Осень - нехрестоматийные образы

Сейчас от известной станции “Ладожская” в сторону Всеволожска ходят маршрутки. Раньше не было ни “Ладожской”, ни маршруток, приходилось ждать у Финбана автобус и ехать с пересадкой, сначала до края города, а потом от этого края до места, и, проехав минут сорок, еще пешком добираться до наших бараков. Мы там жили в колхозе под названием Новая Пустошь и работали на морковных полях. Ложились, как водится, поздно, вставали рано, влезали в свои сапоги да робы и отправлялись в поле. Мы шли цепью вдоль грядок, и каждый тащил за собой по два ящика, сорт и несорт. Морковку выдергивали за хвост, пучком штук по пять, обрезали ботву специально выданным ножиком, а потом разглядывали, сорт или несорт. Сорт ехал в хранилище, а несорт в магазины. Мы выбирали самую сладкую (небольшую и тупоносую) морковку и, обчищая ее тем же ножичком до вопиющей оранжевости, насыщали себя каротином. И в этом, конечно, была своя прелесть.

Рядом со мной шла по грядке луноликая нанайка Ира, после очаровавшая одного поляка. Она научила меня петь русские романсы. Мы с нею тащили свои сорты и несорты, и, как крепостные девушки, пели песни. Однажды я дернула пук моркови, а он тяжело что-то идет, вроде той репки, я дернула посильнее, а оттуда мне на сапог прыгнула здоровенная крыса! Пришлось ее элегантно так отфутболить, и она поскакала по грядкам, как заяц. Визгу было! Вот так весело мы собирали морковку.

А по вечерам гадали или резались в карты (у нас было две разных колоды), то есть сначала резались, а потом гадали, и на будущее, и на короля,  и на четырех королей. Мне тоже гадали на четырех королей, и я загадала рыжего, белого, гнедого и вороного, и выпал, конечно, вороной, а я хотела рыжего, так всегда бывает. В бараке было нас человек сорок, большая печка у входа, этот вечный камин, и бабье царство, и одна девочка играла на гитаре, и пела низким голосом репертуар Эдит Пиаф, а другая научила меня петь про майдан, и еще мы пили чай с чьим-то земляничным вареньем.

В субботу в шесть часов вечера мы обычно сбегали из лагеря и ехали в город мыться. Сначала шли до остановки пешком, потом сорок минут на автобусе мимо Колтушей, а дальше надо было ждать автобуса на границе высоких городских домов, там, где кончается лес, и потом ехать до Финляндского, и потом на метро с пересадкой, а от метро еще автобусом до общаги, и так часам к девяти добирались. В общаге уже шла к тому времени особая субботняя жизнь, внизу в зале несмело поигрывала музыка, народ уже шатался по коридорам в особом приподнятом настроении. Мы же, зачумленные, в самом наиприподнятом настроении бежали вниз в душ и долго с наслаждением мылись, соскребая с себя образы продрогшего барака, несортной моркови, скачущей крысы, непролазной грязи, безликих домов на окраине и бесконечных автобусов, транспортов, паромов. Потом мы ппо очереди сушили волосы феном и одевались в самое лучшее – в летящие юбки, хрустящие джинсы, обтягивающие кофточки – и спускались на дискотеку, в ночной клуб нашей Тьмутаракани. А наплясавшись, наслушавшись неприродных звуков, еще долго запивали чаем какую-нибудь роскошную жареную картошку, которую успевали приготовить нетанцующие девочки, а потом еще долго плели на ночь косы и мазали руки кремом. Поспав часа два, мы вставали, чтобы поспеть к открытию метро и, проделав назад тот же путь, только в обратном, конечно, порядке, явиться вовремя на родные поля, ибо наша служба не знала тогда выходных.

Однажды моя подружка приболела и в воскресное утро осталась дома. Мне пришлось двинуться в обратный путь в не слишком приятном одиночестве. До Финбана я как-то продержалась, пересадки были короткие, а вот в автобусе, что вез меня через Ржевку-Пороховые (о, Ржевка-Пороховые!), заснула. Хорошо, что ехал автобус до конечной, и водитель разбудил меня. И вот, около шести с чем-то утра, я высадилась одна-одинешенька на границе города, чтобы там ждать пригородный автобус. Уже светало, сентябрьское небо было ясное, тихое. Я стояла на остановке спиной к лесу, лицом к девятиэтажным домам, еще только наполовину заселенным. Дорогу и дома отделял грязный пустырь, и кое-где еще оставались приметы недавнего строительства – забор, вагончик, лохань для бетона. Хрестоматийные образы. Я сунула руку в карман и достала классическую печенюшку, прихваченную из дому в качестве походного завтрака.

Вдруг кто-то толкнул меня сзади в плечо.

Со стороны леса.

Душа ушла в пятки, но я оглянулась. За моей спиной грустно, скромно стоял… лось. Лесной, настоящий. Это вам не крыса какая-нибудь. Когда он ел с ладони печенье, то касался ее губами мягко, как лошадь, и так же примерно раздувал ноздри. А потом он увидел, что печенье кончилось, попрощался со мной и затрусил в лес.

Едва он скрылся из глаз, появился автобус. И моя жизнь снова заполнилась людьми и другими хрестоматийными образами.