Флобер. Глава 32

               
                Глава XXXII 



                1855, 1856, 1857


               

   
  Ты похож на человека, который укротил белого медведя, но дрожит перед пуделем. Ты прибыл в Париж в условиях благоприятных, исключительных, и сразу, без всяких хлопот получил доступ во Французский театр благодаря опубликованной в журнале поэме, получившей восторженные отзывы критиков, даже тебя не знавших. Разве отблагодарил ты их? Ты их даже не посетил. Если твою пьесу отвергли, напиши другую, третью, не прекращай борьбы, не отступайся. Вспомни папашу Гюго, как он дебютировал на театральном поприще и как был освистан. Мольер был уже далеко не начинающим, когда написал первую удачную пьесу. В Париже место под солнцем не испрашивают, его завоёвывают, и притом с помощью палочных ударов. Талант признают только тогда, когда он шагает по трупам, и нужны тысячи снарядов, чтобы пробить брешь в Фортуне. Я взываю к твоей гордости: вспомни, что тобою сделано, что задумано, что ты ещё можешь сделать и отнесись к себе с большим уважением, чёрт побери! За два года в Париже ты не завёл во Французском театре ни одного знакомства.  Ты не понимаешь, насколько важны мелочи в стране мелких людей. Славу здесь добывают в разъездах, и колесницей здесь служит фиакр. Не взяли пьесу во Французском театре – неси её в «Одеон». Именем «Одиссеи», именем Шекспира и Рабле призываю тебя к порядку, то есть к уверенности в своих силах. Ну же, старина, люби себя немножко больше, только и всего. И не думай о возвращении в провинцию, пока не кончились деньги.
 

                ***

  Вчера отправил, наконец, Дюкану в «Ревю де Пари» рукопись своей «Бовари», сократив её страниц на тридцать. Я продал её за две тысячи франков, а после выхода в шести номерах продам ещё раз издателю, который выпустит её отдельной книгой.


                ***

  Я только что из «Одеона». Голова ещё кружится от грома аплодисментов, а рука дрожит от радости, ибо наш друг утвердился в звании выдающегося драматического поэта. То, что мы знали про себя, сегодня выкрикивал весь зрительный зал в течение двадцати минут. Вызывали: «Буйе! Буйе!», - а он не показывался. Было это проявлением хорошего вкуса или кокетством – решайте сами. Мы вернулись к добрым временам романтизма с его восторгами. Пьеса имела успех. Аплодировали Гозлан, Сен-Виктор, Теофиль Готье, Фьорентино. Прекрасные плакальщицы из первых лож, как называет их Жан-Жак, были верны себе, и к финалу там замелькало столько платочков, что казалось, будто находишься в прачечной.   

 
                ***

      Успех «Бовари» превзошёл все мои ожидания. Правда, дамы находят меня «ужасным человеком». Я же считаю, что проявил высокую нравственность, и если «мать не может позволить дочери» читать мою книгу, то мужьям, полагаю, не худо бы позволить это чтение своим супругам.
 

                ***

   Имперский прокурор возбудил против меня дело об оскорблении нравственности и религии. Власти необходим повод, чтобы руками уголовной полиции расправиться с «Ревю де Пари». Вопрос теперь вот в чём: я ли, спасая себя, спасу и журнал, или он, погибая, погубит и меня. Несчастная моя Бовари будет вытащена за волосы, словно шлюха, пред очи уголовной полиции.

                ***

   Папаша Сенар, адвокат, говорил четыре часа кряду. Он выставлял меня великим человеком, а книгу мою называл шедевром. Из неё была зачитана почти треть. Товарищ прокурора корчился в своём кресле, когда мэтр Сенар достал из-под полы церковный служебник, и тут выяснилось, что сцена соборования из «Бовари», вызвавшая у обвинения больше всего нареканий, в смягченном виде воспроизводит текст служебника.  Теперь я убедился: лицемерие общества – вещь серьёзная, а вмешиваться в политику – занятие малоприятное. На сей раз, однако, общество оказалось столь глупым, что выпустило из лап добычу и уползло в свой угол. На суде отстаивался не просто мой роман, а все романы вообще и вдобавок право их писать.

                ***

    Как я намучился этой зимой. Процесс! Ссоры с «Ревю де Пари»! А друзья! А любезности! Сейчас передо мной на столе лежит свирепейший разнос моего романа, вышедший из-под пера господина, о существовании которого я до сего дня не имел чести знать. Но в настоящий момент у меня совершенно нет времени на чтение. Я собираюсь написать роман, действие которого будет происходить за три столетия до рождества Христова. И начать я намерен с археологических изысканий.