Ухожу в монастырь 6, Оптинские пряники

Нужно было дозвониться настоятелю или благочинному, чтобы получить разрешение приехать  в Оптину пустынь. Уже шли первые дни Нового года, а рождественский репортаж находился под угрозой срыва: по номеру телефона в канцелярии обители никто  не отвечал, а по другому телефону, у дежурного на входе в монастырь,  номеров оптинского начальства   не давали. Я уже решил отказаться от поездки, но на всякий случай еще раз набрал дежурного, а он говорит: подождите, кажется, благочинный сейчас мимо пройдет. И передал тому трубку. Тогда мне еще такие совпадения казались удивительными.
Через день мы уже были в городе Козельск, ближайшем к обители. Если честно, я рассчитывал, что нас примет сам монастырь. И мы приехали к нему прямо с вещами. Наверное, там сейчас что-то специальное на такой случай построили, но в тот приезд нам предложили неустроенную гостиницу для паломников с общей залой с кроватями на несколько десятков человек, которой мы никак не могли воспользоваться из-за дорогой аппаратуры: оператор несет ответственность за всю технику, и если что-то пропадает, это сразу ведет к неприятностям.
Решили вернуться в городок и остановиться там, а к съемкам приступить на следующее утро. Однако в Козельске поселиться было некуда. То ли гостиница там была закрыта, то ли в ней были заняты номера – не помню, но поскитавшись, мы выяснили, что ночлег нам может предоставить исключительно офицерское общежитие: обычные комнаты с удобствами в коридоре, общей кухней и душем на этаже. Но намотавшись по Козельску, мы и этому были рады. Там мы кроме всего прочего обнаружили сохранившиеся с 70-х годов аппараты для продажи газировки и газет. Даже фотографировались с этими экспонатами, а потом вышли прогуляться по   новогоднему Козельску. Все казалось каким-то чудом: огромные белые сугробы, настоящий мороз, ели, украшенные огромными безобразным цветными лампочками, раскрашенными вручную. Как будто мы живем не в четырех часах езды на машине, а приехали из  другой страны. Еще не было девяти, а улицы опустели, машины казались редкостью, и немного замирало в душе от того, что мы сегодня утром еще были в Москве, а там праздники проходят совсем по-другому. Но нам хотелось  каких-то радостей, и мы свернули в Дом Культуры, на котором красовалось, что сегодня будет дискотека, вход на которую пять рублей. Мы вроде оживились, но оказалось, что танцы сегодня отменили «по    пожарным причинам», хотя, на самом деле, в предыдущие дни они прошли слишком бурно и администрация решила больше не рисковать. Может быть нас это спасло от более тесного знакомства с местными брутальными персонажами.
  Далеко от гостиницы мы решили не уходить, купили в гастрономе сыра, хлеба, консервированных томатов, нарезки и бутылочку какого-то козельского бальзама. Вернулись разрумяненные, счастливые и вечер коротали на общажных койках в рассказах о том, как кто встретил Новый год дома.
А утром нас из общежития выгнали. С позором. Потому что кто-то ночью загадил всю общественную кухню, и загадил крепко.
-  Может быть, это офицеры, которые здесь живут?- пытался спросить я у злой и кричащей дежурной, - ведь у них тоже Новый год, и они, как положено офицерам, умеют его отмечать.
 Но вахтерша была непреклонна:
-  Наши офицеры такого себе не позволяют, а только журналисты из Москвы! Собирайте вещи, а то я милицию позову.
 Поэтому и в это утро к стенам Оптиной пустыни мы снова приехали со всеми своими вещами. Долго ждали благочинного, подпирая недавно восстановленную стену. Нашу машину тут же обступили   попрошайки. Оператор Вася сначала пытался им подавать, а потом произнес фразу, которая приводила попрошаек к особой  задумчивости: «Пока ничего не ясно!» Мы ею потом часто пользовались.
Наконец-то ворота обители для нас открылись, и Оптина пустынь потихоньку начала проявлять себя. Это было заснеженное государство со своим течением времени, своим хозяйством. Ее традиции только вспоминались монастырем, который после советского геноцида открылся заново накануне 1000-летия крещения Руси 17 ноября 1987 года. Обитель дважды подвергалась смертельным гонениям - при Петре I и Ленине. Оба раза ее доводили до полнейшего разорения, и оба раза черное время в Оптиной наступало на почти равные периоды в 60-70 лет. В Советское время монахов  изгнали декретом от 23 января 1918 года. Многие из братии были арестованы, сосланы в лагеря и приняли мученический венец.
 Пустынь возникла примерно в 15 столетии на берегу  реки Жиздры из  отшельнического скита покаявшегося разбойника Опты. Оптина известна в первую очередь по своему небывалому духовному рассвету в середине 19 века, который связан с именами ее великих старцев: препп. ЛЬВА, МАКАРИЯ, МОИСЕЯ, АНТОНИЯ, АНАТОЛИЯ, АМВРОСИЯ, ИОСИФА, ВАРСАНОФИЯ, НЕКТАРИЯ, АНАТОЛИЯ и их последователей. Какие выдающиеся умы приезжали к ним за духовной поддержкой: Федор Достоевский, Николай Гоголь, Иван Тургенев, философы, ученые... Да и простой народ шел сюда за духовным исцелением. Лев Толстой именно в Оптину умирать  сбежал из своей усадьбы, но не успел доехать… До революции здесь было около 300 монахов.
  Через несколько лет после своего возрождения в конце двадцатого века обитель пережила страшную трагедию: в пасхальную ночь трое ее монахов были убиты ритуальным способом: шилом в сердце. И вот эта боль сразу же потребовала от новой братии призвать все  свои душевные силы, чтобы осмыслить и пережить страшную беду. Поэтому в обители сразу же появился особый стержень, духовная основа, которая влияет на все, что происходит внутри монастыря.
Мы ввалились в этот мир с послевкусием праздника на губах, после скандала в гостинице, поглядывая на часы (ведь надо успеть снять, пока на улице не стемнело, а в январе световой день короткий). И поначалу все шло хорошо: благочинный буквально за руку переводил нас из храма в просфорную, из просфорни -  на кухни, из кухонь -  на скотный двор. Это было большое хозяйство, которое еще находилось в становлении, но размах уже был виден. Ведь монастырь в сутки должен накормить около тысячи человек братии, паломников, гостей и трудников.   А в такие праздники, как Рождество – и еще больше. Я пытался объяснить, что наша цель: сделать материал, как обитель готовится к большому празднику, но благочинный это не очень-то понимал:
- Как мы готовимся? Да никак! Службы в церкви – это и есть наша подготовка.
- Нет, - спорил я, - посмотрите: вон весь двор в елях, значит украшать храмы будете к Рождеству, наверное что-то испекут для вас на кухне!
- Но кому это интересно? Это не надо показывать! Покажите, что у нас службы идут, и достаточно!
Но все-таки хозяйство снять нам доверили. А благочинный сказал несколько слов в интервью поблизости от скотного двора.  Это особое место для обители. Не просто кони, коровы, быки… Каждого нового человека, кто приезжает потрудиться в Оптину, сразу отправляют на скотный двор, и смотрят: если к животным хорошо относится, значит и людей любить сможет.
 Потом нас завели в рабочую трапезную. Вася немного поснимал на камеру обед для трудников, а мы со звукооператором Виктором сразу сели за стол. И Васе место заняли. Ведь неизвестно, сможем ли мы где-нибудь еще поесть. Один монах встал читать страницы из наставлений святых отцов, а трудники молча  подставляли тарелки раздатчикам за своими столами. Порции трудовому народу раздатчики накладывали не скупясь. Я смотрю: Витя весь побледнел, шепчет: а долго будет трапеза идти? Я попытался в шутку ответить: пока последний человек все не съест. Он с ужасом посмотрел на огромную гору картошки на своей тарелке.  Попытался осилить хотя бы несколько ложек – ничего не вышло.  А чтец все читает, большинство уже доело свои порции, а Вите кажется, что все на него смотрят и его ждут, когда и он завершит трапезу. Оказалось, аппетит  ему перебил запах работников со скотного двора. Ничего не смог с собой поделать московский мальчик, хоть и очень проголодался, но еда ему в этот раз была не в радость. Витю спас благочинный, который куда-то отлучался по делам:
- Зачем вы тут ели! Здесь надо было только снимать! Мы для вас специальный стол накрыли!
Вот этим специальным столом мы с Васей, только что отобедав в трудницкой  вермишелевым супом, квашенной капустой и картошкой, могли лишь любоваться сытым взглядом, а Витя, наоборот наверстал упущенное: жаренная картошечка, рыбка, салатики из личных запасов повара, грибочки разных видов…
После трапезы я снова начал донимать благочинного насчет телесъемок:
- Отец Владимир, не можем просто так вернуться с одним только вашим интервью! Нам надо чтоб в репортаже еще кто-то из братии говорил, а лучше, если несколько человек!
- Да вы этим только смутите братию! Не нужно вам брать интервью.
- Даже настоятель нам несколько слов не скажет?
- А вот он идет, сейчас у него спросим.
Настоятелем в 2003-м году был архимандрит отец Венедикт. Он как-то посмотрел на нас по-доброму, поздоровался, стал рассказывать про монастырь, а Вася тихонечко решил его подснять в этот момент. А отец Венедикт махнул на Васю ручкой и говорит:
- Не снимай ты ничего сегодня, лучше посмотрит какая у нас здесь красота кругом.
И сразу после этого что-то случилось с камерой. Я-то думал, что у нас репортаж про предрождественскую жизнь обители уже в кармане, и оставшиеся два дня мы проведем именно в любовании красотками, но  Вася вынес свой приговор: плнка в браке, поэтому надо переснимать буквально все!
Вот что значит слово настоятеля!
Световой день закончился и мы на машине вернулись в Козельск. Искать ночлег. Это было бесполезно. Попытались постучаться снова в офицерское общежитие, но там над нами только посмеялись. Но не ночевать же в   машине! Стали просто спрашивать людей на улице, не сдаст ли кто угол для съемочной группы на одну ночь? На это неожиданно  решился прапорщик, который дежурил на здешнем КПП: все равно он ночью на службе, а по триста рублей с человека ему не помешают.
Отлично! Вот только кровать у прапорщика в однокомнатной квартирке была одна. На четверых.  Решили, что вечером разберемся и пошли искать ужин. Водитель остался в квартире. Сказал, что будет отдыхать. Никто не заподозрил в этом ничего неладного, но когда мы вернулись, дверь нам он  не открыл. Снова пошли искать  прапорщика, тот отправился куда-то в поиске запасные ключи. Когда открыли дверь, увидели, как пьяный водитель лежал на полу кухни, порезав на этом же полу сало из хозяйского холодильника. Причем порезал он его не для себя, а для махонького щенка, который обитал в квартирке  вместе с прапорщиком. Щенок тоже спал, объевшись незнакомого продукта. Во всем этом был только один плюс: претендентов на кровать теперь  было трое. Потихоньку мы разместились.
А утром снова со всеми вещами стояли под монастырскими воротами и с  поста дежурного вызванивали благочинного  монастыря. Все чувствовали, что Оптина как неожиданно открылась для нас, когда я смог сюда чудесным образом дозвониться, так же начинает потихоньку закрываться. Благочинный объявил, что плохо себя чувствует и не придет, что у нас уже достаточно материала снято, а если чего-то не хватает, то мы сможем сами выйти из ситуации.
Что делать? Без   сопровождающего с нами здесь вообще никто разговаривать не будет, а нам еще надо все переснимать из-за брака кассеты! Но я уже знал золотое правило, которое подходит для каждой обители: начинаются трудности, иди на кухню! Она нас и выручила. Как раз здесь шла самая бурная подготовка, и повар с радостью демонстрировал все, чем порадует братию в день предстоящего Рождества. Праздничное меню уже было составлено. После ночной службы на разговении монахов ждало замечательное пиршество:  селедка под шубой и оливье, уха из монастырского карпа и эксперимент года – зразы с шампиньонами,  грибы, фаршированные сыром,   торты и пироги. Чтобы праздничных блюд хватило всем, кухня прерывает свою работу только во время церковных служб.  Даже ночью часть людей оставалась для того, чтобы все успеть. Ведь первое угощение, когда оптинская братия переступит порог трапезной, понадобится в  четыре утра. Тогда братию будет ждать молочный супчик, обязательное  яичко, пирожок и специальное блюдо, которое на праздники  в Оптиной готовится обязательно: какао, которое оптинские чернецы очень любят.
Еще такая же бурная работа кипела в просфорной. Просвирок к празднику тоже нужно особенно много, поэтому их количество в эти дни измерялось на штуками, а ящиками. Посчитали, что семи ящиков будет достаточно…
Но главной нашей спасительницей стала матушка Пантилеимона, которая вот уже больше 15 лет каждый год приезжает на Рождество в Оптину, чтобы на всех приготовить главное  монастырское угощение:  знаменитые оптинские пряники. Ей дают с десяток помощниц, и вот они замешивают тесто, готовят глазурь, выкладывают формы – около двух тысяч пряников у них должно получиться. И то это считается мало, но в Оптиной  тогда  были проблемы продовольствием. И две тысячи пряников – это из того количества муки и сахара, которым они располагали. Да и пряники на Рождество здесь завелись от необходимости: в самые первые годы после возобновления жизни в обители средств не было, а все равно надо было паломников в честь праздника чем-то одаривать. Свои  молоко, муку и мед  здесь получили  уже в через пару лет. Вот и начали печь такое лакомство. Теперь это уже  оптинская традиция. Матушка Пантилеимона со своими женщинами строгая, не разрешает особенно разговаривать, властно зажимает всякую суету. У нее все четко: молитву прочитала, святой водой всех окропила,  ингредиенты проверила, нагоняев дала… Особенно доставалось жизнерадостной активной женщине из Москвы, которую матушка смиряла как непослушную школьницу. Но по счастию, с нами она была обходительна, и в конечном счете просто спасла нашу работу.  Потом мы уже были спокойны, побывали и на колокольне, и в скиту старца Амвросия, вечером пошли на службу и спокойно помолились и поблагодарили Господа за все, что с нами здесь произошло.
Сейчас в монастырях старцы встречаются редко. Оптину пустынь окормляет   старец отец Илия, проведшей на Афоне 15 лет. Он вошел в храм, когда служба уже шла, я успел попросить у него благословения, но он увидел Васину камеру, махнул на нее рукой и тихонечко приказал: хватит тебе снимать!
Наученные опытом, мы тут же все выключили, потому что новой кассеты с браком мы бы не пережили.
Благочинного мы больше так и не видели. Нам сказали, что он с большой температурой закрылся в своей келье. Интервью с ним нам переписать не удалось. У нас вообще в репортаже говорили только женщины: Пантелимона, поварихи, паломницы. Можно было подумать, что мы делали сюжет из женского монастыря.
Когда я вернулся в Москву, и  репортаж вышел в праздник Рождества в теленовостях, я много раз пытался дозвониться отцу Владимиру по его келейному телефону. Но он не поднимал трубку.
Обитель для нас закрылась, и любые контакты стали невозможны. Впрочем, мы успели главное: увидеть обитель, когда она только крепчала. Это важно, потому что пройдя период возрождения, монастырь может поменяться... Успокоиться, что ли. А мы успели увидеть Оптину, когда она бурлила. Там еще не умели давать интервью и не знали, где разместить на ночлег. Там еще запирались от телевизионщиков в кельи и не выходили во двор до их отъезда. Но там снег тогда был такой белый, как в годы расцвета старчества, а от мороза звенели стекла в храме. Тогда казалось, что оптинский пряник – самая драгоценная вещь в мире. А свет от рождественского звездного неба позволял сэкономить электрическое освещение. И до сих пор жаль, что не решились попросить хотя бы попробовать знаменитый оптинский чай из местной травы таволги, часто упоминавшийся в старину именитыми гостями Оптиной пустыни.