертво.
Сильные руки помогают подняться, она, прежде не знавшая слабости, чувствует себя дряхлой развалиной. На ее тощих плечах каменные глыбы грехов.
- С чем пришла ты, Им Сотворенное Дитя?
Ласковый голос из-под безликой маски звучит… странно.
- Простите, Мастер, я не вовремя.
- Для Всевидящего нет понятия «не вовремя», - мягкий певучий голос обволакивает теплым пледом, слуга закона помогает ей подняться и ведет за собой в светящийся розовыми огнями, дымящийся курениями храм. Блаженное тепло окутывает, оттаивают ледяные пальцы, ужас и тревога отступают, тиски отпускают сердце, давая ему спокойно биться. Здесь царят закон и послушание, здесь никому не будет плохо…
- С чем пришла ты, Дитя? – нараспев повторяет Видящий.
- Я пришла свидетельствовать во имя Закона и Справедливости… - голос дрогнул. Зачем она здесь? Молчи, молчи, несчастная!
- Да хранит тебя Всевидящий, Сотворенное Дитя, говори!


Ненужным и нежданным он пришел в этот мир. Его отцом был чужеземец, которому хозяин отдал на потеху свою служанку.
Но она была ему хорошей матерью. Разве могло быть иначе, если на свет появилось белокурое смешливое чудо, наполняющее радостью каждый час жизни. Как золотой луч солнца. 
Он был ей хорошим сыном, послушным и ласковым, внимающим каждому слову. В его глазах цвета хмурого неба, она, как зеркале, видела отражение всего мира, с его яркими красками, острыми гранями.
Мать никогда не отринет свое дитя. Выслушает, утешит, залечит разбитые коленки и сердечные раны. Мать примет своего сына любым: усталым, больным, безумным…
С темной, как бездна, душой.
Они прошли долгий путь рядом. Полный любви, заботы и бесконечной, неизбывной лжи. Она не донесла Видящим, когда впервые узнала об увлечении смертной магией. Когда у соседей стали пропадать куры и овцы, а она нашла в погребе окровавленный камень и оплывшие свечи.
Время шло, и ей пришлось прятать своего мальчика в том же погребе. Он убил Видящего. Клялся, что случайно. Она не верила ему, но все равно прятала.
Потом целая кутерьма дней, недель, лет, полный дом золота, дорогих шелков и масел, одиночество и ложь. Сын много путешествовал. И всюду, где ступала его нога, вспыхивали бунты и войны, плакали матери, рыдали вдовы. Смерть катилась по его следам, собирая щедрый урожай. Он возвращался с каждым разом все сильнее и краше. Снова был покладистым и внимательным сыном. И никогда не сказал ни одного дурного слова.
Не желая того, она стала поверенной его тайн. Страшный колдун, по прозвищу Лунный Дух, тот, кто разжигал вражду между отцами и детьми, между кровными братьями, сладкоголосый демон, чьи речи совращали с истинного пути послушных сыновей и покорных прихожан, этот человек был ее сын. Чародей, который рушил храмы Творца, пробуждал вулканы, поворачивал вспять реки, если они мешали его пути, ее сын. Тот самый, кто припадал к ее рукам, возвращаясь из долгого пути. Прижимал к материнским ладоням прохладный светлый лоб и шептал, что скучал.
Все это был один и тот же человек. Ее сын.
Она молилась за него. Мать любит свое дитя, даже если оно погрязло в безумии и грехе. Она верила, что однажды сын одумается и остановится. Он называл ее веру пустышкой, прихожан безмозглыми фанатиками, а Четырехликого – разряженной куклой. Он смеялся, но глаза были ледяными, а на отвороте парчового рукава подсыхала чья-то кровь.
- Прошу о милости, Мастер.
- Всевидящий справедлив, каждому будет по заслугам.
- Это мой мальчик…
- Закон един для всех. Иди домой, Им Сотворенное Дитя.


Наутро снова светит бледное осеннее солнце. За обыденными делами ночной разговор с Видящим кажется дурным сном.
Она раскатала лепешку лаваша и, начинив творогом и травами, сунула в печь. И тут за окном:
- Схватили! Схватили!
Как быстро!
Враз лишившись сил, она опирается о стену. Сердце больно забилось, затрепетало в груди. Живое. А ей-то казалось, что умерла еще вчера, когда произносила страшное признание.
Улица встречает шумом, солнечным дождем, слепит, глушит. Она бежит со всех ног, туда, где гомонит толпа. Не пробраться, но вдруг люди расступаются, с брезгливым страхом отступают назад, будто прокаженной давая дорогу. Затравлено оглядывается: за спиной двое Видящих в жутких алых – боевых – масках. Ее подхватывают под руки и мягко, бережно, но неумолимо толкают вперед.
Она не хочет видеть! Помилуй Четырехликий! Не хочет!
Но видит. Эти буйные белокурые кудри, собранные в хвост на макушке, порванную, но сияющую белизной рубаху, босые, сбитые в кровь ноги… Его с натугой держат четверо, натянуты крепкие цепи.
- Камран!
- Мама?!
От отчаянного крика леденеет душа.
– Подлецы! Привести сюда мать… Будьте прокляты!
Он рвется к ней.
- Мама, они не обидели тебя? Посмейте тронуть – и сдохнете сей же миг!
Его руки тянутся к ней, запястья содраны в кровь. Тянутся доверчиво, как когда-то давно. Она любила целовать их, каждый пальчик…
Толчок в спину, и он жадно дотрагивается до ее локтя. Цепи звенят от напряжения, вздуваются жилы на висках. Он нечеловечески силен.
- Иди домой, мама! Не беспокойся… - голос хрипит, будто стянуто горло.
Она мотает головой, боясь заглянуть в прозрачно-серые глаза, честные, светлые глаза. Почему за этой серебристой дымкой спрятана черная душа?
Кто-то швырнул булыжник. Он отшатнулся, и пальцы больше не касаются ее рукава. Острый камень рассек скулу, кровь алыми каплями стекает по бледной щеке. Какой красивый ее мальчик! Даже в цепях похожий на гордого орла.
Толпа беснуется, жмет и давит со всех сторон, свист и улюлюканье оглушают, и еще камни, камни летят, оставляя багровые отметины на любимом теле.
Он рвется из цепей, как дикий зверь. Становится страшно – его истинной силы она не знает. Взмах руки, и Видящие в уродливых красных масках валятся, катятся по грязной земле, не смея отпустить цепи.
Он стоит, выпрямив спину.
- Слушайте, твари! – голос гремит над площадью, заглушает свист и крики. И камни больше не летят. Шакалы, трусливые шакалы.
- Тому, кто оболгал меня, лучше последовать за мной. Или вы верите в Справедливость и Закон? Смешные, жалкие люди, поклоняющиеся фальшивому божеству. Кто из вас настолько храбр, что указал на Духа Луны?
В воцарившейся тишине шелестят бумажные фонарики. Вкрадчивый голос откуда-то из-за спины. Видящий в белой маске – тот самый или другой?
- Во славу Четырехликого донесла на тебя собственная мать. Ибо преступления твои ужасны и противны честной прихожанке…
- Лжец! – гневный крик, натягиваются на разрыв звенья цепей.
И она вдруг понимает: Видящие боятся ее сына, они хотят прежде его сломать, отобрать его силу.
- Откуси свой гнусный язык, собака.
Всхлип, вскрик, из-под безликой белой маски вниз по мосластой шее стекают алые ручейки.
У нее подгибаются ноги, сердце грохочет, готовое разорваться. Мальчик прав, лучше и ей уйти следом…
Толпа колышется, словно огромное, многорукое чудовище, качает ее в своей пучине, а с небес солнце заливает благословенным золотом грешный-грешный мир.
Его тащат, а он упирается и сыпет проклятьями. Кровное дитя, боль материнского сердца.
- Мама, не плачь! Все будет…
Лицо мокрое от слез. За ним закрылись ворота, стало бесконечно тихо и пусто, только проклятые фонарики шуршат и крутятся на ветру. Она остро сознает, что суд не будет милосердным. Всевидящий отмеряет каждому по его делам. Вот только глупое сердце знает, что родимое дитя рвут на куски безликие твари во славу пустого и глупого закона, ради никому не нужной справедливости.
Она опускается на колени и беззвучно молится. Не Четырехликому – другому милосердному и доброму божеству, который примет в свои объятья ее солнечный лучик.