Глава 11. Брат мой Сашка

Примерно тогда же к нам впервые заехал мой брат Сашка. Он приехал не один, а с напарником. Они свалились, как снег на голову, без всякого предупреждения, поздним вечером. Пока жена спешно готовила импровизированный ужин, я «развлекал гостей».
Выяснилось, брат бросил работу художника во Дворце Студентов и теперь ехал на заработки в Поволжье. Собственно, даже не на заработки, а в поход по деревням в поисках желающих по любой старой фотографии сделать увеличенное обычное или даже цветное, точнее, раскрашенное фото. Собранные заказы они должны отвозить в Харьков, а затем готовую продукцию развозить заказчикам. Работа нелегальная и на сленге называется «фотоволына».
— Санька, неужели тебе это интересно? — спросил брата, удивленный его очередным кульбитом. Хотя если разобраться, он удивлял постоянно, с самого детства.
— Надоела оседлая жизнь. Хочу попутешествовать, как Алексей Максимович.
— А в бурлаки, как он, не собираешься? И как только Тамара на это смотрит?
— Тамара готова со мной по деревням ходить.
— А Сережку куда денете?
— Пристроим. А подрастет, с нами будет ходить.
— Лихо задумано. А пенсию кто вам будет платить? Работа ведь нелегальная.
— До пенсии еще дожить надо.

Нет. Мне его не разубедить. Он с детства рос непослушным. Всегда попадал во всевозможные неприятные истории, из которых либо выкручивался сам, а чаще его вытаскивали родители. В промежутках приходил в себя и на какое-то время становился нормальным человеком. Но, слегка отдышавшись, очертя голову бросался в очередную авантюру. В детстве родители часто пытались воздействовать на него через меня, прибегая к авторитету старшего брата.
Увы. Санька не признавал никаких авторитетов, кроме уголовных. Он попал в их сети в свои восемь лет — на полгода раньше меня. Чтобы вовлечь в банду меня и моих друзей, на меня — лидера дворовой команды — была устроена настоящая охота. И в ней брат был не на моей стороне. Не со мной он был, когда вырвался из банды, и она потом долго преследовала меня «за измену». Обучившись ремеслу карманника, я так и не стал вором, моя совесть чиста. Брат же совершил свою первую кражу еще в семь лет.
То была шумная история. Невольным провокатором криминального проступка брата оказался я. Вряд ли он тогда понимал, что творит, потому что изначальным толчком было страстное желание помочь мне — старшему брату. В то время я увлекался самоделками. Мне подарили лобзик, и я увешал всю квартиру ажурными полочками из фанеры. А потом в библиотеке отыскал брошюрки, в которых были чертежи самых разных самоделок: фотоаппаратов, микроскопов и даже небольшого телескопа.
Я начал с микроскопа, потому что очень хотел разглядеть микробов, о которых в то время слишком часто говорили по радио. И когда все его детали были готовы, оказалось, нет самых главных — комплекта линз и объектива. Мы отыскали их в магазине, но они стоили очень дорого, и родителям были не по карману. Я расстроился не на шутку, ведь вся моя работа оказалась бесполезной.
А через неделю брат предложил сходить к Карякиным. Мы часто бывали в той семье, но обычно по вечерам, когда начинались телепередачи. Тогда только у них был первый телевизор — знаменитый КВН-49. И еще у них был приемный сын Толик, моего возраста, по кличке Мыцек.
Мыцек был типичным рыжим — отсюда и возникла его странная кличка, которая вскоре распространилась почти на всех рыжих нашего района.
Энергичный непоседа, мастерски изобретавшим всякие пакости, в целом был добрым малым. Мы с ним не сошлись сразу и просто терпели друг друга, зато с моим братом он быстро нашел общий язык.
Едва пришли, Мыцек тут же потихоньку стащил ключи от подвала и отпросился у матери прогуляться с нами. Вместо прогулки мы открыли подвал и влезли в вырытый там погреб. Отодвинув какие-то тюки, Мыцек достал два огромных деревянных футляра красного дерева. Потом вытащил из кармана изящный ключик и открыл им один из футляров. Когда крышка была снята, под ней оказался настоящий микроскоп! Вот это да-а-а! Я молча уставился на ослепительное чудо лабораторной техники, а оба негодяя смотрели на меня с какой-то особенной улыбкой, словно сделали доброе дело.
— Это тебе подарок от нас, — с гордостью произнес Мыцек, протягивая ключик, — Изучай своих микробов.
Я не знал, что ответить, потому что боролся с захлестнувшими меня противоречивыми чувствами. С одной стороны, хотелось немедленно испытать попавший в руки недоступный прибор, а с другой, мгновенно сообразил, что микроскопы краденые. Ведь если две линзы и объектив моей самоделки стоили почти три зарплаты отца, сколько же стоили те два прибора, благородно сверкавшие хромированными деталями в полутьме грязного погреба.
— Где вы это взяли? — выдавил, наконец, из себя.
— Где взяли, там уже нет. Бери и владей. А второй загоним на барахолке. Сколько он интересно стоит. Не знаешь? — обратился ко мне Мыцек, и я уже не сомневался в своих предположениях.
— Отнесите назад, где взяли. Мне они не нужны, — решительно сказал ему.
— Да ты что! — возмутился Мыцек, — Мы неделю их пасли. Разработали план до мелочей. Все прошло, как по нотам. А тебе они не нужны? Бери, а то оба загоним!
— Ничего вы не загоните. Это редкие приборы. Их наверняка будут искать с милицией, — предположил я.
— Ну, тогда хоть вытащи из них линзы и объективы, а остальное выбросим, — предложил Мыцек.
— Мыцек, ты посмотри, какая красота! Даже футляры необыкновенные, а ты все это хочешь загубить. Тебе не жалко? Верните микроскопы на место. Они нужны ученым.
— Мне ничего не жалко, — удивил Мыцек, — Мы хотели тебе помочь. А не нужны, выбросим. Назад не потащим, — решительно закончил он разговор. Мы с Сашкой вылезли из погреба, а Мыцек остался по своим делам. Настроение было гадким. Сашку я не ругал, понимая, что он не главная фигура, а лишь соучастник.
Вечером мама с Сашкой ушли к Карякиным смотреть телевизор, а я остался дома. Просто не хотелось видеть Мыцека. Позже обычного вернулся с работы чем-то озабоченный отец.
— Пойдем к Карякиным, телевизор посмотрим, а то устал сегодня, — предложил отец.
— Иди сам. Я не хочу. Ты что так поздно?
— Да представляешь, подкинули квалифицированную кражу. Разбирался целый день. А что там разбираться. Украли свои. Следов взлома нет. Кража целевая. Стащили самые ценные микроскопы. Они совсем недавно к ним поступили. За границей куплены за валюту. Очень дорогие. Кто об этом мог знать? Только свои. Вот и допрашивал всех подряд. Только все, похоже, впустую.
— А где украли?
— В лаборатории НИИ. Пропускная система. На окнах решетки. Двери металлические. На обед всегда заперты и опечатаны. А микроскопы прямо в обед испарились.
— И что теперь будет?
— Кому будет? Пока только мне за нераскрытое преступление. А найдем вора, в чем сильно сомневаюсь, получит на полную катушку.
— Батя, а если вор сам отдаст микроскопы. Что ему будет?
— Ну, по головке не погладят. С работы выгонят наверняка. А остальное зависит от того, как материалы составить. А что это тебя так интересует?
— Да так. Хотел узнать, почему ты так поздно. Ладно, пошли к Карякиным.
У Карякиных тут же переговорил с воришками, сообщив им все, что узнал от отца. А перед разговором перепрятал ключ от подвала, опасаясь, что «герои» начнут заметать следы. А мне было так жаль тех необыкновенно красивых, но таких несчастных микроскопов.
— Идите к отцу и признайтесь ему во всем, — посоветовал ребятам, — Тогда вам ничего не будет.
— Ладно, — сказал Мыцек, — иди, смотри телевизор, а мы сейчас решим, что делать.
Минут через пять хлопнула входная дверь. Я мгновенно понял, что ребята сбежали.
— Батя, за мной! — крикнул отцу и бросился на выход. Пока путался в замках, он подбежал ко мне.
— Что случилось?
— Сбежали, — только и сказал, открыв, наконец, злополучный замок. Бежать за ними было бесполезно.

Выключили мгновенно ставший неинтересным телевизор, включили свет, и я рассказал нашим родителям все, что знал. Вернул перепрятанный ключ, и вся команда двинулась в подвал изымать вещественные доказательства.
Увы. Микроскопов ни в погребе, ни в подвале уже не было. А потом была первая бессонная ночь. Вооружившись фонариками, оба отца и я методично обходили подвалы и чердаки в поисках беглецов. Их нигде не было, как сквозь землю провалились. Наутро мобилизовал на поиски всех наших ребят. Безрезультатно. Оба семейства так и не уснули во вторую ночь. А наутро беглецы вернулись сами, прямо к Карякиным, где мы обсуждали, что делать дальше.
— Где микроскопы? — грозно спросил отец.
— Да подожди ты, — запричитали матери, — Ребята голодные, грязные, а ему микроскопы подавай.
— Это сейчас главней вашей еды, — перебил их отец, — Если приборы целы, все обойдется, а если, не дай бог, что с ними сделали, детской колонии не миновать. Вот там и отъедятся. Где микроскопы? — повторил он.
— На кладбище, в склепе, — хором ответили малолетние преступники.
Прямо из склепа микроскопы были доставлены в милицию. Было заявлено о случайной находке. Преступник так и не был обнаружен, несмотря на засаду, оставленную у склепа. Очевидно, почуял неладное. Дело закрыли.
А отец целый день по всем правилам допрашивал настоящих воришек, восстанавливая картину преступления. А вечером поделился со мной.
— Представляешь, ничего не знают, а сработали профессионально. Сначала наблюдали. Микроскопы выбрали самые лучшие. Сообразили, что весь обед никого не будет. Почти час в их распоряжении. Сашка пролез через решетку и влез в форточку. Ее всегда оставляли для проветривания. И что удумали, паразиты. Уже заранее знали, что все придется разбирать, чтоб протащить через решетку. Времени вагон. Толик командовал, а Сашка разбирал и по частям передавал ему через форточку. А тот тут же собирал в обратном порядке. Где не получалось, сверялись по второму микроскопу. И разбирали как — строго по очереди. Пока первый не собрали, второй даже не тронули. Когда Сашка вылез, оба ящика уже были собраны. Ящики упаковали в старые газеты. Для этого целую подшивку вытащили оттуда же. А потом прошли прямо через ворота. Охранник спросил, что они такое тяжелое несут. Ответили, макулатуру. Даже не проверил, так похоже. Взрослые до такого не додумаются, — удивлялся отец, — Да-а-а. У этого Мацека голова на такие дела четко настроена.
— Не Мацека, а Мыцека, — поправил отца.
— Какая разница. Хлопот он Карякиным задаст. Похоже, его родители были те еще люди. Вот и передалось по наследству, — предположил тогда отец и не ошибся.
Лет в четырнадцать Мыцек бросил школу, к шестнадцати оказался тесно связанным с уголовным миром. Чтобы вырвать его из этой среды, семья переехала в Грозный — на родину матери. До восемнадцати Мыцек не дожил. Он был убит в бандитской разборке.

Мой брат стремительно двигался тем же путем. И я, старший брат, ничем не мог этому помешать. С тех пор, как, покинув банду, по их понятиям «встал на измену», мой авторитет в его глазах рухнул. Нет, он по-своему любил меня, как брата, и всегда был готов помочь, как, например, с теми злополучными микроскопами. Но в свои планы никогда не посвящал, и его нелепые поступки становились для меня такой же неожиданностью, как и для родителей.
С восьми лет он стал «бегунком». Сбежав в первый раз с Мыцеком, он стал повторяться с завидной регулярностью. Он исчезал на сутки, на несколько дней, на неделю, а то и на более длительный срок. Родители сходили с ума, разыскивая беглеца. Иногда его возвращала милиция, а чаще возвращался сам, грязный и голодный. Чем занимался в эти дни и где был, как правило, не рассказывал, или врал напропалую. Первое время мать устраивала допросы, пыталась проверить правдивость рассказов сына. Выезжала с ним по маршруту, который он рисовал, или к знакомым, у которых якобы ночевал. Уличенный во вранье, он, опасаясь наказания, тут же убегал от матери. Она возвращалась одна, в слезах.
Под горячую руку часто доставалось мне за то, что не слежу за братом. И я добросовестно пытался вовлечь его в круг своих интересов. Увы. У нас были слишком разные интересы. А когда пытался действовать с позиции силы, он убегал и от меня.

Побегов было так много, что сам беглец уже вряд ли сможет внятно рассказать хоть что-нибудь. Запомнились лишь два из них, у которых была четкая цель. Первый — это несостоявшееся путешествие в Бельгию.
Ребята ушли в школу, но из школы не вернулись. Выяснилось, в школе их не было. Вечером того же дня к нам зашел участковый и сообщил, что беглецы задержаны транспортной милицией и доставлены в Харьков. Они уже давно находились в управлении при харьковском вокзале, но не сознавались, кто такие. Когда же допросили с пристрастием, брат назвался фамилией одноклассника. «К несчастью», у того был домашний телефон, и когда связались с его родителями, узнали, что сын дома, а вот в его классе действительно пропал Саша Зарецкий.
— Ну, и в какую Бельгию вы собрались ехать? — строго спросил отец обоих беглецов, которых привез с вокзала прямо к нам.
— Мы не в саму Бельгию, а в Брюссель, — ответил восьмилетний Сашка за себя и за семилетнего Ваню Петрищева, — Там у Ваньки племянница живет, Сусанна. Она его пригласила в гости.
— Его пригласила, а не тебя, — подключилась мать.
— А Ванька меня пригласил, чтоб ехать было не скучно.
— Куда ехать? Вы хоть дорогу знаете? — спросил я.
— А как же, — с гордостью ответил Сашка, абсолютно не знавший географию, — Сначала до Киева, потом до Бреста, от Бреста до Варшавы, оттуда до Берлина, а потом до Брюсселя. Там близко. У Вани даже адрес есть, не по-нашему написанный. Ему Сусанна по-французски написала, чтоб он в Брюсселе не потерялся. Сказала, покажете любому таксисту, он довезет.
— За какие деньги довезет? Вы же без гроша поехали, — еле сдерживая смех, спросила мама.
— За бельгийские, — серьезно ответил Ваня, — Сусанна сказала, они заплатят, когда меня привезут.
— Привезут их. Кто вас пустит за границу? — снова подключился отец, — Вы хоть представляете, куда собрались ехать?
— Мы все придумали, — ответил Сашка, — Мы бы из поезда вышли, перешли границу, а потом снова сели. А саму полоску, где столбики стоят, перешли бы за кустиками, или ползком, чтоб пограничники не заметили.
— Великолепно! — не удержался отец, — А как бы вы говорили за границей, если ни одного языка не знаете?
— По-глухонемому, — под общий смех ответил «находчивый» Сашка.
— А что вы есть собирались в дороге? Путь-то неблизкий, — обеспокоилась мама.
— Денек бы поголодали, — ответили горе-путешественники.
— Денек? — удивились родители, уже не зная, как реагировать на происшествие, которое, к счастью для всех, окончилось благополучно.

Лет в одиннадцать Сашка пропал надолго. Он уже больше месяца был в розыске, когда его вдруг привез из Мерефы дядя Ваня Запорожец. На местном рынке он случайно увидел брата в толпе цыган. Тогда выяснилось, что Сашка, сбежав из дома, отправился в Мерефу. Он долго искал дом дяди Вани, но не нашел. Зато познакомился с местными оседлыми цыганами и пристал к ним. За месяц освоил их разговорный язык и карты. Цыган же удивлял тем, что ловко очищал их карманы. А потому они с первых же дней стали брать его на свой традиционный промысел. И пока цыганки гадали, брат тоже не зевал. Его приняли в семью, но у него вдруг появилась мечта — попасть в настоящий табор и кочевать вместе с цыганами по всей стране. Ему это обещали, но с исполнением не торопились — похоже, он был им полезней в Мерефе.
Сашка уже сообразил, что его надувают. А потому, когда увидел дядю Ваню, с радостью покинул цыганское семейство. Но, с тех пор, где бы ни видел цыган, тут же обращался к ним на их языке. И цыгане всегда радостно приветствовали его, словно своего.
До пятого класса брат учился так себе, но отстающим не был. Пятый класс оказался переломным в его судьбе. В пятом он постепенно стал неуспевающим и неожиданно для всех остался на второй год. Оказалось, все это время дома он показывал фальшивый дневник. Я никак не мог его проконтролировать, потому что учились мы с братом в разных школах. В новом классе брат категорически отказался учиться. Выразилось это в том, что он стал злостным прогульщиком.
— Не хочу учиться с малолетками, — заявил он родителям.
— Не надо было оставаться на второй год, — отвечали они, не зная, что предпринять.
Родителей всегда удивляло, что у брата никогда не было друзей, как, скажем, у меня. Мои друзья часто бывали у нас в гостях, и родители знали о них почти все.
— Саша, скажи, наконец, с кем ты дружишь? Что-то мы ни одного твоего друга не знаем, — обращалась мама к брату чуть ли ни с первых дней его учебы в школе.
— А у меня нет друзей, — отвечал он.
Я же знал, что это не так. В каком бы районе города мы с ним ни появлялись, повсюду его приветствовали какие-то сомнительные личности, причем совершенно разных возрастов. Знала его и шпана, которая постоянно крутилась у нашей школы. А уж наша дворовая — само собой разумеется. Понятно, что подобных друзей брата родители никогда бы не одобрили. А на нет и суда нет.
— Толик, что ты понимаешь, — учил младший брат, — Мои друзья настоящие. Они меня не сдадут. И на помощь придут и днем, и ночью. А вот твоих друзей еще в деле проверить надо.
Когда брат остался в пятом классе на четвертый год, он решительно ушел из школы. С большим трудом его удалось устроить сразу в седьмой класс вечерней школы. Как ни странно, вступительный диктант написал на «отлично». Преподаватели были в недоумении, ведь он так и не окончил пятый класс и совсем не учился в шестом. Устный опрос показал, что он не знает элементарных грамматических правил. Абсолютно.
Диктант переписали, но с тем же результатом — всего одна помарка. Явление оценили, как «врожденную грамотность». Увы. В математике таких способностей не оказалось — контрольную работу брата оценили твердым «неудом». Брата приняли условно, и все лето я натаскивал его в математике.
Накануне сентября он получил свою «троечку» и приступил к учебе.
В классе брат оказался самым младшим учеником. Учеба по вечерам ему понравилась больше, чем в дневной школе. А вскоре, почувствовав себя взрослым, нахально закурил. Тайком брат курил с восьми лет. Теперь же, радуясь его успехам, родители закрыли глаза на его пагубное пристрастие, и он стал курить открыто.
В пятнадцать лет Сашка успешно окончил семь классов, отстав от сверстников всего лишь на год, но наотрез отказался продолжать учебу.
— Мне все это ни к чему, — заявил он родителям, — Пойду работать.
Однако на работу его нигде не брали по возрасту. Как и куда его пристроить до шестнадцатилетия, родители не знали. Выручил дядя Ваня Запорожец, заехавший как-то раз к нам в гости. И как я когда-то скрылся в Покатиловке от школьной реформы, так и Сашка исчез в Мерефе от соблазнов большого города. Он прожил там почти год, лишь изредка приезжая домой на побывку.
— Добрый казак, — отзывался о нем дядя Ваня, — Тилькы горилку чомусь зовсим нэ пье, — удивлялся он. О, если бы этот «недостаток» так и остался единственным пороком брата. К сожалению, через несколько лет он справился с ним настолько успешно, что поразил всех, знавших его абсолютным трезвенником.
В Мерефе Сашка пристрастился к лошадям. Причем настолько, что, вернувшись в Харьков, стал завсегдатаем конюшен ипподрома, где с удовольствием ухаживал за животными и даже пытался стать наездником. Пожалуй, это увлечение могло бы положительно повлиять на его судьбу. Но родители, похоже, этого не поняли и с упорством настаивали на том, чтобы он, как все, устроился работать на какой-нибудь завод или фабрику.
Примерно в дни мерефянской ссылки и произошел наш с ним странный разговор.
— Как твои дела с Людочкой? — спросил однажды брат, приехавший на очередную побывку, — Помирились?
— Нет. Когда встречаемся, она меня не слушает, просто уходит. А так, старается не попадаться на глаза. Странно, но я до сих пор ее ни с кем не видел.
— А она ни с кем не встречается, — удивил своей осведомленностью брат, — От меня бы она так просто не ушла, — вдруг неприятно улыбнулся он.
— Опять ты за свое, — возмутился я, — Откуда знаешь, что не встречается?
— Знаю. Это твои друзья ничего не знают. А мои никого к ней близко не подпустят, — хвастливо заявил Сашка.
— Санька, я тебя уже предупреждал. Оставь Людочку в покое. И наблюдателей своих убери. Пусть живет, как хочет.
— Толик, — вдруг обратился ко мне брат, глядя прямо в глаза. Я вздрогнул от неожиданности. Брат с детства избегал прямых взглядов. «Ты шо, як кур воровал?» — спрашивала обычно бабушка, глядя в его бегающие глазки, — Подари мне Людочку, — ошарашил он дикой просьбой.
Кровь с силой ударила в голову. Я смотрел в невозмутимые глаза брата и не мог произнести ни слова. Это длилось мгновенье. Не знаю, что и как отразилось в моем взгляде, но Сашка криво улыбнулся, не попрощавшись, вышел из комнаты и тут же уехал в Мерефу.
«Подарить то, что мне не принадлежит. Как игрушку. Как вещь. Мое божество. Мою Людочку. Да как у него язык повернулся. Не будь братом, уложил бы одним ударом», — мысленно возмущался, с горечью осознавая, что сумасшедшая просьба брата сродни просьбе подарить ему пролетающий самолет, или облако в небе, или солнечный закат. Потому что Людочка давно стала для меня не реальностью, а исчезающим призраком, существующим где-то далеко, в недоступном мире. Иногда я видел мою богиню, но лишь издали, потому что стоило приблизиться, как между нами возникала бездна непонимания. И с каждым уходящим днем, месяцем, годом все яснее ощущал, что мне никак не преодолеть эту страшную бездну. И по-прежнему не понимал, почему.

Когда брат вернулся из ссылки, мы оба сделали вид, что не было того разговора, вернее, той просьбы.
И началась его трудовая маята. Брат с месяц устраивался на работу. Работал до получки, а добравшись до денег, исчезал. Возвратившись, увольнялся по собственному желанию и начинал очередной рабочий цикл. Вскоре его трудовая книжка уже походила на справочник предприятий города Харькова.
Я неделями не видел брата — уходил на работу, когда он еще спал, а возвращался из института, когда он уже спал, либо допоздна болтался на улице. Я получал стипендию и неплохую зарплату. Мои заработки постепенно превысили зарплату отца, на которую до того жила наша семья. Все до копейки отдавал матери. Брат же свои деньги тратил исключительно на себя.
Меж тем мама все чаще просила повлиять на него. Вернувшись из Мерефы, брат стал неуправляем. Как и когда я мог повлиять на давным-давно сформировавшуюся личность, да еще с извращенным сознанием, деформированным уголовной средой?
Однажды в выходной перехватил брата в коридоре, когда он бежал от матери, пытавшейся его остановить.
— Отойди, Толик. Не удержишь. Все равно уйду, — попытался он оттолкнуть меня в сторону. Я крепко схватил его за плечо, но он отработанным приемом легко освободился от захвата. Не рассуждая, автоматически сбил его с ног боковым ударом. Брат, шатаясь, поднялся, держась за челюсть, а мать бросилась ко мне.
— Ты что, с ума сошел? Ты же ему зубы выбил! — прокричала она.
— Я тебе это не забуду, — сказал брат и медленно ушел на улицу, никем не удерживаемый.
Вернулся он через день, озлобленный и молчаливый. Со мной не разговаривал с неделю. Впрочем, всю ту неделю я его видел лишь мельком.
— Толик, ты не пытался открыть мой сейф в столе? — спросил как-то отец.
— Зачем он мне? — ответил вопросом на вопрос.
— Так и знал, Сашка, — высказал он свое мнение, — Представляешь, кинжал и финку уже давно спер. Еще сейфа не было. А сейчас до пистолета добирается. Придется сдать, — поделился расстроенный отец.
Я с детства помнил то оружие — военную память отца. Кривой финский нож и прямой армейский кинжал с надписью «Петя». Но больше всего мне нравился маленький никелированный браунинг с патронами к нему. А еще был немецкий армейский фонарик с красным и зеленым светофильтрами, которым можно было подавать условные сигналы. Все это отец никогда не прятал от меня, и эти вещи были моими детскими игрушками.
— А кто такой Петя? — спросил однажды отца, когда смог прочитать надпись на кинжале.
— Мой друг. Погиб под Курском. Танковой болванкой снесло голову. Взял его кинжал на память. Пятерых фрицев потом за него этим кинжалом, — сказал отец и тут же ушел в другую комнату. Я тогда ничего не понял, но те слова отца до сих пор звучат в фонотеке моей памяти.
Едва Сашка подрос, все, кроме фонарика, исчезло. Я знал, что мои игрушки лежат в запертом столе, но никогда не пытался сломать замок. Зачем? Кастеты, кинжалы и пистолеты я делал с детства. Сначала из дерева, но с ростом мастерства они постепенно приобретали свойства настоящего оружия. Брат же, оказывается, пытался достать готовое.
Лишь через много лет, когда уже не было на свете отца, случайно узнал, что финку похитил не Сашка, а наш двоюродный брат Гена, приезжавший к нам в гости из Москвы. Но кинжал — действительно работа брата.
Браунинг исчез вместе с сейфом, но, судя по тому, что отец молчал, понял — Сашка остался с носом.
А вскоре моим домом стала казарма. Однажды, когда пришел в увольнение, узнал, что приезжала тетя Нина из Кораблино. Она пробыла у нас с неделю, и уехала вместе с братом. Меня строго-настрого предупредили, чтобы никому, даже друзьям, не говорил, куда он исчез. Пропал, как всегда, а куда — неизвестно.
Позже узнал, что брат попал в историю с ограблением. Мне было непонятно, как он — щипач — мог так низко пасть. Потерял квалификацию? Что еще? Не знаю. Я уже был так далек от всего этого. Но, нет худа без добра — у брата проснулась совесть. Избитые и ограбленные люди — это вовсе не раззявы, у которых незаметно изъяты кошельки далеко не с последними деньгами. Вытаскивая кошелек, рискуешь больше, чем они. Разъяренная толпа опасна. Она скора на расправу. А здесь? В чем вина людей, попавших в лапы грабителей, уверенных в своем силовом превосходстве? Словом, под впечатлением откровенного зла брат решил порвать с бандой. Сделать это открыто, как когда-то сумел я, для него было слишком поздно. Оставалось одно — исчезнуть, скрыться с глаз, причем так, чтобы не смогли найти и отомстить.

В Кораблино брат устроился работать на текстильный комбинат. Полный рабочий день, сменная работа. Не давали расслабиться и дома — в сельской избе с садом и огородом всегда много дел. Да и заработанными деньгами брат уже не мог распоряжаться по своему усмотрению. С тетей не поспоришь — не нравится, не держим. И получал брат из тетиных рук лишь часть своих денег — только на папиросы и на обед.
В зимние каникулы решил навестить брата. По воинскому требованию проездные документы нам выписывали в любой населенный пункт Советского Союза, и я выбрал Кораблино. Мне так хотелось уехать подальше из города, в котором вот уже несколько лет чувствовал себя несчастным.
Что ж, вначале мне показалось, что тетушка совершила чудо — брата действительно было не узнать. Но, накануне моего отъезда он продемонстрировал обратное, причем довольно коварным образом. В то время наш двоюродный брат Шурик интересовался боксом и даже ходил в школьную секцию. И как-то вечером Сашка с Шуриком решили немного размяться дома — в каникулы занятий в секции не было. Освободили место. Сделали подобие боксерских перчаток, набив шерстью обычные зимние варежки. Сначала все шло, как на обычных тренировках. Разминка, отработка ударов. Ребята работали в удовольствие. Я же просто сидел на табурете и с интересом наблюдал за Шуриком. Кое-что у него получалось неплохо. Сашка пытался ему подражать, но его техника была явно из тех времен, когда нас обучали приемам уличной драки.
Кто-то из них предложил подобие спарринга.
— Толик, ты же когда-то занимался боксом, — напомнил Сашка, — Подключайся.
— Это было давно и недолго. Да и вы не увлекайтесь ударами. Перчатки не боксерские.
— Мы потихоньку, — сказал Шурик, — До касания.
Ребята провели три раунда. Естественно, победил Шурик. «На победителя» пригласили меня. Легко выиграл у Шурика по очкам. Не удивительно — в казарме были боксерские перчатки, и от нечего делать ребята устраивали подобные спарринги. Участвовал и я, сражаясь даже с разрядниками. Мне, конечно, доставалось, но появился опыт.
Загадочно улыбнувшись, Сашка начал поединок. Я без труда отбивал его сумбурные атаки и наносил легкие, но точные удары. Итог спарринга был очевидным. Сорвав последнюю атаку брата, услышал сигнал окончания третьего раунда, опустил руки и тут же получил сокрушительный удар в челюсть.
Как когда-то на спарринге в секции, я на мгновение потерял ощущение реальности.
— Это тебе за Людочку, — как сквозь вату, услышал шепот брата, — Извини, Толик, сорвалось, — громко сказал он для остальных.
«Мерзавец. Негодяй. Подонок. Мерзавец. Негодяй. Подонок», — стучало в висках, пока медленно приходил в себя.
— Ну, не услышал я гонга, — оправдывался Сашка перед Шуриком.
— Зачем ты так сильно ударил? — недоумевал Шурик, — Мы же договорились.
— Сорвалось. Сам не ожидал, — нагло врал Сашка.
Мне же все было ясно. Брат остался таким, каким был всегда. По какой-то причине ему надо было скрыться из Харькова. Вот и придумал сказочку о раскаянии. А тетя клюнула. Правильно говорят, в семье не без урода. Выбрал момент и ударил исподтишка, как учили авторитеты. В их науке он преуспел.
— Мы квиты? — криво усмехаясь, спросил Сашка, когда остались вдвоем. Я не ответил. Горбатого могила исправит.

Вскоре его призвали в армию. Он попал в войска ПВО и служил в Подмосковье в районе Загорска. Служить ему пришлось в какой-то переходный период, из-за чего он пробыл в армии три с половиной года. Как-то раз мы с мамой его навестили. И снова в мои зимние каникулы.
В часть мы попали поздним вечером. Нас устроили в комнате для гостей, и брату разрешили бывать у нас в свободное от службы время. Мы пробыли в части трое суток.
— Хочешь посмотреть наши ракеты? — спросил брат в вечер накануне нашего отъезда.
— Мне свои надоели, — ответил ему, понимая, что брат явно что-то замыслил.
— Таких нигде не увидишь. Это специальные, по низколетящим целям, — продолжал он соблазнять, зная мою любовь к необычной технике.
И я согласился. Мы прошли километра два по накатанной снежной дороге. Но едва вдали возникали огоньки автомобильных фар, тут же скрывались в лесу, проваливаясь по пояс в глубоком снегу. Время было позднее, и лишь дважды мимо нас проехал дежурный по части с проверкой. На КПП нас свободно пропустили в запретную зону, где размещались ракеты. Мне показали все в полчаса. Что ж, интересно. Но, чувствовал, что главное впереди. И не ошибся. Сашка куда-то исчез и через минуту появился с большим свертком.
— Что это? — спросил его.
— Ребята попросили отнести в казарму, — отмахнулся он.
Не дойдя до городка, мы вдруг без видимой причины свернули в лес, где брат прикопал сверток снегом прямо у ствола самой высокой сосны.
— Запомни место, — сказал он.
— Зачем?
— Завтра пойдете к автобусу, возьмете с собой.
— Что это и зачем оно нам?
— Меховой комплект. Чистый мех. Вернусь из армии, буду в нем ходить. В нем можно даже на снегу спать. Не замерзнешь.
— Санька, ты опять в своем репертуаре? Это же воровство.
— Ну и что? Тебе какое дело?
— Мы же с матерью становимся соучастниками. Ты же нас подставляешь.
— А ты матери не говори ничего. Чемодан у вас пустой. Вот и заполните. А не возьмешь, буду ехать на дембель, все равно привезу, но с риском. Тебе это надо?
— Санька, мне вообще ничего не надо. Тебе это зачем?
— Все. Договорились, — подвел он итог, и я понял, что лучше пойти ему навстречу. Тем более, обратный путь, судя по всему, закрыт.
Мы привезли тот сверток в Харьков. Что в нем было, так и не увидел. Сашка продал комплект в первую же неделю после своего возвращения из армии.

Из армии он вернулся прямо в Харьков.
— Не поеду к этим скобарям. Надоело на них пахать. У дяди Вани Запорожца я хоть человеком был, а у этих — бесплатной рабочей силой, — заявил он родителям.
— А своим «дружкам», что скажешь? — спросил отец.
— Скажу, сидел, а потом в стройбат загремел.
Вскоре отец устроил брата на работу в тюрьму охранять заключенных.
— Тебе это полезно, — сказал отец, — Полюбуешься, что тебя ждет, если снова пойдешь по кривой дорожке.
Сашка получил форму, звание сержанта и неплохое жалование. Однако проработал всего три месяца.
— Не понимаю, — возмущался отец, — Чем он думает? Это же не игрушки. Он же присягу давал. Ведь сядет.
— Батя, что случилось?
— Представляешь, получаем информацию — возник новый канал связи с волей. Кто-то из охраны. Выяснить дело техники. Сашка. Вызвал. Что ты делаешь, паразит, спрашиваю. Все отрицает. Припер фактами. Сознался. Придется увольнять, а то сядет.
Уволившись, Сашка вдруг запросился в Кораблино. Добровольно! Скорее всего, снова решил скрыться. От кого?
Через полгода брат женился. В то время я уже делал дипломную работу. Тем не менее, мы все были на его свадьбе.
А через год, когда уже служил в Казахстане, молодожены проехали мимо меня на новое место жительства — в Чарджоу. Мы встретились в Тюра-Таме.
— Что вас понесло в эту Азию? — спросил их тогда.
— Перспективы, — ответили они. Тамаре пообещали должность мастера на местном текстильном комбинате, а Сашке — должность художника по тканям. Рисовал он всегда неплохо, а в армии еще и приобрел небольшой опыт. Некоторые рисунки тканей пытался предлагать кораблинскому комбинату, но безуспешно.
А вскоре в Чарджоу съездили мои родители. Проездом они дважды останавливались в Ленинске, навестив меня. И Ленинск, и Чарджоу родителям понравились. Экзотика. Да и с погодой повезло. Было тепло, но не жарко.
А через год меня навестил отец. Он ехал в Чарджоу выручать брата. Тамара сообщила родителям, что Сашка арестован и содержится в КПЗ. В чем его обвиняли, отец не знал, но у него было много знакомых в Чарджоу, которые могли помочь.
Обвинение оказалось необоснованным, а потому брата вскоре освободили. Ребята тут же уволились с комбината и вместе с отцом вернулись в Харьков.
Уже в Харькове, родился Сережа. Пока Тамара ухаживала за ребенком, Сашка работал художником во Дворце Студентов. С моей помощью решился их квартирный вопрос. И вот брат вновь на распутье. Фотоволына. Бред какой-то.
— Санька, давай завтра съездим к Борису. Он до сих пор фотографией промышляет. Заодно посмотришь его новую квартиру.
— Обязательно съездим. Он у нас был в Чарджоу. Фотографий наделал. Обещал прислать, но так и не прислал. А где он живет? Далеко отсюда?
— Вон за тем лесом, — показал на лес Лосиного Острова, — Но, ехать придется через центр.

— Толик! Ты куда пропал? Сашка! А ты, какими судьбами? — радостно встретил нас Борис.
В оправдание рассказал ему о характере моей работы, когда приходится сидеть от звонка до звонка, надо и не надо. Потом Сашка рассказал свои новости.
— Значит, мы почти коллеги? — улыбаясь, похлопал он брата по плечу, — Понравилось мне у вас в Чарджоу. Почему сбежали?
Сашка бодренько изложил какую-то сказочку насчет непереносимой летней жары и слабого здоровья Тамары. Вполне убедительно. Кажется, сошло за правду.
— Ну, и как, Толик, работается на новом месте? Доволен? — спросил Борис, припомнив наши с ним разговоры о профессии.
— Как сказать, Боря. Работа в КБ — лотерея. Можешь быстро сделать конфетку, а можешь полжизни делать фантики для мусорной корзины.
— А ты, что сейчас делаешь — конфетки или фантики? — рассмеялся Борис.
— Пока не знаю. Что выйдет. Но, начальство моей работой довольно. Уважает.
— Уважает — это хорошо. А платит как?
— Пока сто шестьдесят.
— Да ты что? — удивился брат, — А по мне, пусть лучше не уважает, но платит хорошо. Не-е-ет. Я в КБ не хочу. У меня, правда, тоже не сахар. Недавно еле ноги унес из Тульской области. Работал, как обычно. Так нашлись две стервы, которым стало интересно подсчитать мои доходы. Подсчитали. Удивились. Как это так, кричат. Разве можно столько зарабатывать? Попробовал взятку дать, чтоб успокоились. Мало ли. Конечно, завидно, что человек может заработать, а они нет. Представляешь, не берут! Фантастика! Все до сих пор брали, а эти не берут. Навел справки. Оказалось, у них мужья с солидным положением. Конечно, с таким тылом можно побыть принципиальными. Попробовал поухаживать за одной. Вроде бы в моем вкусе. Не сработало. Написали бумагу. В общем бросил весь заработок и уехал. Хорошо, кроме имени и фамилии ничего не знают. Но, в Тульскую область мне дорога заказана.
Борис еще долго рассказывал нам о фотографии, показывал новые снимки, которые хотел отослать на конкурс, демонстрировал свою фотолабораторию. Сашка и его напарник с интересом слушали, рассматривали, осматривали. Я же словно отключился от внешнего мира, зациклившись на словах Бориса по поводу моей работы, и впервые попробовал критически оценить свое положение в КБ.
Мне стало грустно. Пожалуй, Борис прав.
Работаю в удовольствие, сил не жалею, а результаты? Результаты лишь в отдаленной перспективе. А моя убогая зарплата? «Пусть шьет, раз купить не в состоянии. Даже денег заработать не может», — припомнил слова жены в ответ на похвалу Вали. «Хорошо же я живу», — мелькнула невеселая мысль.
Дома вдруг захотелось напиться. Никто не возражал. И вскоре забыл о грустном и весело смеялся, наблюдая за попытками брата покомандовать своим напарником. Опьянев, в разговоре Сашка все чаще переходил на «феню», которую никто не понимал, в том числе и его напарник.
— Твой брат разве нерусский? — спросила теща, прислушиваясь к его непонятным фразам.
— С чего вы взяли?
— Да он все время не по-нашему говорит.
— Китаец, — со смехом ответил ей.
— Будет тебе болтать, — не поверила теща.