Rules of engagement

Бритая налысо Бэлка в парике и с восьмимесячным животом грациозной птичкой взлетела в водительское место джипа Рэнглер со снятыми дверьми и крышей и завела взревевший от радости двигун. С другой стороны машины несколько человек подвели девяносточетырехлетнюю тетю Сюпу, которая с трудом двигалась, пара человек подтолкнули ее под тощий тухес, чтобы она смогла взобраться в джип. Тетушка вскарабкалась внутрь, повернулась задом к сиденьям и уже изготовилась опуститься на потрескавшуюся кожу кресла, но в это время под ее ногами провалился насквозь проржавевший пол. На счастье старушки сразу под полом проходили какие-то трубы и провода, так что провалилась она недалеко. Отошедший было народ ойкнул, кинулся обратно и водрузил бабулю на сиденье. Бэлка защелкнула вокруг бабушки ремень безопасности, посмотрела на дыры в полу, сказала:"Ну и хер с ними!", выжала сцепление, воткнула вторую передачу и утопила акселератор в пол. Застоявшийся Рэнглер, взвившись, прыгнул с места мощностью всех своих четырех литров, пыль на дороге через минуту осела. У наших ног поблескивали две отполированные полоски асфальта. Переглянувшись друг с другом, мы с рабаем пошли воровать холодильник.

* * *

Все всегда начинается со времени, а оканчивается словами "все умерли". Между этими двумя событиями может втиснуться что угодно - рождение трех щенят в твоем дворе, проигрыш в первенстве страны по народной гребле, бар в Амстердаме, ледяной замерзающий на машине дождь, предательства, полутораметровый снегопад, перевернутая машина, свадьбы, операции на всех частях тела, наводнение в джунглях, скатившееся по ступеням с третьего этажа пианино, учебы, протекающий унитаз, измены, лесной пожар, зуб, выбитый в драке кассы кинотеатра. А потом - все умерли. Потому что начиналось все со времени. Счастливцы, кто может остановить время. Самые великие игроки в бейсбол умели. Весь мир смеется над бейсболом, не понимая, что эти ребята владеют тем, чем не владеет никто - остановившимся временем. Кто плохо, кто посредственно, многие получше, великие бейсболисты могли останавливать время по своему желанию. При скорости броска мяча в 95 миль в час или, если вам удобнее, 152 км в час, время полета мяча от питчера до бьющего по мячу игрока занимает 45 сотых секунды. 45 сотых. Это все, что у тебя есть, чтобы успеть распознать какой из бросков сделал питчер - fastball? sinker? slider? changeup? curveball? cutter? knuckleball? four-seam fastball? И, думая, что распознал, - махнуть битой, пытаясь попасть по мячу. Знаете что такое four-seam fastball? Это кусок булыжника со стробоскопическим эффектом - ты смотришь на приближающийся летящий в тебя со скоростью 150 км в час комок, а видишь лишь 4 стежка шва, которым сшит мяч. И эти 4 стежка не двигаются. То есть совсем. В меня бросали four-seam ball. Завораживающее зрелище. Остановившееся время, 4 абсолютно неподвижных стежка шва на метеорите, с хрустящим звуком раздвигаемого воздуха летящем тебе в лицо. Великие игроки в бейсбол умели останавливать время. Знаете, бывает ... хоп - и видишь замедленную съемку, как будто это не с тобой, а со стороны. У меня такое было лишь однажды. А потом все умерли.

P.S. Не так давно я возвращался домой на самолете, мы долго кружились над Бостоном, пока не зашли, наконец, на посадочную полосу, она в аэропорту Логан начинается прямо из океана, как водоносный канал в Кара-кумах. Зашли и так и идем над ней метрах в 3. Долго. Точка принятия решения. Я даже успел подумать, что мы наверняка уходим на второй круг, а мы вместо этого со всей дури жахнулись вниз. Самым невинным что оказалось в голове в тот момент - сейчас у нас разъедутся в разные стороны колеса, а крылья нахер сложатся от такого удара, керосин разольется, и все загорится. И потом про нас напишут - все погибли. Крылья выдержали, колеса выдержали, а командир экипажа стал хихикать в громкоговоритель, поведав нам по секрету, что он, честно говоря, думал - нам не сесть с той неисправностью, что в пути выяснилась. Но вот ничего, сели. И продолжал хихикать. После этого живой я шел по летней улице Бостона к своей бостонской мезузе, заветному яблочному дереву. Я возвращаюсь после любой поездки и всегда трогаю свою городскую мезузу. На одну из веток этой яблони кто-то давным-давно привил белый налив, остальное дерево усыпано красными среднего размера яблочками. Ветка с белым наливом просто лезет в глаза, но ее никто не замечает, кроме меня. Иногда мне кажется - развесь я на этом дереве груши в дополнение к красным яблокам, все равно никто ничего не заметит. Я трогаю ветку белого налива, целую пальцы, коснувшиеся ее, трогаю ствол и снова целую пальцы. Я вернулся.

Нетайная вечеря. Часть 2.

Расстояние по прямой от А до Б равно расстоянию по прямой от Б до А.
Расстояние от ярости до счастья очень невелико.
Расстояние от счастья до ярости и того меньше.

Полвечности назад я жил в маленьком городке и учился на курсах. Однажды после занятий ко мне в гости напросился один из соучеников - индус со своей девушкой-венгеркой. Напросился на готовку еды. На учебе он всегда хвастался неимоверно - так готовить люблю, обожаю готовить, так классно готовлю! И его девушка-венгерка, якобы, отменно готовит национальную кухню. С собой они принесли один кочан салата и пластиковый галлон с водой. Увидев на потолке протечки от весенних дождей, он поинтересовался "понимаю ли я в крышах?" И я рассказал ему про стройотряд, и про Стиву, и про то как мы заснули, когда остались топить битум, вызвавшись добровольцами на топку в первую ночь, после уже отработанной 12-часовой смены "на бетоне", и как загорелся бензобак с горючкой, которой битумоварка топилась, а стояла она на крыше склада минудобрений в самой середине, а крыша размерчиками была с футбольное поле и высотой метров 15, мы ее после крыли. Вот мы пили со Стивой чай, пили и с усталости-то приснули. Вдруг меня во сне что-то толкнуло, моргаю, смотрю в окно бытовки - а на крыше склада битумоварка полыхает, хорошо так горит, языки пламени бензобак лижут. Я Стиву толкаю, Стива пожар увидел и говорит - щас ****анет! А я ему - если ****анет, нам самим кранты, побежали тушить! И как мы варежками и телагами вдвоем на высоте 15 метров посреди пустынной крыши-стадиона в тайге на севере Урала тушили долбаную битумоварку, которая никому тогда на хрен не нужна была. А теперь и подавно не нужна. А не успей мы тогда потушить? Все умерли. Что этот козел знает про кровлю крыши?! Да черт с ней, с крышей. Все обернулось враньем. Венгерка понятия не имела даже о варке яйца, наобещала ему (не яйцу) с три короба, чтобы покушать - мы все тогда жили впроголодь. Отступать было некуда, за еду взялся индус. Жаль, я его не остановил, потому что индус был такой же повар, как я - руководитель передачи Hell Kitchen. Его еду нельзя было взять в рот. Я вообще неуверен, что это было едой. Спасло, что у меня дома было водки ноль-семьдесят пять и банка малосольных огурцов фирмы Клоссен. Помню, жутко устал в тот вечер, от этих двоих устал и без них от всего устал и благодарил Всевышнего, когда они наконец от меня ушли в вечерний дождь. Зря благодарил - они вернулись. Оказалось, что его старый рыдван не заводится, трипелэя по бедности у него не было. Промокли, задрогли и вернулись, он мне - постели, мы у тебя будем спать. Когда я представил как у меня на полу индус будет трахать венгерку, а голодный полунетрезвый я буду вынужден слышать эти звуки полночи, я отдал ему свой проездной на автобус, лишь бы они от меня в тот вечер ушли.

Ксати, проездной он мне так и не вернул.

P.P.S. Время - удивительная вещь. В 8 лет скучный урок длиной в 45 минут тянулся, казалось, целый месяц. Сейчас, оглядываясь назад с высоты своих лет, я вижу целые годы и даже десятилетия, промелькнувшие за секунды. Все начинается со времени, которому нет пределов и нет измерений. Нет, не так. Все начинается и продолжается во времени. А я сижу на крохотной железнодорожной станции на краю вселенной, сижу на своем старом пионерлагерном фибровом коричневом чемодане, оклеенном переводками-картинками солдат Преображенского полка Петра Первого, которые куплены в универмаге на деньги, вырученные от сдачи молочных бутылок и сметанных баночек, сижу, опустив локти на колени и сцепив пальцы. На станции нет ни души. Только я и солнце в зените. Жаркий сухой ветер больно сечет песком мою открытую шею, превращая ее в решето и все больше засыпая без того уже почти невидимые рельсы. Который день я неподвижно вглядываюсь в горизонт. Моего поезда все нет.