Хэмингуй и пистолет Дзержинского

      
     Попав служить на Кубу, я первым делом с большим трудом выпросил в офицерской библиотеке книгу Хемингуэя "Острова в океане" и перечитал ее, сравнивая написанное с тем, что меня окружало. Помню, что впечатление было ошеломляющим. Старик Хэм, как его называли наши "шестидесятники", умел видеть и передать такие детали, которые никому другому и в голову не могли прийти.   
     Причем, хотя Хемингуэй прожил на Кубе в общей сложности больше двадцати лет, только в "Островах в океане" так много описаний этой страны, ее природы, улиц Гаваны и ее окрестностей. В общем, это самая кубинская книга из всех, что написал Хемингуэй. Даже "Старик и море", где главный герой кубинский рыбак, с "Островами" не сравнишь.
Мне всегда особенно нравилось описание того дня, когда Томас Хадсон пьет горькую в ресторане "Флоридита", узнав накануне о гибели своего сына. Поэтому, всякий раз проезжая по улице Обиспо, я вспоминал свою любимую фразу из "Островов в океане": "Он надолго приложился к стакану, и выпивка ополоснула ему рот своей чистотой, свежестью и холодком".
За что уже несколько поколений читателей так любят Хемингуэя? Не знаю как женщины, а мужчины, по-моему, всегда отдавали должное его произведениям во многом благодаря тому, что он во всех без исключения книгах писал о выпивке, рассказывал о барах и ресторанах Мадрида, Гаваны и Парижа и, как никто другой, описывал действие, которое производит алкоголь на мужчину в разных ситуациях. Короче, мужчины будут читать Хемингуэя всегда.
И вот однажды мне выпала большая удача. Как-то вечером Сан Саныч выдал мне карту провинции Гавана и нарисовал на ней маршрут, ведущий в Сан-Франсиско-де-ПАула.
- Завтра отвезешь в дом-музей Хемингуэя спецкора "Красной звезды" майора Селиверстова. У него там назначена встреча с одним человеком. Но испанского он не знает. Будешь ему переводить. На обратном пути заедете в Кохимар, он там еще одно интервью возьмет.
Теплым солнечным утром я подъехал к гостинице "Амистад", у входа которой меня уже ждал поджарый мужчина лет сорока.
- Ты Антон?
- Так точно, товарищ майор.
- Зови меня Николай Палыч. Ну что, рванем по местам боевой славы товарища Хемингуэя? С испанским-то у тебя как?
- Можете не сомневаться, все будет в лучшем виде.
- Не подведи Советскую армию. Нас уже ждет один особо ценный кадр. А вот второго еще предстоит разыскать. 
Проехав по Малекону, - многокилометровой гаванской набережной, - мы нырнули в 700-метровый туннель, проложенный под входом в гаванскую бухту. До Сан-Франсиско-де-Паула оказалось совсем близко, меньше чем через полчаса мы уже медленно ехали по главной улице небольшого блеклого городка в поисках поворота к дому Хемингуэя, который, кстати, имеет свое собственное имя - "Ла ВихИа". Формально это даже не дом, а поместье. Стрелка с указателем привела к массивным воротам. В небольшой будке при въезде сидела полная кубинка в форме народной милиции - зеленых брюках и голубой рубахе с погончиками.
- День добрый, компаньера. Советский журналист с переводчиком.
- Компаньеро Саливерсто? Проезжайте, вы у меня в списке.
- Спасибо.
"Волга" медленно ехала по асфальтированной дороге, ведущей на вершину холма. Кругом, как когда-то писал Маяковский о Кубе, цвели чудеса ботаники. Пальмы, манговые деревья, зеленые заросли бамбука, орхидеи нежнейших расцветок. Самые настоящие джунгли в двух шагах от пыльной улицы забытого богом городка. На самой вершине холма, обдуваемый всеми ветрами, стоял приземистый одноэтажный дом с пологой лестницей, ведущей к входной двери. Рядом с крыльцом росло развесистое хлопковое дерево, кубинцы называют их сейба. При входе в дом висел корабельный колокол. На нижней ступени нас дожидался плотный мулат средних лет в очках в массивной пластмассовой оправе.
- Рауль Вильяреаль, к вашим услугам. При жизни Хемингуэя семнадцать лет проработал в этом доме, начинал с мальчика на побегушках, а закончил службу дворецким.
Майор Селиверстов с места в карьер включил массивный диктофон.
- Очень приятно, вы местный?
- Да, я вырос тут, в Сан-Франсиско-де-Паула, вместе с детьми Папы играл в бейсбол, так и оказался в этом доме.
- Папа - это Хемингуэй?
- Да, его у нас тут все так называли. Он много общался с местными жителями, любил иной раз зайти в местный бар, регулярно посещал петушиные бои. А однажды у нас остановился бродячий цирк, так он на спор вошел в клетку со львом. Лев был очень недоволен, но Папу не тронул, наверное, от него исходила какая-то особая сила. 
Когда его сыновья приезжали в поместье на каникулы из Соединенных Штатов, они всегда играли с местными мальчишками. Папа создал из нас целую бейсбольную команду, купил нам полное оборудование и форму. Летом позволял купаться в бассейне, даже учил нас боксировать. И в теннис мы могли играть на его площадке сколько угодно.
- Тут такой большой сад, почти лес, сколько же человек за ним ухаживало?
- Да, тут только пальм почти две сотни. Всегда был постоянный садовник, но Папа ему строго-настрого запретил опиливать старые деревья и кусты, все должно было идти своим естественным чередом. Сейбу видели при входе? У нее корни настолько мощные, что в одной из комнат они даже пробились через фундамент и повредили пол. Садовник разобрал керамические плитки пола, выкопал яму и обрубил массивный корень. Пришел к Папе похвастаться, а тот, когда узнал, что случилось, возмутился нарушением своего запрета и бегал по всему дому за садовником с обрубленным куском корня в руках. Садовник еле ноги унес. Папа потом этот обрубок корня велел над входом повесить.   
А когда созревало манго, то садовник по указанию Папы собирал плоды на тележку и выставлял перед воротами, чтобы их мог брать любой прохожий. Обычно тут же налетали мальчишки, и через пару минут очередная тележка уже была пустой.
Ну, давайте пройдем в дом. Обычно посетители музея рассматривают комнаты через раскрытые окна, но для вас приказано сделать исключение.   
Входим в просторную гостиную. Обитый тканью с мелкими цветами диван, четыре кресла - два мягких и два деревянных, рядом столик с многочисленными бутылками. Этикетки выцвели от времени, но еще вполне можно разобрать надписи на бутылках из-под джина и виски. На стене висит огромная афиша, объявляющая о корриде в испанском Сан-Себастьяне, На афише изображен тореадор с быком. Тут же африканские трофеи - головы трех газелей с витыми рогами. И полки с книгами.   
Поворачиваем направо. В столовой нет ничего, кроме накрытого стола, трех стульев и  сервировочных столиков. На стенах все те же головы африканских газелей. Никаких излишеств.
Рауль вспоминает:
- Стол всегда накрывали на троих на случай появления неожиданного гостя.
Возвращаемся в гостиную и через нее проходим в кабинет хозяина дома. Низкая односпальная кровать. Подставка с американскими журналами начала шестидесятых годов. Рядом с распахнутым настежь окном стеллаж с книгами, на котором стоит пишущая машинка.
- Папа вставал обычно в шесть утра или даже чуть раньше, и прямо в пижамных штанах делал зарядку. Потом стелил на пол свой халат, ложился на спину и поднимал ноги, чтобы отработать упражнения с брюшным прессом. И всегда меня спрашивал: "Ну кто сегодня будет считать, я или ты?" И я с удовольствием считал до пятидесяти, меньше он себе не позволял. Потом шел в душ, взвешивался и с семи до двенадцати или половины первого работал. В последние годы он стучал на машинке, стоя босиком на циновке. После второй авиакатастрофы в Африке у него сильно болела спина и работать приходилось стоя. В эти часы беспокоить его было запрещено под страхом смерти. Кстати говоря, в годы гражданской войны в Испании он научился множеству тамошних  ругательств и мастерски пользовался ими, если кто-то попадался ему под горячую руку. 
Майор на минуту замер перед пишущей машинкой Хемингуэя. Обернулся ко мне и негромко сказал:
- Для меня постоять тут - такая же честь, как чекисту подержать в руке револьвер Дзержинского.
В двух шагах от стеллажа с пишущей машинкой - рабочий стол, заставленный всевозможными безделушками. Над столом - огромная голова буйвола с острыми изогнутыми рогами, напоминающая о знаменитом рассказе "Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера". Рядом с ней стоит охотничий карабин, прислоненный к стене. И снова стеллажи с книгами. Перед одним из окон кабинета полка для обуви. На ней стоят ботинки гигантского размера, явно больше, чем сорок пятого.   
Тут же дверь в ванную комнату.
- Обратите внимание, компаньерос, вот эти надписи с цифрами на стене, - это напоминание о том, что Папа постоянно взвешивался по утрам после зарядки. Как и положено старому  боксеру, он всегда очень тщательно следил за своим весом. Слева число, а справа - вес в фунтах. Вот видите: 195, 198, 192. Всю жизнь был спортсменом, вот только спина его очень беспокоила в последние годы. Я ему часто делал массаж, растирая спину львиным жиром, который он привозил из Африки. Часто приезжал в дом и его друг, профессиональный массажист Марио Санчес, бывший чемпион Кубы по боксу. Только ему и мне Папа доверял свою больную спину. 
Напоследок мы заглянули в спальню, где стояли две кровати и целую стену занимали стеллажи с книгами. Рауль рассказал, что всего в доме почти десять тысяч книг. Сразу после смерти Хемингуэя Фидель встретился с его вдовой Мэри и предложил ей превратить дом в музей. Она согласилась и вывезла в Штаты только личные вещи, а всю мебель и книги оставила на Кубе.
- Папа перед самой смертью прислал мне письмо, которое я помню наизусть. Он писал: "Рауль, мой дорогой кубинский сын. У Папы заканчивается топливо, даже читать уже не хочется, а чтение всегда было для меня самым восхитительным занятием. Врачи назначили мне очень жесткую диету, и я потерял вес". После того как Папа уехал в Штаты и там застрелился, к нам сюда приезжал Фидель, и я водил его по всему дому, он задал мне, наверное, тысячу вопросов, вникал во все мелочи. Даже обратил внимание на маленькую ручную точилку для карандашей, и я рассказал ему, что Папа каждый день готовил пять или шесть карандашей, их он использовал для описаний. Развитие сюжета в книгах он печатал на машинке, а описания делал карандашом.    
Зачем-то оглянувшись по сторонам, Рауль понизил голос:
- У нас ведь тут много посетителей бывает. Один кубинский генерал из органов безопасности как-то раз рассказал мне, что американцы хотели устроить в этом доме покушение на самого Фиделя. ЦРУ разработало план под названием то ли "Лангуст", то ли "Мангуст", точно не помню. Они там узнали, что после смерти Папы госпожа Мэри встречалась с Фиделем и обсуждала с ним всякие дела, связанные с домом. И американцы придумали проследить за ней, чтобы узнать когда она снова приедет на Кубу и пригласит Фиделя в "Ла Вихию". Хотели, чтобы местные контрреволюционеры устроили ему засаду прямо возле дома и расстреляли его из автоматов. Но у них тогда все сорвалось из-за того, что ваши люди привезли сюда ракеты, начался Октябрьский кризис, Куба в пух и прах разругалась с Америкой, и госпожа Мэри уже не могла приехать в Гавану. А представляете, что тут могло бы случиться? Даже страшно подумать.
Мы с майором переглянулись.
- Ты что-нибудь слышал об этом раньше, Антон?
- Да нет, откуда? Вы лучше у Сан Саныча спросите, уж больно похоже на правду.
Втроем мы вышли из дома и направились к высокой трехэтажной башне, построенной вплотную к нему. Мэри Уэлш выстроила ее для мужа, думая, что ему там будет хорошо трудиться в полном уединении, но для работы башня ему так никогда и не пригодилась. В ее нижнем этаже жили многочисленные кошки Хемингуэя, их число иной раз доходило до тридцати, и все они были связаны между собой родственными узами. В доме же царствовал любимый кот Папы, который всех остальных представителей семейства кошачьих безжалостно изгонял.      
С верхнего этажа башни открывается панорама на окрестные холмы. Где-то далеко на горизонте виднеются гаванские небоскребы. Если приглядеться, можно увидеть и кромку океана.
- Рауль, а Кохимар отсюда близко?
- Да нет, совсем рядом. Вы что, туда собираетесь?
В разговор вступил майор:
- Мы хотим найти шкипера Хемингуэя.
- Грегорио Фуэнтеса? Да он же здесь сегодня. Возле бассейна установлена яхта Папы, и как раз сейчас ее реставрируют. Грегорио у нас в доме-музее, так сказать, консультант по всем вопросам, связанным с морем и рыбалкой.
Спускаемся к бассейну, не заполненному водой. Возле него четыре небольшие могильные плиты с надписями "Линда", "Негрита", "Блэк" и "Нерон" - кладбище любимых собак хозяина дома.
В тени деревьев на специальных подпорках установлена темно-коричневая яхта с женским именем на борту -  "Пилар", по-русски "опора". Рядом с ней стоят несколько мужчин, среди них выделяется худой старик с изможденным, морщинистым лицом, покрытым темными пигментными пятнами. Грегорио Фуэнтесу 83 года, но здоровье, похоже, хоть куда. Не выпускает изо рта толстой сигары, то и дело попыхивая едким дымком. А еще говорят, что курить вредно. Между прочим, после той нашей встречи Грегорио прожил еще добрых два десятка лет и умер на сто пятом году жизни, так и не выпуская любимой сигары изо рта.   
- Антон, спроси его, где он родился.
На все вопросы Грегорио отвечает медленно, подолгу вспоминая старые времена:
- Ваш покорный слуга появился на свет на Канарах, в июле 1897 года. Когда мне было шесть лет, моя семья на парусном судне отправилась на Кубу. Нас, канарцев, тут многие тысячи. Кубинцы сами рождаются и умирают на острове, но если вы услышите слово "островитянин", то знайте, что речь идет о выходце с Канарских островов.
Пока мы тихим ходом добирались до Кубы, отец умер, и в Гавану я приплыл сиротой. Матери пришлось отдать меня в детский приют. С малых лет ошивался в порту, помогал рыбакам, потому и сам стал рыбачить. С Папой мы познакомились в двадцатые годы, избороздили с ним все побережье Кубы. Ловили сначала "Большую Рыбу", как Папа называл голубых марлинов, а потом искали германские подводные лодки. После смерти Папы я получил от него в наследство вот эту яхту и отдал ее в музей, поставил ее на вечный прикол.
Старик еще долго рассказывал о своих морских похождениях с Хемингуэем, но меня куда больше интересовало другое. Наконец я не выдержал и спросил:
- Грегорио, а Папа крепко выпивал?
- Никогда он пьяницей не был, просто стакан у него в руке всегда был полным.