Мистическая мелочевка. На рубль пук

    Мелкая, так сказать, повседневная мистика меня трогала мало. Хотя затрагивала частенько. В послевоенные годы, когда мужиков добросовестно выкосила война, каждый холостой – был на вес золота. Сплошь одинокие, часто обремененные дитями, молодые женщины в своих надеждах на «в замуж» уповали на Бога, на черта или на их земных заместителей– гадалок. Бабушек, ворожей, колдуний, вещуней… Моя бедная, повторяю - мноюстрадальная - мама вместе с сестрой – теткой моей, почти еженедельно ходили к одной и той же ворожихе, да плюс к тому - по каким-то особым дням ворожили дома, используя подручные средства – воду, жженую газету, кольцо (одно на двоих), олово и пр. и пр.… Я принимал в этом посильное участие, хотя они на меня никогда не загадывали. А вот их постоянная гадалка – София Сигизмундовна много чего знала именно про меня. По выходным девать меня было некуда, гадалка жила в пригороде, и я поневоле сопровождал своих женщин к ней.


    Я ее не любил. Боялся даже. Она была высокой, тощей, с темными глазищами – черными и от природы, и от черных кругов вокруг них, приобретенных с возрастом. Наверное. Если была возможность, я просто на этих сеансах залезал под стол с длинной скатертью и отключался от всего.  Процедура гадания была системной, строго поэтапной: сначала женщины сплетничали обо всем. Потом София вела их в другую комнату, где ставила им пиявки. Пиявок, там, где я в это время обычно обретался, тоже было множество, они неустанно вертелись в нескольких трехлитровых банках на полках, и я подолгу с ужасом таращился на них, не в силах отвернуться…


     Пока пиявки делали свое дело, Сигизмундовна гадала сестрам по очереди. Что она там предрекала моей тетке, я не знаю, тетка не рассказывала. А мама иногда рассказывала. Она после пиявок становилась добрее, красивее, живее как-то. Она ведь много работала и уставала. Пиявки явно облегчали ей жизнь, но я не мог к ним относиться по-доброму. Более того, мое отношение к маме как-то менялось к худшему за то, что она с этими тварями якшалась.


    Самый устойчивый, длительный прогноз Сигизмундовны касался нашего с мамой будущего. Это повторялось практически каждое воскресенье: « А и поедете вы, милаи, на край света Божьего, а и выдешь ты, милая, в замуж за высокого блондина, а и родится у вас мальчик – тебе сынок любимай, Борису – братик…». Она не говорила, когда именно и куда именно надо ехать, но настойчиво долбила про этот край света, пока мы с мамой года через два-три, туда, действительно, не забрались.


   Мамина банковская подруга в году 52 переехала во Владивосток с братом. Брат у нее был подневольный – военный, вот его туда и перевели служить. А Галка – так ее звали, поехала с ним, а там довольно быстро вышла замуж и, спустя время, познакомила по переписке мою маму с братом своего новоявленного мужа. Не помню, долго ли они переписывались, не знаю совсем, о чем.… Но как-то летом  53 года мы с мамой сели в поезд и потащились через весь Союз – от западной Украины до Владивостока – вот он, край света! Дальше все Софьины предсказания сбылись с точностью «до миллиметра» - отчим мой оказался двухметровым блондином, а народившийся в скорости братик, когда повзрослел, то вымахал еще выше…
  Вот такая мистика…


     После пиявок тетка с мамой должны были полчасика полежать. На это время София Сигизмундовна возвращалась ко мне, садилась за стол, и если я все еще сидел под столом, легко пинала меня и говорила: « А, ну, вылазь с под столу! Мабуть, ты кошак, або крысь якой…». Я вылезал, старуха давала мне что-нибудь вкусное по сезону, я помню, однажды она меня угостила свежим персиком,  где взяла?…. У нее же я в первый раз отведал апельсина, до этого не видел никогда. Апельсин внутри был густо-оранжевым, с тонкими красными прожилками. Я был уверен, что это налитые кровью капилляры, что апельсин живой.… Съесть его означало примерно то же, что позволить посадить на себя пиявку.… Но только до первого укуса…. Ах, что это был за апельсин!


     Пока я перекусывал, София Сигизмундовна раскидывала карты на меня. Мне она ничего не говорила. Иногда коротко брала мою руку, потом отбрасывала ее и продолжала метать карты. От карточного мельтешения я впадал в транс, забывал жевать, и тогда Сигизмундовна тюкала меня согнутым пальцем в лоб – «Ешь, малое!».
Когда мы уходили, гадалка что-то рассказывала маме обо мне. Это были краткосрочные прогнозы, они сбывались примерно в течение недели. Всего я, конечно, не помню, только яркие события:
        « А и буде с Борисом шкода. Поплачешь» - говорила она маме, и  к концу недели я летел с дерева, судорожно обнимая шершавый ствол. В результате – новая рубаха и брюки разорваны в клочья, руки, ноги, брюхо и подбородок - в кровавых ссадинах… Мама – плакала…
        «А и будет Борис татью посереди дня. А и накаже сам соби – руки потеряе. Поплачешь добре»…
    И правда. Напротив дома моего двоюродного брата была небольшая фабрика гематогена. Тамошняя дворовая шпана поворовывала гематоген систематически. Хватали гематоген прямо с противней, которые выставлялись на подоконники первого этажа для остывания. Я был в гостях у братишки и мог бы в этом не участвовать. Однако – тоже полез. Пока я подкрадывался к окну, остывший противень сменили на свежий, и я обеими руками вляпался в это обжигающее месиво. Потом на ладонях вся кожа слезла… Мама плакала, а куда же ей…
« А и буде с Борисом большая шкода. Много плакать будешь»…
     Не проходит недели, как я падаю с третьего этажа. Слава богу, обошлось без переломов, но расшибся я вполне основательно…  Мама долго плакала…


    Прошло лет тридцать, пока мама не рассказала мне, что эта гуцульская – польская, румынская??? – бабка  оказывается делала для меня и долгосрочные прогнозы. Почти 80% того, что должно было произойти со мной – таки произошло! Остальное?  Поглядим.… Еще не вечер…