Дорогой мой человек

Сегодня осенняя пятница 1976 года. Моя первая студенческая пятница! Натка пригласила меня к себе в гости. Помимо Натки в гости меня пригласила ее мама, Любовь Васильевна. С момента нашего знакомства еще во время вступительных экзаменов она называет меня «дочечкой». И мне это так нравится….

Дни в колхозе уже позади, первая неделя учебы закончилась, и мы едем в Каменоломни.

Название какое!

Там, наверное, множество катакомб и переходов, таинственных и длинных, вход в которые открывается из загадочных мрачных пещер, увитых плющом и диким виноградом… Хотя, какой там плющ, не Франция, в самом деле, морозы ниже 20 не редкость!
Ладно, пусть без плюща и винограда! Так и быть…

Рядом со входом в пещеры стоят, замерев, железные тележки на ржавых рельсах, что ведут во мрак и сырость горных недр. И если посветить фонариком на стены, то они отзовутся поблескиванием и хрустальными переливами. А под слоем породы на полу можно отыскать оброненную шахтерами позеленевшую монету…

Так! Стоп! Насчет монеты-это я размечталась, конечно. С чего бы вдруг шахтерам монетами трясти?!
Уж что-что, а деньги в шахте абсолютно ни к чему.
Ах, как все-таки интересно там, в каменоломнях, побывать!

Мы забираемся с Наткой в переполненный трамвай, который по дороге, к моему изумлению, пополняется на каждой остановке. Резиновый он, что ли?!
Ехать непросто, когда у тебя в руках тяжеленный портфель с лекциями и учебниками, дежурным комплектом одежды и тубус с неоконченным чертежом.
У Натки дочерчу.
Ну, и задания у нее довыполняю…

Пассажиры-в своем большинстве студенты. Мы спрессованы так, что тяжело дышать. Потихоньку отпускаю тубус. Хм, висит! Попробую проделать это же с портфелем. Смотри-ка: получилось! Мы едем, едем, едем…
Когда уже толкотня  эта закончится?
Как же мы выходить будем?
И где?
Ничего не видно в этой толпе.
 
«Выйдем»,- успокаивает меня Натка.
Наткина уверенность оказалась небеспочвенна..

С выходом из трамвая проблем не было: нас вынесли вместе с портфелями и тубусами. Наталья бежит, я - за ней. По дороге-множество железнодорожных путей, а я - на высоченной "платформе". Туфли такие на толстой-претолстой подошве. Очень удобно передвигаться по ровной поверхности.
А здесь, в мешанине рельсов, стрелок, шпал и крупной щебенки, только не споткнуться бы, не упасть...

Толпа несется, я еле поспеваю вслед за всеми. Натка хватает меня за руку и тянет за собой.

Впервые вижу платформу, уже железнодорожную, где, что называется, яблоку негде упасть. Все ждут электричку: студенты НПИ, мелиоративного института, техникумов.
«Ната, а билеты?»-спрашиваю я.
Вместо ответа-свист подлетающей электрички.

Осторожно: двери открываются!
Толпа легко вносит нас в вагон. Совсем мало времени-и мы сидим на деревянных лавках. Можно перевести дух. Из окна вижу название станции: «Хотунок». Странное название. Интересно, что оно обозначает?
 
Дальше-больше.
«Казачьи лагери»-здесь что, на самом деле лагери были? Или есть и сейчас? И если есть, то можно ли увидеть их из окна?

О, «Персиановка»! Персики тут растут, что ли?

Ответов на мои вопросы нет.
Натка странно ведет себя, она вся напряжена, в окно не смотрит. Уставилась на двери и молчит. Ей-то неинтересно, она тут каждый день ездит. Почти что.
«Нат, -пристаю я. -А в Персиановке растут персики?»

Молчит.
Пригласила в гости, называется…
Самое время обидеться, но…

Меня отвлекает странный шум. Как будто приближается стадо бизонов. Двери откатываются, и в вагон врывается толпа. Обычно неторопливая и обстоятельная Натка скоренько вскакивает, хватает меня за руку, я - свои вещи, и мы несемся вместе с толпой в следующий вагон.
«Зачем?»-не понимаю я, а спрашивать на ходу очень неудобно.
Электричка останавливается, и толпа выливается на перрон.

Далее - совсем непонятно. Человеческая змея разворачивается в обратную сторону и несется в хвост поезда, Натка меня поторапливает, мы проносимся в хвост состава и опять забираемся в вагон.
«А в чем дело-то?»-еле перевожу я дух.
«Контролер в поезде,-поясняет Натка. -Билетов–то у нас нету. Оштрафовали бы, да еще и высадили. И сиди. Кукуй.»
Я замолкаю.
«Неужели нельзя просто купить билет?-думаю про себя. -И ехать спокойно, не скача с перрона на перрон, и из вагона в вагон.»
Бедноватая публика в электричке. Нет лишних копеек у студентов в конце недели. Да и нелишних тоже.
Деньги-весьма ненадежный предмет. Вот они есть, и уже - сразу нет!
Такое происходит не только с виннипуховым медом, оказывается...

Ага, вот и Каменоломни!
Что-то пещер не видно.
Как и палаток в Казачьих лагерях, и персиков – в Персиановке. Кто их придумывает, названия эти?
Морочат людям головы…

Мы выходим из вагона и идем в последствие ставшим привычным для меня маршрутом. Вот здесь живет Наткина одноклассница, а тут-уже другая девочка, а в чистеньком доме на четыре хозяина открывает на наш стук двери Любовь Васильевна-Наташина мама, и в нос с боксерской точностью ударяет запах пирожков, борща и вареной картошки.

«Быстренько, быстренько заходите, руки мойте и-за стол!»-командует Любовь Васильевна, обнимая меня на ходу.
«Молодец, что приехала. Теперь буду ждать тебя каждые выходные,»-наказывает она мне.
И в душе моей что-то горячее поднимается прямо к горлу, и немного щиплет глаза от по-матерински доброго взгляда неродной мне женщины.

Я почти засыпаю прямо за столом, Любовь Васильевна потихоньку подталкивает меня к кровати, я проваливаюсь во взбитую перину с белоснежными хрустящими волнами простыни, а теплая добрая рука укрывает меня одеялом в пахнущем свежестью пододеяльнике. И я уже плыву над Каменоломнями, Новочеркасском и всем миром, а тихий голос, так похожий на мамин, говорит, удаляясь: «Поспи, деточка, намучили девочек в институтах этих…»

Пройдет много лет, но мы будем по-прежнему дружить с Наткой, встречаясь редко и помалу, и Любовь Васильевна все так же радостно будет обнимать меня при встрече и торопиться накормить. Повкуснее, посытнее, чтобы в обратной дороге не проголодалась.

Она жила с Натальей, вела хозяйство, и куры, которые раньше бросали со своего куриного плеча хозяевам, как подачку, по паре яиц в день, вдруг занеслись со страшной силой. Картошка стала давать небывалые урожаи, а кот Белок и собака Рыжик обрели приятную для глаза округлость, лениво перемещаясь по вверенному им двору.
Куда идти, если здесь великолепно кормят? Ловить мышей и лаять в пространство при таком питании просто глупо. Лучше соснуть… Часок… Другой…

Любовь Васильевна встречала детей и внука вкусным ужином, а провожала горячим завтраком. Все вертелось и искрилось в ее руках. Вроде и не торопится, а все отлажено и расставлено по полочкам.
Хозяйка!

Однажды поутру Наташа обнаружила мать лежащей на полу.
Инсульт.
"Скорая", прощальный взмах рукой: «Не волнуйся, дочечка! Скоро оклемаюсь, вернусь!»

Наталья держала меня в курсе. Нет улучшений. Все хуже и хуже обстоят дела. И она обратилась с просьбой о консультации к специалистам одной из ростовских клиник. Специалистом оказалась молодой врач, все светила были заняты на очередном симпозиуме по важному вопросу спасения человеческой жизни. Девушка-доктор признала ведение лечения правильным и отбыла закрывать бреши в здравоохранении, пока корифеи решали задачи вселенского масштаба. Симпозиумы-вещь необходимая. Никто и не спорит… Шо ж мы, не понимаем?..

А сразу после отъезда лечащий врач перевел Любовь Васильевну в реанимацию и запретил Наталье посещение больной. В компетентности засомневались?! К ростовским спецам побежали?! Ну-ну, бегайте-бегайте…

Наталья просила о посещении, чтобы хотя бы на миг прикоснуться к маминой руке. И неважно, почувствует ее тепло мама, или нет. Бывает ведь, что от звуков родного голоса люди выходят из комы. Вон, в кино показывают…
«Нет!»-сказал доктор.
Он был тысячу раз прав: посещение больных в реанимационном отделении посторонними запрещено. Инфекции там, микробы…
Никому не разрешается заходить в реанимационные палаты!
И все заходят.
За деньги, подарки, слезно благодаря за счастливый миг встречи с родным, попавшим в беду, человеком.
Все.
Кроме Натальи.
Медсестры, дежурившие в палате, отводили глаза: «И не просите! Я Вас пущу, а меня уволят. Доктор строго-настрого насчет Вас предупредил.»

Человеческие амбиции способны свернуть горы, совершить открытия, сделать невозможное. Здесь был другой случай. Надо было показать, кто в доме хозяин. Поставить на место. Сказал: не пущу, и не пущу. И никто ничего не сделает. Нечего по ростовам мотаться, умных из себя корчить. Тем более, что я прав. А прав тот, у кого больше прав. Так что дверь в палату закрыта. Для Вас.

Наталья позвонила мне и поделилась своим горем.
«Хожу,-говорит,-вокруг больницы и ничего сделать не могу. Ко всем обращалась. Нет, разводят руками: прав доктор…»
Возмущению моему не было конца. Я готовилась к отъезду в Ростовскую область по своим делам, и решила заехать к Натке специально. Чтобы поддержать подругу в тяжелую минуту и поговорить с доктором.

Я расскажу ему, какой добрый человек Любовь Васильевна, как тяжело она жила, как после смерти мужа поднимала двоих детей одна, как встречала меня, чужую девчонку, кормила и жалела, какая она была веселая и жизнерадостная, какая чистюля, какая великолепная дочь, сестра, мать и бабушка…

Я пущу в ход все свое красноречие, я скажу ему: «Да вы что, доктор?! Вы же врач, Вы должны лечить не только тело, но и душу!»
В конце концов, я просто попрошу у него прощения за все: за Натку, за ее поступок, за отчаянное желание помочь маме, потому что наступает момент, когда родители и дети меняются местами, и уже не они за нас в ответе, а мы за них…
Я скажу, что много слышала о нем хороших отзывов, я захвалю его самыми лестными словами, а если и это не поможет, я просто заплачу.
Мне это совсем несложно сделать в сложившейся ситуации, она ведь мне совсем нечужой человек, Любовь Васильевна… Тетя Люба…

«Еду,-сказала я Натке.-Жди!»
Я вошла в вагон и начала обустраиваться. Зазвонил телефон. Натальин номер.
Я очень не хотела отвечать. Я была уверена в словах, которые сейчас услышу.
«Да,»-сказала я.
«Любовь Васильевна умерла,»-сообщил наткин муж.
И я села.

Не успела.

Я не вышла на нужной станции, а поехала мимо, к Наталье. Со всем своим багажом.
Зря взяла с собой выходной костюм, чтобы нанести визит доктору в приличном виде, а не в штанах и кроссовках. Чтобы произвести нужное впечатление. Из Москвы, мол, а не из пресловутого Урюпинска. Может, это тоже капнет на алтарь его гордыни?!

Не успела…

Есть дела, которые нельзя откладывать на потом. Нельзя идти, когда нужно бежать. Нельзя ехать, когда нужно лететь.

Не успела…

Крайне маловероятно, что все мои ухищрения возымели бы успех. Маловероятно… Но я должна была попробовать. Попытаться.

Не успела…

Недобрый доктор отрастил такую гордыню, что она мешает ему нет, не ходить! Видеть. Чувствовать. Сопереживать. Гордыню, способную нарушить основной врачебный закон: «Не навреди».

Они, врачи, из другого теста. Они знают о жизни все. Они слышат и видят человеческое сердце. Они режут человеческую плоть и колют ее иглами, находя главную точку боли, ее эпицентр. И уничтожают ее. Они способны дать человеку будущее, оставаясь при этом обычными на вид людьми. Им дарят цветы, подарки, деньги, и… целуют руки. Кланяются в пояс. И становятся перед ними на колени. За помощь. За возможность увидеть близкого человека живым.

Господь с Вами, доктор. Уверена, что Вы спокойно спите, и ночами не слышите причитаний обиженных Вашим равнодушием пациентов и их родственников. Потому что слышит имеющий уши. А они у Вас залиты воском, как у волшебника из сказки о Золушке. И ничей крик его не растопит. Может, только свой собственный?...

Не успела я, ничего не успела…

Низкий поклон Вам, Любовь Васильевна, редкая труженица и хозяйка, преданная мать, женщина с нелегкой судьбой, железнодорожная рабочая, перетаскавшая на себе столько тяжестей, что не всякой животине под силу. Надорвавшая тело, но не душу, не обозлившаяся на весь мир, а дарящая тепло и заботу посторонним людям, не боясь растерять жар своего настрадавшегося сердца.

Вечная Вам память и пресветлый рай!

И простите меня, что не успела…