МОЙ ДЕД

Он был мне другом, а не просто дедом. Его кончина в 76 была очевидной, так в последние дни он тяжко страдал, много ходил в туалет, и у него практически отказали ноги. Кожа сморщилась и напоминала сухофрукт. Мизинец на правой руке уже давно был загнут к ладоне и не мог разжаться. Борода его была вся в какой-то соли, белая словно снег. Он практически ничего не говорил и, даже более, не мог связать двух слов. Он напоминал маленького, очень маленького ребенка, и если бы не моя мать, он умер бы уже давно.
Она очень за ним ухаживала, кормила самыми вкусными обедами и ужинами, покупала фрукты и молочные продукты. Но дед ел уже очень мало и в основном пил только чай. Он был жалок и вместе с тем любим мной и ей. Сейчас я думаю, что только мы с ней его любили по-настоящему, искренне.
Он начал сдавать неожиданно и очень быстро. Помню, я приехал в деревню, когда на дворе стояло бабье лето. Было тепло и солнце все еще облизывало людей языком своего пламени. Я был счастлив и не знал, отчего это счастье снизошло на меня.  Хотелось петь, писать стихи и целовать женщин. Свежий воздух поселка пьянил, отчего кружилась голова. Наш дом находился недалеко от леса и подходя к нему я восхищался багряной стеной берез, кленов, дубов и редких сосенок. Осень…ту осень я запомнил на всю свою жизнь, и полюбил всеми фибрами своей души.
Мы поздоровались, с улыбкой, так как всегда были рады друг другу. И даже если между нами и случались ссоры, то они походили на ссору давнишних друзей.
Вскоре мы расположились у двора, сидели на пеньках и пили пиво. Мы улыбались друг другу, не произнося много слов. Я видел, как он пьянел, но глаза у него при этом становились такие блестящие и живые, что я никогда бы не подумал, что уже в январе этот человек умрет.
Потом пришла мама. Она, как и всегда, пожурила меня за то, что я ему дал выпить:
- Он уже и вкуса-то алкоголя не различает, итак еле ходит…
И вообще-то она была права. Так, недопитый свой стакан дед отодвинул в сторону и сказал, иронично улыбнувшись:
- Это не пиво…
Я засмеялся, ничего не ответив. Когда мы зашли в дом, дед попросил меня, чтобы я ему еще налил. Я охотно это сделал. Дед пригубил, поморщился, взял со стола соль и добавил горсть в стакан, тщательно перемешал ложкой и сделал глоток. Потом он взял стакан, стоящий рядом, и перелил соленое пиво в него. Больше он не притронулся к двум стаканам вообще.
- Вон, видишь, все пиво разлил по бакалам, вот и все «питье». Ой, какой уж пить, коль силы-то нет больше.
Но я не верил, что он близок к концу. Мне не давали покоя воспоминания детства.
Смотрю старую черно-белую фотографию. Дед в замызганной спецовке держит меня на руках. Я очень мал. Он нахлобучил на меня свою шапку-ушанку, и я такой милый и прелестный ребенок.
Смотрю другую. Я ем корочку черного хлеба. Мне вкусно. А дед смотрит на меня прямо и с аппетитом, будто бы он тоже хочет хлеба.
Другое видение, как молния… В своем старом доме, где он жил с бабушкой, за огородом находился небольшой луг, где мы с братом гоняли мяч. Помню, как один раз он пришел посмотреть, так как когда-то и сам был заядлым футболистом. Ему было уже за пятьдесят и он    двигался бодро…до парализации. Я встал на ворота, и он начал пробивать штрафные. Сначала я ловил каждый, так как удары были слабоватые. А потом мне стало так жалко его, что я решил пропустить.  И сделал это красиво. У деда в миг изменилось выражение лица. Глаза загорелись огнем. Видимо, он вспомнил свои молодые годы. Свою силу и стать.
Моя покойная бабушка всегда опекала его, как ребенка. Но вместе с этим, они часто скандалили. Сковородки летели в его сторону, в ответ- он разбивал тарелки, бросался скверными словами и ругательствами, одно из которых звучало так: «В Христа Бога, душу мать...». Он его ревновала, ревновала сильно особенно, когда он уходил чинить старые советские телевизоры к другим женщинам. Да, он был человеком увлеченным радио и телевизионной техникой тех годов.  В доме постоянно стояли телевизоры, лежали кинескопы, пылились схемы, приборы, паяльники, радиодетали. Бабушка жутко негодовала по этому поводу, но предотвратить этот завал было очень трудно. Когда человек увлечен делом всей его жизни — ему глубоко плевать, что кто-то против этого.
А телевизоры он чинил очень интересно. С утра к нему приходила какая-нибудь женщина или мужчина и просили его прийти починить телевизор, а то «больно уж скучно без новостей». Он быстро одевался и уходил. Деда не было до вечера. Вечером он приходил жутко пьяный, ложился на кровать и начинал клянить бабушку на чем свет стоял. А порой его привозили, когда уж совсем он не мог стоять на ногах.
В прошлом он был охотником. Держал гончих. Моя мама мне рассказывала, что в доме никогда не было проблем с мясом. Кобанятина, лосятина, мясо дикой утки — все было. А однажды, когда мой дядя, сын деда, пришел в гости к его друзьям сучилось следующее. Ему наложили в тарелку суп. Он отведал и задался вполне логичным вопросом: «А где мясо?». Умная тетка ответила: «Так язык во рту»...
Для плохих мой дед был смешон, с некой придурью. Но для самых честных, добрых и праведных людей он был своим. И никогда не отказывал в помощи.
Я любил его и продолжаю любить по сей день. Он в моем сердце навсегда.
Когда его хоронили, пришло много народу. У его гроба все причитали о том, каким он был человеком. А когда машина везла его тело на кладбище, я положил ему под пиджак записку. Правды, которая отражена в ней, никто никогда не узнает. Это только моя и его правда.
Мне так его не хватает. И часто он мне снится по ночам. Становится страшно, когда во сне он берет меня за локоть, словно манит в свой новый мир. Я сопротивляюсь, ибо не хочу туда. Но я думаю, что если умершие снятся, то их души живы...