Балобинские слоники

В день моего рождения Ольга собралась уйти с вечеринки  пораньше, поскольку была с пятилетним сынишкой.
Ребёнок прижимал руку к карману.
- Что там? - Ольга полезла внутрь и вытащила наружу маленького слоника - одну из резных слоновой кости статуэток работы неизвестного автора, украшавших мой интерьер.
- Это что такое, Антоша?! - фыркнула Ольга. - Немедленно вернём назад!
Она вошла в комнату и поставила фигурку в ряд с другими, стоящими по ранжиру, то есть по мере увеличения.
- Антоха заигрался, - произнесла она несколько смущённо под взглядами подвыпивших гостей. - Чуть с собой не унёс. - Она виновато улыбнулась.
- Какая прелесть! - гости воззрились на слоников, будто только что заметили. -  Филигранная работа!
- Понравились? - спросил я Антоху. - Дарю их тебе, дружок! - сказал я, сгрёб слоников в пакет и вручил Антохе, вмиг заблестевшему глазами.
- Ты что?! - оторопела Ольга. - День рождения у тебя и ты же даришь! Неудобно!
 - Эти слоники принесут удачу. Но когда последняя придёт, они станут в тягость.  Антоха удружил мне , облюбовав их.

 Что я имел в виду и чем была вызвана моя такая внешне привлекательная щедрость?

     Шли шестидесятые прошлого века.
Нас с матерью подселили в четырёхкомнатную квартиру семьи Балобиных - потомков  некогда богатого  дворянского рода, после революции ограбленного и захиревшего. Чудом остались у них просторные апартаменты, где они сохранили атрибуты бывшего великолепия: гардины, канделябры, картины, ковры, дорогие статуэтки.
Но власти спохватились и уплотнили(актуальное в начале прошлого века словечко) это и без того пострадавшее семейство, оставив им три комнаты. В их квартире появились соседи, которые со временем выехали, и  въехали другие.  Соседи у Балобиных, по их словам, менялись часто. В конце семидесятых там оказались мы с матерью.
Встретили нас не то что радушно, а с некоторой молчаливой покорностью, словно застарелый бронхит, радикулит или нежелательную беременность...
 Представьте: по  квартире стал бы бегать посторонний сорванец, стреляющий  любопытными, настороженными, вороватыми глазками, а из бывшей вашей комнаты доносилось бы постоянно женское сопрано:
- Гоша! Куда понесло! Быстро назад!
Глава семейства, Эдуард, грузный, с большим  животом.  Помочи его широких твидовых брюк, чернеющие по бокам, казались пунктирными линиями, или вернее вехами прежних очертаний некогда юного выпускника кадетского корпуса. Лицо его обрюзглое и одутловатое ничего не выражало, кроме скуки и усталости . Он тяжело дышал, постоянно жевал и облизывал свои толстые губы.
Его жена, Елизавета Саввишна, или, как её прозвала мать, Совиха,
 маленькая сутулая старуха с кругленьким сморщенным личиком и крючковатым носом. Глаза её, круглые, немигающие, отлично видели в темноте. Несмотря на жутковатую внешность, она проявляла дружелюбие и покладистость: иногда угощала меня леденцами.
Как то я увидел у них на столе фотографию в рамке на подставке: бравый офицер с нафабренными усами, с блестящими орлами и эполетами, украшавшими мундир, и удивительной красоты девушка со взглядом, полным таинственности и нежности.
- Мы с мужем в четырнадцатом, - ответила Совиха на мой вопрос. - Его тогда на фронт отправляли. Воевать немца.
- Фашистов Красная армия била! - хитро прищурился я.
- А до того ещё и Царская с ним стакнулась...
- Видать плохо!
- Видать... - вздохнула Совиха.
Она рассказала, что во вторую мировую потеряла двух сыновей.
  Третий, Жора, по причине малолетства на фронт не попавший, был в тому времени тридцатипятилетним парнем. Окончив политехнический(тогда ещё) ленинградский институт, работал инженером. Он водил к себе компании(весьма надо сказать приличные) устраивал вечеринки.
На меня Жора смотрел добродушно снисходительно.
В его открытом и прямом взгляде читалось: "Паренёк ты славный, но о чём с тобой говорить?! Мелочь одно слово!"
Он часто садился за свой огромный письменный стол и печатал на машинке. Иногда вдруг хвать лист из машинки и - в камин.
Я видел это, спрятавшись в темном углу его широко распахнутой двери. Он никогда не закрывал её - всё не мог привыкнуть, что живёт не  в отдельной квартире.
Моё внимание  привлекли фигурки слоников на его письменном столе.
Выставленные в ряд, они увеличивались с каждым следующим звеном этой странной и загадочной композиции.
Они настолько поразили моё воображение, что следующей ночью я увидел их во сне.
Однажды Жора позволил их потрогать.
- Эти фигурки приносят удачу, - сказал Жора. - Они были со мной на подлодке после аварии. Когда мы узнали, что американским эсминцам отдали приказ штурмовать нашу лодку, я вынул их из сумки и загадал желание. На следующий день командование эсминцев поздравило нас с седьмым ноября и больше не проявляло враждебности. Спасатели отбуксировали нас на Кубу.  Все недоумевали, а я знал почему...
Дед, передавая их мне, сказал: " Когда дело будет  совсем труба, достань фигурки и моли помочь!" Я посмеялся. А в тот раз стало не до смеха:  нашу подлодку с ракетами на борту, потерявшую из за аварии управление, отнесло к американскому берегу...
 Затем, спохватившись, он нахмурился и уткнулся в лист бумаги, давая понять, что я мешаю ему работать...
  С тех пор мысль о слониках мучила меня и днём и ночью.
Однажды они остались без присмотра: Жора ушёл в туалет, оставив дверь в комнату распахнутой; Совиха сидела с Эдуардом в гостиной, уткнувшись в толстую, словно аквариум, линзу телевизора.
Подобно гонимому амоком герою Цвейга, я действовал словно в состоянии гипнотического транса.
Бесшумно скользнув в кабинет, я схватил одного из слоников и, наспех сдвинув образовавшуюся брешь, убежал.
  Чистоплотная Совиха принялась вылизывать тряпочкой стол сына и вдруг её зоркий глаз выхватил изъян.
- Кажись не хватает одной... - промычала она.
- Не хватает, - подтвердил сын, пересчитав.
Они сразу же обратились с претензией к матери.
Она, обыскав мои вещи и вернув позорную находку назад, "отхлестала" меня капроновой сеткой: не больно, скорее для формы, которую надо было держать перед соседями: вот мол, у нас не забалуешь! А мне шептала: " Кричи громче! Не то по настоящему начну!" Ну я и орал, как резанный.
 Инцидент мало помалу забылся...
  Спустя полгода мне привелось услышать любопытный разговор между Жорой и его гостем.
- Зря об этом пишешь, - говорил гость. - Если это попадёт... , тебя упекут...
- Не узнают, - проворчал Жора, пряча папку под кипу прошлогодних газет, сложенных в углу. (Тогда ещё было в моде сдавать макулатуру.)
Этот разговор отпечатался у меня в памяти, и я долго обдумывал сказанное.
И вот что я надумал.
Как то, воспользовавшись моментом, я вытянул папку из под газет и выскользнул на улицу.
Пришёл в отделение милиции и отдал её.
- Ты, хлопец, писатель? - расхохотался дежурный.
- Мой сосед.
- Почитаю на досуге, - отмахнулся он. - А ты гуляй, не мешай работать!
 Я слонялся по улице у отделения и думал: " Жорин гость - пустобрех!"
Уже собирался уйти, как вдруг из отделения выскочили трое милиционеров.  Они огляделись и, приметив меня, бросились, как гончие на зайца.
Притащив, усадили в кабинет начальника.
- Откуда это у тебя, сынок? - он похлопал ладонью по пачке листов.
- Я же сказал, соседская. Он писатель.
- Веди нас к нему, хлопчик! - он протянул мне пакет с пряниками. - Это тебе! Дома чаёк попьёшь!
        Жору арестовали в тот же день.  Совиху ночью разбил инсульт.  Скорая приехала часов в пять утра. В квартире сутки слышалось только тиканье маятника огромных настенных часов и регулярный звон.   На следующий день звонок телефона разрезал тишину. Эдуард ответил: звонили из больницы. Трубка упала на стол, Эдуард опустился в кресло и молчал.
 Ночь он не спал, к утру у него поднялось давление.
- Вызову скорую, - сказала врач, пришедший из поликлиники.
Эдуард категорически отказался: - Умру лучше дома.
Врач сделала укол и ушла.
Я под шумок стащил все фигурки и по вечерам, словно Гобсек, развязывал мешочек и в жадном упоении любовался ими.
Эдуард пропажи не заметил. Бродил по пустующим комнатам, как тень и что-то бормотал.
Затем заснул в кресле и не проснулся. Его сочные губы пожухли, обретя наконец вечное успокоение...
 Нас выселили из этой квартиры, предоставив другую комнату в коммуналке.
В квартиру вселился какой-то партийный чиновник, но мне было плевать: моё сокровище было со мной.
  Однажды я услышал, как сосед на кухне говорил другому:
- Славная жизня у писателя! На работу со сранья вставать не надо, в лютую стужу в темноте переться на завод не приходится. Выспался всласть, заварил чайку покрепче, сиди и пиши! Сказка!
Я пошёл в комнату, достал слоников и загадал:"буду писателем!"
  С тех пор я, словно больной лихорадкой, находился в горячечном бреду: вереницы образов безобразных, диких и прекрасных кружились в моём мозгу, возбуждая воображение. Нервы гудели, как натянутые до предела струны. Я слышал то, что не слышали другие, я видел то,  что не видел никто. Замучила бессонница. Я начал вести себя неадекватно, и это стало заметно... Жить становилось всё более не выносимой... Меня не понимали, и сам  я себя - тоже.
 А что до слоников...  После того, как я расстался с ними, мне стало гораздо легче.  Надеюсь у Антохи хватит сообразительности избавиться от них, когда осуществятся его мечты....