Постепенно оплатим - рассказ

Ветер, срывая листья золотые, бросал их в лужи; словно живое существо завывал в оголенных ветвях деревьев. Мужичонка в коричневой кепке с черной сумкой через плечо стоял, улыбаясь чему-то своему. Прохожие удивленно поглядывали на него, в недоумении замедляли шаги, некоторые останавливались и тоже начинали разглядывать лужи, сплошь покрытые золотой листвой, плавающей в отражениях синего неба с белыми редкими облаками.

Наблюдавший на экране монитора внешнего осмотра территории фирмы подслеповатый сотрудник в камуфляжной форме стал пристальнее рассматривать скопление людей, но, не заметив ничего опасного, вновь принялся разгадывать кроссворд в бульварной газетенке.

Мужичонка, заметивший глазок аппаратуры внешнего наблюдения, состроил рожицу и решительно направился к входу в фирму.

Сотрудник нажал кнопку, и ворота со скрежетом закрылись перед Сорокой. Он, постояв в нерешительности, пошел к следующим открытым воротам, они точно так же перед ним закрылись. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, прямо перед собой увидел вывеску с эмблемой “Москвич”.

Во дворе, сплошь заставленном легковыми автомобилями, толпились автомеханики и водители, выслушивая разгон, который устроил главный инженер только что приехавшему сварщику, понуро смотревшему в асфальт:
- Имей ввиду, Степан Петрович, чтобы в следующий раз, где ты находишься, сколько времени будешь отсутствовать на работе, сообщал всей ремонтной бригаде.
- Я говорил, Сергей Викторович...
- Кому ты говорил?
- Как кому? Бригадиру.
- Какому? Он уже две недели не появляется на работе.
- Николаю.
- Это автомеханик.
- А я думал, бригадир, он все ко мне приставал, тут ему подвари, тут завари и так все время в первый день работы. Вот я и решил, что это бригадир. Мы с ним проваландались со сто тридцать первой допоздна, вот я и решил расслабиться.
- Оно и видно. Расслабился, хоть закусывай.
- Сергей Викторович...
- Ладно, на первый раз ограничимся разговором, иди, днище на сто тридцать первой, трещину завари.
- Это я мигом, Сергей Викторович.
Сорока подошел к только что отчитавшему сварщика и спросил:
- Скажите, а кто хозяин этой фирмы?
Сергей Викторович, услыхав это, с нескрываемой гордостью за своего шефа, которого даже незнакомые называют хозяином, уважительно ответил:
- Геннадий Олегович Сунтиков! Но его пока на работе нет. Подождите, он сейчас с минуты на минуту должен подойти.

Толпа быстро исчезла, и Сорока остался стоять во дворе один. Постояв в нерешительности, он уже собирался уходить, как в воротах появился средних лет мужчина с круглым лицом, на котором росла щетина, придававшая еще большую округлость лицу. Глаза его смотрели с какой-то еле уловимой мягкостью, излучая  волевую энергию. Походка выдавала в нем хозяина этой фирмы, и Сорока, преобразившись, войдя в образ деревенского пастуха, сделал навстречу один шаг, сходу задал вопрос: “Дак, слышь-ка, ты генеральный директор?”

Сунтиков Геннадий Олегович посмотрел так, словно уперся взором в препятствие, но все же ответил суховатым баритоном:
- Я, а вы кто такой?

Сорока мгновенно преобразился, отставил левую ногу слегка назад и явно почувствовал, что на левое плечо лег плетеный из кожи бич с хлыстом из конского волоса, издававший хлесткий звук, будто кто выстреливал. Он с таким бичом когда-то в детстве пас стадо в своей деревеньке, состоявшей из пяти дворов на берегу Оби под горой. И, подражая деду Кузьме, деревенскому балагуру, Сорока продолжил:
- Дак я чо, пастух из Барайкова.
- И что вы хотели? - не скрывая удивления, спросил Сунтиков.
- Дак ни чо я не хотел, только вот поговорить бы с тобой, а то в деревне-то у нас всего пять дворов, две Клавки, Матрена, дед Кузьма, да я.
- Говорите, что вы хотите? - уже без удивления, спокойно спросил Сунтиков, по лицу которого проскользило любопытство к стоявшему перед ним человеку. Он хотел было сказать: “Мне некогда...” но что-то удержало его и он пригласил Сороку в офис, пропустив его вперед, смотрел как тот довольно проворно поднимался по железной лестнице на второй этаж.
Оказавшись в помещении, Сорока громко поздоровался с сидящими, те недоуменно посмотрев на него, стали еще усерднее заниматься своими делами.
- О чем вы хотели со мной поговорить? - поинтересовался Сунтиков.
- Дак, слышь-ка, мужик, скоро Александру Сергеевичу двести лет минет, а никто у вас тут в Барнауле ничего не знает.

Сунтиков как то померк взглядом, мучительно вспоминая, когда же родился Пушкин, поймав себя на мысли, что со школьной скамьи больше ни разу не читал стихов, все как-то недосуг было, в политехническом институте, что при советской власти заканчивал, больше налегали на марксизм - ленинизм, в экономическом, что довелось закончить в это смутное время, в основном изучали финансово-экономические дисциплины с английскими терминами: маркетинг, лизинг, дефолт и еще чего много, твердо решив сегодня же заглянуть в учебник да восстановить в памяти день рождения Пушкина, слегка смущаясь, расплывчато ответил:
- Да, это верно. И что вы от меня хотите?
- Дак, чо ты меня все на вы называшь? Знашь, я не люблю, когда меня выкают, я же один с тобой разговариваю. Вы, это когда много людей. У нас в деревне-то все на ты.
- Там все друг друга знают.
- Дак, а мы чо не знам друг друга, уж сколь разговаривам? Ты - Геннадий Олегович Суников?

Глаза Сунтикова округлились и он пристально посмотрел на собеседника, тот продолжал быстро говорить, казалось, что он действительно соскучился по живому общению с людьми и все никак не мог наговориться.
- Хорошо, а как ва... тебя зовут.
- Чо, однако, представиться надо?! - нарочито громко произнес Сорока.
- Да, вообще-то, не мешало бы.
- А тебе как представиться? Как я вашему мэру представлялся или просто?
- Да можно просто, я же не мэр.

Все в офисе с нескрываемым вниманием слушали разговор шефа с посетителем, юрист фирмы, отложив представление в суд, стал с любопытством разглядывать странноватого посетителя и после последних слов шефа вступил в разговор:
- Нет, Геннадий Олегович, пусть как мэру представится, чем ты хуже Браварина.
- Да, собственно, такой же человек.
- Не такой же. - вступила в разговор главный бухгалтер, отложив калькулятор, - Он кто такой?! Но-мен-кла-турщик! - по слогам произнесла та, - А ты все своими руками и головой создал. Ты думаешь как заработать деньги и куда вложить, а он, как выколотить в бюджет и как украсть.
- Да, что я создал, пока создаем.
- Не скромничай, не скромничай.

Сорока встал и прочитал:

Скребу пером, как по железу,
по белому листу без слов,
в союз писателей не лезу.
А кто, простите, я таков?!
Сергей Сорока - из деревни,
крестьянский сын из батраков,
как говорится, род не древний,
но с незапамятных веков.

Со всех сторон послышались аплодисменты, а хмурые лица засветились улыбками. Из соседнего кабинета вышли все и, столпившись у дверей, с любопытством смотрели на мужичонку, так складно рассказавшего, кто он таков.

Юрист поинтересовался:
- Сам, что ли, пишешь?

На что Сорока ответил стихами:

Поэт стихов не сочиняет,
но записывает быстро их,
когда подстрочник Бог читает,
человечеству понятный стих.

Читая последнюю строчку, он рукой обвел всех присутствующих, и опять раздались аплодисменты.
- Откуда ты, говоришь, приехал? - окончательно перейдя на ты, спросил Сунтиков.
- Из деревни.
- А где она?

И Сорока вновь прочитал стихотворение:

Деревенька моя под горою,
от Елунино вправо и вниз,
где целуются окна с зарею
и встречает восходы карниз,
отражается в речке домишко,
извиваясь, тропинка в года
увела в неизвестность парнишку,
и исчезла сама навсегда.

Из проема дверей в соседний кабинет раздалось: “А еще можете что-нибудь прочесть?”
- Дак чо, могу. Я чо, долго могу читать, но вам же работать надо.
- Правильно человек говорит, работать надо. - жестко, но миролюбиво сказал Сунтиков.
- Геннадий Олегович, пусть еще почитает, к нам не часто поэты заходят.
- Хорошо.
Сорока еще прочитал два коротких стихотворения, сотрудники, поаплодировав, занялись делами.
- Дак на чем мы с тобой, Геннадий, остановились? - как  хорошо знакомого человека спросил Сорока и тут же продолжил:
- Дак, чо я говорю, мы деревней-то уже сбросились на памятник, вот я и приехал в Барнаул, ты скульптора Михаила Кульгачева-то знашь?
- Нет. - слегка покраснев, ответил Сунтиков.
- Дак он Шукшина, что на солнечной поляне, ваял, там, правда, написано - Зенков, а на самом-то деле, как Михаил говорит, все ему пришлось переделывать, дак чо, говорит, голова-то у Шукшина была вылеплена и составляла почти четверть роста, а по канонам должна составлять седьмую часть, даже чуть поменьше, и вообще он даже не был похож на оригинал. Ну, дак вот, он говорит, этих денег на одну кисть хватит, все подорожало.
- От меня-то что хочешь?
- Дак а чо, они тут меня этим, как его, хотели президентом избрать, а я чо говорю, мы же не в Америке, в России испокон веков председатели были при царе и при секретаре, дак они председателем совета фонда “Пушкин и Поэт...” избрали и поручили сформировать собрание попечителей, дак вот я к тебе и пришел пригласить тебя стать попечителем фонда.
- На памятник денег-то сколько надо?
- Дак чо, совсем немного.
- Сколько?
- Дак сто восемьдесят тысяч.
- Не такие уж большие деньги, если машина стоит сорок два миллиона.
- Дак, ты не дослушал, сто восемьдесят тысяч долларов.
- Давай, Сергей, тогда решим так. Денег таких в фирме не найдется. Ведь это только филиал, у нас и своего счета в банке нет, а АЗЛК сейчас лежит на боку, вот с девяноста шестого года, я думаю, что-то начнет улучшаться и, года через два, вобщем, в девяносто восьмом году, в это же время встретимся.
- Дак я у тебя денег-то не прошу, а говорю - будь попечителем.
- Хорошо. Согласен, но...
- До девяноста восьмого года я тебя не тереблю. По рукам?
- По рукам!

Сунтиков по мужски пожал жилистую руку Сороке, тот вышел на середину офиса, чтобы его видели и из соседнего кабинета, произнес:

- Дак у нас в деревне принято уходя прощаться, дак я со слушателями это делаю в стихах. И Сорока прочел:

Праздник для меня и в будни -
в слове заново воскрес.
Благодарен вам я, люди,
за красивый интерес,
не к моей такой персоне,
что порой бываю хам...
Нет награды мне весомей,
чем внимание к стихам!

В раздавшихся аплодисментах Сорока произнес:
- Спасибо! До свидания.

Ровно через два года Сорока вновь зашел в фирму Сунтикова и поразился, как она преобразилась, нет, не внешне, а внутренним содержанием. Двор пришлось расширить, построили помещение для предпродажной подготовки автомобилей с современным оборудованием. И самое интересное изменение - бросилось в глаза то, что они отключились от городской электросети и полностью перешли на автономное энергоснабжение.

В офисе появилась новая мебель, вместо обшарпанных столов и шкафов и драных кресел поблескивали новенькие столы и шкафы, а кресла так и приглашали присесть. Над каждым столом висела люстра с вентилятором. Почти на каждом столе светился экран монитора последней модели компьютера. Сунтиков так и не заимел своего директорского кабинета, а все вопросы решал прилюдно в офисе.

Войдя в офис и поздоровавшись со всеми, Сорока обратился к Сунтикову:
- Геннадий, ты помнишь меня?
- А как же, такое не забывается. До шестого июня девяносто девятого года остается чуть больше полгода.
- Двести двадцать два дня. Что ты решил?
- Давай, сделаем так, у нас была стоянка на Октябрьской площади, но чиновники от архитектуры поставили на ней крест.
- Вымогают?
- Но я никому взяток не даю, а вот за работу готов заплатить.
- Проблем нет. В пятницу, значит завтра, приходи в главархитектуру, там сейчас работает комиссия по созданию памятника Пушкину, а председатель ее главный архитектор города. И все на месте решим. Но чтобы все прошло с эффектом, необходимо выплатить три тысячи участнику конкурса и оплатить в типографию за книгу “Верлибры” великолепного поэта, которого занесли в Антологию русского верлибра еще в девяносто втором году, а в Барнауле о нем почти никто не знает.
- Иван Модовин, что ли? - Сорока с нескрываемым удивлением посмотрел на Сунтикова, впервые за эти три года он встретил человека, который назвал имя поэта, проживающего в Барнауле, с благодарностью сказал:
- Он самый.
- Какой разговор, оплатим, пусть кто-нибудь принесет счет.

Мелкий осенний дождь, только что начавшийся, уже успел смочить асфальт и он, словно стекло, отражал здание главархитектуры ничем не выделяющееся на проспекте строителей - застройки шестидесятых годов. Разве что только своеобразные решетки на окнах привлекали взоры посетителей, которых всегда толпилось множество в узких коридорах с деревянными не окрашенными лавками вдоль стен, покрытых поблекшей краской серовато зеленого цвета и всегда с открытой дверью в мужской туалет, откуда исходил запах хлорки и мочи перемешанный с сигаретным дымом.

Заседание комиссии, началось почти с часовым опозданием.

Геннадий, сохраняя внешнее спокойствие, клокотал внутри, кляня чиновничье племя советской эпохи, не дорожащее временем посетителей. Ему самому пришлось начинать свою трудовую жизнь в этом племени, вначале в комсомоле, а потом в жилкомхозе.
- Так, где у нас протокол? - спросил главный архитектор.
- Он не подписан секретарем комиссии.
- А где Многословов?
- Нету. -  ответил Сорока.
- Ну, мы одного ждать не будем.
- Алексей Сергеевич, мы договаривались комиссию начинать в девять утра, а начинаем часто с получасовым, а сегодня даже с часовым опозданием, нельзя ли начинать ровно в девять, как вы назначили?
- Э-э-э... да, да, а то мне уже надо бежать на репетицию, у нас за многие годы первая премьера состоится... всех приглашаю, - заторопился актер драмтеатра.
- Билеты, как я понимаю, не дешевые?
- Э-э-э... а вы, Алексей Сергеевич, заходите в восемнадцать часов с Молодежной, по служебному входу, я вас там буду ждать, у нас хоть эту привилегию со времен советской власти не отменили, есть еще контрамарочки. - поглядывая на всех с горделивым превосходством, высказался Перевралов.
- Спасибо, Степан Михайлович, я, может, и не выберу время, а вот жена с сыном...
- Э-э-э... пусть приходят, я им организую контрамарочку, а билеты зашкаливают, больше минимальной зарплаты, в премьере участвует московская знаменитость, правда, чуть похуже меня играет...

Околов с орлиным профилем повернулся всем коротеньким туловищем и слегка раздувая ноздри изрек:
- Ну, это вы, Степан Михайлович, немного подзагнули.
- Нет, нет это точно, он гораздо интереснее трактует образ, чем москвич, - вступился за Перевралова композитор этого же театра.
- Все! Времени осталось мало, начинаем работать.

Подписав протокол, Сорока подошел к столу архитектора и объявил:
- На комиссии присутствует попечитель фонда со дня его основания Геннадий Олегович Сунтиков, у которого есть намерение поучаствовать в программе “Пушкин и Поэт...”, объявленной нами в тысяча девятьсот девяносто пятом году.
- Геннадий Олегович, как предприниматель с девятилетним стажем, согласен принять участие, если вы, Алексей Сергеевич, отмените свое распоряжение о запрете  стоянки такси на Октябрьской площади.
- Какое распоряжение?
- О запрете стоянки такси на Октябрьской  площади.
- Так... как вас? - главный архитектор обратился к предельно спокойному, с еле приметной улыбкой на лице, Сунтикову.
- Геннадий Олегович.
- Так... Геннадий Олегович, мы сделаем так, вы со всеми документами по стоянке подходите через недельку в приемный день граждан города по личным вопросам.
- Алексей Сергеевич, так не годится, мы же с вами на первом заседании договорились, что все вопросы предпринимателей, готовых участвовать в программе “Пушкин и Поэт...” будете решать оперативно.
- Никаких программ, главное памятник. - недовольно бросил архитектор.
- Вы или не слышите, или...
- Э-э-э... хватит, Сорока, вносить смуту в работу комиссии.  - бесцеремонно оборвал Сороку Перевралов. -  Он не на Новом ли рынке?

Сунтиков, сохранявший олимпийское спокойствие, твердо ответил:
- Да, на Новом рынке моя фирма.
- Э-э-э... Алексей Сергеевич, я вот на прошлом заседании говорил, как Сорока недобросовестно подбирал попечителей, я позвонил на Теплый рынок Баранатину.
- Барнатину Андрею, наверно? - вставил Сорока.
- Э-э-э...так он там не работает. Я пошел на Новый ранок, а вот он, точно он, ответил, что со мной разговаривать по поводу помощи не намерен, так как Сорока сказал, что приглашает к участию. И со всеми попечителями он так работает! - зло поблескивая наливающимися кровью глазами на Сороку, закончил артист.
- Так, друзья, я не хочу выслушивать вашу ругань. Ругайтесь за пределами этого кабинета. А тут, давайте решать вопросы по строительству памятника, которое находится на контроле у мэра города, надо сотрудничать со всеми, кто хочет помочь в строительстве памятника.
- Вот и, давайте, Алексей Сергеевич, сделаем этот шаг первыми и удовлетворим просьбу о снятии вашего ограничения на стоянку такси, тем более что никаких затрат со стороны архитектуры производить не надо.
- Так, я сказал, если...
- Алексей Сергеевич, если вы не в состоянии отменить свое же ограничение, то может это сделает Николай Владимирович, мы с мэром должны завтра встретиться по дому “Пушкин и Поэт...”

Главный архитектор пробурчал: “Опять за свое. - и далее подумал: “Нет уж мне хватит одного нагоняя за не выделение земли под памятник после устного согласия мэра. Не отвяжется ведь, пока не добьется своего. Ничего в другом месте выжмем с этого преуспевающего, ему еще надо будет отводить землю под заправку, вот там посмотрим, кто хозяин.” Размышляя так, главный архитектор нажал на кнопку архитектора, занимавшегося автостоянками, будучи уверенным, что тот давно уже собирает дань с владельцев этих стоянок.
- Зайдите ко мне с документами на стоянку такси, что на октябрьской площади.

 Архитектор по автостоянкам, не здороваясь, прошел прямо к столу главного и развернул архитектурный план, на котором в верхнем правом углу Бажанка расписался своей двухэтажной подписью, зачеркнув ею все слова кроме “Утверждаю”. Не поднимая головы, произнес:
- Геннадий Олегович, вопрос со стоянкой решен, можете пользоваться. Чем вы можете помочь в строительстве памятника?
- Геннадий Олегович уже принял участие в программе, он... - Сорока пристально посмотрел на Сильченко, который, открыв папку, прочитал:
- Да, вот, Алексей Сергеевич, буквально вчера Геннадий Олегович заплатил три тысячи рублей скульптору Инвлеву и оплатил книгу “Верлибры”.
- А что ж ты о самом главном-то молчал? Ну, камень с плеч. Инвлев уже хотел подавать в суд на председателя конкурсной комиссии, то есть, стало быть, на меня.
- Да повода не было говорить об этом.
- Я, конечно, большой суммы сразу выделить не смогу, но еженедельно в пределах полторы, две тысячи смогу. - спокойно, без эмоций, сказал Сунтиков и посмотрел на Сороку, тот с благодарностью смотрел на него и, наклонившись, тихо, чтоб слышал только Геннадий, произнес: “Вот так и работаем.”

После комиссии Сорока подошел к Сунтикову и, поблагодарив за то, как он психологически точно себя вел, предложил:
- Геннадий, а как ты смотришь на то, чтобы все это запечатлеть на пленке?
- Положительно. Сколько потребуется?
- Одну тысячу дал Тенгелия, обещал еще девять, десять директор строительного колледжа.
- А сколько надо?
- Если сорокаминутный фильм делать, то сорок тысяч, я думаю, хватит.
- А меньше и не надо. Пусть телекомпания выписывает счет. Постепенно оплатим.