Гуд-бай, страна железная. Глава 2

          «Странно, – подумал Максим, – что-то со мной сегодня не так».
          Он не испытал привычного теплого покалывания в солнечном сплетении, думая о командировке. Ведь он любит командировки, имея склонность к путешествиям. Хотя, у каждой палки два конца. Иногда в отъездах у Максима щемит сердце, когда он вспоминает о ждущих дома жене и сыне. Но как же невыносимо приятно по возвращении ощущать их виснущими на себе. Целующую сквозь смех жену – на шее, и, что-то маленькое и радостно повизгивающее – где-то внизу, изо всех сил обвивающее ручонками папины ноги. Они знают, что папа и муж никогда не возвращается из командировок без подарков. Нет худа без добра, его периодические отъезды служат своеобразным регулятором внутреннего климата молодой семьи. Поездки несут еще один немаловажный плюсик – они дают возможность немного встряхнуться и выпасть на время из лязгающей, без конца ломающейся и воняющей гарью и маслом действительности.
          Максим, конечно, любит свою работу. На таком предприятии что-то лучшее вряд ли удастся найти. В городе – тем более, мечтать нечего. Да что в городе!  Предприятий такого масштаба, а значит, возможностей для роста, нет ни в губернии, ни даже в стране. Да, да, такое предприятие существует в штучном варианте, его строили всем миром по призыву партии и правительства. При содействии всемирно известного европейского концерна. Возвели на голом месте среди степей, на берегу великой русской реки. Завод тоже получился великим, где еще вы увидите, чтобы для работников внутри предприятия курсировал рейсовый автобус как в городе? Кстати, и город в придачу к заводу построили, целый новый город. Такую прорву народа, которой предстояло здесь трудиться, надо было где-то расселить.
          Работать на данном уникальном предприятии, живя в этом молодом городе, считается очень выгодным и престижным. Только здесь можно выбиться в люди, и только тут хорошо платят. И только это предприятие обеспечивает квартирами, жилая площадь которых увеличивается по мере увеличения семейств сотрудников. Несколько лет назад, когда у Максима родился сын, ему выделили отличную однокомнатную квартирку в новом микрорайоне на хорошем этаже, недалеко от леса и реки.
          Ну, не то чтобы так вот, взяли и выделили за красивые Максимовы глаза. Желающих было выше крыши, внеочередные товарищи всполошились, как по команде. Ведь такие квартирки выделяются не каждый день, возня поднялась нешуточная. Жить в старом фонде в гнилой пятиэтажке без лифта, как впрочем, и в шестнадцатиэтажном муравейнике, где лифт есть, но вечно в пути, и в новенькой – московской планировки девятиэтажке – это, знаете ли, ощутимая разница. Особенно, если у вас маленький ребенок, у которого немаленькая коляска. И не только поэтому, сами понимаете. Лес, река и облака ближе к сердцу, чем загазованное шоссе или заводские трубы.
          Максиму пришлось нарезать немало кругов, собирая справки и доказывая в комиссиях свое право на жилплощадь. Нервы трепали почти четыре месяца. Квартира чуть не уплыла какому-то без года неделя мастеру с соседнего участка, у которого вдруг народился второй ребенок. Макса стыдили на жилищной комиссии – как, мол, не стыдно, молодой человек? Уступил бы человеку жилье, у него уже второй, а вы еще только ждете. Он, бедняга, в коммуналке на три семьи ютится, а ты на всем готовом у тещи, можно и потерпеть. Максим не поддался на провокацию и мастер подтянул тяжелую артиллерию – подключил то ли кума, то ли свата. У Максима не осталось выбора, он подключил батю, трудившегося в том же производстве на достаточно важной руководящей должности. Батя дорожил репутацией, и, как человек, сделавший себя в жизни сам, ни у кого ничего не просил и сыну не советовал.
          Максим знал, что батя будет недоволен, но также знал и то, что второго случая не дождется, поэтому попросил помочь. Отец похмурился, но помог. Он не мог не понимать, что случай  исключительный. А Максим заучил наизусть один из первых серьезных жизненных уроков.
          Если хочешь получить на выходе желаемый результат своих усилий – сделай все, что от тебя зависит. Даже больше, если сможешь. За помощью обращайся только тогда, когда следующий шаг действительно не под силу. Когда у тебя только голова и руки-ноги, а впереди бетонная стена. И когда уверен, что именно этим толчком сдвинешь дело с места. Тогда и ты получишь свое, и помогающих не подставишь по-пустому.
          Отца попытались облапошить прикормленные чинуши из жилкомиссии – у вашего-де Максима справок не хватает и вообще, бумаги не в порядке. Мол, никто не против, но пусть еще бумажек поднесет, время терпит. Максим через доверенное лицо знал, что время как раз не терпело. И был на сто пятьдесят уверен, что все бумаги в полном ажуре. Неумолимо приближалось итоговое заседание жилкомиссии, а председатель готовил документы на мастера. Это старый отработанный трюк. С Максимовыми справками потом разобрались бы и даже слезно принесли извинения за ошибку. И в срочном порядке выделили бы через пару месяцев неплохую бэушную квартирку с видом на заводские трубы, например. А что? Радуйтесь, у других и такого нет.
          Но Максим уже знал и другой постулат целенаправленного бытия – не важно, чего нет у других. Не исключено, что их это вполне устраивает. Важно, что должно быть у тебя. Он твердо решил, что у него должна быть именно эта квартира, недалеко от леса и реки, и никакая другая. Пришлось вскрыть козни председателя жилкомиссии, того взяли за жабры. Квартиру получил Максим, одновременно нажив несколько врагов, что не являлось такой уж большой проблемой. За все хорошее в жизни надо платить, а за такой шикарный угол можно и не такое потерпеть.
          – Ну, Макс, если бы не батя, не видать тебе этой хаты как своих ушей, – сказали ему в профкоме, выдавая документы на квартиру.
          Впоследствии Максиму часто приходилось слышать от людей подобные обидные присказки, когда удавалось как-то продвинуться в родном производстве. Было действительно досадно, он крайне редко обращался  к отцу за помощью, зная, что по жизни на ручках никто не пронесет. Позже он обратился к отцу повторно, когда подросшего сына чуть не определили в детсад на другом конце города, куда ехать на автобусе час с лишним. Такой несправедливости допускать было нельзя, батя опять хмурился, но в итоге сын пошел в садик в пяти минутах ходьбы от дома. Внуки – это святое.
          В остальном Максим полагался на себя. Конечно, фамилия помогала, но еще больше обязывала, поэтому он привык завышать планку, чтобы заранее исключить появление гаденького и многозначительного:
          – А-а-а, так вы сын Боброва? Понятно, понятно…
          Он, можно сказать, и английский вытянул на должный уровень, чтобы доказать себе и людям – смотрите, я тоже чего-то значу, не всё зависит от родителей. И уже более года таскает в дом лишнюю копеечку, подрабатывая техническими переводами в кооперативе. Работенка муторная и неблагодарная, но помогает жена, записывая под его диктовку. Гораздо приятнее срубить деньжат, не выходя ишачить в третью смену или кувыркаясь в цехе очередные праздники. Кстати, завистники-неудачники, разве свою основную работу он не делает так, что не подкопаешься? Именно так делает, никоим другим образом, это даже недоброжелатели признают. Их почему-то всегда хватает. Везунчик, понимаешь, баловень судьбы. В дальнейшем Максим неоднократно подмечал эту странную особенность людского восприятия.
          Люди в массе своей почему-то предпочитают видеть только то, что сами хотят видеть. Если же им предложить взглянуть на явление или человека с другой стороны, с которой, возможно, придется пересмотреть жизненную позицию, люди упорно не желают видеть очевидного. Вероятно, так им спокойнее или, быть может, далеко не всем под силу такое самоистязание, как честно признаться себе, что не прав. Работая рядом с отцом, Максим часто слышал вопрос, вначале от рабочих в цехе, позже от сослуживцев в отделе:
          – Слышь, Макс, у бати твоего какая машина?
          У отца машины отродясь не было, хотя он двадцать с лишним лет отдал этому предприятию, выпускающему на просторы страны те самые легковые автомобили. И все сотрудники завода, независимо от возраста, социального положения и должности, строго делились на две автокатегории. На первых, кто уже приобрел по очереди автомобиль. В этой категории были и такие, кто имел не один автомобильчик – подросшим детям тоже надо на чем-то ездить. Во второй категории пребывали те, кто не имел ни одного, но обязательно стремился поиметь при первой же возможности, даже если в этом не было ни малейшей необходимости. Ведь машинки эти, – симпатичные разноцветные машинки, – выпускаемые сотнями тысяч, разлетались по стране, как хотдоги по привокзальной площади. Ненужную машинку всегда можно быстро и выгодно перепродать любимому родственнику из деревни или первому встречному.
          Так вот, Максимов батя не имел ни малейшего желания иметь машину, простите за каламбур. Он по жизни немашинный человек. Ему вполне хватает автобуса или троллейбуса. Он считает машину обузой. Предметом, который превращает свободного мужчину в подневольного извозчика тире непонятной породы чумазое гаражное существо, вечно озабоченное ремонтами, запчастями и дешевым бензином. Ночью отцу почему-то нравится спокойно спать, а не бегать к окну в холодном поту каждый раз, когда с улицы доносится звук то ли проезжающего, то ли отъезжающего автомобиля.
          Отвечая отрицательно на вопрос очередного любопытствующего по поводу наличия у отца автомобиля, Максим не переставал удивляться, как примитивно и однообразно могут мыслить взрослые и неглупые, на первый взгляд, люди.
          – Иди ты, у начальника машины нет! Нет, парень, так не бывает, – посмеивались, подмигивая, работяги.
          – Ну, значит, была машина, но продал, так ведь? – хитро прищурившись, уточняли коллеги-инженеры
          – А чего он тебе-то не выбьет тачку, ему же раз плюнуть, а? – не унимались и те, и другие.
          Максима нередко поднимали на смех, и не только по поводу несуществующего автомобиля. Ведь начальнику полагается иметь еще и подземный кооперативный гараж, а лучше два. В крайнем случае – погреб там же или хотя бы кладовку. Полагается, кровь из носу, иметь дачу. Нормальный начальник просто обязан периодически выезжать в загранкомандировки, иначе чего в начальниках делать-то?
          Люди понимали и видели только то, что им хотелось понимать и видеть. Люди оставались людьми. Максим с постоянным фоном родственного влияния до поры до времени мирился. Отцу было далековато до пенсии, он прочно сидел на своем месте. Максу – в неполные двадцать шесть – тем более, и, как-то взглянув на себя со стороны, он понял, что если не сменить место работы, самим собой ему никогда не стать.

          Теперь он трудится в новом заводском подразделении, родившемся нежданно-негаданно с легкой руки хозяина великой державы. Здесь, где Максим дорабатывает третий год, все встало, наконец, на свои места.
          Встало не до конца и не совсем так, как ему хотелось, но встало. Его по-прежнему считают везунчиком. Люди видят то, что им хочется видеть. Но, по крайней мере, он стал самим собой. Про него уже не говорят, что он сын Боброва, он сам стал Бобровым. И он второй год стоит в очереди на машину, на самую маленькую и неказистую машинку, выпускаемую заводом. На большенькую и казистую его не поставили; сказали, молод еще, а вот на эту, народную, стойте ради бога, хоть до пенсии.
          В лаборатории по-прежнему было тихо.
          Кто-то шелестел клавишами недавно закупленного «триста восемьдесят шестого», осваивая очередную игрушку. Судя по тому, как часто и нервно шелестели, играли в тетрис. Играли в рабочее время.
          Он поднял глаза. Так и есть, резвился принятый летом молодой специалист, пользуясь тем, что хозяин машины в отгуле. Поскольку специалист был молод, он, соответственно, совсем не имел опыта в вопросах воровства рабочего времени. Он развернул монитор к стене, чтобы никто, войдя неожиданно в лабораторию, не мог видеть экрана. Экрана, скорее всего, от двери видно не было, но этого не требовалось. Молодого выдавали с головой сгорбленная напряженная осанка и хищно-сосредоточенное выражение лица. Он часто вертел по сторонам неопытной очкастой головой и совершенно не производил, как ни старался, впечатление человека, занятого делом. И этот беспорядочный стук по клавишам, так напоминающий работу молодого дятла в весеннем лесу, разве его можно с чем-то перепутать?
          Влад читал роман Пикуля, что Владу несколько несвойственно. Читал умно, прикрыв книгу электросхемами. Он пришел в лабораторию в одно время с Максимом. У Влада было твердое убеждение, что каждый в жизни имеет то, чего заслуживает, остальное – пустые базары, лень и раздолбайство. Его вполне устраивало положение в лабораторной иерархии, он не раз откровенно заявлял, что за лучшее надо и пахать больше, чего ему на фиг не требуется. Максим с этим согласен, кроме одного – чтобы иметь лучше, не стоит пахать больше, надо результативнее работать, но Влада он не разубеждал.
          Они поддерживали ровные, дружеские отношения. За Владом закреплено неплохое хозяйство, западный импорт в основном. И хотя советского у него хватало, это довольно качественное железо, оснащенное приличной капиталистической электроникой. Его огород вел себя вполне пристойно, поэтому у Влада оставалось немало свободного времени. Чаще всего он пропадал в недостроенном крыле цехового корпуса, собирая обрезки швеллеров, уголков, арматуру и прочие куски бесхозного металла. Цемент, песок и кирпичи его тоже интересовали. Влад был одного с Максимом возраста, но уже имел старенький автомобильчик, подаренный отцом. А отец Влада имел новенькую тачку последней модели и подземный гараж. А все вместе они имели дачу. Хозяйственный Влад раз в неделю подгонял к корпусу свое боевое авто и грузил всем, что удавалось добыть.
          Так поступали многие, забора и проходной не было, так как не было пока такого понятия, как готовая продукция. Тем более, что начальники всех размеров и мастей не стесняясь выписывали с металлосклада отнюдь не обрезки, а самые настоящие квадратные и погонные метры свежайшего железа. Максим со товарищи не раз помогали грузить эти самые метры в грузовики и прицепы, исчезающие в неизвестном направлении.
          Сегодня здоровяк Влад почему-то ничего не собирал и не отпиливал, не таскал трофеи из укромных мест, и не грузил свою «копейку», он читал книгу.
          Действительно, очень странный день.
          Игорь тихо болтал по телефону, скорее всего по личному вопросу. По рабочим вопросам тихо не говорят, по рабочим так орут, что по всему этажу слышно. Игорь работал недавно, являя собой образец холостого и оптимистично смотрящего на жизнь парня, недавно окончившего институт. Его взяли как специалиста по электродвигателям, и он сразу оказался на особом положении. Игорю, несмотря на молодость и то, что работал он всего ничего, несказанно повезло. Электродвижки есть неотъемлемая часть любой самодвижущейся и пыхтящей горы железа, поэтому у него не было отдельного огорода, вернее, его огород был повсюду. Игорь требовался всем, а ему не требовался никто. Улыбчивый Игорь всегда был спокоен, никуда не торопился и мало кто знал, чем он конкретно занимается в каждый отдельный момент времени.
          Сейчас, похоже, Игорь любезничал с очередной подружкой, судя по масляной довольной физиономии и периодическим утробным смешкам.
          Степан паял халтуру. Паял, как всегда внаглую, не таясь. Начальства он не боялся, потому что у него самый жуткий огород. Степа курировал отечественное оборудование, напичканное разлагающимися на ходу электронными шедеврами, рожденными в недрах то ли советской науки, то ли оборонной промышленности. Степа великолепно разбирался в электронике, можно сказать, лучше всех в лаборатории, и вообще, парень с головой. И руки у него росли оттуда, откуда им положено расти. Сумма этих бесспорно выгодных качеств в другое время в другом месте несомненно сыграла бы на трудолюбивую Степину руку. Но здесь это никак не способствовало улучшению его жизни.
          Степану не повезло. Не повезло совсем чуть-чуть. Степа со своими знаниями и навыками оказался в том месте, но, к сожалению, не в то время. Из когорты тридцатилетних, которые тянули всю оперативную работу, он пришел последним. Выражаясь проще, Степа опоздал к раздаче слонов. Ему и спихнули всю чернуху и разносортицу. Степан дневал и ночевал в стаде своих вымирающих динозавров, мечтая по-тихому, куда бы срулить поскорее. В редкие, как сегодня, дни затишья он подрабатывал, ремонтируя народу бытовую технику или клепал на продажу автомобильные примочки.
          Степин тесть, по слухам, был большой шишкой и якобы работал чуть ли не директором одного из основных производств завода. Но, глядя на неряшливо одевающегося, вечно спешащего и взъерошенного Степу, в глазах которого, казалось, навсегда поселилось выражение нечеловеческой тоски, было трудно поверить в достоверность этой информации. С тестем, по-видимому, Степан не очень ладил.
          Впрочем, он мало с кем ладил, считая себя несправедливо обделенным. Максима Степа считал выскочкой, нулем без палки, которому много и незаслуженно везет. Пару раз он затевал возню, заклиная шефа переделить всех слонов по-новой, чтобы было по справедливости. Свои призывы Степа мотивировал тем, что нечестно, когда одним все самое лучшее, а другим наоборот. Шеф соглашался, что это непорядок, но, будучи не первый день начальником, прекрасно понимал, что такое невозможно.
          По неписаным законам службы, дележ можно устраивать только в том случае, если огород остается без хозяина. Рассчитывать на это в ближайшие пятьдесят лет Степе не приходилось, поэтому его вылазки плавно спускались на тормозах. За это Степа оставил за собой право при каждом удобном случае резать начальству и коллегам правду-матку в глаза. Но этого ему показалось недостаточно и он демонстративно халтурил в рабочее время, восстанавливая таким образом попранную социальную справедливость. Начальство, зная, что найти желающих на Степину рухлядь в радиусе нескольких тысяч морских миль будет непросто, прощало ему эти детские шалости.
          В дальнем углу лаборатории за двустворчатым сейфом прятался стол Сандро, а его хозяин листал объемистый том документации. Он пришел раньше Степы и успел прихватить железки, изготовленные в странах социалистического лагеря. Огород Сандро не очень обширный, но специфичный. Его станки поступали практически из всех соцстран, поэтому ни о какой унификации не могло быть и речи. У Сандро было много, гораздо больше, чем у Максима, Влада или Степы систем управления, соответственно и знать ему полагалось много. Свободное от цеховых эпопей время Сандро тратил на чтение документации, например, как сейчас. Не всем известно, что Максим и Сандро познакомились задолго до встречи здесь. Они знали друг друга шестой год с тех пор, как встретились, работая в бригаде, где Максим начинал трудовую деятельность после института. Тогда ему совершенно неожиданно предложили поработать на первых порах наладчиком систем управления металлорежущего, сборочного и всякого другого оборудования.
          Новые технологии шагали по стране, и передовой завод стал, как всегда, одним из первых, где это ощущалось на каждом шагу. На рабочие клетки повсеместно потребовались специалисты с высшим образованием. Прикинув варианты, Максим рискнул и не прогадал. Во-первых, зарплата наладчика однозначно превышала зарплату начинающего инженера. Во-вторых, он смог все пощупать руками, что было для него, молодого специалиста, крайне важно и познавательно. В-третьих, поварившись несколько лет в рабочей среде, Максим получил прекрасную закалку, пройдя неповторимую школу человеческих отношений. Сандро пришел в бригаду годом позже Максима. Как оказалось, он недавно переехал из главного губернского города, где успел поработать инженером и руководителем среднего звена на одном из тамошних предприятий, имея на руках университетский диплом. В его послужном списке был даже недолгий период работы младшим научным сотрудником.
          Сандро видел жизнь с разных сторон и неплохо разбирался в людях. Он быстро вычислил в Максиме родственную душу, неторопливо выстраивая с ним доверительные отношения. Максим, в свою очередь, хорошо ориентировался в сложноватой для приезжего кухне бригадных и цеховых нравов, где ошибки поведения могли подкинуть нежелательные последствия для новичка. Сандро и Максим интуитивно поняли, что могут приносить друг другу взаимную выгоду. Максим посвящал Сандро в тонкости устройства местного мира соцтруда, а Сандро щедро делился с ним богатым жизненным опытом. В этом он превосходил Макса безоговорочно, хотя был не намного старше.
          Сандро находил особое удовольствие в освобождении, как он любил говорить, Максимова зрения от преобладающих розовых цветов, чем занимался при каждом удобном случае, ощущая себя гуру, что всегда приятно. Максима, конечно, нельзя было относить к разряду совсем зеленых, но очень скоро он признал, что штука-жизнь устроена более примитивно, чем ему виделось ранее и намного жестче, чем хотелось бы. Особой радости на первых порах от своих прозрений он не ощущал.
          Но, вспоминая позже Сандро, всегда испытывал к нему чувство благодарности за ликбезы. Позже их пути разошлись. Максим перешел в ремонтную службу производства, откуда, спустя пару лет повторно перевелся, приняв приглашение Лукича. Сандро остался работать в цехе, где дослужился до сменного мастера.
          Освоившись на новом месте, Максим, понимая, что работать в окружении проверенных людей лучше, чем наоборот, посоветовал Сандро перевестись в лабораторию, обещая замолвить словечко. Шефу Сандро проимпонировал своим живым умом и умением работать. С людьми он тоже сходился быстро.
          Сандро нравилось его теперешнее положение в службе, но он никогда не останавливался на достигнутом. Подтверждением тому служил факт, что начинал он с ржавого железа, которое позже отошло Степе. Степа знал это и не симпатизировал Сандро, считая его карьеристом и приспособленцем. Но Степа не знал того, что отлично знает Максим. Сандро действительно никогда не спорит с начальством. Пять лет назад, наблюдая за перепалками Максима с бригадным мастером, он преподал ему один из первых уроков. С начальством спорить вредно и бесполезно, даже если очень хочется, и ты железно уверен, что начальство не право. Оно в любом случае право, потому что начальство. Надо соглашаться, но делать по-своему.   
          В глубине души Максим надеялся, что у них с Сандро установится хотя бы подобие прежних отношений, но этого не произошло. Конечно, Сандро Максиму ближе, чем остальные соратники, но все равно это не то, что раньше. Начав работать, Сандро быстро сориентировался, на каком шестке сидит тот или иной сверчок. Шесток Максима был заметно удобнее, выше и чище остальных. Максим готовился к выезду в загранкомандировку, о чем Сандро пока не мог даже мечтать. Максим пришел из наладчиков, а Сандро из мастеров. Эти и другие осязаемые различия ненавязчиво доносили до бывшего учителя осознание того, что Максим, тот самый Максим, совсем недавно смотревший на мир сквозь пачку розовых очков, похоже, очень хорошо усваивал его уроки. И хотя внешне их отношения выглядели вполне безоблачно, Максим все чаще чувствовал, что они постепенно отдаляются друг от друга.
          «И ты, Сандро, туда же, – подумал он, наблюдая исподволь, как тот листает свой гроссбух. – Уж тебе ли, друже, не знать, что все, что у меня есть сегодня – работа и деньги, положение и перспективы, это не обломившиеся на халяву, а вполне заслуженные пряники – мое по праву, а, Сандро? И кнут меня не обошел, это тебе тоже известно. Не твоим ли урокам я следовал?»
          «Спокойно, Макс, спустись на землю, – успокоил он себя. – Уроки для того и преподаются, чтобы трезво смотреть на окружающую действительность и не повторять детских ошибок. Все просто, как макароны без соли». Пять лет назад они действительно нуждались друг в друге, это же семечки. Там они были временными, не своими людьми, поэтому и держались вместе, чтобы выжить во враждебной среде. И делить им было нечего, там всем и каждому полагалось по труду. Здесь-то кормушка позамысловатее, тут нужно учитывать неизмеримо большее количество факторов. Это вам не бригада, когда всё на виду, здесь многое замешано на личных качествах кормящегося. Не может Сандро этого не понимать.
          Тогда в чем дело?
          Неужели опять обыкновенная человеческая жаба, которая без устали душит людей холодными жабьими лапками? То, что жаба душит Степу, неудивительно. На обдумывание этого феномена Максим даже не желал тратить драгоценного времени. Но то, что и Сандро становится легкой жабьей добычей, это уже интересно. Что ж, никому нельзя верить, даже проверенным людям.
          Значит, запишите еще одну аксиому – каждый сам за себя, дело лишь в среде обитания. Все продается и покупается, вопрос только в продажной цене.
          Недавно Сандро наглядно продемонстрировал это Максиму. Случилось непредвиденное. В цехе шла распаковка нового оборудования, четырех станков из ГДР. Это были станки Сандро согласно постаночной табели о рангах. Но, как оказалось, техническое сотрудничество в Европе намного опережало процессы политического сближения. На станки вместо посредственной гэдээровской электроники установили западногерманские системы управления, чистый «сименс». Тот, что исторически должен оседать в огороде Максима, согласно посистемной табели о рангах.
          Понятно, что табель составлена несовершенно, постоянно корректируется и не учитывает всех особенностей товарно-материального распределения между индивидами. В таких случаях задействуется административный ресурс, то есть шеф. Сложилась непростая ситуация. С одной стороны, огород Максима уже начал переполняться, если считать постаночно, но он удачно унифицирован – всего три-четыре типа систем управления от западноевропейских и американских производителей. Немногочисленное советское железо тоже оснащено немецкой электроникой, легкой  в обслуживании, практически не сыплющейся, а значит, не доставляющей особых хлопот. Максим знал, что восточногерманское оборудование не отличается хорошим поведением, могут возникнуть проблемы, придется подвисать лишний раз в цехе, а зачем? С другой стороны, если проигнорировать отход своего куска пирога в огород конкурента, завтра ситуация может выйти из-под контроля. За первым прецедентом последуют другие. Степан спит и видит, как бы разделить свои рога и копыта поровну, да оттяпать у других что-нибудь посимпатичней.
          Не мудрствующий лукаво Сандро, явно довольный таким пополнением, быстренько заканчивал процедурные формальности, оформляя неоднозначных новобранцев в свое стадо. Шеф хранил молчание, делая вид, что ничего особенного не происходит, но было видно, что ситуация его озадачивает. Максим последовал принципу, гласящему, что из любого положения надо пробовать извлекать выгоду. Он решил слегка помутить воду и посмотреть, какие пойдут круги.
          Вначале он поговорил с Сандро, предвкусив заранее результат. В курилке спросил полушутя, почему тот забирает станки себе, там же его, Максима системы управления. Сандро заметно напрягся, выдавливая улыбку, и парировал, что станки-то сэвовские, значит, все в порядке. Максим намекнул, что возможно шеф, как это случалось ранее, решит иначе. Сандро знал, что шеф благоволит к Максиму, и ответил, что начальству, если что, конечно виднее, но зачем ему, Максу, лишний геморрой? Ведь он загружен по самую макушку. Максим поблагодарил товарища за заботу и напомнил, что с начальством, если что, он спорить не будет. Сандро, в жилах которого текла заметная порция горной крови, лукаво улыбнулся и, торопливо докуривая, бросил бычок в урну, заканчивая разговор.
          Проходя часом позже мимо курилки, Максим увидел Сандро и Лукича. Шеф курил и молча кивал, внимательно слушая. Сандро вполголоса что-то втолковывал ему, подавшись туловищем вперед, держа скрещенные руки на груди. Максим сделал вид, что хочет присоединиться к ним. Сандро увидел его первым, – шеф стоял спиной, – он замолчал, отодвигаясь одновременно от Лукича, и стал хлопать себя по карманам, якобы намереваясь закурить. Шеф, понимая, что появились нежелательные свидетели, свернул перекур, и, кивнув Сандро, обернулся. Увидев Максима, который уже восстановил первоначальный курс движения, шеф поправил пятерней светлую шевелюру, и, водрузив на лицо простодушную улыбку, бодро зашагал вместе с Максимом в сторону лаборатории.
          Там состоялся короткий разговор. Лукич сообщил, что станки отойдут Сандро, так как у Максима хватает своей работы. Кроме того, в том, что Сандро изучит «сименс», скрывается, оказывается, большой плюс. Максим, видите ли, часто ездит в командировки. Иногда бывает проблематично устранить неисправность в его отсутствие. А отпуска, а болезни? А тут, глядишь, Сандро прикроет, разве плохо? Потом серьезное лицо шефа неожиданно расплылось в широкой виноватой улыбке, и Максим во второй раз услышал эту фразу:
          – Ты уж извини, но надо же когда-то разобраться с твоей монополией. Сам понимаешь, незаменимых людей быть не должно.
          Ай да Сандро, ай да молодец! Вот это ход, вот это удар ниже ватерлинии! Он недооценивал Сандро. Тот не только отрезал кусок полакомее. Он одним махом достиг статуса дублера Максима, получив одобренный сверху доступ в чужой огород при живом хозяине.
          А это уже, извините, борзость. Во все времена это считается жлобством и посягательством на незаменимость коллеги; считай, на его социальную безопасность. Даже если начальство в приказном порядке отправляет людей на чужое железо, делать там без хозяина ничего не полагается, таковы неписаные традиции ремонта. Положено включить дурака – не мое, не знаю, не разбираюсь – и аккуратно тянуть время до появления хозяина. Упаси вас боже отремонтировать чужой станок, не считая конечно, мелких брызг в виде сгоревших предохранителей и выбитых автоматов. Все остальное строго неприкосновенно, смотреть и трогать только в присутствии хозяина! Поэтому дублеров не назначают, их взращивают, медленно шаг за шагом посвящая в святая святых. А всех секретов не раскрывают никогда, даже уходя, мало ли как жизнь повернется.
          Выходит, Сандро посягнул на традиции и неписаные законы ремонтного социума. Посягнул, не проработав и года. Молодец, не стоял на месте, прогресс налицо. Хотя, какой прогресс? Сандро всегда втолковывал Максиму, что свое надо урывать, просто так никто не поделится. Он и урвал, не посмотрев, что своим появлением в лаборатории обязан ему, Максиму. Какой это по счету урок? Хорошо, по крайней мере, Максим теперь знал, откуда ждать набегов. Пусть так. Сандро еще предстоит разбить высокий лоб о непреодолимую скалу документации на английском, пусть почитает со словарем.
          С Сандро все понятно, но почему повелся Лукич? Ведь он профессиональный ремонтник и знает назубок все наши традиции и законы, как официальные, писаные, так и народные. Что им двигает? Дураку понятно, что это производство, неисправности и поломки положено устранять немедленно, иначе простой, а простой означает лишние проблемы для всех. Но с незаменимостью всегда боролись другими способами. Полагается иметь на подхвате наладчика из рабочей бригады, которая уже существует в службе. И наладчик такой у Макса есть, хороший толковый парень. Звезд с неба не хватает, от него этого не требуется. Но прикрывает неплохо и нос, куда не просят, не сует – место свое знает.
          Надлежит также воспитывать помощника из молодых специалистов, который автоматически станет кандидатом на замену, если вдруг решишь податься куда-нибудь в поисках лучшей доли. Так что, монополии разрушать не требуется. Это временное, характерное для этапа становления любого нового микросоциума явление. Они разваливаются сами, подчиняясь все тем же писаным и неписаным законам, по которым вынужденно сосуществует любое сообщество человеческих особей. Но дублеров из молодежи пока нет, их планируют принять на работу позже, когда лаборатория въедет в основное, более просторное помещение. Сейчас их негде разместить, даже в актовом зале – люди там работают в ужасной тесноте, как шпроты в консервной банке. Это шеф тоже знает, на то он и шеф.
          Тогда что, в чем дело? Какая такая монополия? Он уже второй раз слышал этот бред от шефа, а тот слов на ветер не бросает. Значит, держит установку в голове. Неужели и Лукич попал в горячие жабьи объятия? Лукич, который привык высоко нести знамя новой интересной работы, которой нет и быть не может в старых действующих подразделениях гиганта-предприятия. Лукич, которого уважают даже недруги за новаторский стиль, неподдельный энтузиазм и приверженность идеалам цивилизованного ремонта, которые он мечтает опробовать и внедрить здесь, где все по замыслу должно быть новое.
          Лукич, не боящийся отстаивать интересы службы в схватках с большим шефом, который насаждает уравниловку и предпочитает смешивать всех в грязную кучу. Лукич, который готов порвать как резиновую грелку любого, кто покушается на его орлов. Сколько раз он отмазывал их от земляных и снежных работ, когда требовались люди в помощь на стройку. Сколько раз он пробивал им дорогостоящее обучение. Сколько раз он говорил, что без таких, как Максим, служба не стала бы той службой, которую они создали с нуля, своими руками и головами. Создали, мечтая воплотить в жизнь самые сокровенные задумки, о которых заказано мечтать там, внутри заводского забора. И вот, здрасьте, шеф всерьез озабочен монополией Максима. Которую обязательно надо разрушить, то есть приравнять его к тем, кто не строит монополий, а живет в коммуне. Но сколько можно? Он нажился в коммунах, надоело. Свобода пришлась слишком по вкусу! Более того, именно этой нереальной возможностью поработать и подышать по-новому соблазнил его Лукич, уговаривая на перевод.
          Как у него горели глаза! Максим кожей почувствовал, что где-то есть другая жизнь. Где-то совсем рядом люди работали по-человечьи, а не по-совдеповски, когда весь трудовой путь расписан старшими товарищами на десятилетия вперед. Максиму аж крышу сорвало, когда он пришел сюда, вялый и утомленный трехмесячной волокитой с переводом. Всю усталость как корова слизала, его захватил и потащил этот неведомый ранее, увлекающий и освежающий восприятие круговорот пьянящей свободы. Работы на себя можно было взять столько, сколько мог вытянуть. Способен работать двенадцать, четырнадцать часов в сутки – ради бога, паши, людей постоянно не хватало. И шеф, – молодой, нестандартно мыслящий шеф, – без устали открывавший глаза вчерашнему зашоренному наладчику Максиму Боброву. Лукич разлеплял ему глаза ежедневно и ежечасно на то, как надо мыслить, как жить и работать, как относиться к себе, наконец. Вкусив такого, Максим уже не представлял другой работы и других отношений.
          И вот опять потянуло затхлым душком. Поставим на место, разрушим монополию, незаменимых быть не должно, что еще? Неужели шеф запамятовал, что три года назад их было по пальцам руки пересчитать, и каждый из них был незаменим? Они не знали, за что хвататься, работа перла девятым валом безостановочно. Так работали все службы и отделы нарождающегося на свет оазиса невиданных трудовых отношений. Многие впервые почувствовали, нутром ощутили, что это такое –  постараться для себя.
          А теперь, значит, не извольте беспокоиться, так? Делайте то, что предписано, ходите строем с песнями, и больше одного не собирайтесь, иначе прямиком в черный список. А зачем допустили к новой жизни, зачем дали вкусить запретного плода? Работы много, а платить нечем? Надо было чем-то увлечь и спровоцировать на трудовой подвиг, так? Ваша миссия окончена, господа, извольте вернуться в первобытное состояние. Вы нас к этому готовите?
          Но так плоско мыслить свойственно и простительно шефу большому, который возглавил объединенную ремонтную службу полтора года назад, придя с главного конвейера. Его мышление так и осталось на внутризаборном уровне, чем он гордо бравирует на совещаниях и оперативках. Он не захватил этапа становления и не желает понимать духа свободной, творческой работы. На первой же встрече с новоиспеченными подчиненными он черным по белому обозначил свое к ним отношение.
          – Вы, конечно, все тут очень умные и задачи решаете серьезные. Я понимаю, что с вами положено считаться, но академиков у себя не потерплю, – промолвил большой шеф, глянув поочередно в глаза каждому соискателю на звание академика твердым, почти ленинским взором.
          Он и смахивает заметно на великого вождя всех времен и народов, такой же лобастый, низкорослый и лысый. Клей бородку и вперед, на конкурс двойников, первое место обеспечено. На его грустноватой, вытянутой книзу мордочке, очень редко появляется улыбка. Лишний раз общаться с ним Максим избегает. Разговаривая с человеком, большой шеф так проницательно и колюче смотрит на собеседника, что у того непроизвольно появляется ощущение вины. Как будто большой шеф знает о человеке что-то очень компрометирующее и мучительно думает, вывести скрывающегося виновника на чистую воду или подождать.
          Первая стычка с ним произошла в день заступления большого в должность. Максим неделей раньше вышел из отпуска, во время которого отпустил от нечего делать бороду и усы. Между ними состоялся довольно показательный разговор.
          – Бобров? – строго спросил вновь назначенный начальник отдела, снисходительно подавая расслабленную ладошку. – Наслышан, наслышан. А борода тебе зачем, Бобров? Ты что – Фидель Кастро? Советую сбрить вместе с усами. Хватит с нас одного усатого.
          Под усатым он подразумевал Лукича. Максим и сам хотел убрать растительность, придавшую лицу несколько угрюмое, партизанское выражение. Кроме того, борода старила, добавляя к моложавой внешности несколько лишних лет. Но после настойчивой рекомендации большого шефа оголить физиономию он решил повременить с бритьем. Чтобы у начальника не возникло ложного ощущения, что он властен даже над личной жизнью каждого, кто попал под его руководящее начало. И самое главное – Максим Бобров уже отвык, чтобы с ним говорили в подобном тоне, как с обросшим восьмиклассником. Он демонстративно проносил это грязное украшение еще пару месяцев, пока большой шеф не угомонился со своими косметическими демаршами.   
          Далее, что предпринял большой шеф в отношении Максима, ознакомившись с делами – попытался срочно зарубить командировку в Америку. Зарубание он мотивировал неоспоримым аргументом, что рановато таким молодым по заграницам раскатывать, надо бы заслужить сначала. Но процесс шел полным ходом, Максим уехал и вернулся с победой, а большой начальник затаил обиду. Он попытался взять реванш, доказывая, что цель командировки не была выполнена, но Максим ездил в паре с уважаемым товарищем из технологической службы. Товарищ считался старшим, а Максим вспомогательным, поэтому подкоп под результат касался в первую очередь старшего, о чем Максим уведомил того в процессе совместного перекура.
          Старший по командировке посмеялся, и, хоть не относился к руководящему звену, в личной беседе поставил большого шефа туда, где ему надлежало стоять. Начальник отдела оставил Максима в покое, но увеличил размер обиды вдвое. С тех пор отношения с большим можно охарактеризовать как натянутые, но тот усвоил, что на Максима с голыми руками лучше не наскакивать. По крайней мере, по родной стране он не препятствует перемещаться, этим заправляет Лукич.

          Ах да, предстоит очередное перемещение по стране Советов – командировка в Москву на выставку. «Да пусть едет кто угодно», – Максим с трудом вывалился из тягучих невеселых размышлений и вернулся ко дню сегодняшнему.
          Неделю назад он ради интереса подсчитал, что за прошлый год провел в командировках целый квартал с хвостиком, более трех месяцев. Почти сто дней и ночей жена и сын прожили без мужа и отца. Такая арифметика неприятно шокировала, он впервые задумался о том, насколько это оправдано. Может, в этом кроется апатичное отношение к очередной поездке?
          Нет, не только это. Еще что-то подсасывает, присутствует еле ощутимый фон, легкая, едва заметная тревожность. Он опять пододвинул к себе раскрытый блокнот, бегло просматривая сегодняшние записи. Что-то все-таки не так, что-то отчетливо покалывает и царапает настроение, когда глаза пробегают по строчкам.
          Стоп, кажется, есть контакт.
          Максим извлек из стола старый ежедневник. Тот самый, по которому недавно подсчитывал суммарную продолжительность прошлогодних командировок. «Так-с, что тут у нас, – он быстро пролистал его, – ну вот, теперь ясно. Прелюбопытная выходит штука, сударь».
          Прошлогодний блокнот очень отличался от младшего брата, который лежал на столе перед Максимом. Записи велись очень подробно, можно сказать, любовно и со вкусом. Там и сям что-то зашифровано на английском. Встречаются шутливые рисунки и условные значки-обозначения – тоже для конспирации, если кто-то сунет нос. Использовались разноцветные фломастеры, дни и события имеют условную кодировку, по которой легко найдется нужное место.
          В конце аккуратно сверстаны перечни телефонов, адресов, командировок и прочей полезной информации, которая всегда требуется срочно. По такому перечню он и высчитал за пару минут, сколько времени своровал у семьи, мотаясь в командировки. А период подготовки к Америке и сама она больше напоминают детскую книжку для раскрашивания, нежели сухой инструмент для сохранения информации.
          «Да-а, молодой человек, похоже, вы того – деградируете», – подумал Максим, пряча блокнот в стол. Теперешний ежедневник произвел жалкое впечатление. Все записано черной шариковой ручкой очень кратко, местами настолько кратко, что он и сам не может разобрать, что имеется в виду. Никаких фломастеров, условных значков и рисунков. Прямо история болезни какая-то, тоска смертная. Что же с вами случилось-то, милостивый государь? А тут вообще два дня пропущено, а там целых три, надо же…
          Максим отодвинул от себя ежедневник, отодвинул подальше, словно отталкивая. «Значит, с вами что-то не так? Да у вас, сэр, до фига чего не так, как же вы не видите? – в голове вновь медленно потекли невеселые мысли. – Жизнь прекрасна и удивительна, говорите?» Он не мог предположить, что скоро жизнь его станет еще удивительнее, чего нельзя будет сказать о прекрасности такого бытия.
          Что любимая работа превратится в натуральную каторгу. Что привычка все записывать постепенно угаснет, но ему до этого не будет ни малейшего дела. Что наступит период, когда он окончательно забудет про ежедневник. Что Лукич вдруг прекратит рушить его незыблемую монополию, но Максим, на удивление шефу и на зависть Сандро, будет сам тоннами сливать секретную информацию из своего огорода всем желающим.
          Что отношения Максима с большим шефом окончательно разладятся, когда тот, исчерпав административный ресурс, перейдет на личности. Что он впервые сорвется и нагрубит большому при людях, чем удивит всех, так как всегда слыл дипломатичным и дальновидным. Большой шеф возведет обиду в квадратную степень и пообещает устроить Максиму предельно сладкую жизнь, но ему на это будет ровным счетом наср.., короче, наплевать. Но вначале, будучи уверенным, что проблемы у рыбы начинаются с гниющей головы, большой попытается сожрать Лукича.
          Но они, вдохновленные веяниями перестроечного времени, отвоюют командира, нанеся большому дружный удар по яй.., в общем, по болезненному самолюбию. Большого хватит столбняк от такой гласности-наглости, но он оставит на время шефа в покое.
          А Лукич, ошарашенный неожиданно вернувшейся к нему бумерангом сторицей, будет этому совершенно не рад. Но, оправдывая высокое доверие, останется со своими орлами и будет натужно упираться еще полгода, медленно превращаясь в обыкновенного, усталого и заё.., заезженного жизнью мужика с потухшими глазами. А они, не разобравшись, только продлят своей ребячьей возней его хождение по мукам.
          Ничего этого Максим, не будучи ясновидящим, знать не мог, как не мог знать даже такой мелочи, какие трещины могут пойти по его якобы устоявшемуся мировоззрению не через месяцы и годы, а через каких-нибудь пару минут. В околомаксимовом пространстве и времени уже готовилось к материализации загадочное и непонятное событие-явление, вслед за которым произойдет вся вышесказанная череда других связно-несвязанных событий  и явлений.
          Полусобытие ли, полуявление, а может, результат вмешательства того, что простым смертным знать не положено, хотя они и пытаются выразить свое понимание таких вещей емким словом Судьба.




          Продолжение:   http://www.proza.ru/2011/04/12/764