Злые православные

«Католичество страдает от папства, а православие – от бабства»
(Тихон, патриарх Московский и Всея Руси).

В те давние годы, когда я еще пребывал вне спасительной ограды святой и единственно истинной РПЦ, – этой аббревиатурой по справедливости, учитывая ее советское происхождение и содержание, именуется Русская Православная Церковь, – я, откровенно говоря, совсем еще не знал закулисной, а вернее – заиконостасной подноготной этой славной организации и судил о ней, как все простые смертные, лишь по ее обманчивой наружности. Это было задолго до того, как я с полным доверием вошел в эту ограду, еще не зная, кого я внутри нее встречу и что меня там ждет, и, соответственно, еще более задолго до того, как я снова вышел за ту ограду, с намерением малость прогуляться и свежим воздухом подышать, да и забыл вернуться обратно… И вот в то время получил я письмо от моего старого школьного приятеля, уехавшего из Москвы на постоянное и благополучно-сытое жительство в еврейский город Иерусалим. В письме том мой бывший друг-одноклассник рассказывал мне о своей новой интересной жизни и, в частности, поведал про то, как однажды он, ради интереса, предпринял экскурсию по тамошним христианским храмам.

Мне было довольно любопытно читать в подробностях о том, как гостеприимно принимали его повсюду, когда узнавали, что он, – вчерашний советский атеист, – возымел желание познакомиться с неизвестными ему до недавнего времени христианскими верованиями. В католическом храме, к примеру, после того как мой друг признался, что по профессии он – музыкант, ему, к огромному его удовольствию, позволили даже поиграть на бесценной антикварной скрипке, не помню которого из великих итальянских мастеров, хранившейся в той церкви в специальном сейфе как реликвия… В лютеранской же церкви, если память мне не изменяет, моего друга весьма приветливо встретил тамошний пастор и лично водил его по своему храму, все показывая и объясняя; при этом он любезно изложил ему в сокращенном виде спасительное учение доктора Лютера и под конец радушно пригласил приходить к ним еще.

И вот, после стольких радостных впечатлений и потоков христианской любви, излившихся на него от всяких-разных еретиков, решил мой друг заодно и к тамошним православным наведаться. Но тут ему, мягко говоря, не повезло. Служба в церкви в тот день, видимо, уже отошла, свечки были все распроданы, записки написаны и поданы, требы исполнены, крещения-венчания-отпевания совершены, и храм оказался закрытым на перерыв. Но не совсем – внутри все же оставалось, как и всегда, некоторое количество истинных христиан. К ним-то и сунулся мой ничего плохого не ожидавший бывший друг с туристическим намерением осмотреть и эту церковь, вместе со всеми ее святынями и другими достопримечательностями.

Однако, вопреки его ожиданиям, приятного знакомства и милой беседы на сей раз не вышло. А вышло нечто совсем даже обратное: после недолгих и весьма нелюбезных расспросов через полуоткрытую дверь, кто он, дескать, такой и чего ему здесь надо, его без всяких дальнейших объяснений, на понятном русском языке «послали» – чуть ли не туда, куда обычно на Святой Руси «посылают». И мой бедный богоизбранный новоизраильтянин, как ошпаренный, выскочил за ворота сего божьего храма, – и пошел себе несолоно хлебавши, не понимая, что же с ним такое произошло, и за что с ним так жестоко обошлись вроде бы свои, русские, да к тому же еще и христиане… И закончил друг свой рассказ риторическим и вполне наивным вопросом: «Ну, почему все русские-православные такие злые?»

Рассказ этот глубоко запал мне в память, в особенности его финальный патетический вопль… Хотя, откровенно говоря, для того, чтобы подобных впечатлений набраться, не обязательно в Святую землю летать: этого добра и здесь, на нашей православно-коммунистической родине, всегда хватало с избытком. Помню, как примерно в те же годы, – я тогда учился в аспирантуре, – секретарь нашей кафедры, очень приятная и доброжелательная пожилая дама, которую все – и студенты, и преподаватели – искренне уважали и любили, как-то раз в дружеском разговоре доходчиво и просто объяснила мне, почему она – неверующая и в церковь не ходит: «Да злые они там все, в этой церкви!» И затем на все мои доводы отвечала решительным и бесповоротным отказом. И так неверующей и умерла…

Но наконец-то прискорбные десятилетия безверия и беспамятства миновали, и жуткий упырь русского коммунизма, всеми презираемый и ненавидимый, слава Богу, отвалился от моего несчастного отечества и до времени затих в своей яме. Наступили новые времена, и повсюду в затхлой и тошной Совдепии водворилась долгожданная «Святая Русь», со всем из нее вытекающим. И я сам, как и многие в те годы, тоже стал членом «святой РПЦ», сменившей «безбожную КПСС» так же, как меняют вывески, – а одно время был в ней даже «трудником», как это по-церковному зовется. Постепенно я пригляделся и привык ко многому, что в церкви происходит, и, разумеется, также и к традиционной, весьма специфической манере тамошнего братского обращения с людьми, – впрочем, совершенно такой же, как и на всех наших родных необъятных просторах. А привыкнув, я уже на все происходящее в церкви смотрел не снаружи, взглядом профана, а изнутри, взглядом «посвященного». Я стал у них, так сказать, «своим», – а свой своему многое прощает. Но все же и мне от «православных» тоже не раз доставалось.

Так, однажды в жаркий летний день случилось мне зайти в один из московских монастырей и попросить святой воды, чтобы жажду утолить. К несчастью, в храме в это время шла уборка, и в ответ на мою простую человеческую просьбу тамошние благочестивые уборщицы, три еще довольно нестарые православные мегеры, настолько рассвирепели, что их от душеспасительного дела отрывают, что стали меня выгонять вон чуть ли не швабрами. В другой раз, недалеко оттуда, в известном церковном магазине, случилось мне вступить в беседу с другим покупателем, и, видно, что-то я не так сказал с точки зрения православного канона, как-то неверно выразился или какое мирское слово употребил. А впрочем, не произнес ничего особенного… И тут, случайно повернувшись к стойке, за которой продавцы сидят и дань с покупателей собирают, я встретился глазами с продавщицей в ритуальной черной юбке до пят, несомненно, за свое подвижничество ныне уже канонизированной. Та, как видно, слышала наш разговор и мои последние нецерковные слова. И с какой же неприкрытой ненавистью эта праведница на меня посмотрела! Провалиться бы мне на том месте!..

А еще был случай, когда я, вместе со своими тремя маленькими детьми, как-то зимой, вошел в церковь не через западные врата, где всем входить положено, а через боковые северные,– там к алтарю ближе, и детям не нужно сквозь уплотненную массу ревностных прихожан проталкиваться. И, едва войдя, в ту же минуту был облаян цепной бабулькой у подсвечника. Но мне уже было не привыкать, так что я не растерялся, а отправил детей к амвону, и бабушке той прямо тут же, в храме божьем, сказал несколько теплых слов, подходивших к случаю. Она, надо отдать ей должное, оказалась совестливой и после службы передо мной извинилась, объяснив, что приказ начальства выполняла. На это я ей заметил, что если бы на моем месте человека, к православному обиходу и родному хамству привыкшего, оказался какой-нибудь новичок из неверов, то уж он бы наверняка после подобной встречи больше никогда в церковь не пришел. Бабушка была не вредная и с сокрушением согласилась, что я прав.

Никто теперь уже и не вспомнит, откуда взялись в святой церкви все эти православные пираньи. Но кто же они такие на самом деле, – ангелы ли, спустившиеся с небес на грешную землю? Не святые ли угодницы трудятся там в поте лица, заливая подсвечники машинным маслом и ковыряясь в них отвертками? Нет, – это самые что ни на есть обыкновенные гражданки все того же нашего великого государства, со всем из него вытекающим. Такие же обывательские тетки и бабки, как и те, которые у подъезда на лавочке сидят да на мир божий глядят с подозрением и осуждением. Все эти престарелые дамы в молодости были комсомолками, ударницами и безбожницами, а теперь просто подрабатывают к пенсии, принося с собой в церковь свои житейские ухватки, приобретенные на комсомольских собраниях и коммунальных кухнях. И сведущи они в церковных и духовных вопросах не более, чем дворники-узбеки – в российской геральдике.

К сожалению, по большей части бывает так, что каждый, кто приходит в православный храм, первым делом сталкивается именно с этими церковными «матушками» и терпит от них, по своему незнанию и непросвещенности, всяческое плюходейство. Я сам бывал свидетелем ярких и запоминающихся сцен из русской церковной повседневности: как впервые в жизни зашедший в церковь, чтобы, как это у нашего народа принято, «свечку поставить», какой-нибудь гордый мирской человек вдруг буквально сцеплялся там с очередной церковной гарпией или православной горгульей, шипевшей от злобы, словно уличная кошка. И, конечно, незадачливый «свечечник» не выдерживал подобного к себе отношения – и, побагровев от возмущения, пулей вылетал из храма на улицу. На чем его приобщение к источнику жизни вечной и заканчивалось.

Еще больше страдают от ревнительниц «подсвечного благочестия» интеллигентные дамы и модные красавицы, на которых праведный гнев этих добровольных церберов изливается уже по полной программе. Поводом для него может быть все, что угодно: и неприличные брючки вместо положенной черной юбки до земли, и прозрачные покровы в летний зной, сквозь которые просвечивают все их женские прелести, и накрашенные губки, которыми они непременно норовят приложиться то к кресту, то к иконе, то еще к какой-нибудь святыне, – а то и вообще неправильное поведение в церкви, которое выражается, чаще всего, в легкомысленной болтовне и в том, что они «всё делают не так». Ну, и, разумеется, самый законный повод для благочестивого наезда: отсутствие на голове обязательного православного «хиджаба» (без которого вообще ни о каком спасении души и думать нечего!) Но даже если внешне все в норме, и голова в платочке, и даже губы не в помаде, – все равно спровоцировать вспышку справедливого гнева ортодоксов в казенных халатах ничего не стоит: достаточно всего лишь обратиться к ним с каким-нибудь наивным вопросом, – и готово…

Надо сказать, что большинство этих ревностных «матушек» совершенно искренне не понимает, что они что-то делают не так, и, если им справедливое замечание сделать, обижаются до смерти. Они с полным правом причисляют себя к особам, избранным Богом, и всякое неуважительное к себе отношение воспринимают как самое настоящее кощунство. Помню, как однажды ранним утром, во время проскомидии, стоял я в очереди на исповедь, которая, так же как и служба, еще не началась. Обычно те, кто стоит в такой очереди и ждут священника, всегда погружены в сосредоточенное размышление – кто о грехах, кто вообще о своей жизни; иные читают молитвослов, другие молятся по памяти про себя… И тут подошла одна из «подсвечниц», которой надо было пройти к иконе, висевшей слева от нас на стене. И вот эта благочестивая христианка не стала церемониться и обходить очередь (надо сказать, совсем не длинную) спереди или сзади: она попросту растолкала ближних, словно баранов, и, как ледоход сквозь арктические льды, проперлась сквозь нас к своему рабочему месту. Я не выдержал и заметил ей, что следовало обойти очередь и не тревожить молящихся без особой нужды, да еще так грубо… После службы, уже уходя из храма, я заметил эту достойную пожилую даму в притворе: она смотрела на меня оттуда с такой обидой, словно я ее прилюдно нехорошим словом обозвал. Разумеется, смысл моего замечания так и остался ей недоступен. Ибо с какой это стати она, свой человек в церкви, батюшкой благословленная и без пяти минут святая, должна обращать внимание на каких-то там прихожан, уважать их и вообще с ними церемониться?

Еще один повод для проявления устойчивых благочестивых рефлексов – это чье-то «неблагоговейное» поведение в церкви. Так, в одном известном московском храме, куда мы с женой часто ходили в первое время нашей церковной жизни, на нас несколько раз буквально чуть ли не с кулаками набрасывался один такой «ревнитель», глубокого пенсионного возраста, – и всего лишь по той причине, что, как ему показалось, жена моя улыбалась во время богослужения. «Во, стоит, лыбится!» – злобно шипел этот «уверовавший» совок, брызжа на нас своей православно-патриотической слюной… Так и ко мне однажды, когда я был уже певчим в хоре и плевать хотел на всякие ханжеские «мнения», точно так же подкатилась «матушка» из свечного ящика и сделала мне суровый выговор, оттого что стоял я в церкви после службы и, улыбаясь, с хористками беседовал. И какой злобой дышала эта ревностная христианка! Как будто я ее любимый храм осквернил, или не давал ей строить на церковные деньги двухэтажный особняк, в котором она проживает и поныне… И скольким еще ни в чем не повинным людям в православной церкви портят кровь эти самочинные блюстители церковных «правил» и «установлений», оскорбляя их последними словами за то, что те передают свечку левой рукой, или стоят, скрестив руки на груди, или подпевают не в тон, или, не зная неписаных законов этого мирка, наглухо закрытого от нормальной жизни, проходят между амвоном и аналоем с праздничной иконой! Поистине, не существует пределов для благочестивого рвения клинических идиотов…

Казалось бы, что все это были воспоминания из уже довольно далекого от нас времени – примерно десяти- и двадцатилетней давности. Быть может, с тех пор в русской православной церкви что-то изменилось к лучшему? Ну что ж, вот еще эпизод, уже сравнительно недавний. Зашел я как-то, года полтора назад, в тот самый храм, где когда-то моя жена «лыбилась» во время литургии, чтобы написать записки и заказать сорокоуст. Последний оказался дороговат, и я решил посоветоваться с женой, можем ли мы позволить себе разориться на святое дело. Итак, я, ничего не подозревая, подошел к раскрытому окну храма, служба в котором в тот день давным-давно закончилась, облокотился на подоконник и позвонил домой по мобильному телефону. Но едва я закончил короткий разговор, как, откуда ни возьмись, выскочила и яростно на меня набросилась еще одна то ли русская Мегера, то ли православная Тизифона, облаяв меня с начальственными интонациями партийной шавки прежних славных времен: мол, вы где находитесь?!... И так далее, в том же роде, со всем из нее вытекающим…

Что же можно поделать с этими пришибленными русской жизнью обрядоверами, с этими усердными не по разуму «воцерковленцами», если понимают они свой христианский долг и церковное благочестие точно так же, как в прежние времена понимали свой гражданский долг и коммунистическую сознательность? Можно без преувеличения сказать, что в русской православной церкви наглядно выявляется все то, чем советская, а до нее – российская власть, мало чем от советской отличавшаяся, пичкала своих безмозглых подданных – и напичкала-таки «под завязку». Это и лакейство, и так называемое «человекоугодие» по отношению к новому российскому начальству в черных рясах, фелонях и камилавках. И, с другой стороны, презрение и неприкрытая злоба к таким же, как они, людям из толпы, простым прихожанам, «быдлу», по современному официальному определению.

И еще одно грустное размышление нет-нет да и посетит меня, когда я вспоминаю то письмо моего уехавшего в землю обетованную бывшего друга, его давнишний рассказ о том, как он по тамошним христианским святыням паломничал. Дело в том, что ведь и мне не раз доводилось бывать в столичных христианских храмах, как католических, так и лютеранских; и, хотя тут и не Святая земля, и турист из России здесь как будто не в диковинку, – но все же и в них меня встречали дружелюбно, охотно со мной беседовали и вообще относились как к человеку, и сам я себя при этом тоже человеком чувствовал. Но когда я думаю о том, какое тяжелое чувство я каждый раз испытываю, заходя в заново открытые и отремонтированные, сверкающие позолотой росписей и новизной икон православные храмы российской столицы, то всякий раз делается мне так тоскливо и не по себе, словно поневоле я оказываюсь в шкуре моего школьного приятеля, паладина иерусалимского. Ибо чувство это сродни тому всем знакомому ощущению, которое возникает, когда приходишь в какое-нибудь казенное учреждение: никому ты там не нужен и не интересен, и все твои сокровенные нужды тоже никому не интересны, и никто тебя там не видит в упор. И потому становится тебе душно и тошно, и хочется поскорее выйти на свежий воздух и больше в это место не возвращаться… Как будто я здесь – чужой, как будто я никогда не был «своим» в этих храмах?

И понятно мне теперь, почему мой бывший соотечественник претерпел позор и поношение. Да потому, что он не был для тамошних ревнителей «своим»! А что такое «свой»? «Свой» – это «русский» и «православный», а «чужие» – все прочие, которым место известно где. И уж подавно всякие там католики, лютеране и так далее – это все, как говорится, «однозначно» чужаки. Ибо только православие истинно, почему оно так и зовется, а все остальные религии – не что иное, как ересь. Католичество – это на самом деле не христианская вера, а «ересь латинства». И лютеранство – тоже никакое не христианство, а «ересь Лютера». И у тех же, к примеру, баптистов – опять-таки не христианство, а «ересь анабаптизма». И так далее, в том же роде, и везде у «русских православных» какая-нибудь ересь… А уж о каких-нибудь там мусульманах или, сохрани Боже, буддистах и говорить не приходится… Даже и просто интересоваться всем тем, что лежит за пределами православия, и то – ересь, а точнее, – как выражаются православные апологеты, – «ересь лжеименного знания». Тем, кто не понимает, что это значит, объяснять не обязательно. Главное – помнить, что ересь.

Есть множество малозаметных признаков, прекрасно видных наметанному глазу, по которым «свой» безошибочно отделяется от «чужого». Здесь и одежда, и то, как человек себя держит, и манера речи, и лексикон, и знание православной адиафоры – в данном случае, правил церковного поведения. И едва ли не самый главный из этих признаков, – это некая душевная пришибленность, именуемая у православных «смирением», – то есть, попросту говоря, готовность вытерпеть «во славу божию» все, что угодно, даже от бабулек в платочках, которые всего-то и знают о вере христианской, что, дескать, «кто на помазАнии батюшке ручку не поцелует, тот будет гореть в гиене огненной»! И «смиренный» человек им – родной, а не смиренный – «антихрист». Потому-то они и гонят из церкви иных приходящих «свечку поставить», что проницательным взглядом своих немудрящих душ видят: «вот энтот пришедший – он-то как раз тот самый анчихрист и есть». А стало быть, в Божьем храме такому не место.

Но думается мне, что, если для того, чтобы спасти свою душу, нужно быть не «погибающим в пустыне бытия», а «своим», то лучше уж честно погибнуть вместе с остальным «не своим» человечеством, чем в эти «свои» лезть. А если уж быть «своим», то для Бога и для самого себя, а не для представителей казенного учреждения под осьмиконечным крестом с полумесяцем. Но, думая так, я невольно ловлю себя на ужасном предчувствии: стоит мне только переступить порог православного храма, как все эти почтенные женщины из народа, облаченные в черные, серые или синие халаты, сразу увидят, что я – не «свой». И все они тут же побросают свои «свечные ящики» и «святые подсвечники» и с начальственным видом двинутся мне навстречу. Они выстроятся передо мной несокрушимой синехалатной стенкой, как футболисты – перед воротами, загораживая от меня свои святыни, и скажут мне в точности так же, как говорят в русской церкви Иерусалима-града: «Ну, чего надо? Закрыт храм! Вон табличка висит – глаза-то разуй! Неграмотный, что ли, читать не умеешь?..» И будет со мной то же, что с моим бедным другом-«антихристом» произошло…

Но, если подумать, то ведь это же не святые сходят с икон, чтобы людей в храм не пускать, и не какие-нибудь враги, которых мы готовы видеть в каждом, – а наши же, свои русские православные христиане отравляют нам радость приобщения к истине и чудо встречи с Богом. Что же получается, – выходит, прав был мой иерусалимский друг, издавая свой риторический вопль? Действительно они злые, эти «русские православные»?!

И вспоминается мне, как однажды мой бывший духовный отец (был такой и у меня в оны годы), замечательный священник и при этом умный, все прекрасно видящий и понимающий человек, стоя рядом со мной у аналоя и принимая очередную мою исповедь, в ответ на мои горькие сетования по поводу безобразий, повсеместно творимых в русской православной церкви и возведенных в ранг национальной традиции, отвернулся, устремил огорченный взор в пространство – и так сокрушенно, тихим голосом то ли прокомментировал, то ли просто подумал вслух:

– Православные-то они православные… Да вот только христиане ли?..

<2011>