Рукава белоснежной ризы Господней

Новелла, отрывок повести «Шизофилия». Абсолютно самостоятельное произведение.

Гуси гуменники летели ломаным неправильным серпом. Пунктирная линия чётко прорисовывала стылое и хмурое небо. Гусей было много штук двести; триста. Они летели не чётким массивом, образуя близкий к идеалу клин. Нет, так летят, пожалуй, лишь лебеди: - курлы-курлы-курлы…
Гуси при перелёте на зимовку летят иначе, часть из них летит в авангарде впереди основной массы, образующей изломанный серп.
  Несколько десятков разбившись  в свою очередь на пять-шесть птиц, летят чуть отстав. Эти чёткие клочки из тел птиц в своём красивом полёте, если всмотреться и включить воображение, на фоне бескрайнего прозрачного неба сами напоминали рисунок птицы.

Поразительно похожий чёткими мазками рисунок голубя – крысы с крыльями. Да, наверное, это точное сравнение, старина Пикассо в 49-м году слишком идеализировал эту помоечную птицу.  Дитя урбанизации, ей более к клюву ржавая кость или клочок туалетной бумаги, но ветка оливы, нет просто смешно: крыса она и есть крыса, даже если с крыльями.
Ну да мы несколько отвлеклись от птицы серьёзной и неглупой.
Леха Сухопаров и Савка Вертипорох лежали в мелком окопе. Они вжались в сырую землю и чуть дышали. Вдох и выдох в стык бьющимся сердцам. Тихо сквозь зубы, цедя холодный воздух. Чутко следя друг за другом, ни одного шороха и лишнего звука. Тихо. До поры должно быть очень тихо. В песочном камуфляже, обшитом искусственной жёлтой травой они слились со скошенной рожью. Электронный манок резко и отрывисто проржал: - га-га-гагагага-а-ааа-чичи-гага-гаа-аааа. Звук полифонический и многоголосый очень качественный звук. Даже специалист не отличит его от настоящего гусиного гогота и переполоха. 
Поле, на котором залегли охотники, было большое, огромное тысяч на сто квадратных метров. Скошенная рожь жирно блестела в поздних сумерках, налитая углеводами и сытостью она манила гуся. Профили чучел гуменников Леха и Савва расставили полукругом недалеко от окопа. Двенадцать штук профилей в беспорядочном хаосе занимали квадратов восемьсот не больше. Тринадцатый профиль сломался и валялся на дне окопа. Помня, что срединной осенью гусь обилен, жирен и его много, парни верили в свою удачу. Ждали, ждали начала большой охоты. Неглупый гусь был осторожен и летел метрах на четырёхстах. Стрелять нельзя, бесполезно – дробь потеряет кучность и птицу можно сбить лишь сдуру. Увидев собрата и услышав его же призыв к вечерней трапезе, гусь снизился. Вот до сотен гусей метров семьдесят. Леха, Савка -  дружно дуплетом стрельнули. И понеслась душа в рай.  Будто десяток пастухов по команде резко щёлкают кожаными кнутами. Клацанье цевья и затворов острый запах пороха и горячей гусиной крови. Интересно ведёт себя гусь, попав под оружейный огонь. Охотники с земли лупят дробью, и основная масса птицы резко меняет направление полёта. Гусь круто разворачивается, если, например он летел с  севера на юг то уходит в обратную сторону  и набирает высоту. Но птицы, попавшие под вертикальный огонь, ведут себя странно. Они напоминают бабочек с символики МММ. Как будто над гигантским костром беспомощно порхают, хаотично мечутся, зависают на миг и тяжелыми полновесными кулями валятся на поле. Выстрел, выстрел, ещё и ещё – охотники пожинают свою добычу…

Охота началась в восемь вечера, было уже по-осеннему темно, через полтора часа всё закончилось. Савка и Леха набегались по полю от души как на армейских сборах. Они наколотили  гусей больше сорока штук. Уложили трофеи в мешки, мешки легли на стерню, сверху присыпали их соломой. Ночью нынче холодно с гусём ничего не случится. Завтра девчата ошпарят его крутым кипятком, обдерут перо и пух, выпотрошат. Совершат свою привычную бабью работу. Привычную работу жён или подруг охотников.
Притащив с редкой колки трухлявую березу, парни соорудили мелкий домик над её белым телом. Домик из прутиков щепы бересты и колотых дров. Щедро плеснули химический розжиг, и вот уж костёр поспел. В две саперные лопатки зачистили полосу вокруг костра, защита от пожара. Расположились на сухом куске брезента. Ребята утомленные дневным ожиданием гуся и всплеском адреналина хлебали наваристую похлёбку из крупы и походной рыбалки. Рыбалка баловство - ожидание охоты –  и ночная уха, Леха всегда называл такую рыбалку походной. Медленно пили водку, закусывая обжигающей и крепко перчёной юшкой, да крупными кусками чёрствого хлеба и жгучего лука с солью.
Разговаривали.
Правильнее сказать это был не разговор, а  монолог. Говорил Леха. Савва молчаливо жевал, одобрительно кивал головой, подливал водку, чутко слушал приятеля да споро резал лук.

Лицо Лехи было напряжено: азарт прошедшей охоты, обильная добыча,  водка, нет – ничего его не притормозило.

  -Интересно, вот звери убиенные или помершие, куда они попадают?
 – Их души?
– Ну, если сотворил Бог землю и тварей на ней всяких.
– На плоте, на Ноевом ковчеге спас от всемирного потопа на красивой горе Арарат.
– У них, наверное, есть свой рай?!
- А если есть, то для всех разный?
- Но тогда должны быть у них своё звериное чистилище?
- И зверский ад, стало быть, тоже присутствует?!
- Вот, к примеру, возьмём лося.
- Очень сурьёзный зверь и я к нему с огромным почтением. – Машина я бы сказал, а не зверь. – Но питается исключительно монопродуктом, осиной. – Кушает кору, молодой подлесок, но за тройку лет вырастает махина! – Под четыреста килограмм, если доживет, конечно. – Силы в нём, - одно слово - лось! – Уходит от медведя или волков в такую топь-болото в жизни не достать! – От охотников прёт; валит подлесок что трактор!...
– На первый взгляд он конечно должен уйти в рай, заслужил сохатый!
– Но, но всегда мать его ети есть нюансы!
– Бывали случаи – вышел лось на дорогу, хлабыснулась об него машина и убились в ней люди.
– А лосю ничего и не сделалось, кости у него, сам знаешь Савка, как из кованого железа. – Похромал чуть-чуть, глядишь - уж и выправился,  прядёт ушами и кору наминает, как ни в чём не бывало!
– Но  вольно или не вольно убил ведь людей? – Так какой ему рай?!
- Или случай попроще рассмотрим: чапает он по болоту, а копыта у него серьёзные, лягушек давит как здрасте! – Губы его огромные, деликатесные, нагнулся попить и сглотнул вместе с ряской водомерку или жучка-паучка. – Главное походу всё происходит не со зла, да и не знает,  не понимает он что творит, но это его не извиняет, убийство это!

Алексей вошёл в раж, было уже точно не остановить, Савва и не собирался, слушал, остро глядел, не мигая в глаза, и поощрительно тряс головой.

- Возьмём другой случай самые что ни на есть пакостные и подлые звери, числом три – гиена; волк и росомаха. – Вечные падальщики и убийцы. – Они рождаются с инстинктом убийцы. – Сытые уже, но резать будут, сколько смогут до упора. – Кровью упьются и умоются, твари! – Никогда не угомонятся, любую разложившуюся падаль жрать будут.

Звонко треснула сырое берёзовое полешко, взметнув ввысь фейерверк искр. Леха на секунду осёкся. Преодолевая природную робость и ночные страхи, продолжил на полтона выше:
- Определённо в аду должны гореть! - Ну, а царь зверей лев?  – Форсу, понту в нём много, а толку то?  - Спит себе, да и спит. – В прайде кто рулит, правильно, львица –царица! – Она добытчица! – Она загонщица и охотница. – Он так, территорию пометить, да потомство продолжить. – Зато как есть, - первый – всех расшугает и к туше.

Сраженный внезапной мыслью, Леха на секунду замолк и продолжил ещё  острее:
- Получается  грех  убийства, львица собой весь прайд покрывает, и ещё вопрос кто более ада достоин? – Тот, кто семью кормит и убивает, или с чьего молчаливого одобрения эти смерти происходят?!

Леху понесло, окаянные вопросы сыпались из его рта без пауз, точек и запятых.

- Про птицу докладать буду, сову к ответу! – Животина вроде полезная, по поверьям умная, рассудительная, мистическая. – По ночам живёт. – Днём слепа как выпь. – Ночью глаза-локаторы видят как у стрекозы всё вокруг, огнём горят – всё солидно и правильно. – Но зайцу, мышке спуску не даст, съест за милую душу!

Елозя рукавом, Леха проехал по полевой грядке, давя перезрелую ягоду землянику. В причудливых бликах огня кровавый сок ягоды пробуравил рану на песочном камуфляже.
Савва вздрогнул от холода, но быть может от реалистичной жути, сочной крови на рукаве.
Было влажно и зябко. Сырой, едкий дым застилал глаза, давил к низу.

Окаянные вопросы о рае и аде, о боге и безбожие улетали в чистое звенящее прозрачное и равнодушное небо. Запоздалые гуси высоко-высоко устало развевались в небе как рукава белоснежной ризы Господней.
Равнодушное небо над головой. Вопросы давили в пульсирующие виски. Заедали вместе с дымом глаза. Вопросов было тьма тьмущая. А ответов? Нет их ответов. Поди, сыщи….

P.S. не одно животное не пострадало во время написания новеллы.