Флобер. Глава 31

                Глава XXXI 



                1854, 1855




               

   
  Я по уши увяз в хирургии. Изучаю раздел искривления стопы. Вчера я одолел целый том этой увлекательной литературы и сделал заметки. Сегодня нарочно ездил в Руан к своему брату и долго с ним беседовал на эту тему. Выяснилось, что почерпнутые из книги познания оказались неосновательными, а в своих заметках я угодил пальцем в небо, написав нечто очень комичное (образец стиля, лучше не бывает, я его два часа оплакивал). Итак, надо переделывать! Чтобы писать, необходимо знать всё. Мы, писаки, все как один чудовищно невежественны. Книги Гомера или Рабле – целые энциклопедии своей эпохи. Те добрые люди знали всё, а мы ничего не знаем. Ронсар советует поэту изучить ремёсла, чтобы черпать в них метафоры. И действительно, именно это делает язык богатым и разнообразным.
 

                ***

  Этой зимой в Париже я был невероятно раздражён и печален. Я подобен в этом Египту с его Нилом: чтобы жить, мне нужны постоянные разливы стиля. Когда их нет, чувствую себя иссохшим, словно все живительные источники ушли в землю и надо мною проносятся лишь бесконечные суховеи,
дыша мне в лицо отчаянием. К тому же до сих пор я слишком много был занят изображением унылых состояний духа, горьких мыслей.  Теперь я дошёл в моей книге до радостного пассажа, но счастье вообразить не могу и останавливаюсь перед ним холодный, словно мрамор, и тупой, словно бревно. И это в месте, с которым связывал столько надежд! Не будем же верить торжественным обетам. Мнимые прекрасные места как раз нам не удаются. Когда же настанет блаженный день и я напишу слово «конец»? В сентябре исполнится три года, как я корплю над этой книгой.
 
                ***

 Вместе с культом пресвятой девы в мир пришло поклонение слезам.  Восемнадцать веков человечество служило идеалу томных вздохов. Затем человек взбунтовался и покинул колени, любовно баюкавшие его в печали. Началось это с выпадов, полных свирепой иронии (Байрон и т. д.), и вот уже XIX век разглядывает и препарирует нежный цветок чувства, который ещё недавно так благоухал. А что нас ждёт в будущем? Вчера вечером прочёл в «Ревю де Пари» отрывок из американского романа, издаваемого тиражом в сотни тысяч экземпляров, далеко превосходящем «Хижину дяди Тома». Я просто заболел от отвращения, печали и неверия в человечество. Знаешь, что проповедует эта книга? Введение в самых широких масштабах обществ умеренности, искоренения пьянства, запрещения джина, и всё это – в слащавой чувствительной манере, с поучительными примерами из жизни! Вот куда катится человечество. Оно хочет использовать Искусство как ночной горшок для «разговоров по душам» и сентиментальных излияний заурядного буржуа. Поэзия не должна быть пеной сердца. Это и несерьёзно и нехорошо. Вот почему я преследую метафоры и нещадно изгоняю нравственные сентенции. Если уж вы берётесь писать о любви, то нужно сделать так, чтобы деревья любили друг друга, а камни содрогались. Можно вместить безмерную любовь в рассказ о какой-нибудь былинке.  Где авторы, выполняющие наставление Горация о том, что девять лет следует хранить в тайне своё произведение, прежде чем решиться публиковать его? Зачем волнуется Океан? В чём цель Природы? Я считаю, что цель человечества та же, что и у неё. Стало модно писать  о «прогрессе». Эту часть литературы когда-нибудь назовут ребячливой и глуповатой. Мы вертимся в одном и том же круге, мы всегда вкатываем наверх один и тот же камень. И разве во времена Перикла люди не были талантливее и умнее, чем при Наполеоне III?

                ***
    Прочёл «Буржуа из Моленшара» Шанфлери. Всё не так страшно, как ты пишешь. Муж, жена и любовник сильно отличаются от моих характеров. Что касается стиля, то он не блестящ. И всё-таки жаль, что «Бовари» нельзя напечатать сейчас. Ну да что поделаешь! Мне осталось страниц сто двадцать – сто сорок. В порядке утешения перечитал «Евгению Гранде». Это действительно прекрасно. Как не похоже на мужлана Шанфлери!

                ***

  Наконец, через неделю я доберусь до великих оргий в Руане. Вот где надо будет развернуться! Сейчас мне угрожает опасность уклониться в живописание порока. А может случиться и так, что мой молодой человек своей трусостью сразу вызовет отвращение у читателя. Совсем нелегко соблюсти меру при изображении этого жалкого характера.
 

                ***

  Я двигаюсь медленно, даже слишком медленно. Надо, чтобы в июле я дошёл до начала конца, то есть до того места, когда у моей дамы возникает отвращение к её сударику.  Сейчас я читаю «Эмиля» господина по фамилии Руссо. Идеи в этой книжке престранные, но написана она, надо сознаться, на славу.
   
                ***

  Да! Мы живём в паршивые времена. Как возмущает меня буржуазность наших собратьев! Что за торгаши! Что за пошлые кретины! Читаю каждый день в газете «Пресс» «Историю моей жизни» Жорж Санд и всякий раз негодую добрых четверть часа. Для разнообразия прочитал в той же «Пресс» статью Поля Лимерака, похвальное слово вышеозначенной святой матушке Санд. А в прошлый вторник этот же ассенизатор привёл меня в восторг своим панегириком Беранже. Он ставит Беранже на одну доску с Шатобрианом и Вольтером!

                ***

 «Бовари» движется pianissimo. Посоветуй, какого бы урода мне поставить на дороге в Буагийом? Надо ли, чтобы у него была экзема, покрасневшие глаза, горб или чтоб ему недоставало носа? Не могу решиться. Чёртов папаша Гюго с его безногими, похожими на улиток под дождём! 

                ***

  Сейчас мне приходится перечитывать историю Древней Греции, так как я даю уроки маленькой племяннице. Описание битвы при Фермопилах у Геродота увлекло меня, как двенадцатилетнего мальчишку; это доказывает чистоту моей души, что бы там ни говорили.