***

                КАК МИМОЛЕТНОЕ ВИДЕНЬЕ.
                (рассказ)

         Вот честное слово, я заснул на какую-то секунду. Ну, может, не на секунду, на минуту, но, когда открыл глаза ее уже не было. Она ушла навсегда, подарив мне счастье, длившееся несколько часов с момента  нашей утренней встречи на вокзале и до той минуты, когда я уснул. Это совсем не означает, что мы были вместе все время. Нет! Она вышла из вагона – как она была хороша, Боже мой! Я в этот момент обо всем забыл – существовала только она, моя школьная безответная любовь, которая ступала по решетчатой лестнице вагона шаг за шагом, все ближе к грешной земле, покрытой заплеванным асфальтом... 
Так вот, она вышла из вагона, посмотрела на меня оценивающе, склонила головку, обрам-ленную толстой – какое ужасное слово, но другого найти не могу - косой цвета созревшей пшеницы, улыбнулась – о! я знаю все ее улыбки, изучал их с девятого класса, когда она пришла к нам  школу, и я сразу же влюбился в нее. Какие они у нее: дружеская – ред-кость, презрительная – частая, равнодушно-вежливо-дипломатическая – для общения с пре-подавательским составом, дирекцией школы и посторонними в парке, если они начинают цепляться, а к ней цеплялись... Даже интеллигентные с виду мужики не  могли пройти мимо. Она их притягивала как магнит железо. После нескольких слов появлялась улыбка номер два, и человек, если он был достаночно умен, отчаливал и шел по своим делам, время от времени посылая прощальные гудки в виде частых поворотов головы в ее сторону. А если был глуп, то в ход шли сказанные по-польски слова вперемежку с русскими. И, хотя не все было понят-но пристающему, по интонации легко можно было догадаться, что она думает о ловеласе. С ней никто никогда не пытался дать волю рукам, как будто остерегались разрушить что-то воздушно –хрупкое, понимали, что ладони и пальцы слишком грубы, чтобы касаться ее. И танцевали с ней  на расстоянии, ни разу не пытаясь прижать, скользнуть рукой вниз по пря-мой спине. В десятом классе я был уже ее кавалером – все это приняли – не без боя, но со мной не забалуешь. Я знал бокс не по наслышке  и правильным ударом умел сбить с ног практически любого моей комплекции. Все думали, что у меня с ней что-то есть... Ни черта не было, кроме поцелуев. Легких, ничему не обязывающих. Она относилась ко мне хорошо, я это знал по ее дружеской улыбке, которая предназначалась  мне чаще, чем всем остальным вместе взятым, но не более того. Ее не любили девчонки, ибо завидовали и потому не могли простить ей польского гонора, а он был! Не стану отрицать. Она была полячкой со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Если кто-то хочет пройтись по национальным особенностям поляков – возражать не буду... Но у Пушкина не зря сказано про трех сыновей, которых отец отправил из дома добывать богатство, славу и еще что-то там... А все вернулись с одной и той же добычей –  «то полячка младая»!
       Она одарила меня дружеской улыбкой и в ней я увидел обещание. Нет, нет! Это не бы-ло воспаленным бредом – она обещала мне себя! Я это инститнктивно понял чутьем влюблен-ного мужчины, ощутил себя полководцем, долго осаждавшим  крепость, и, когда надежды на взятие ее исчезли, вдруг увидел, что усилия не пропали зря -  наконец-то ворота откры-лись, осталась самая малость  - войти внутрь. А это была вожделенная крепость. Я-то знал, какова она может быть в любви! По одному только случаю. Мы случайно оказались в каком-то подвале  - шли из гостей, и парадное было заколочено, пришлось идти через через какой-то хламник, я вел ее за руку, в самом темном месте потянул  к себе, рассчитыая на стандартный  поцелуй, и вдруг почувствовал в своих объятиях страстную женщину. Она атаковала меня, прижавшись ко мне,  и  я ощутил дрожь ее тела, ее язык ворвался в мой рот, впервые мои руки никто не останавливал...  Проверяла она меня, каков я на самом деле? А я был не мальчик уже...
       В нашей квартире жила семья. Точнее говоря, в нашей коммуналке жило много семей,  и эта была одна из них. Молодая семья, пара лет двадцать семи... Муж был спелеолог, или глянциолог, или археолог или геолог – Бог его  знает, кем он был. Это совершенно неваж-но. Важно, что жена его ничего не делала, скучала и потому обратила на меня внимание. Ее звали Люся – не буду притворяться, что забыл ее имя. Все же это была моя первая женщина, а такое редко кто забывает. Она научила меня всему и даже такому, о чем, я думаю в те постные в отношении близости между мужчиной и женщиной тридцатые годы, большинство на-селения даже не догадывалось, что такое можно вытворять друг с другом. А  я оказался тол-ковым учеником, не испытывал брезгливости, когда мы лизались – как это мне пригодилось потом! Ого-го! Чудом было другое – никто в квартире не догадался о нашей связи, даже не подозревали. Где она такого набралась не спрашивал – не мое это было дело. Грешен я. Лю-бил девушку и «развратничал» со взрослой, распутной бабой. Не был похож на героев совет-ских фильмов той поры, когда молодые люди годами ходят вокруг своих возлюбленных и об-ходятся только разговорами. Близость? О чем вы, дорогие товарищи. Как можно об этом в советском кино?! Такое только после ЗАГС-а. А что мне было делать, если в семнадцать лет желание затмевало разум. Потому никогда не осуждаю распутников, неверных своим женам... ненависть испытываю только к извращенцам и насильникам. Но я отвлекся...
     В общем, когда я, как и полагается,  перешел в контрнаступление в том подвале, она остановила меня, сказав: « Не здесь и не сейчас, Димочка». Прозвучало обещающе. Но потом ничего не было. Ни разу больше я не ощутил в ней женщину. Она не только не дала повода, но и вела себя как девушка на выданье. Никаких вольностей! Ядвига умела устанавливать ди-станцию. Ее семья сразу после десятого класса уехала в Ленинград и все... Ни разу она не написала, ничего... Я тогда думал, что она выбрала меня даже не потому, что я ей нра-вился. Со мной было спокойно, сравнительно безопасно, да и не дурак я был. Нормальный пацан из интеллигентной семьи – папа инженер, мама доктор, спали все в одной комнате, отгороженные трехстворчатым шкафом дореволюционной выделки... а кто тогда жил иначе? Книгами интересовался, кино, на танцульки ходил с ней – Ядвига любила танцевать, не цеплялась за меня, когда ее приглашали, но уходил с ней только я под завистливые взгляды парней. Пару раз пришлось доказывать свое право  на нее кулаками. Меня зауважали, тем более, когда парень вздумал отомстить за выданную ему трепку и привел кодлу, я тоже  привел своих. Из спортивной школы. Разошлись мирно. Ядвига не трусила, смотрела с инте-ресом, чем это все закончится.
       Я вспоминал о ней каждый день. Но в Ленинград ее искать не поехал. Хотя как и в столице Ленгорсправки исправно работали. Просто понимал, что это будет бесполезно.
  Ее телеграмма через три года после окончания школы была для меня физическим уда-ром. Увидев на бланке ее имя, я почувствовал как сердце забилось в горле. Три года! И ничего не забыто, да и не могло быть. Текст до сих пор помню: «ПОЗВОНЮ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО СЕМЬ ВЕЧЕРА  ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ТЕЛЕГРАФ. ЯДВИГА».
Попробовал бы кто меня остановить в тот день на моем пути к телеграфу. Я был там за полчаса до назначенного времени, узнал все,  что мне нужно и сел ждать, Осматривал залу – где и в каком месте та или иная кабина. Чтоб сразу... В семь пятнадцать раздался крик:
- Смирнов Дмитрий! Пройдите в седьмую кабину.
            Ничего себе «пройдите». Да я бежать был готов. Вскочил со скамейки и увидел, что  какой-то мужик, сидящий рядом в моей кабиной, встал и начал открывать дверь.
           - Эй ты! Куда? Это меня вызывают! - заорал я на весь зал. Совсем потерял голову. Наверняка все посмотрели в мою сторону, но я этого не видел. Летел к кабине с желанием вытряхнуть его из дверного проема. А мужик на мое счастье оказался не в пример мне разумным. Когда я подлетел у нему, он выставил руку и спокойно сказал:
          - Не суетись, тезка. Сейчас выясним. Двоим  места хватит.
          Я не мог допустить, чтобы он взял трубку первым. Даже не ответив тезке, вошел в будку и схватил трубку.
         - Ядвига? – с надеждой спросил я.
         - Здравствуй, Дима, - услышал я. И сразу понял, что это она, хотя впервые слушал ее голос в трубке. Ни разу не было такой оказии, чтобы она мне звонила или я ей. Куда звонить-то? С телефонами в Москве было плохо в те годы. А когда с ними было хорошо? Я повернулся к мужику и жестом дал понять ему, что это мне звонок. Закрыл дверь и забыл обо всем.
          - Ну, здравствуй, здравствуй, - справляясь с частым сердцебиением, сказал я нарочито равнодушным голосом.
          - Ты мне не рад? – с ее голосе я услышал насмешку. Это звучало приглашением вернуться к тону наших бесед, когда м ы позволяли друг другу посмеиваться над всем, что нас окружало и над собой тоже.
         - Чему радоваться, - вступил я в игру. - У меня свидание было назначено на сегодня с самой Любовью Орловой. Пришлось отказать актрисе. Небось сейчас плачет в три ручья.
         - Свидание-то первое?
         - Обижаешь. Старая связь...
         - Тогда не расстраивайся. Она немолодая женщина, она тебя простит. Даже измену.
         Вот это была фраза! Ядвига сразу перешла к цели своего звонка. Я не мог пове-рить в такое счастье. Что-то случилось у нее в Ленинграде. Поссорилась со своим любовни-ком? Это как же надо поссориться, чтобы помчаться в Москву и отдаться парню, которого не только три года не видела,  но с которым кроме детских поцелуев ничего не было. Ну, ходил он за ней, смотрел голодными глазами, облизывался... но это не причина для скоро-палительного приезда, чтобы переспать с ним.
          - Простит, куда она денется, - поспешно сказал я. – А когда ты приедешь? Или ты мне только через три года позвонишь и скажешь когда? Я ж сдыхаю от тоски по тебе, Язька. Когда ты приедешь?
         - Послезавтра. Встретить-то сможешь? У меня поезд в девять утра.
         - Не волнуйся за меня. Ты мне только номер вагона скажи. У меня каникулы. Повез-ло тебе, кстати, уехать не успел.
         - Повезло, совсем пропала бы без тебя. Вагон седьмой. И еще, Дима. Ты сможешь устроить так, чтобы вечером мы посидели вдвоем. Есть важный разговор. Лучше у тебя дома.
         - Могу, - интуиция подсказала мне единственно правильный ответ, который надо вы-дать без малейшей запинки. И только потом уже можно было а похамить на правах старого друга.- Так это будет только разговор?
         - А все от тебя будет зависеть. Посмотрим на твое поведение. До послезавтра, Дима, - она повесила трубку, не дождавшись моего ответа.
         Ничего себе разговорчик. Ни «как ты», ни «как я», ни «где учишься» - ничего! Как будто вчера разбежались по своим квартирам. О! А где ж я-то квартиру достану? Да нет!
О какой квартире речь – отдельные в Москве можно наверно по пальцам пересчитать. Комна-та нужна. Только где ж ее в этом муравейнике найти. Родители не уйдут. Отец еще куда ни шло, а  к матери лучше не подступаться. Строга!.. Думать надо, думать... Не могу же повести ее парк, куда вожу своих девушек летом... А зимой перебиваюсь по случаю, либо по подъездам, или когда родители в кино или театре... Хорошо хоть часто ходят. Но я как-то раз попросил их уйти, и мать мне устроила скандал по всем правилам... И какой же я тле-творный тип оказывается, и как я не уважаю девушку, с которой встречаюсь и так и далее и тому подобное... Но я же обещал Язьке!.. Не хочу видеть ее презрительную улыбку номер два.
Родители были дома, когда я пришел.
        - Мой руки и садись за стол, - сказала мать. – Мы с отцом уже поужинали.
        - Раз поужинали, сам все возьму. Небось намаялась с больными-то.
        Мать с удивлением посмотрела на меня. Никогда я раньше не проявлял такую заботу о ее самочувствии.
        - Сиди мамочка, отдыхай, - я подошел сзади, положил руки на на ее плечи и поцело-вал в щеку.
        - Интересно, что ж тебе нужно от мамы, - воззрился на меня отец.
        - Так уж сразу и нужно, папа. Как будто не могу я проявить внимание к родителям. Мгновенно начинают подозревать в чем-то дурном. Откуда в тебе  эта подозрительность? Газет начитался?
        - Ну ладно. Тоже мне, критикан молодой, - посуровел папа. – В газетах все прави-льно пишут. Бдительность нужна.
        - Хватит!  – подняла руку мама. – Квартира не место для споров.
       Я вышел на кухню. Там, стоя и полуоткрытого окна,  курила Люся. Улыбнулась мне.
Мы давно перестали быть любовниками. Все плавно сошло на нет, но симпатий друг к другу  не утеряли. Я мог поделиться с ней своими проблемами,  а она своими. Ее советы помогали мне выстраивать правильные отношения со своими девушками.
      - Привет, Люся, – улыбнулся я в ответ. Такая фамильярность допускалась мною толь-ко в отсутствии кого бы то ни было. При других только: «Здравствуйте, Людмила Николаев-на». Я подошел к своему столику, приподнял крышку сковородки. Макароны с котлетой - нор-мальный ужин. Кушать не хотелось. В голове сидело одно – где достать комнату. Я закрыл крышку, взял еще теплый чайник и тоже поставил на место. И чая мне не хотелось.
       - Ну рассказывай, что с тобой, - услышал я ее голос.
       - Да ничего...
       - Ну не хочешь говорить, не надо.
       - Да с чего ты решила?
       - А с того, что ты кушать не хочешь, не глядишь даже в мою сторону, как будто я тебе не мила.
       Я посмотрел на нее. Люся улыбалась насмешливо, а глаза ее смеялись. Ни у кого по-том я не видел таких глаз, чтоб так смеяться умели.
       - Понимаешь, Люсь,  ко мне послезавтра  Ядвига приезжает. Я тебе о ней рассказы-вал, но ты вряд ли помнишь.
       - Ну как я могу забыть такую красотку, да и ты меня Ядвигой называл в самые непод-ходящие для этого минуты.
       Я покраснел. Было такое...
       - И что?
       - Что, что... Комната нужна, - выпалил я. – Знаешь, я тут французский фильм ви-дел. Там герои запросто идут в гостиницу, снимают номер и остаются одни. И никто у них свидетельства о браке не спрашивает.
       - Ну, Франции до нашего уровня сознательности далеко. У советских собственная гордость.
      - Тебе все шуточки.
      - Да какие уж тут шуточки. У молодого человека, судьба, можно сказать, решается. А чего это она вдруг о тебе вспомнила?
      - Не знаю. Но вспомнила, и я вопросов этих ей задавать не буду. Я хочу ее... помолчав немного, я закончил. - Видеть. Может, и не забывала и никого лучше не нашла.
      - Ну да. Ты ж у нас золотой мальчик.
      - Смейся паяц над разбитой любовью.
      - Поговори с родителями. Пусть войдут в положение. Тебе уже двадцать! А если жену приведешь?
      - Не приведу... Я не представляют Ядвигу и маму в одной комнате. Не одномоментно, а вот так, чтоб жили вместе.
      - Вот это да! Стоило ей раз позвонить, а у тебя уже планов громадье. Сколько детей думаешь завести?
      - Люсь, отстань. Без тебя тошно.
      - Хо-хо. Хамите, парниша, - она выкинула окурок в окно и покачала пальцем.
      - Извини...
      - Извиняю, учитывая смягчающие обстоятельства. Дима, - она подошла ко мне. – Я хочу тебя кое-о чем предупредить. Только не кидайся на меня – хорошо?
      - Я от тебя ничего кроме хорошего не видел. Надеюсь, это обоюдно.
      Она кивнула и улыбнулась. Потом заговорила серьезно:
      - Купи резинки в аптеке. Не будь наивным мальчиком.
      - Что ты имеешь в виду? – тут же набычился я.
      - Ты обещал не кидаться. А я к тому, что она может быть беременна и ей нужен отец ребенка. Чего она о тебе вспомнила? Сам подумай!.. Она знает, что ты ради нее на все готов. Но все должно быть честно... Я плохая жена, я ****ь, но тебя, мальчик мой, я никогда не обманывала. И мне не хочется, чтобы ты был обманут... Я ей не верю.
      - Да какие резинки, Люсь! Комнату сначала надо найти.
      - Не надо тебе ее искать. Я послезавтра в кино уйду и вернусь после полуночи. Вот и все решение твоей проблемы. И удобно. Если помнишь, моя дверь первая от входной. Никто ничего не увидит, как никто тебя не видел, когда ты с улицы ко мне приходил.
      Как все оказалось просто! Люся была настоящим другом. 
      Я вдруг понял, что не могу принять это предложение.
      - Спасибо, конечно. Но не могу я... Извини. Не могу... Попробуй понять.
      - Да я понимаю. Ты молодец.
      - Пойду со стариками сражаться, - я безнадежно махнул рукой и покинул кухню.
      Я встал напротив матери с другой стороны стола и сразу взял корову (да простит меня мама) за рога.
      - Мам! Ко мне завтра Ядвига приезжает. Я хочу прийти с ней к нам домой.
      - О! Яся! – заулыбалась мама. – конечно, сынок. Приходите. Мы с папой будем толь-ко рады.
      - Ты не поняла, мама...
      - Ты не поняла, Маша, - вступил отец. – Дима  хочет, чтоб нас при этом не было.
      Это надо видеть – трансформацию маминого лица. Улыбка исчезла, поджались узкие губы, а тепло в глазах заменил синий лед.
      - Мы уже говорили об этом, Дима. И я не хочу повторяться. Этого не будет...
     - Я слышал, мама: ты не позволишь превращать наше жилье в дом свиданий. Но... хо-рошо - ты меня не уважаешь, но Ядвига не заслужила твоего презрения. Почему ты относи-шься к ней, как к шлюхе? Она не давала повода...
      - Выбирай выражения, сын...
      - Мам, так нельзя, -  меня начинало колотить. – Ты со своей чистотой готова любого облить грязью, кто не отвечает твоим моральным нормам! Почему ты думаешь только о плохом?
      - А как мама еще должна думать? – встрял отец. А я-то думал, что он не станет вме-шиваться из мужской солидарности. - Мы было обрадовались, мы помним Ядвигу, хорошо воспитанная девушка, из интеллигентной семьи. О ней-то как раз мы хорошо думаем. Это ты хочешь быть с ней один на один.
      - Да, хочу1 – проговорил  я, до побеления пальцев сжав спинку стула.. – Хочу быть с ней один на один. Вот есть у меня такое желание.
      - Но не у нас дома, - непреклонно сказала мама.
      Я возненавидел ее в этот момент.
      - Ну почему, мама? Почему?! Ну что плохого в том, что я побуду с ней один? – я еще сдерживался, на что-то надеясь.
     - А ты подумал о соседях?...- неосторожно спросила мама.
     - О ком? – переспросил я.
Через несколько лет только мать сказала, что в припадке я трижды обозвал ее «сукой» и даже хуже. Я же ничего не помню кроме пелены перед глазами, кажется кофейно-молочно-го цвета с красными прожилками и кругами. Как бы со стороны раздавался мой голос – они сказали потом, что такого ора никогда не слышали в своей жизни. Кажется я отбросил стул, бил кулаками по столу и чашки не только подскакивали на скатерти, но и падали на пол... но за это не поручусь, ибо не помню, а родители мои на такой мелочи уже внимания не заостряли. Кажется я орал, что ненавижу их постоянный страх всего и всех.... что в отли-чие от них я в гробу видел  всех соседей нашей коммуналки. Но тоже не могу поручиться, отец как-то раз вскользь прошелся по этому поводу. Я опомнился, только у двери комнаты. Сидел на полу. Между мной и дверью стоял отец, который не выпустил меня из комнаты. Тормоза все же во мне остались и сработали. Подсознательно я не поднял на него руку, а мог бы совершить страшное - я уже был много сильнее отца..
      - Димочка! - склонилась надо мной мать. - Мы уйдем. Я обещаю. Мы уйдем. Павлик, принеси воды. Поскорее.
      Я отодвинулся от двери, и отец вышел. На мать  не смотрел. Не мог.

      Так вот, она вышла из вагона и не «упала в мои объятья». С объятиями получилась заминка, ибо я не знал, как поступить. Скорее всего яд люсиных слов сыграл свою роль. Я уже подозревал ее, а потом не знал, как она отреагирует на мои попытки обнять ее. Три года не виделись, не переписывались... Ядвига все поняла и сориентировалась достаточно быстро. Держа в одной руке небольшую дорожную сумку, обняла меня, и мы поцеловались как брат и сестра.
      - Ну здравствуй, красавица. До чего ты хороша стала.
      - А-а! Была нехорошей. Ты на это намекаешь? – умница Яся сразу взяла верный тон.
      - Намекаю? – я тут же вступил в игру. –  Да ты была гадким утенком. Вспомни – ну кто еще кроме меня обращал на тебя внимание, - я забрал у нее сумку, которая оказалась на удивление легкой, и мы пошли по перону.   
      - Это на тебя, на мальчишку никто внимания не обращал. Я тебя пожалела. Пригрела, можно сказать, змеёныша на груди. Гадкий утенок... Не прощу!
      - На груди? Что-то не помню я тепла твоей груди, Клеопатра несчастная. Да какая у тебя грудь-то была... До Клеопатриной далеко. Вот сейчас!..
      - Так! Значит сейчас я стала такой же тушей как у Рубенса. Не надо было звонить –как все хорошо было до встречи с тобой. Две минуты только мы вместе, а сколько гадостей мне уже сказано. За все три года такого не слышала. Да не смотри ты на меня такими глазами... Я тоже рада тебя видеть.
      - Твоя радость – щенок по сравнению с моей...
      Мы шли с ней к метро и по мере нашей пикировки,  такой привычной,  ко мне воз-вращалась уверенность, что все будет хорошо и мы будем вместе.
Произошла некоторая заминка, когда она пошла к дверям метро.
        - Ты куда, Ясь? Пойдем на такси...
        Деньги дал мне отец. Двадцать рублей. На мой невысказанный вопрос, ответил:
        - Заначка, сын. Маме ни слова. Своди девушку в кафе. И не вези ее к нам на троллейбусе. Тебе и на такси должно хватить.
        - Спасибо, папа, - пробормотал я, расстоганный.
        - Мама велела передать, что мы вернемся не позже двенадцати. Нам на работу.

        - Дима, я в Питере по метро нашему соскучилась.
        - Где? В Питере?
        - Так мы город называем между собой. Ты же знаешь, там никогда не будет метро. Город на болотах выстроен.
        - Что да, то да. А название мне нравится – Питер.
        - Так что давай в метро. Мне до Беларусской. К тете.
        - А я думал, мы сразу ко мне поедем, - загрустил я.
        - Поедем, поедем  Встретимся на твоей Кропоткинской в пять. И пойдем к тебе. А  как насчет стариков?
       - Сегодня их точно не будет. 
       - А нам... – Ядвига сложила пальцы в женский кулачок, закрывая какую- то свою тему. Знакомый жест, означающий – не спрашивай, все равно не отвечу.  – Ладно. Пошли в метро.
       Пока ехали до Беларусской, она рассказала о себе – ничего интересного, Работает библиотекарем в музыкальной библиотеке лениградской филармонии. Есть компания... Никуда не поступала и не хочет. Все! Я о себе рассказал - студент Бауманского. Третий курс. Факультет экономики – инженером быть не хочу, всегда ненавидел черчение... Продолжаю  боксировать с переменным успехом. Я и оглянуться не успел, как доехали. Хотел было выйти с ней, проводить до дома, но она отмела мои попытки, как говорят, с порога. И о кафе не разрешила думать. Могу купить бутылку вина, лучше грузинского полусладкого  и пирожные. Немного – ей о фигуре надо думать.

       В пять часов мы встретились на Кропоткинской – она не заставила меня мучиться ожиданием, сомнениями – пришла минута в минуту, с той же сумкой, которая потяжелела. Но я не стал спрашивать почему. Меня это не интересовало. Я думал только об одном. На-верно Яся как-то ощутила мое состояние, она сказала:
       - Ты уж не насилуй меня на улице. Дождись пока дойдем до дома. 
       - Не бойся. Дождусь, - эти слова вырвались из меня с хрипом. Я откашлялся.
       Удивительно, но мне не хотелось спрашивать: «Чего ты приехала»? Главное, что Яся здесь, со мной, идет ко мне, и мы оба знаем, зачем мы идем. А о последствиях не хочу даже думать. Но пришлось!
       Когда возле родительской кровати я начал обнажать ее тело и раздеваться сам (выпили вина, съели пирожные, она выслушала мои речи, о том, как я люблю ее – я не лукавил), я вдруг увидел, что она боится. У нее дрожь по всему телу... И это не было страстью. Это был страх! Я это в ее глазах прочитал.
        - Ты чего, родная... – все будет хорошо, - попробовал я успокоить ее, и в ответ получил удар:
       - Димочка! Ты поосторожней, пожалуйста, у меня еще никого не было. Ты первый будешь...
       Я застыл с ее кофточкой в руках. Даже дыхание перехватило.
       - Надеюсь, ты справишься? – вымученно улыбнулась она.
       - А чего ж ты, за семь верст киселя хлебать приехала? Конечно, справлюсь, - с уверенностью султана, которому доставили очередную девственницу, ответил я. – Сейчас увидишь.
       Но «сейчас» пришлось отложить. С благодарностью к Люсе я вспомнил все, чему  она меня учила: никогда не торопись с девушкой, сделай так, чтобы она тебя сама захотела, чтобы она сама просила тебя о близости, чтобы она «потекла» от твоих ласк, я тебе показывала, что надо делать, и ты был прилежным учеником. Помни мои слова, не порти будущей женщине ее первую близость, никогда не делай этого в рабоче-крестьянской позиции – ты можешь нанести ей травму, я тебе говорила, как это делать лучше всего, пусть она вспоминает об этом с радостью...
      Я сделал все, о чем говорила мне Люся. И это не было холодным действом - я сгорал от страсти, но я завел Яську настолько, что ей почти не было больно, ей было хорошо с са-мого начала... Я это видел. А потом мы любили друг друга безостановочно... В перерыве она уходила из комнаты, накинув на голое тело кофту и юбку, без смущения здоровалась с соседями – я в этот момент напрягался, ожидая какой- либо гадости от них...   но все обходилось. Возвращаясь, она сбрасывала с себя одежду и горделиво позволяла разглядеть себя, зная, что тело ее совершенно. А потом буквально прыгала на меня, желая еще любви, и я оказывался на высоте. С гордостью могу сказать. И  заснул, вот честное слово, на какую-то секунду, может минуту... Все!

       Я увидел ее через пять лет. Мы с женой были на концерте в Колонном зале. По окон-чании, когда мы стояли в очереди в раздевалку я вдруг увидел, что многие смотрят в одну сторону. Конечно и я повернул голову.  Ядвига стояла на лестнице, над толпой, как будто не желая спускаться к простым смертным. Косы не было, но прическа окупала эту потерю. И конечно она была божественно хороша. Вот на первый взгляд в этой женщине не было ни одно-го изъяна, а, может, и при более внимательном рассмотрении недостатков тоже не найти. Неудивительно, что все смотрели на нее.
        - Ты знаешь, кто это? – спросила меня жена, которая вращалась в мире искусства. Она была скрипачкой и играла в Большом симфоническом оркестре. У нее была страсть вполне простительная женщине ее круга – обожала сплетни о знаменитостях. Вот не было наверно среди звезд  того времени (только, только страшные тридцатые закончились),  о которых она  не смогла бы рассказать историю. Наверняка она все «знала» и о Ядвиге. Интересно, что? Поэтому я спокойно соврал: «нет».
        - Это Ядвига Кисельская. Любовница Алмазова. Уже пять лет как... И они, говорят, до сих пор безумно влюблены друг в друга.
        - Алмазов – это тот самый чтец! Да?
        - Лучший среди них! А какой он был бабник до появления этой Ядвиги. Вот уж дейст-вительно менял женщин как перчатки. А после нее – никого! Ну, если только жена, которая ему всегда все позволяла.
        - А чего он не разведется и не женится на этой Ядвиге?
        - Наверно знает, что с этой налево не походишь. Она с ним по всем гастролям ездит. Ты посмотри, как он ее одевает, какие на ней серьги и сколько стоит это колье... Это все он. Она даже не работает.
        - Обычная история. Содержанка...
        - Ты изюминки не знаешь.
        - Ты это о чем?
        - А вот о чем. Пять лет назад она пришла к нему в номер и он, естественно, был готов. Еще бы, такая красотка.  И тут он узнает, что она еще девственица. А у него, оказывается, был принцип – никаких дел дел с девушками. Может, он обет дал. В общем, он ее выгнал. И тогда она уехала в Москву, кому-то отдалась и в тот же день уехала. Ты чего, Дим? Что с то-бой?
        - Ничего, - постарался ответить я ровным голосом.
        - Ты как-то побледнел. А вот и Алмазов. Посмотри, посмотри.
        Алмазов, сам уже в пальто, нес шубку Ядвиги. Надо было видеть, с каким раболе-пием  он развернул ее,  и она соизволила продеть руки в рукава. Взяла его под руку,  и они вышли, провожаемые сотнями завистливых глаз.   
«Ты чего, Дим». А чего я? Да ничего. Просто ощутил себя холопом, которого однажды из подвала позвали наверх, в залитую солнечным светом комнату, с огромными стеклянными проемами, роскошной мебелью, китайскими вазами ХVI века, в которых стоят чуть увядшие розы, на стенах висят картины несметной ценности, посередине стол с яствами, из окон вид на каскад водопадов – рай. И дали мне откусить кусочек пирожного, и тут же сказали – пошел вон в свой подвал.   

                К О Н Е Ц .
                Р. Солодов
16. 1.09 г.