Шпионская история. 2-ая серия. Часть 2

Шпионская история.2серия.
Часть 2-ая Гауптманн Урбан.
В понедельник Астрид приступила к работе. Хозяйственный отдел имел пять команд. Каждую возглавлял офицер. Команда № 1 обер-лейтенанта Роберта Брейера занималась строительными работами. Снабжение войск, дислоцированных в Таганроге и его окрестностях, возлагалась на команду № 2 гауптмана Макса Вейдемана. Осткоманда (№ 3) гауптмана Герберта Гейера вывозила награбленное с оккупированной территории. Промышленные предприятия города подчинялись команде № 4 обер-лейтенанта Курта Герстеля. Снабжение русских, работающих на вермахт, и связь с бургомистром осуществляла команда № 5 гауптмана Матиаса Урбана.
. Его худощавое лицо со смуглой кожей не портил шрам на щеке .
-Вы были ранены?-как-то спросила Астрид.
-Нет…Это след…дурости…Студенческая дуэль..
-Конечно, шрам, полученный на войне, больше украшает мужчину..
-Вы так думаете?
-А вы-нет?
-Я вообще-то художник..Был..
-Почему , был?
-Я все это бросил. Ни к чему это…
-И пошли в армию..
-Нет, меня мобилизовали..Майор Нейман мне сказал, что ваш муж погиб.
-Да, это так.
-А вы работали в Советской России.
-Я была переводчицей..И там, и здесь…Я, конечно, не исповедую катехезис: три «К»-киндер, кирхе, кюхе»,но считаю, что женщина политикой не должна заниматься…
  С первых дней работы в хозяйственной команде Ларсон дала всем понять, что политика ей чужда, что в национал-социализме она ничего не понимает, что она просто женщина, а удел женщины не политика, а любовь и, естественно, семья.
Как-то в разговоре Ларсон обмолвилась, что в свое время, еще будучи студенткой, она охотно работала в «Квикборне»*.
Урбан сказал, что он в детстве тоже верил в бога и его первые картины были религиозного содержания.
  Чем чаще беседовала Астрид с Матиасом, тем больше убеждалась, что он не похож на офицеров вермахта, с которыми ей до сих пор приходилось иметь дело.
К службе относился равнодушно. Не знал ни одного русского слова и не проявлял никакого желания изучать русский язык. К русским, сотрудничавшим с немцами, был безразличен. Не любил разных просителей. Он направлял их к Астрид, и она уже разбиралась в их делах, а потом докладывала Урбану.
Служба явно тяготила Урбана. Нередко под разными предлогами он покидал помещение хозяйственного отдела и уходил в город. Однажды он положил перед Астрид серию карандашных набросков. В каждом штрихе чувствовалась не только одаренность -- талант. Особенно был хорош рисунок мальчика. Босоногий, в залатанных штанишках. На нем не по росту, видно отцовский, пиджак. Руки спрятаны в рукава, как в муфту, на голове -- кепчонка. А сбоку болталась тощая сумка.
   –Рисунок замечательный Матиасу. Он усмехнулся, но тут же сгреб со стола рисунки, скомкал и бросил их в урну для бумаг.
-- Зачем вы это сделали?! -- вскричала Астрид.
-- Я дал клятву, что никогда больше не притронусь ни к кисти, ни к карандашу. Но сегодня просто не смог преодолеть зуда в руках и стал клятвопреступником. Хотел порвать рисунки еще там, на улице, но не поборол искушения -- показал вам. Мне захотелось узнать, сумел ли я схватить «дух» русского мальчика?
-- Вы видели этого мальчика сегодня?
-- Я видел сегодня несколько мальчишек. Конечно, никто из них мне не позировал. Да и можете ли вы представить себе такую сцену: на улице оккупированного города немецкий офицер с мольбертом в руках, а ему позирует русский мальчик? Мои сослуживцы только бы надо мной посмеялись. Я и так слыву здесь в лучшем случае чудаком.

* Католический союз.

Ларсон подошла к урне и стала выбирать из нее рисунки.
-- Прошу вас, выбросьте, пожалуйста. Я нарисую вам русского мальчика, -- пообещал Урбан. -- Это был черновой набросок. Теперь, когда клятва нарушена, я чувствую, что не остановлюсь. Это как первая рюмка для алкоголика после долгого воздержания. У меня только будет одна просьба -- кроме вас мои рисунки никто не должен видеть и никто не должен знать о них. И еще у меня просьба: не могли бы вы попозировать мне?
-- Позировать? Но где?
-- А если у вас? Дома.
-- Но что скажут в отделе, если вы часто будете приходить ко мне?
-- Для вас это имеет какое-то значение?
-- Нет, но... ваше предложение все-таки так неожиданно.
-- Вы никогда не страдаете от одиночества, фрау Ларсон? -- спросил Урбан и пристально посмотрел на нее. Глаза у него были серые, но не холодные.
-- Большинство людей страдают от одиночества. Особенно теперь, когда идет война. Многие семьи разрушены, распались, и с каждым днем становится все больше вдов и сирот, -- ответила Ларсон.
-- Но иногда война и сводит людей, как свела нас с вами.
-- У вас нет семьи, Урбан?
-- Нет.
-- И не было?
-- Была жена, но я не хочу о ней вспоминать.
-- А у меня был муж, и я очень любила его. Вы понимаете, что мне было непросто взять и бросить все: дом, родителей, привычный уклад, комфорт, которым я была окружена. Презреть условности, почти бежать с возлюбленным в Россию, в советскую Россию, о которой писали столько ужасов.
-- Вы были счастливы с мужем?
-- Да, я была с ним счастлива. Собственно до тех пор, пока я не познакомилась с ним, я не знала, что это такое. Ведь под счастьем мы подразумеваем совсем иное, не само счастье как таковое, а его эрзац. Богатство, положение в обществе, успех -- вот что такое счастье, внушали мне и в семье, и в привилегированной школе, где я училась. А счастье оказалось совсем другим. С мужем я жила в палатке в песках Каракумов. Потом мы жили в Сибири. Зимой там стояли тридцатиградусные морозы. Я ходила в валенках и в тулупе, какие носили извозчики в дореволюционной России. Сама стирала и себе, и мужу, и мои руку от холодной воды были покрыты цыпками, но я была счастлива. Это вам может показаться невероятным, но это было так.
-- Нет, почему же. Я знаю, что счастье не в деньгах, не в успехе. В свое время у меня были и деньги, и успех. И казалось тогда -- была любовь. На проверку вышло не так. Любовь была не ко мне, вот к такому, каким я сейчас стою перед вами, а к тому, что окружало меня, -- успеху, деньгам. Хотя это в то время было неотделимо от моей персоны.
-- Да, я вижу, вы действительно очень одиноки.
-- Мне не хотелось, чтобы вы жалели меня.
-- Я вас не жалею.
-- Так что вы ответите мне, фрау Ларсон: вы согласитесь позировать?
-- Я отвечу вам завтра. Хорошо?
-- Я буду ждать.