Euphoria

Ты меня научил не бояться страданий
Уходить, не дождавшись аплодисментов.


Я бегу не оглядываясь, не останавливаясь, не смотря под ноги и по сторонам, врезаясь в прохожих и заставляя затормозить машины. Быстрее, дальше, не замечая, как волосы намокли и превратились в странную холодную перепутанную штуку, которая лезет в лицо. Я знаю этот маршрут наизусть, и, если бы страдала лунатизмом как когда-то в детстве, наверное, каждый раз шла бы по нему ночью. И как-нибудь, вероятно не очень рассчитав расстояние, шагнула бы прямо под поезд. Хотя нет, ночью электрички с вокзала по нашему направлению не ходят. Так что, в лучшем случае бы ударилась головой о рельсы. Даже эти глупые мысли сейчас звучат в голове словно издалека, все в тумане, все окутано полнейшим безразличием, и сознание сосредоточенно на одной-единственной цели, одном-единственном месте, невыносимо здесь больше, я чувствую, как последние остатки меня расщепляет этот спертый выхлопными газами воздух и люди, люди, люди, в своем огромном количестве и безразличии снующие взад и вперед мимо меня, на мое горло наступают эти огромные уродливые дома, мой позвоночник дробится на части под колесами грязных машин, водители которых давным давно стали их частью – ледяным неодушевленным сгустком металла и пластика. То, что ещё оставалось от меня, чему удалось пережить эту ещё одну нескончаемую зиму, превращается в песок и летит, подхваченное ветром вдоль этих улиц и на север и вверх и вверх, чтобы за птицами, чтобы осесть на их крыльях и не касаться больше этой зловонной земли, похороненной под асфальтом.
Здание вокзала передо мной, и дождь все сильнее, и мне совсем не хочется сухости и тепла и солнца, больше всего мне хочется вот этого дождя, я подставляю ему лицо и улыбаюсь, сжимаю шапку в руках, мну её покрасневшими пальцами, и люди кажется оборачиваются на меня, те немногие, которые сохранили в себе хоть каплю живого интереса к жизни, остальные же все также снуют мимо, оттирая меня плечом, сумкой, чемоданом.
Я толкаю дверь и на секунду останавливаюсь, задумавшись, где же здесь находятся кассы. Я никогда не ездила отсюда если честно, всегда с другой станции или на автобусе. Когда подхожу к билетному окну, старушка за стеклом смотрит на меня даже немножко испуганно, видимо, видок у меня ещё тот. Она даже порывается что-то спросить, а билет уже у меня в руках, и я снова бегу, я бегу, не думая о том, что до прибытия электрички ещё 20 минут и спешить в общем-то некуда.
безумные сплетенья
экстазов и агоний
поющие органы
и свечи восковые
Я сажусь в угол, к окну, лицом по ходу движения, я всегда сажусь в электричке именно так, и ставлю ногу на выступ под окном, рюкзак прижимаю к себе обеими руками и прислоняюсь лбом  стеклу.  И слезы начинают течь как только электричка трогается, их так много, их не было так давно, их потом ещё долго не будет. Напускаю волосы на лицо, чтобы не травмировать нежную психику тех, кто сидит напротив, и позволяю этой дороге, деревьям, рельсам, слезам и музыке слиться воедино, и это новое сознание, этот потрясающий аншлаг эмоций звуков и картинок в моей голове наконец позволяет забыться.
Я схожу на платформу, мои ноги как будто вылепили из пластилина, а внутри все так легко и нежно, и я пускаю себя по ветру, я дышу, я смотрю в почерневшее небо и жду грозы и молний и всего такого настоящего, пронизанного солью, дымом и электричеством. Это все вместе бьет лучше, чем если бы мне пришло в голову засунуть пальцы в розетку, оно пронизывает насквозь до кончиков волос и каждой клеточки моего чертового слабого сердца, перетравленного городскими ночами без сна и кофе, когда я вынуждала его биться сильнее и чаще и не пропускать ударов, никогда не пропускать ни одного, пусть и в холостую, пусть и совсем не позволяя видеть снов, ведь нельзя видеть сны если не спишь, правильно? Мой путь как паломничество, как восхождение на высочайшую из всех гор света, с каждым шагом мне все тяжелее, с каждым все страшнее и больнее смотреть назад, вниз, когда руки начинают дрожать, и кажется, что вот-вот полетишь туда, ко всем своим воспоминаниям, которые одним касанием сожгут тебя всю дотла. А вместе с этим каждый шаг отдается гулкой стеклянной радостью, такой хрупкой, такой святой. Так чувствует себя человек приближающийся к своей святыне, со мной также, у меня нет бога, у меня нет веры, ничего нет, только то, что здесь, и этому нельзя дать названия, это тоньше, выше, искренней.
И лепестки и ленты
и гвозди сквозь ладони
наверное и вправду
все это эйфория
Мой дом пустой, мой дом снова такой же пустой, как было однажды до этого, когда я ждала детскую улыбку и рыженькую девочку на руках и теплый пирог и дверь хотя бы открытую, и чай с мятой, который вылечит больное горло и прояснит голову, тело, все, что внутри сжалось и задохнулось от дыма. Но это просто стены, дело не в них, само слово дом неправильное, неприменимое здесь, оно чужеродно, неуместно и лишь введет в заблуждение тех, кому этого никогда не понять. Я миную их, эти стены, я бегу дальше, и кеды, окончательно лопнувшие и промокшие жалобно скрипят и мне не на что их переодеть, не на что сменить одежду превратившуюся в жалкое мокрое тряпье, у меня даже денег нет на обратный путь, ни монетки, только я не собираюсь возвращаться. Мне нет места нигде, я никто, я часть этого нереального мира, сочиненного маленькой девочкой, которой нельзя было говорить с другими детьми.
Как со стороны, я отрешенно наблюдаю, как я падаю вниз, на землю, на мокрую землю, где нет асфальта, пока ещё нет, пока она ещё может дышать, может взять меня к себе. И эта трава, мокрая, ещё редкая, но уже сейчас пахнущая прекрасней всех благовоний мира, и капли на ней, и небо, которое пролило столько воды на эти все ещё умирающие от жажды поля, и деревья, хранящие секреты зеленым и золотым, а не могильной серостью бетона, и мои секреты, все мои секреты тоже, всю меня, они сливаются в вечную и такую до боли родную картинку, сравнится с которой могут только знакомые с детства звезды, которые ещё придут, придут даже сегодня, и может даже успеют застать и взять к себе ту часть меня, которая всегда им принадлежала. В конце концов одной из них когда-то дали моё имя.
Я улыбаюсь, я давно не улыбалась так, я давно не улыбалась им, а больше никто не знает этой улыбки, этой эйфории, и не узнает никогда, никогда не поймет. 
Я улыбаюсь в последний раз.
Я отдаю им то, что уже их, что всегда по праву им принадлежало, то, что рано или поздно пришлось бы вернуть, и мне не жалко и не страшно это возвращать, я люблю их, я их естество, создание и творение, мне не быть такой же совершенной и вечной, мне не быть настолько живой, сколько бы я не старалась, но я могу внести себя в них, стать крохотной частичкой этой красоты, этого спокойствия и абсолютной не поддающейся никаким меркам свободы. И я отдаю им свою жизнь, она уходит из моих пальцев и струится вокруг золотой пылью, оседает на каждой травинке, и мой смех медленно стихает, а потом хрустальным эхом разносится отовсюду, мой смех теперь во всем, как я во всем, в воздухе, в ветре, в листве, ему ещё предстоит долгий путь, нескончаем путь этого мира, а мой кончился сегодня.

Что-то дергает меня обратно.
Я выгибаю спину и кричу, и мой крик отдаётся лишь эхом, он больше не во всем, он уже не часть всего, он снова так бесконечно далек от этой потрясающей волшебной вселенной счастья и покоя, вечного крылатого покоя, из которого меня вырывают чьи-то назойливые, но сильные руки. Мои пальцы изо всех сил впиваются в землю и траву так, что кажется, кожа на них теперь стерта в кровь, но уже поздно, мне уже не вернуть своей эйфории, как бы сильно я не хваталась за неё, и поэтому я продолжаю кричать так громко, чтобы разорвало все внутри, чтобы захлебнувшись собственной кровью, я хотя бы могла просто умереть сейчас на этой земле, только бы не возвращаться, ничего не помнить, никого не видеть и никогда-никогда-никогда ничего не чувствовать.
И тогда я слышу этот голос:
- Прости, дорогая, но я не позволю тебе отделаться от этого всего так просто, - и он смеется, чуть хрипло, но не очень, и я знаю его, этот голос, и  знаю его обладателя, который смотрит мне в лицо потемневшими глазами.
Я знаю тебя.
«ты ничего обо мне не знаешь»
Я знаю этот взгляд, я знаю его буквально на ощупь, на вкус, я могу чувствовать эмоции, заключенные внутри.
- Нет, нет, нет, пожалуйста, - и с новой силой пытаюсь освободиться, оттолкнуть тебя. Ты улыбаешься.
Черт.
Ты просто смотришь и улыбаешься.
- Ты не оставишь меня одного со всем этим, - говоришь ты. – Моя маленькая эгоистичная девочка.
И не столько слова, сколько интонации, эмоции на лице, говорят мне о том, что сопротивляться бесполезно. Мои пальцы обессиленно разжимаются.
- Ты просто… - слов не хватает, нет, их на самом деле всегда не хватает во время разговоров с тобой, но сейчас дело не в этом: просто никакими словами нельзя выразить мою злость.
- Я знаю, - ты снова смеёшься, и эта наигранно добрая и лучезарная улыбка вызывает внутри меня непреодолимое желание разодрать тебе лицо ногтями, впиться в волосы, в эти торчащие в разные стороны смешные густые кудри, бить тебя в грудь, так чтобы выбить из неё воздух или… просто обнять и тихо спросить, будет ли хоть когда-нибудь все хорошо.
«ты только соври, пожалуйста, я все равно поверю»
Ты думаешь о чем-то и уже не смотришь на меня – ты смотришь на поле, или на лес на другой его стороне. Ты смотришь на солнце, которое садится.
Уже закат, а значит, я была здесь довольно долго, значит, оставалось совсем чуть-чуть, значит, если бы ты не пришел или хотя бы пришел чуть позже, то я была бы уже окончательно и навсегда дома.
«я ведь ещё не люблю тебя и никогда не собирался любить»
Это ты сказал, когда мы смотрели здесь наш первый закат. Тогда тоже был август, и мы были также несчастны, а может чуть меньше, и поэтому были похожи. И ты был все тот же гордый обиженный на весь мир мальчишка, как тот, что до сих пор живет внутри тебя и умело прячется, который переживал свою драму и который помог пережить другую маленькую драму мне. Единственный, кто помог. Наверное поэтому я и шла за тобой в тот день, шаг в шаг, оставив друзей, зная, что ты был не прав, когда бросил им много злых и обидных слов. Я молча шла за тобой по этой траве, жухлой и мокрой, не помню был ли дождь или просто роса выступила, зато хорошо помню, как намокли джинсы и стало холодно. И этот промозглый холод, и пустота внутри, заполненная тобой и твоей болью, наконец заполненная хоть чем-то, были лучшим спутником, который только возможен. Ты слишком сильный, казалось мне, слишком небесный, ты не должен чувствовать все это. Мне казалось, что я смогу забрать всю твою боль до капли и пережить её сама.
И тогда я не думала, что если это случится, она сломает меня. А в итоге сломает нас обоих.
Господи, дай бог, ты никогда не узнаешь этого. И всего остального тоже.
Всех двух лет моими глазами.
- Не плачь, - твой голос возвращает меня в реальность. И стираешь слёзы пальцами.
Надо же, а я даже и не заметила.
Мычу что-то невразумительное и, повернув голову, утыкаюсь тебе в куртку носом. И просто чувствую. Пытаюсь запомнить.
В тот раз у меня не было такой возможности – слишком сумбурно мы расстались. Даже не поговорив. Это один из поводов, по которым я ненавижу человека, который придумал телефоны. И аську. Людям больше не нужно смотреть друг другу в глаза, когда они говорят друг другу, что пришло время расстаться. И у таких людей нет шанса даже на последнее прикосновение, и я не имею в виду сейчас пошлых сантиментов, объятий, поцелуев и всего остального, я говорю о банальном касании руки или вдыхании запаха, ставшего привычным и родным, и который, кажется, что узнаешь из тысячи.
Нет, я все же слишком метафорична и сентиментальна, но прости мне это.
В конце концов, у меня ведь не было его, этого шанса. Тогда.
«ты всерьез думаешь, что мы целуемся в последний раз?»
И никогда с тобой не знаешь чего ждать. Вернее нет, скорей наоборот, всегда знаешь, чего ждать не стоит, и все равно именно этого и ждешь, только об этом и думаешь. Интересно, тебе хоть раз приходило в  голову сделать хоть что-то из этого? Приходило в голову позвонить в три часа ночи и сказать, мол, мне больно, пожалуйста, приезжай и помоги мне, или утром, перед парами набрать два коротких слова – давай сбежим – и просто бросить все это на день или два и исчезнуть из мира. Хотелось ли тебе этого хоть раз, как хотелось мне? Ведь дело вовсе не в том, что я хочу быть с тобой, что мне нужны какие-то связи и отношения, нет, дело вовсе не в этом. Просто ты понимал меня как никто другой, всегда, и черт, мне казалось иногда, что я тебя тоже, хоть чуть-чуть. А это так много порой и так необходимо – просто побыть недолго рядом с человеком который на самом деле просто понимает, не спрашивая ни о чем.
«мне не хватало тебя и черт знает в каком смысле и в качестве кого»
Молча смотрю вверх, туда, где над нашими головами раскидывается небо, на котором начали зажигаться звезды.
А ведь когда-то ты давал им наши имена.
Помнишь?