Ухожу в монастырь 8, Синай, Новый Моисей

Когда я пришел в московское египетское представительство по поводу поездки на Синай, меня поразило, что у них нет компьютера, а секретарша  до сих пор трудится за электрической пишущей машинкой. Казалось, такой простой вопрос: телевизионная группа выезжает в православный монастырь, чтобы сделать репортаж.  Но они собрали целое совещание по этому поводу. И никто из них не говорил по-русски! Это при том, что мы в данный момент находились в Москве. Выручила секретарша Зинаида. Она, покуривая тоненькую сигаретку и облокотившись о свой, заваленный всякой дребеденью стол с электрической пишущей машинкой, ловко отрегулировала весь наш маршрут, как удобно египетской стороне: мы не должны были приезжать в страну до 25 декабря, потому что там будут местные праздники, нам предлагается обязательный сопровождающий, которого мы должны будем сами кормить и обеспечить проживание в гостинице, мы должны будем переписать им все наши материалы, но зато они такие авторитетные, что по их первому требованию монастырь нас примет и откроет для нас все свои сокровищницы.
Я понимал, что пока надо соглашаться со всеми требованиями, потому что без их письменного разрешения мы не сможем с профессиональной телекамерой даже шагу ступить по египетской территории. Как бы вежливо отказаться от их сопровождающего? Решил, что когда бумага со всеми разрешениями будет на руках, мы им скажем, что очень ограничены в средствах и помашем ручкой. Но в результате, когда  я вылетал в эту страну, эти чиновники нам никакую бумагу сделать не успели, только продиктовали телефон человека, который поможет, если что случится. Рейс у нас был не прямой, а с пересадкой в Каире. И вот здесь произошло удивительное: нас встречали несколько человек с табличкой: «Саша Казакевич,  телевидение». Это было очень кстати: в каирском аэропорту такая сутолока и неразбериха, что нам без  специальной помощи пришлось бы трудно. Но с другой стороны, помощь была такого рода, что мы везде оказывались последними и позже всех покинули терминал прибытия. Эти люди не знали ни номера нашего следующего рейса, ни времени вылета, а мы  не понимали, кто это такие. Если они от этих египетских чиновников, то почему у них нет никаких бумаг для нас? И как мы будем без этих бумаг  передвигаться до монастыря, ведь там по дороге шесть блокпостов с проверкой документов и другими очень строгими  порядками (после войны за Синай 1973 года египтяне не собираются притуплять бдительность перед израильской угрозой.)
 Я звонил в Москву египетской секретарше Зинаиде, она обзванивала свое руководство, и только через два дня мне ответили, что охрана Синая в курсе и что мы можем туда выдвигаться. Но никакого официального документа у меня так и не появилось.
 Несколько блокпостов мы действительно миновали легко, а на последнем с нами очень строго  разговаривали, а  самый главный синайский охранник, похожий на таракана с большими звездочками на погонах, тряс нашими документы, ронял их на пол, закуривал вонючие сигареты и дымил мне  прямо в лицо, показывая, какой он судьбоносный человек! 
Слово за слово выяснилось, что  в гостинице неподалеку есть факс, и  если в сторону Синая был отправлен какой-либо документ относительно нашей работы, то его могли получить только по этому убогому факсу.
 Загадочная земля: мы поехали в гостиницу, там порылись в стопке бумаг и вытащили желтый листок, с которым мы даже ознакомиться не могли, потому что он был исписан арабской вязью. С драгоценной бумажкой мы возвратились к  Таракану-полицейскому. Капая на бумагу горячим чаем, он презрительно изучил ее и выдавил из себя резюме:
- Вы имеет право снимать только на территории монастыря, съемки в других местах будут считаться грубым нарушением.   
- А как же съемки на горе Моисея? – робко возразил я.
- Исключено, потому что гора Моисея находится за пределами монастыря. При нарушении вы будете высланы из страны.
 Но это был не конец диалога. Таракан продолжал таким строгим голосом, что можно было подумать, будто Египет по-прежнему центр мира, как три с половиной тысячи лет назад:
-   Вы должны сделать ксерокопии этого письма в трех экземплярах, а также копии ваших паспортов вместе с визами. Все это завезете в наше управление и тогда можете приступать.
Я беспомощно покрутил головой, оглядываясь на  окружающие нас горы и пустыни, силясь понять, где здесь может находиться копировальный аппарат. Таракан понял мое замешательство и сказал, что все это можно будет устроить в отеле.
К тому моменту, когда мы отъезжали от полиции, мне  уже было хорошо понятно, почему из Египта даже евреи ушли. Уверен, что если у фараона, который конфликтовал с пророком Моисеем, было продолжение рода, то я только что с ним сейчас повстречался.  Но я не имел права обижаться. Все-таки у меня была цель, и я именно сейчас наиболее близко находился от нее.
Мы заселились в гостиницу, сделали копии документов, переоделись и поехали в монастырь. Надо сказать, что на территории Синая было довольно холодно, поэтому, когда там светило солнце, еще можно было снять аляску, но в любой тени температура  напоминала, что сейчас все-таки зима даже в Африке.  В прозрачной папочке мы трепетно везли документ, который давал нам право снимать только в обители и  более нигде.
Но как оказалось, в монастыре Святой Екатерины  нас тоже никто не ждал. Мы сунулись к одному монаху, потом к  другому – но молчаливая братия только пожимала плечами. Когда  я все-таки уцепился за одного из монахов,  видно я находился уже в той степени отчаянья, что он покорно отвел меня в какой-то кабинет.
 Похожий на Санта Клауса низенький взъерошенный грек читал предоставленный  ему  драгоценный документ на арабском языке с неизвестным мне содержанием, махал руками, терзал свою бороду и всем  видом показывал, как он удивлен нашим приездом.  Я уже начал понимать, что мы не имеем права снимать не только за пределами, но и в пределах монастыря, и именно сейчас рассматривается вопрос, какая территория в этом случае осталась пригодной для съемок. Обсуждения шли минут двадцать. И только когда буря эмоций на лице Санта Клауса потихоньку начала затихать,  монах, который нас сюда привел, посмотрел на меня и на хорошем русском сказал:
- Вся проблема в том, что вы со своим уставом пришли в чужой монастырь. Мы вас не ждали, а вы хотите сделать о нас материал в течение всего трех дней.
Я прямо крякнул от неожиданности: полчаса здесь творился такой вавилон из английского, греческого и арабского языков, причем эмоциональное напряжение было очень велико: кричал Санта-Клаус, его всклоченная борода взлетала вверх, а  я доказывал свою правоту и тряс перед маленькими глазками Санта Клауса арабской бумагой. А этот хитрец сидел в углу, хотя мог помочь, и только сейчас выдал, что он знает русский язык!
Но было не до выяснений.
- Вас мне Бог послал, вы же это понимаете? – я уничтожил  для хитреца путь для отступлений, - помогайте нам! 
С этой минуты все стало значительно проще. Санта Клаус (это был Архиепископ Синайский Дамиан) и хитрец  (монах Григориус, помощник библиотекаря монастыря, знает русский, потому что два года прожил на Украине) перешли на греческий, а потом объявили, что мы можем здесь снимать только то, что открыто для туристов,  а так же, если не будем зажигать накамерный свет, то можем снять  и службу в храме. А потом архиепископ с обликом Санта Клауса даст нам интервью. И это все. Нас пригласили в монастырь на следующий день  к шести утра. Я уже представлял, как мы подъедем к воротам обители к назначенному времени, а они будут закрыты. Меня бы это не удивило.
 Предполагая  возможные задержки утром  на входе в обитель, мы подъехали к старинной десятиметровой стене в четыре, может быть, полпятого. Большие металлические ворота, как я предполагал, были наглухо закрыты, и не было никакой надежды, что это изменится.
Ничего нового. Но в душе не было ни расстройства, ни злости.
Мы сюда приехали, бумагу получили, договорились, а  Господь все устроит. Оператор сел на камушек покурить, я постучался в толстый металл ворот костяшкой пальцев, потом камушком, потом ногой – тщетно.
  Мне было даже хорошо и спокойно. Усыпанное звездами высокое африканское небо, полная огромная луна, вокруг ни души, стена, которая за 14 веков своей истории видела осады куда большей интенсивности, чем от нашей съемочной группы. Когда бы я еще по своему желанию приехал бы к синайскому монастырю так рано утром, когда еще никого нет, и смог здесь побродить, поразмышлять? Только за эти несколько минут я должен был благодарить свою судьбу! А то что монахи обманули… А может, и не обманули, может, мы просто рано приехали и они все спят!
Вдруг раздался лязг старинных засовов и  к нам вышел заспанный бедуин-вратарник:
-ТВ? ОК!
И показал, что мы можем войти. Мы как две ласки прошмыгнули в образовавшуюся щель.
Вот мы на территории обители, самом древнем православном монастыре в мире, службы в котором никогда не останавливались. В храм заходим через трехметровые ворота из ливанского кедра, которым 1400 лет. Наверху над воротами надпись на греческом: «Вот врата Господа. Праведные войдут в них» (строка из 117 псалма) и изображения животных, птиц, цветов и листьев.  И хотя 14 веков здесь служили без перерывов,  сами службы не остались неизменными: теперь они значительно сокращены. Кстати, во время богослужений там редко крестятся. Мне показалось, что не больше трех-четырех-пяти раз за литургию.  Она уже началась. В храме, построенном в середине шестого века, совсем нет людей: несколько монахов устроились в специальных нишах, несколько человек поют на клиросе. Один священник служит, один бедуин присматривает за свечами. Одна женщина  с непокрытой головой в качестве прихожанки. И нас двое. Вот и весь народ.
Оператор начинает снимать, потом еще раз переснимает всю картинку, потому что освещение в храме только через окна, и когда настал рассвет, стало значительно светлее, пришлось переделать всю работу еще раз. Служба очень похожа с нашей, но слух не слышит знакомых молитв, хотя на Афоне я их узнавал даже на греческом языке. Святые врата почти все время открыты. Один раз монахи стали что-то объяснять оператору, он подумал, что делает что-то не так, и отошел от них в сторону, оказывается, они звали его снимать в алтаре и просили быть осторожней. Они отправили за ним гонца, который его вернул и пустил в алтарь в святая святых. Жалко, что я сробел пойти вслед за ним,  а потому многие знаковые алтарные святыни его объектив не увидел: огороженный корень Неупалимой Купины, знаменитая икона Христа Пантократора («Синайский  Спас») с удивленно поднятой бровью, которая с одной стороны лишает его лицо симметрии, а с другой стороны делает более человечным, икону Святой Екатерины с символами познания мира и колесом, на котором ее лишили жизни.
Но  в такой момент любой человек растеряется!
 Мне бы хотелось причаститься в этой самой древней православной обители, я даже все правила вычитал в надежде, что найдется способ меня исповедовать, но русскоговорящий Григориус сказал, что  это невозможно.
 Там в храме он подвел меня к старенькому монаху Моисею. Я читал про него в Интернете:   новый Моисей живет в пустыньке, занимается рукоделиями и редко спускается со своей горы, разве только на воскресные службы. Я попросился к нему в пустыньку, он согласился позировать для русского телевидения и пригласил к себе сегодня же днем.
Служба уже заканчивалась, а я спросил, где же мощи святой Екатерины. Ведь это одно из самых известных чудес, когда ангелы перенесли и спрятали ее мощи на самой высокой (2642 метра над уровнем моря) из здешних гор, которая сейчас называется Горой Святой Екатерины, а потом явились синайским монахам, чтоб открыть место ее захоронения, и они стали одним из главных сокровищ монастыря. Опять же помог Григориус: по его  просьбе только для нас вынесли мощи, мы приложились, получили в подарок серебряные колечки, а здоровенный монах Паисий, который отвечает за сохранение святынь, приложил к мощам мои четки.
Жизнь налаживалась, и мы были счастливы.
Нас даже позвали после службы в архандарик, где братия лакомилась кофе, коньячком и пирожными. И мы тоже  выпили по чашечке кофе, съели по паре  греческих печений. С нами шутили, все улыбались, в небе светило солнце. Разве бывает лучше!
И вот еще что радовало: в обители кроме нас не было никого. Оказалось, что по воскресеньям монастырь открыт только для своих. В этот день здесь  течет своя сокровенная жизнь, которую не видят туристы: спокойная, размеренная, в неторопливых молитвах, беседах и отдыхе.  И нам было подарено провести такой роскошный день в этом же ритме.
Бедуины варили для нас кофе. Паломник Костас рассказывал нам, что родился в Сухуми, потом  его перевезли в Грецию, а теперь он приехал перед Рождеством в этот величайший монастырь и его послушание – петь на клиросе. Он показал свою келью. Там стояло четыре кровати, но кроме Костаса в обители не было паломников, поэтому он там жил один. Вообще в монастыре святой Екатерины, где раньше пребывало до 400 монахов, сейчас официально числится  30 человек братии, а на территории обители живет не больше 20 иноков. Остальные – на подворьях.
Казалось, что наша жизнь полностью наладилась, у нас все получалось и мы спокойно снимали, ходили где хотели. Потом я нашел необычное дерево. Безо всяких слов мы поняли, что это и есть Неопалимая Купина, через которую  с Моисеем общался Бог. Святой пламень ослеплял пророка, но не причинял никакого вреда самой Купине. Здешние монахи называют ее по-разному. При нас они даже поспорили, кто более правильное знает название «боини буш» утверждал один, другой грозил пальчиком и называл дерево «флайне буш».
Поначалу дерево росло неподалеку, там, где сейчас алтарная часть в храме. Затем его за какой-то надобностью пересадили, а в алтаре остался его родной корень, который  считается величайшей святыней человечества. Причем монахи утверждают, что такого растения больше нет нигде, только у них. Много раз отростки от него пытались пересадить в других местах, но они не приживались, а здесь прижились. Обычно у дерева стоит охранник, чтоб никто не принес дивному растению никакого вреда. Охранника выставляют в  туристическое время: с 8.30 до 12 часов дня. Но сегодня не было туристов, туристического времени и охранника. Я в сторонке разулся, потому что голос Господа, который слышал Моисей три с половиной тысячи лет назад, приказывал подходить к Купине без обуви, приблизился к удивительному растению и робко дотянулся до ее листочков. Потом несколько осмелел и за решетку, которая отделяет Купину от  окружающего мира, засунул записочки – письма к Богу. Попытался понять, как она растет, но все устроено таким образом, что это почти невозможно разглядеть: купина свисает как ива вокруг искусственной кирпичной основы и кажется, что она просто висит в воздухе.
Когда я пообжился рядом с одиноко растущей святыней, то подумал: почему бы не взять себе от нее ничего на память, тем более что можно было  дотянуться до множества сухих веточек. Ведь привозят же паломники кусочки Мамврийского дуба. Но именно с того момента, как я, надломил одну из веток Неопалимой купины, закончилось и все наше благополучие в монастыре Святой Екатерины.
2.
Все так же святило солнце, мы находились в умилении, виды монастыря были детально отсняты, уже хотелось, чтобы происходило что-то новое. Я заглянул в архандарик, где продолжались кофепития, и обратился к архиепископу с вопросом о времени нашего  с ним интервью. Он ушел от конкретики и ответил только одним словом:
- Вечером.
Ну отлично! Вечером – это для нас хорошо, потому что до этого мы будем сниматься пустынника Моисея на его горе, а потом вернемся и запишем интервью. Но вот пустынника мы ждали, а он все не шел. Прошел один час, потом другой, потом третий. Все монахи разошлись отдыхать, а мы остались во дворе. Было не очень уютно, но нашим самочувствием никто не интересовался. Пустынник, наверное, тоже где-нибудь прикорнул  в дежурной келье перед тем как вернуться на свою гору, предположил я.
Но вот началось обеденное время, все монахи, отдохнув, потянулись в трапезную. Все, за исключением архиепископа и пустынника, то есть тех, кто нам был нужен.
Русскоговорящий Григориус тоже куда-то пропал, уже навсегда, и больше мы его ни разу не встречали.
Время шло, я занервничал, пошел к бедуину, который сидел на воротах спросить про архиепископа.
- Он наверху, - ответил бедуин.
 Это означало, что он спит в своей половине на третьем этаже монастырской постройки, там, где случилась наша первая встреча, когда я прозвал его Санта Клаусом.
- А отец Моисей?
- Отец Моисей наверху.
Это потом я понял, что в данном случае «наверху» означало, что он уже на своей горе.
Я вернулся ждать дальше.
Прошло еще несколько часов. Снова появился паломник Костас, спросил, почему мы здесь стоим. Оператор показал жестом, что мы должны пообщаться с архиепископом. Костас расценил этот жест, что мы хотим есть, спустился в храм, где заканчивалась молитва и притащил наверх всю братию показывая на нас, что мы голодные. Это было правдой. Нас взяли за руки и повели в трапезную времен крестовых походов. Мы не отказывались.
 Судки с яствами стояли по принципу шведского стола: тушеная капуста, крабы вареные, суп, салаты, мясо тушеное (это меня удивило, потому что по нашим понятиям сейчас шел рождественский пост), бананы, яблоки, лимоны. На столах стоял хлеб, кувшины с водой. Перед трапезой общей молитвы не совершалось, но ели все молча, без душеспасительных бесед. Один монах за столом указал на хлеб и жестами объяснил, что рекомендует полить его оливковым маслом и взять про запас в карман.
От этой идеи мы отказались, в надежде, что необходимые нам два человека в скором времени проявят себя, и мы закончим свою работу до того как умрем с голоду.
Не тут-то было. Если подсчитать, мы  прождали интервью с главой православного Синая часов десять. Но никто не роптал, ведь накануне, в момент первого бурного знакомства, нам хорошо  дали понять, какое это одолжение, что нас вообще сюда пустили и разрешили работать, поэтому требовать мы ничего не могли. Не нравится – уезжайте!
От планов сегодня же снять старца Моисея мы уже отказались, потому что в горах очень быстро темнеет и после захода солнца в районе шести часов вечера лезть в горы, чтобы сделать репортаж про пустыньку не было и речи. Это кстати обычный закон для любой обители: ничего нельзя планировать. Можно все расписать по минутам, а все на твоих глазах рухнет и путь к финалу оказывается полным неизвестно откуда взявшихся препятствий.
Но хотя бы интервью с Дамианом у нас в этот день должно было получиться! Никто не мог  гарантировать, что в последующие дни он останется в обители, потому что его отличает не только большая эмоциональность, но и невероятная легкость на подъем. Он быстро перемещается по всему миру, и это тоже являлось везением, что мы вообще  застать его в монастыре, иначе нас бы давно уже выгнали отсюда.
Но Дамиана все не было, а у ворот монастыря больше не стояла красивая дорогая машина. Возникло подозрение, что по какому-то тайному ходу он вышел из своей кельи и уехал по своим делам.
Я и оператор говорили исключительно о том, как важно любить и уважать человека, что это самое главное. И как-то в самом древнем православном греческом монастыре под холодным зимним африканским солнцем нам недоставало этой самой любви. Ее вообще не было проявлено. Нам улыбались только бедуины, которые обслуживают обитель, выполняют всю черную работу. Правда, выполняют плохо: везде мусор, туалет несколько дней забит… Но от них хотя бы исходит доброжелательность!
Мы замерзли. На дворе уже стояла темень. Все люди исчезли окончательно.  Правда в какой-то момент через охранников в обитель ворвалась активная украинская делегация, которая первым делом окружила меня с криками: смотрите, здесь Казакевич! К Рождеству готовитесь? Когда будет репортаж?
И еще был один парень. Он устал лежать на пляжах Красного моря, купил билет на рейсовый автобус, приехал в Синай, а здесь оказался выходной день. Его в течение дня несколько раз пытались «завернуть» обратно, но на вечернюю службу он все-таки как-то просочился. Даже мы не заметили, как, хотя мы то уж точно никуда не уходили. Теперь он придумывал, где скоротать время до подъема на гору Моисея.
Я несколько раз приходил в приемную    Дамиана, открывал дверь в его кабинет. Успокаивало, что  архиепископский жезл находился там и был приставлен  к дальней двери. Должно быть там спальня, расценил я.
В какой-то момент мы перебрались в его приемную окончательно, спасаясь от холода, занесли туда аппаратуру. Входили и выходили, чтобы выразительно открывать и закрывать дверь – это был наш единственный инструмент, создающий шум в приемной: вдруг в своей спальне он от этого проснется!
Если он спит, конечно.
На часах было девятнадцать вечера. Что будет дальше, мы не знали. Потом в эту комнату пришли три бедуина в нарядных и богатых одеждах, сели поодаль. Прошло еще с полчаса, когда за дверью раздалось кряхтение и из кабинета показалось заспанное лицо Санта Клауса, простоволосого, в ночной рубашке. Его совсем не смутило, что столько народа сидит в приемной, он кивнул бедуинам, чтобы заходили они, а нам сказал:
- Закончу с этими людьми и через 30 минут выйду к вам.
Это обнадеживало, и мы вызвали по телефону такси. Такси там лучше вызывать заранее, чтобы не ждать на холоде улицы.
Я знал, что на Востоке главное, чтоб тебе не сказали «приходите завтра» - это значит – «никогда». А через тридцать минут – это означает «когда будет настроение». Но сознание не хотело перестраиваться на восточный лад.
Прошло 30 минут, потом еще 30. За дверью пили чаи, смеялись, туда заходили новые люди, выходили старые, о нас никто не вспоминал. Мы же избегали общаться друг с другом, чтобы ненароком не выплеснуть свое  раздражение, выросшее величиной с гору Моисея.
Все посетители, которые заглядывали к Дамиану, оказывались для него более важные, чем мы, а значит, телевидение для них очень ненужный элемент. Больше информации – больше посетителей. А что с ними делать? Тех, что есть  обитель переварить не в силах. А между тем монастырь Святой Екатерины очень опытный политик, а греки – хитрые управленцы, и все действия здесь умеют совершать очень обдуманно. Ведь не случайно здесь службы никогда не прерывались, и в первую очередь, потому что обителью всегда управляли опытные дипломаты. Когда была угроза от мусульманских набегов, внутри построили ложную мечеть, и мусульмане не могли нападать на крепость с мечетью. Монахи  из Святой Екатерины  совершили невероятное:  смогли договориться даже с Магометом и получить от него охранную грамоту. Даже турки-оттоманы освобождали эту обитель от дополнительных податей, Наполеон давал средства на восстановление святыни, очень много помогали русские цари. Путешественники удивлялись, что здешняя братия трапезничает на серебре. Во время советской власти пожертвования из России временно прекратились, но теперь снова все в порядке. Поговаривают, что часть мощей Святой Екатерины было отдано «на сторону» с целью защитить свои владения, а может даже пополнить казну. Поэтому сегодня сохранились только глава и десница. Но это догадки исследователей. И если глава Синая дает так открыто понять, что мы ему не нужны – значит, действительно не нужны. И нам повезло, что они пропустили бумагу о нашем прибытии. Возможно, мы могли получить официальный отказ, а скорее всего, они постарались бы, не давая ответа, ее затерять. А в принципе, так и произошло.
В какой-то момент, нам на телефон начал названивать таксист-бедуин, несмотря на дороговизну роумнга российского мобильного  оператора. Я вошел к архиепископу Синайскому и сказал, что нас ждет такси и это дорого. На этот аргумент он неожиданно отреагировал,  быстро закончил посиделки, попросил еще минут пятнадцать, чтоб подготовить себя к съемкам. Нам было все равно: пятнадцать или тридцать, главное чтоб что-то в нашей жизни менялось.
Архиепископ Синайский Дамиан вышел в полном облачении, сел в кресло в приемной и на греческом (!!!) языке подробно рассказал всю историю легендарной обители. Интервью длилось минут сорок. Таксист пытался перезванивать. Я догадывался, что он тоже сходит с ума, хотя и восточный человек, поэтому просто отключил телефон.
В конце он попросил переписать видеоматериалы для его архива.
- Когда вернемся следующий раз! – пошутил я.
- Это вы всегда можете просто сделать, - неожиданно архиепископ благословил меня на новый визит.
К вечеру мы уже не могли ни улыбаться, ни обсуждать случившееся. А на следующий день надо было разобраться с канувшим в неизвестность старцем Моисеем. Мы договорились выехать пораньше, чтобы застать его в пустыньке. Если он туда пришел, конечно. 

3.

Мне очень был нужен старец Моисей. Так хотелось сделать репортаж о том что в местах библейского Моисея, появился новый, с тем же именем. Проблема была только в том, что, жил старец за пределами обители, а у нас был запрет на съемки, где бы то ни было. Я переживал, что арабские секьюрити проявят рвение, нас арестуют, а Таракан с позором выпроводит из страны и все египетские газеты напишут об этом.
Мы знали, где пустынька, а у подножия горы увидели выложенную из камня тропинку, которая поднималась  к обиталищу старца. Наверное, она удобна для верблюдов, но нам с аппаратурой было трудновато. Хотя мы успели отдохнуть за ночь, у нас было хорошее настроение, а впереди ждало что-то новое. Я предполагал, что старец после воскресной службы  просто забыл про нас, накушавшись в архандарике пирожков с метаксой. А теперь переживает, места себе не находит, не знает как нам сообщить, что ждет нас у себя. Хотя до этого к нему приходила группа валаамских монахов, к которым он вышел, посмотрел на них и прогнал. Мне это перед поездкой рассказывали, но я не придал этим рассказам значения. Тем более, что он согласился на встречу!
Так удачно, что в момент нашего приближения к пустыньке, к металлическим дверям (и там засовы!) подошел бедуин, который нас сразу впустил внутрь. Пустынька оказалась впечатляющей  территорией и занимала четверть немаленькой горы, уходила вверх более чем  на семь горных этажей. В нее входили огороды, внушительный хозяйственный двор, несколько жилых построек, мастерские, что-то наподобие территории для уединенного размышления о смысле жизни и созерцания ночного неба, а также  обитое коврами место для молитв.  Мы рассказали, что нас ждет отец Моисей, что мы договаривались. Бедуин кивнул головой и  проводил нас  по горным этажам в сторожку старца. Но там никого не было. Бедуин сам удивился отсутствию  Моисея. Я спросил:
- Он тебя предупреждал, что уйдет? Где он может быть? Можно его поискать?
Бедуин обвел глазами горы, показывая, что старец может быть везде. Мы сказали, что готовы подождать, что, наверное, он скоро придет. И сняли тяжелую аппаратуру с плеч, удобно расположились за столиком.   Вокруг висели разноцветные  сумки – рукоделие старца, а также  найденные в горах камни и растения, продажей которых он зарабатывал себе на жизнь. Я спросил:
- Может, он спит?
 Тогда бедуин отодвинул ковер в молельную комнату и подозвал меня, чтоб я убедился в правдивости его слов: иконы, зажженные  лампадки, но Моисея не было.
 Бедуин терпел наше присутствие минут десять. Потом попросил удалиться, потому что у него много работы.
Мы вышли за ворота пустыньки. Чтобы чем-то себя занять, я по горной тропе ушел вверх. Это была монашеская крутая дорога на гору Моисея. Было понятно, что так далеко мне уходить нельзя – вдруг оператора уведут секьюрити, а бумага у меня, или придет Моисей, а он не сможет ничего ему объяснить, или он сядет покурить на камушек, и начнется камнепад, которых оператор безумно боялся, все время смотрел, какая глыба плохо лежит, и запрещал мне бросать в пропасть даже маленькие песчаные сгустки.
Я вернулся, и очень удачно, потому что оператора окружили бедуины. Они  пытались ему рассказать, что старец вернется очень поздно, а пока нам лучше уйти отсюда.
  Мы спустились в монастырь. Сегодня обитель было не узнать. Уже с горы было слышно, как вокруг нее образовалась шумная завеса: голоса сотни туристов объединились в один общий гул, который был слышен даже в горах. Обитель превратилась в самое людное место в пустыне: верблюды, арабы, сувениры, секьюрити,  групповоды с телекамерами, сгустки людей с табличками, названиями маршрутов… Всего этого было так много! От неожиданности мы даже растерялись, потому что вчера все было совсем по-другому и более сокровенно. Монастырская стена открыла несколько своих ходов, и через одни двери можно было входить, а через другие - только выходить. Мы поднялись на приступочек у архандарика. Попросили у бедуинов приготовиться нам кофе, поздоровались с Костасом, который тоже был растерян от такого количества людей. Теперь это был улей, где не прогуляешься по дворику в тишине, и веточек с Купины не порвешь. И даже после предупреждающего удара колокола в 12 часов, который оповещает, что туристическое время завершилось, все равно оставалось много людей. У бедуина на входе я догадался спросить телефон старца Моисея, все время названивал ему, но никто не брал трубку. Я начал смекать, что что-то в этом  не так.
Мы поняли, что из-за аппаратуры и обстоятельств мы лишили себя самого главного: спокойно прогуляться и осмотреть местность. А где оставить камеру, штатив, сумку с кассетами и аккумуляторами?  Пришли в трапезную, когда братия обедала в сокровенной тишине, и только один монах читал страницы духовных книг. Никакого ликования при нашем появлении никто не проявил, и к столу нас не пригласили. Мы также молча положили наши вещи и отправились в нашу первую прогулку вокруг стен обители. И сразу почувствовали такое непривычное ощущение легкости, что нам казалось не по себе.
Я продолжал все время названивать Моисею, и благодарил изобретателей телефонов, которые позволили мне не лазить каждые полчаса в гору. Тогда  же я сделал первые свои снимки:  фотографировал верблюдов, бедуинов, туристов  и окрестности. А потом все довольно быстро опустело: автобусы  увезли  туристов к их отелям и пляжам. Пара запоздалых групп завершали свой осмотр. Многие проходы были перекрыты, но нам никто не делал замечаний, когда мы проходили в неположенных местах. Я вернулся в трапезную, попросил попить воды, мне радостно вручили аппаратуру, потому что трапезную надо закрыть, и моя свобода снова оказалась связанной вещами, словно кандалами.
Когда я вышел из центральных дверей, русская туристка указала на меня и с надрывной интонацией в голосе спросила бедуина, почему мне можно здесь ходить, а ей нельзя? Оказывается, ее не пускали в обитель через главные ворота. Бедуин показал на меня и сказал многозначительно:
- ТВ!
Он единственный в обители, кто придавал этому значение.
Тогда женщина задрала юбку и показала свои больные перебинтованные ноги. Но бедуин ее все равно не пустил, сказал, что снизу есть один вход, через который туристы еще могут подняться, хотя уже поздно и монастырь закрывается. Усталая и подавленная, она сидела у центральных ворот, и все понимали, что у нее нет никаких сил, чтобы спуститься к этому туристическому ходу. Тогда она неожиданно вскочила и решительно метнулась через центральные двери. Несколько бедуинов бросились за ней и вывели из монастыря за руки. Говорят, что это потомки древнего племени джабалия, которых привели сюда 14 веков назад, когда обитель только строилась, и вся их задача была обслуживать и защищать монахов. Надо сказать, что они с этим вполне сносно справляются, хотя и исповедуют ислам.  Остановленная во время попытки незаконного проникновения в монастырь русская женщина обреченно села на каменные ступеньки и грустно закурила.
Мы вызвали наше такси, потому что никто не знал, вернется ли сегодня Моисей, а нам нужны были силы, чтобы этой ночью с аппаратурой подняться в гору Моисея библейского, и если все будет в порядке, завершить эпопею с исчезнувшим из пустыньки старцем.
Это был наш последний шанс, потому что потом мы должны были уезжать.

4.

У нас уже появились постоянные таксисты, похожие на существ из «Звездных войн» Лукаса – Саид и Али. Два пройдохи на ржавой машине. Мы не знали, в какой связи они состоят с полицией, поэтому, вызывая  такси на два ночи, шифровались как могли. Они нас спрашивали:
- Пойдете в гору?
- Нет, на службу в монастырь, - врал я в ответ.
Все дело в том, что при подъезде к монастырю, мы проезжали тот самый строгий пункт досмотра с Тараканом во главе, где даже сумки проверяют у туристов и выводят их к метллоискателю. Наших таксистов тоже всегда спрашивали о цели поездки, заставляли открыть багажник, но вещи не проверяли и нас из машины не выводили. И больше всего не хотелось, чтоб на вопрос о том, куда они везут своих русских телевизионщиков, те честно признались, что на гору Моисея. Поэтому только проехав КПП, я попросил Саида повернуть на дорогу, ведущую к горе, а также помочь нам выбрать правильного бедуина с правильным верблюдом. Он все понял, и активно  нам помогал. Я только надеялся, что он не «стуканет» на нас при выезде.
Сговорились с хозяином верблюда Сале и  «лучшим другом» таксиста совершить восхождение  за 15 долларов.  1 доллар с нас еще взяли дополнительно за предоставление услуг. Мы готовы были на любые поборы, лишь бы быстрее уехать, ведь наш выезд продолжался оставаться конспиративным и мог прекратиться в любую минуту. Когда я спросил братьев-таксистов о полиции, они тут же «успокоили» меня:
- Здесь много полиции, они контролируют ситуацию, ты не должен ничего опасаться!
Взгромоздили на животное всю нашу аппаратуру, и восхождение началось. Когда мы несколько уже отъехали, наш проводник Сале уточнил, что 15 долларов – это только вверх, а вниз – это еще 15 долларов. Я немного поизображал недовольство, а потом мы пожали друг другу руки. В этот самый момент (а прошло минут 20 с начала путешествия) «спекся» оператор, хотя он шел в этот раз «налегке». Срочно потребовал верблюда Пришлось искать «камела» уже для него, хорошо, что верблюды сопровождают вереницу паломников всю дорогу, на случай, когда изнеженные европейцы начнут выходить из строя. Вообще-то, считается, что весь путь надо преодолеть пешком и собственными ногами подняться на вершину в 2285 метров над уровнем моря. Но это, конечно, придумано больше для впечатлительных туристов. Хотя это помогает хотя бы приблизительно почувствовать, каково было по этим пустыням и горам 40 лет передвигаться евреям со всем своим скарбом.
 Теперь всем было хорошо, кроме меня: вместо того, чтоб в гармонии с египетской ночью идти легендарной горной тропой, мне пришлось слушать трындичание двух говорливых бедуинов – владельцев наших верблюдов.
 Для них ведь в этом пути не было ничего сокровенного,  это была  их еженощная «прогулка», они никуда не торопились и особенно напрягаться не хотели. Поэтому нас потихоньку начали обгонять одна туристическая группа за другой.
 И в конце концов я возмутился, приказал им прибавить шагу, сам вышел вперед, всячески давая понять, чтоб они нагоняли меня. Но у них не очень получалось.
Перед поездкой мы накупили фонариков: ведь в горах нет уличного освещения, но как оказалось, мы беспокоились напрасно: в эту ночь случилось полнолуние, и было видно все до самых маленьких камушков. Например, оператор несколько раз видел, как его верблюд спотыкался на самом краю пропасти и    булыжники улетали далеко вниз, угрожающе  подмигивая ему из бездны.
По дороге было очень много палаток с напитками и едой. Но я надеялся, что наверху в церкви Святой Троицы будут паломники, и там я все-таки смогу причастится. Эту маленькую  церковь в 1934 году сложили из каменных блоков. Они здесь остались от храма,  который  в 532 году воздвиг  основатель монастыря Святой Екатерины император Юстиниан. Я снова вычитал все правила, и после полуночи ничего не ел и не пил. И другим не давал.  И как ни странно, за всю дорогу ни разу не почувствовал никакой проблемы. Мне так все нравилось: впереди освященные лунным светом холодные горы, позади  нескончаемый ручей огоньков фонариков. У нас есть даже свои проводники. Прямо как в кино. Вот только в фильмах они обычно всегда в самый важный момент сбегают вместе со всеми ценностями или готовят еще какую-нибудь другую пакость, оставляя своих нанимателей в дураках. В нашем фильме главной проблемой были их языки. Когда они уставали друг от друга, то брались за нас с оператором. Я даже попросил отстать от меня, потому что мне надо подумать по дороге о смысле жизни. А оператор тоже для них  оказался никудышным собеседником, оттого что все ждал, когда верблюд с ним вместе  сорвется в пропасть, увлекая за собой второго верблюда с аппаратурой и обоих трепливых проводников. Вот так  мы проделали большую часть пути до того предела, когда  верблюды уже не могли нам помогать, и предстояло всю аппаратуру  взвалить на себя. Сале сказал, что поможет нам, если мы дадим ему 10 долларов. После мхатовской паузы, когда мы ударили друг друга по рукам и он взял штатив и рюкзак с кассетами, микрофоном и аккумуляторами,  Сале  озорно добавил:
- Десять долларов это только в один конец! ОК?
 Ну что с ним сделаешь?
А вот камеру оператор ему не доверил. Ну и сам нести ее не мог. До вершины осталось 730 самых крутых каменных ступеней, но через каждые пять, три, две, оператор сгибался пополам, судорожно дышал,  хватался за сердце и должен был отдыхать. Все, кого мы обогнали до этого, снова обходили нас, Сале качал головой и успокаивал, что до рассвета мы все равно успеем, правда, идти будем очень  долго, я злился, а потом я перешел к уговорам, которые звучали, как приказы:
- Отдай камеру проводнику.
- Пять долларов, - участвовал в беседе Сале.
Оператор долго дышал, согнутый пополам, а потом шептал как змея:
- Не отдам.
Мы с Сале одновременно, каждый на своем языке произносили одну и ту же фразу:
-  Ах, эта загадочная русская душа!
Потом продвигались еще на пару ступеней, и все начиналось сначала:
- Отдай камеру!
- Пять долларов!
- Не отдам!
- О, эти странные русские!
В какой-то момент я понял, что зависая над его душой, только усугубляю ситуацию. Оставил оператора с Сале, а сам продолжил движение, удивляясь, что за весь переход я так и не почувствовал никакого упадка сил и усталости. Наверху, кода до вершины было рукой подать,   открылся последний пункт привала, огромный по своим масштабам: палатки, одеяла, чай, кофе, каркаде, сувениры. Все что душе угодно! Многие  из тех, кто нас обгонял по дороге там делали большую остановку до самого рассвета – ведь это было последнее безветренное место.
- Там наверху холодно, - предупреждали бедуины, - оставайся здесь.
Но мне очень хотелось подняться на вершину. Все-таки ради этой минуты я и затеял все путешествие, зачем же мне нужны привалы и горячие чаи. А вдруг там служба идет в церкви?   Осталось всего несколько ступенек – двадцать или тридцать.
Они были самыми крутыми, и можно было бы снизить скорость, но сзади меня нагонял какой-то человек. Я решил ему не уступать и даже мысленно поблагодарил, что он не дает мне расслабиться. И вот я на вершине, через три ступеньки сюда поднимается этот парень, и мы понимаем, что мы первые, что мы обогнали всех! Причем у меня не было этой цели, мною двигало стремление оказаться на горе Моисея как можно быстрее, а не быстрее всех. А вот парень долго не мог смириться с тем, что его обошли, не отвечал на вопросы, и не смотрел в мою строну, когда я его поздравлял с успешным восхождением.
Потихоньку начал ощущаться холод. Но ведь именно в дуновении ветра  пророку Илие здесь явился Господь!  Православная церковь была закрыта на ключ, больше спрятаться было некуда. Неожиданно я нашел маленькое углубление в земле, крохотную пещерку. Она стала нашим прибежищем. Мы зажгли свечи, разговорились, развели маленький костер. Но нас оттуда выгнали бедуины. Оказалось это   мусульманское место для молитв. Ведь гора Моисея почитается всеми  основными религиями: христианами, иудеями и мусульманами. А бедуины раз в год поднимаются туда в день святого Моисея, чтобы помолиться пророку Аарону, святой Екатерине, святому Георгию и пророку Моисею. Но нас выгоняли, а мы все равно туда снова спускались, только костров больше не разводили. Парня звали Алексей, он приехал с туристами из Калининграда, но не выдержал туристического прогулочного шага, решил обогнать всех и войти на гору Моисея первым. А я ему все испортил. Но я же и исправил, потому что в интервью я попросил его рассказать, что чувствует человек, который всех опередил в этом восхождении.
Я вышел из нашего укрытия в полшестого. Вышел как раз в тот момент, когда оператор  начал ходить по вершине  горы и окликать меня.
 У него все было благополучно. С перерывами и остановками он добрался до последнего большого привала, попил там чайку, пришел в себя и начал работать. Проводнику свою камеру он так и не доверил, зато Сале указал ему лучшую точку, чтобы снимать восход солнца. Людей на горе в этот день было не очень много, хотя странно, ведь было 25 декабря – день католического Рождества. Наверное, католики предпочитают в этот праздник исключать экстремальные восхождения из своей жизни.   
А экстрима было предостаточно: ведь фактически все собираются на краю пропасти, но мы еще находились в более-менее безопасном месте, хотя если там началась бы толкучка, то можно не удержаться и улететь с обрыва. А некоторые из паломников залезали на очень опасные камни, где, кажется, чуть ветер подул – и ты срываешься в двухкилометровую пропасть!
Солнце взошло примерно в 6 часов 20 минут, то есть около 50 минут прошло в непрерывном ожидании и вглядывании в светлую полоску  на востоке, выполняя Божественный завет «И будь готов к утру, и взойди утром на гору Синай, и предстань предо мною  там на вершине горы» (Исход 34:2).
В тех местах почти не бывает облаков, поэтому на горе Моисея, или как ее еще называют, горе Синай, горе Хорив, или Джебель-Муса, по-арабски, не бывает разочарованных, чтоб кто-нибудь поднялся, а солнца не увидел.
Очень странным мне показалось, что люди, которые проделали такой путь, и из туристов фактически превратились в паломников, так сдержанно реагируют на это чудесное явление. А может быть, это настолько сокровенно, что никому не приходит в голову орать и тормошить тихих соседей со словами:
- Ты видел. Да ты смотри, а то все пропустишь! Круто, правда!
 Да еще фотографирование подменяет собой  эмоции: фотооптика есть почти у каждого, и поэтому все сосредоточенно занимаются запечатлением главного или, по крайней мере, самого выстраданного  восхода в своей жизни. 
Великий Моисей провел на этой вершине 40 дней и ночей в посте и молитве, и 40 раз этот восход был его единственным утешением. Конечно, кроме встречи с Богом, даровавшим ему две скрижали с десятью заповедями Ветхого Завета.
Путь назад был прекрасен, оттого что все радовались друг другу, щебетали как дети о самых простых и трогательных моментах в своей жизни. Оператор мучился больше всех, потому что вниз на верблюде спускаться труднее всего: седло с одной стороны упирается в позвоночник, а с другой сдавливает причинное место. Он пытался капризничать, но измотанный проводник Сале перестал обращать на него внимание и удостоил только одним словом:
- Качайся!
Когда оператор научился раскачиваться в такт верблюду, быстро поутих и даже вздремнул.
Надо отметить, что во время восхода Сале на горе Моисея не стоял, как посторонний, он так же как и мы завороженно смотрел на восход, хотя видит эту картину, наверное, чаще всех в мире, а когда солнце взошло, просветлел и ликовал вместе с нами. 
По всему пути невероятное количество торговцев предлагали сувениры. Я купил там огромный аметист, который «лихие думы отгоняет».
Очень мудро поступили паломники, которые взяли напрокат одеяла в самом начале пути: цена такая же, как на вершине, а согреваться можно дольше всех, почти до самого возвращения.
На горе плохо работает мобильная связь, но чуть пониже можно позвонить родным и порадовать их тем, что моя мечта исполнилась.
А потом пришла пора думать о земном: перепрятать кассеты на тот случай, если полиция поджидает нас внизу. Кто мог знать, как у них принято поступать?
Правда, в отличие от других, мы с оператором никуда не возвращались. Когда закончился один спуск с горы, сразу начался подъем на другую гору – оставалась надежда, что благодаря раннему времени мы застанем неуловимого современного старца Моисея. Тем более что когда мы шли ночью, то вдали можно было рассмотреть его пустыньку, и там горел свет.
Уставшие и измотанные ночным переходом мы снова стучались в закрытые двери. Нам снова никто не открывал. Воды у нас не было, а едой стал ментоловый леденец. Оператор курил, я гулял по горным тропам. Вдруг снизу, от пустыньки, послышались голоса:
- Эй, русские люди, вы здесь?
Это бедуины, работники старца, нашли нашу аппаратуру и стали искать ее владельцев.
- Отец Моисей ушел в горы строить тропинку, -  «обрадовали» нас они. Вы его найдете минутах в тридцати хода отсюда.
Но прежде чем уйти, мы попросили воды. Мальчик, сын бедуина сбегал высоко вверх, почти на седьмой горный этаж пустыньки и принес нам целую бутылку холодной покупной воды. Мы пытались отказаться от такой ценности, но он истолковал все по-своему и снова убежал вверх. Минут через десять он вернулся с двумя пластиковыми стаканчиками. За это я отдал ему русские конфеты, которые берег в качестве гостинца для старца.
Напившись, мы отправились за Моисеем. Минут через пять я увидел его вдалеке, а он увидел нас. Вначале он хотел развернуться и скрыться. Потом притормозил, передумал, надел на лицо арафатку и попытался пройти мимо нас, как случайный араб.
- Благословите, отец, - остановил я его, - здравствуйте, мы ждем вас три дня здесь.
- Я знаю, - зло ответил старик, - но я не буду давать вам интервью.
- Почему вы передумали?
- Потому что я не обезьяна, чтоб меня показывали по телевизору.
- Но вы обещали нам и мы вас три дня искали в горах!
- Я не обезьяна, уходите отсюда!
Больше мы не спорили, взвалили аппаратуру на себя, повернулись и зашагали от него. Пока мы не отошли на безопасное расстояние, он не двигался и смотрел нам вслед. Потом продолжил путь к своей  пустыньке. А нам сразу стало легче, потому что появилась определенность, и не надо было никого ждать, искать, уговаривать.
Причем неизвестно, у кого тяжелее было на душе. Возможно - у него, ведь это были его искушения и его смятения.
Я думаю, что когда мы снимали монахов после службы в архандарике, а потом ушли снимать виды монастыря, архимандрит рассказал, как мы непрошенные явились в их обитель, как они сделали нам одолжение. Тогда Моисей скорее всего  пожалел, что так легко согласился на съемки. А вместо того, чтобы честно это сразу отказаться, начал прятаться, чем испортил три дня и нам, и себе.
Но нам было горазда проще, ведь мы путники, поэтому у нас было много хорошего: впечатления, знакомства, общения. А он был вынужден три дня непрестанно укрываться, не подходить к телефону и заставлять своих бедуинов говорить, что он ушел в неизвестном направлении.
 Наши взаимоотношения с Синаем закончились, и мы могли уезжать. 
Напоследок я зашел в храм и тут же  снова попал в туристический водоворот, который задавал слишком высокую скорость, чтобы душа могла пропитаться сокровенностью этого места.
Меня снова никто нигде не останавливал, никто не препятствовал  моему прощанию с обителью, хотя остальных туристов очень строго «направляли».
 Я поставил свечи, подошел к Неопалимой Купине, прошелся в храме рядом с самой богатой храмовой коллекцией икон.  С алтарной стены на меня смотрел  Христос с удивленно поднятой левой бровью.
На выходе  я зашел в костницу, где несколько веков собирали кости ушедших монахов. Их хоронили поблизости. Рядом за воротами есть  грязненькое кладбище всего на шесть могилок. Сейчас в обители так  мало людей, что шести могил более чем достаточно. Через три года кости умерших вымывают в вине и складывают вместе, как самое явное напоминание живым о смерти.
Мы вызвали своего таксиста. По дороге устало молчали, вдруг меня что-то толкнуло, и я спросил:
- Ведь здесь в горах должен быть   золотой телец! Как он далеко отсюда? Мы должны его увидеть!
Таксист пожал плечами  и тут же остановил машину: мы сначала не поняли, а потом разглядели прямо перед нами необычную картину, которая словно поджидала, когда я спрошу о ней:
В том месте, где ушедшие из Египта евреи не дождались Моисея, пока он ходил 40 дней по своей горе, собрали  золотые вещи и выплавили из них золотого истукана, гора обветрилась так, что образовалось изображение  огромного  тельца.
Теперь это  напоминает  всем, что был момент, когда люди упали духом и история человечества чуть не пошла совсем по иному пути.

_________________________________________________________
Иногда душа сама дорастает до новых уровней зрелости. В моей профессии, кажется, все матерятся. Без мата оператор не видит что снимать, камера работает как-то не так и водитель поворачивает в другую сторону.  А в один из дней ты понимаешь, что «в начале было слово». Что это основа основ.  Что от твоей речи зависит, как будет чувствовать твоя душа, что будет с твоими близкими. Что тех, кто матерится, Богородица не поминает в своих молитвах. Что ты этими же устами причащаешься. Да и священнику каждый раз невозможно на исповеди говорить в качестве постоянного греха «сквернословлю, батюшка».  И мат навсегда уходит из твоей речи. Правда не из головы. Там он  еще долго вспыхивает своими искрами, как синтетическая материя в темноте. Вот только жалко одного матерного анекдота, который когда-то рассказал писатель Андрей Битов и который никак не получается перевести на русский язык. Ну что ж, это все-таки не такая большая  жертва за свежесть во рту.
И не только мат, еще многие-многие фрагменты моих старых привычек отсыхали, как старые листья у розового куста.