История...

Тревожное ощущение усиливалось, и она старалась ускорить шаг, надеясь на то, что скорость позволит отлепиться от гнетущего чувства опасности, которое, как паук муху, обволакивало незаметной сетью ее.
Она огляделась еще раз. Странно. Небо свободное, солнце в зените, безжалостно слепило глаза, заставляя постоянно щуриться, не позволяя рукам плавно стекать вдоль тела, а, вынуждая их, беспрестанно делать кистями кульбиты около лица, замирая то козырьком, то, выгибаясь питерским мостиком.
Внезапно поняла причину сосущего беспокойства. Отсутствие тощих, толстых, гармоничных, дряблых, натянутых людей с их приветливыми - неприветливыми, равнодушными – заинтересованными, привлекательными – непривлекательными выражениями на лицах, физиономиях, мордах, рожах, харях. Людей она не любила.
Голубизна неба казалась живой, а выбеленный на солнце город мертвым. Коробки домов напоминали конструктор «Построй свой город», невпопад разложенный ленивыми, глупыми руками, проплешины пустоты перемежались бестолковыми нагромождениями.
Пришлось петлять, нарезать круги, порой утыкаясь в высоченные заколоченные заборы или глухие стены. Ни одного указателя, спросить некого, разгеометричность улиц сбивала с толку. Устала. Хотелось пить. Пересидеть зной в прохладном баре. Разозлилась. Чувство тревоги притупилось, захотелось вернуть нормальность окружения.
Метания привели на окраину города. Обрадовалась. Вход-выход из города обеспечивала широкая новехонькая асфальтовая дорога, без разметки для машин. Заспешила.
Шла, казалось, в бесконечность. Часы остановились, пришлось полагаться на внутренностные ходики, а они неумолимо подтвердили, расширявшуюся пропасть сомнения в правильности поступка. Часа два в ускоренном темпе шагов ни к чему не привели. Хотя соответствия между субъективным внутренним и беспристрастным внешним ходом времени, зачастую ждать не приходится. Ожидание замедляет, Иначе глупо.
Сразу не подумала о них, а когда вспомнила, стопы нестерпимо горели, начинали саднить стертые пальцы ног. Босоножки с тонкими ремешками, обвивающими свод ступни на высоченных каблуках, злорадно усмехнулись, пригубив крови. Каблуки – символ женственности. Яростно сопротивлялась первые годы совместной жизни с мужем, доказывая, что каблуки лишь превратное представление об истинной женственности. Подпорки – обманщики отрада неказистого роста владелиц коротких ног. Муж кивал согласно головой, но требовал, покупал, любовался, желал, когда она высокая, статная горделиво несла свое, столь влекущее к ласке, тело. Порой нарочно чуть сдерживал шаг, приотставал, находя правдоподобные объяснения, когда она нетерпеливо оборачивалась, приглашающим жестом тонкой руки звала его: «Что же ты?» - «Да-да сейчас!» (чуть сердился, боясь показать заинтересованность) – «Иди, я догоню», чуть прикрывал веки, фокусируя взгляд на бедрах. Пленительная амплитуда: «кач – кач – кач – кач – кач - кач…» Та, что завораживала настолько естественно в своей безыскусственности, и смущенно рассмеявшись, пожалуй, не поверила бы, узнай истинную причину, любила в нем другое, хотела нравиться, сдалась. Так ее гардероб пополнился столь чуждыми нраву ррррразными брррр ростоувеличителями.
Сняла, швыранула гадливо их на обочину, подошвы обожгло плавящимся на солнце асфальтом. Огненный диск чуть переместился по обычной траектории, лишь он один да вдруг, оглушающе застрекотавшие цикады, нарушили неподвижность здешней мертвенности. Ее телодвижения, казалось, не могли ни поколебать, ни отпечататься, ни нарушить. Она отскакивала от этого места, как пинг-понговый шарик от молчаливо неприступной стены.
Захотелось закричать, затопать, затрясти гривой профессионально стриженных ухоженных волос. Сдержалась. Глубоко вздохнув, жадно втянула мертвый, аморфный воздух. Тупо пошла дальше.
Время, казалось, остановилось. Ничего вокруг не менялось. Немое небо, безжалостно палящее солнце, ничего не обещающая, равнодушная дорога, обочины, поросшие пронзительно зеленой, словно старательно выкрашенной травой – муравой с вкраплениями замерших, по часовому стоящих бело-розово-голубых полевых цветов.
Она почти привыкла к своей вынужденно пешей прогулке, видимой абсурдности происходящего, где она лишь непосвященный в правила фантасмогоричной игры невольный участник. Впрочем, скоро послышалось чуть уловимое, различимое лишь тренированному, музыкально просвещенному уху гудение. Сначала обрадовалась, почувствовав эту незначительную перемену, встрепенулась, ожидая скорую смену антуража окрестности. Пройдя еще немного, несколько раз машинально повела правым плечом, стало как-то вдруг дискомфортно, пару раз даже нервно оглянулась. Попробовала рассмеяться. Смех прозвучал как всхлип, пересохшая глотка могла выдать только такой, выжала немного слюны, развезла экономно языком по всему рту. Разрядиться не получилось. Беспокойство усилилось. Подспудно возникло ощущение чьего то невидимого присутствия при видимом отсутствии. Чтобы утвердиться. Медленно обернулась вокруг себя по часовой стрелке.
Вдруг в несвязном потоке внутреннем хороводе броуновского движения мыслей, настойчиво стал пробиваться, как сквозь радийные помехи, голос, идентифицировать который по половому признаку она не смогла. Он четко обозначился, привнеся с собой усиление до поры до времени невнятного, раздражающего ж- жужжания. Остановилась, прислушалась, напряглась. ТАК оскорблять слух могли только мухи, навозные. Крупные, с зеленоватым мерцающим отблеском крыльев на солнце. Визуализировала их так ярко, что брезгливо поморщилась.
Ласкающий, обволакивающий голос с проскальзывающей издевочкой, по-хозяйски расположился в голове, тяжеловесно поворочался устраиваясь, затем грубо отпихнул, родные мысли Марго в резервацию окраины. И полновесно зазвучал, убаюкивающее, вводя в зыбь забытья. Не переставая идти, и учитывая обстоятельства достаточно бодро, сутью своей она, как будто понеслась (расслабленное тело, распахнутые четыре конечности), по мутновато-тепловатой вольготно широкой реке.
Почему-то вспомнилась мама. Умоляющее милое лицо по-рыбьи открывало рот. Молоточками застучало в висках, стало страшно. Попыталась усилием воли сбросить наваждение. Не сразу, но удалось.
Близоруко всмотрелась вдаль, заметила какое-то сооружение на краю дороги. Ускорила шаг. Приближаясь, машинально констатировала: «Ветхий, видимо давно заброшенный сруб!», удивилась его чуждости этой местности. Озвучила: «Пройду мимо!» Над правым плечом что-то забеспокоилось. ТА-ТА-ТА. «Не торопись, остановись» - рефреном зазвучало в голове. Кто-то невидимый, но такой властный уговаривал ее, и казалось решение уже принято. Как огромный валун, чудом оказавшийся на самом краю, отвесной стены оскалистой горной породы пред бескрайним океаном, тяжестью своей увеличивающий стремительно разверзающуюся щель, и еще не упавший, но уже понятна, неминуемость обвала. Оцепенение прошло. Она решила войти. Эта покосившаяся бревенчатая изба притягивала, своей безобидностью, тихой пасторальной мирностью.
Подошла, уверенно потянула на себя проржавевшую скобу ручки, дверь тихонько скрипнув, тяжеловесно поддалась. Сильный толчок в правое плечо, втолкнул ее внутрь, по инерции сделала пару шагов вперед, покачнулась, чуть не пала. Остолбенев замерла, пары секунд хватило осмотреться. Замерзший крик ужаса застрял в глотке.
Она стояла на узкой деревянной балке, прогнувшейся под тяжестью ее тела. Пол отсутствовал. Единственный кусок бруса, слабая имитация привычной тверди под ногами, вгрызался началом своим и концом в одряхлевшие внутренности избушки. А под ним колыхалась зловонная жижа, чудовищные миазмы которой, рождены были, гниющими телами уже мертвых женщин. Рыжие, блондинистые, черные волосы паклями окружали резиново раздутые тела и опухшие лица. Смердящую массу облепили мухи, единственно их мерное ж- жужжание нарушало давящую тишину. Впрочем, одна была еще жива, сипло дыша, она продлевала свое страдание, а ее остекленевшие глаза говорили, что ее величество смерть торопится прервать никчемную жизнь.
Перед глазами поплыло, стало расплываться, накативший приступ дурноты подломил колени. Она упала в слизистое месиво. Приступ рвоты накрыл с головой, неистово блюя, стала отталкиваться от прильнувших беззастенчиво тел. Руки оскальзывались и проваливались, беспомощно барахтаясь, услышала раскатистый хохот. Рядом захлебнулась от чужой яростной борьбы единственная свидетельница ее падения. Безнадежные попытки выбраться ослабли. Равнодушие вошло в нее, обесточив. Хватило сил перевернуться на спину. По глазам больно ударил солнечный свет, пробивавшийся через растрескавшуюся бревенчатую крышу. Все стихло.
Проснулась. Мысленно по-гаерски поаплодировала, стращающей, блистательной в исполнении работке подсознания. Сознательным резким толчком сбросила с себя поддушивающее одеяло, присела на край кровати, правой ногой нашарила одомашненные туфли, забившиеся, хамски забывшись, под скинутый накануне на ковер домовитый халат. Лил зля с самого утра дождь. Кофе взбодриться, свежевыжатый апельсиновый сок для поддержки здоровья, сигарету ритуально, бодрый радийный захлеб на автомате– утро состоялось. Под сигаретку вспомнились задиговские мытарства. Старик был прав, случайностей в жизни не существует - все под небом либо наказание, либо испытание, либо награда, либо предвозвестие. Чуйку нужно холить и лелеять. Вздохнула, хлопнула в ладоши, день начался, пора на работу. Косметичка отрапортавала, тушь закончилась, жалобщица та еще. Ну, и х... с ней. Доводя себя до приемлемого на выход состояния, пару раз вспомнила ночной кошмар, но как-то мельком, без фиксации.