Глава 13. Из отпуска досрочно

— В отпуск идешь? Когда отмечать будем? — спросил Леня Мокшин.
— Что отмечать? — удивился я.
— Разве у вас в армии не было традиций? — ответил Леня вопросом на вопрос, — Отпуска не отмечали?
— У нас каждый день что-нибудь отмечали. Друзей на это дело хватало. Полная гостиница.
— А мы разве не друзья? Мы к тебе с полным уважением.
— Кто это «мы», Леня?
— Ну, скажем, я. Оба Миши, Четверкин. Может, еще Прокопыч с Мозговым подключатся. Ты не думай, мы доложим, если что. Ну, так как? — ждал ответа Леня.
Я давно избегал подобных мероприятий и на традиционные вопросы Лени по поводу «красненького» или «беленького» чаще отвечал по третьему варианту — «без участия». Но теперь «дружбу» предлагает старая гвардия сектора. Отказаться, не обидев ее, невозможно.
— А где? Шашлычная сейчас закрыта.
— Миша предлагает у него, в гараже. Идет?
— Идет.
Так я впервые попал в знаменитый гараж Миши Соболева. Он располагался в живописной охранной зоне водоканала. Это был кирпичный гараж приличных размеров. И в нем свободно помещались целых три авто. Но, что это были за авто!
— Миша! Ну, ты буржуй! — восхищенно воскликнул я. И довольный похвалой Миша тут же принялся рассказывать об уникальном автомобиле отца.
— У него все родное. Даже резина. Видишь, свастики. Народ удивляется, когда показываю. Отец на этой машине в нескольких фильмах снимался в качестве шофера. Его часто приглашали. Он даже на учете на киностудии.
— Надо же, — восторгался я.
— Меня тоже снимали. В фильме «Корона Российской империи». Я там подвозил на ней главных героев. Правда, меня в кадрах почти не видно. А так, честь по чести. Одели, загримировали, — с удовольствием рассказал Миша о своей кинокарьере, — А это настоящий «Опель». Видишь, тоже резина родная. С него наш четыреста первый «Москвич» делали. А это мой четыреста третий. Старикашечка. Пора менять, а жалко. Сейчас выгоню на улицу, чтоб поудобней разместиться.
Вскоре был накрыт довольно солидный стол, и процесс пошел. Когда мы уже слегка расслабились, и каждый занялся своим делом, мы с Прокопычем вдруг оказались в кабине автомобиля, изгнанного из гаража.
— Скоро у меня будут свои «Жигули», — похвалился Прокопыч.
— Что, денег накопил?
— Где там. Да и были бы деньги, разве купишь?
— Это верно. Дефицит. Даже на полигоне не купить. Простоял все четыре года в очереди. Теперь здесь стою.
— А мне отец покупает. Он у меня заслуженный учитель Чувашии. Дождался, наконец, очереди, а ездить уже не может — стар стал. Вот решили купить мне, чтоб почаще в гости приезжал, — поделился своим счастьем Гурьев.
Неожиданно он взялся за руль и отпустил ручник. Машина, набирая ход, покатилась под гору в сторону канала. У канала Прокопыч лихо затормозил и радостно глянул на меня.
— Ничего. Скоро на моей покатаемся.
А к нам уже бежал взволнованный Соболев.
— Прокопыч, вот не ожидал. Что ты так расхулиганился? Вылезай, иди теперь назад пешком.
Миша завел машину, и мы вернулись на исходную позицию. Снова сели за стол, а во время очередного перерыва за рулем уже оказался я, а Прокопыч — на месте пассажира. Не знаю, почему, но, как недавно Прокопыч, не удержался и отпустил ручник. Автомобиль покатился. Набрав скорость, я не стал тормозить у канала, а повернул руль и поехал по дорожке. Проехав по инерции метров пятьдесят, автомобиль встал. Через минуту подошел Миша.
— Ну, Зарецкий. Прокопыч — понятно. Любитель. Но ты же профессионал. Ладно, вылезай. Впрочем, садись, подвезу. Сегодня ты хозяин праздника. Якши, бастык? — закончил он по-татарски.
— Якши, дуслар, — ответил к удивлению Миши и Прокопыча.

Это был мой первый отпуск без путешествия. В тот раз мы с Таней решили никуда не ездить. В Харьков не хотелось, а больше, собственно, ехать было некуда.
С первого отпускного дня столкнулись с неожиданной проблемой. В шесть утра нас разбудила теща, причем весьма оригинальным способом — грохотом ведер и каких-то падающих тяжелых предметов.
— Что случилось? — вышел в прихожую.
— Ничего не случилось. Полдень на дворе, а они дрыхнут, лежебоки, — ворчала теща.
— Какой полдень? — возмутился я, — Шесть утра. У нас отпуск. Какие проблемы?
В обычные дни теща не вставала даже в четверть восьмого, когда мы с Таней уже убегали на работу. А тут, на тебе.
— Нормальные люди встают и делами занимаются. А у них отпуск, — продолжила свой концерт теща.
Я не стал спорить и ушел в нашу комнату, а в ответ снова загрохотало что-то тяжелое.
Вышла Таня, на время угомонила мать, а через час все повторилось.
— Езжайте в свое Харьково и там спите, сколько влезет, а здесь работать надо! — кричала теща, стоя у закрытой двери нашей комнаты.
Этот цирк продолжался целую неделю, пока Таня не догадалась пригрозить матери тем, что перестанет ее кормить. Для любого полного человека это сильное потрясение, почти катастрофа. Угроза на время подействовала.
А днем теща следила, чтобы я не остался без дела.
— Мужчина все время должен стучать молотком. Слышишь, в доме целый день кто-нибудь, да стучит, — наставляла она.
— Это акустика такая. Дом, как пустой горшок. Кто бы не стукнул, все слышат. А людей в доме много, вот и создается впечатление, что все непрерывно стучат, — пояснил ей законы больших чисел.
— Какая такая акустика? Скажи, работать не хочешь, — по-прежнему не воспринимала ничего теща.
— В отпуске не хочу, — сдавался, в конце концов.
— Вот и езжай в свое Харьково в отпуск, а то здесь сидеть взялся, — снова заводилась она.
— Пожалуй, поеду, — провоцировал, скорее жену, чем тещу.
— Куда ты собрался? — тут же подключилась жена, — Мама, отстань от него. Займись делом, — налетала она на мать. Иногда это кончалось тем, что теща, грохоча всем, что попадалось под руки, ворча, удалялась в свою комнату. А чаще разворачивался грандиозный скандал, в котором доставалось всем.
Мы брали Светланку и уезжали на целый день из дома, куда глаза глядят. Бродили по павильонам ВДНХ, по людным дорожкам ЦПКИО или просто, как говорила Таня, «по родным местам». Она все еще скучала по своему уютному домику в Погорельском переулке. Его уже давно снесли одним ударом ковша экскаватора, а за глухим забором на его месте возникло служебное здание представительства Киргизии. Но Таню все еще тянуло туда, где прожила свои детские и юношеские годы.
В последний раз съездили на «Маленковскую», окончательно разочаровавшись в этом водоеме. Побывали и на Пироговском водохранилище. Сам водоем понравился, но его пляжи не впечатлили. Да и добираться в столь популярное место с маленьким ребенком оказалось совсем непросто.
Совершенно случайно отыскали неплохой песчаный пляжик во Фрязино. Увы. В выходные на том пляже было не протолкнуться.
За неделю до окончания опостылевшего отпуска Таню отозвали на работу.
— А ты далеко собираешься? — удивилась она утром.
— На работу, — ответил я, и мы рассмеялись.

На работе встретили восторженно.
— Как же ты догадался, что мы здесь зашиваемся? — удивился Кузнецов, — Завтра собирались за тобой посылать, а ты вдруг сам вышел. Кто-то из ребят сообщил?
— Нет. Интуиция подсказала, — ответил ему, еще не осознавая, что мы, наконец, дождались своего часа.
Пятиминутки у Бродского постепенно стали, соответствовать своему назначению. Мы с Кузнецовым и Ростокиной прямо с утра получали задание на день и расходились или разъезжались на многочисленные совещания, куда приглашали представителей отдела, занимавшихся, как тогда говорили, «новой тематикой». За три недели я с Кузнецовым или с Ростокиной посетил все ведущие КБ отрасли, расположенные в московском регионе.
Совещания в основном проходили на так называемом «низовом уровне» — на уровне исполнителей. Кузнецова и Ростокину повсюду встречали как давних друзей, расспрашивая не только о работе, но и о делах личных. Да и я с удовлетворением узнавал людей, с которыми когда-то работал или которых часто встречал на полигоне. Многие из них, видевших меня несколько лет назад в военной форме, сначала с удивлением поглядывали в мою сторону, но, опознав, тут же подходили с одним и тем же вопросом: «Привет, Зарецкий. А ты как здесь оказался?»
Все чаще на подобные совещания меня направляли в одиночку — нас явно не хватало. Шел интенсивный обмен информацией с традиционными смежниками, и постепенно вырабатывались проектные решения, определяющие облик новых изделий ракетной техники. Иногда к нам подключались Мазо с Разумовским, а то и сам Бродский.
Из того периода запомнились несколько забавных случаев, которые, впрочем, были типичными.
Однажды к нам, наконец, пожаловали специалисты из КБ Глушко. Меня удивила цель визита. Они попросили ознакомить их с документацией на двигатели ракеты Н1. Было неясно, почему они обратились к испытателям, а не к своим коллегам — двигателистам Соколова. «А ларчик просто открывался» — похоже, стеснялись показать тем свою некомпетентность в криогенных процессах, которыми их КБ уже давным-давно не занималось.
Мы с Кузнецовым с удивлением наблюдали, как специалисты лихорадочно срисовывали схемы и списывали характеристики двигателей ракеты, отвергнутой их бывшим Главным конструктором.
В последующих беседах выявилось полное непонимание ими многих очевидных для нас истин. И мне пришлось вспомнить мои занятия с бойцами и провести нечто подобное для специалистов. После тех занятий быстро нашли общий язык, и с той поры я стал уважаемым гостем, посещая КБ в Химках в одиночку или с нашими двигателистами.
Недели через две нам привезли схему двигателей новой ракеты. Она должна была заменить пустой квадратик в схеме, которую когда-то видел у Александрова. Едва глянув на «новинку», мы с Кузнецовым все поняли, за исключением ряда деталей.
— А это что за магистраль? — спросил разработчика схемы.
— Азотная продувка, — ответил он, вопросительно поглядывая на меня, совсем недавно разъяснявшего ему назначение этой важной операции.
— Что «азотная», вижу, но параметры магистрали вызывают сомнения. На наших движках, вшестеро менее мощных, магистраль была диаметром, впятеро больше вашей.
— Вы так думаете? — удивился тогда он.
В схемах, которые вскоре были направлены Соколову официально, все подобные нелепости были, конечно же, устранены.

Примерно в ту же пору всплыла тема огневых технологических испытаний ступеней ракеты. Это был спорный вопрос, который, мне казалось, не решить голосованием. Тем не менее, множество совещаний было посвящено только этому вопросу.
Запомнилось совещание у Главного конструктора, на котором поразила позиция Бродского. Впрочем, оказалось, что это была его традиционная позиция, и удивила она тогда лишь меня.
Сразу после Главного слово предоставили Эмилю Борисовичу. Яркими красками он обрисовал недостатки технологии производства изделий ракетной техники, процитировав выводы моей служебной, подписанной Шабаровым, которую, конечно же, помнили многие из присутствовавших на том совещании. Позиция Бродского была однозначной — новым испытаниям быть.
Однако, значительная часть выступавших была против таких испытаний, считая их несостоятельными, применительно к системам, которые они разрабатывали. Их аргументы были вескими. С ними нельзя было не согласиться.
Неожиданно Бродский попросил слова и в пух и прах разгромил свою прежнюю позицию.
— Эмиль Борисович, — обратился к нему Главный, — Из ваших выступлений я не понял позицию испытателей. Вы все-таки «за» или «против» дополнительных испытаний? Обе ваши пламенные речи убедительны, но по смыслу противоречат друг другу. Как вас понимать?
— Я все сказал, — ответил Бродский, ничуть не смущаясь.
— Так вы «за» или «против»? — повторил Главный.
— Я все сказал в своих выступлениях, — повторил Бродский под дружный смех участников совещания.

На одном из совещаний впервые увидел Шульмана — ведущего специалиста в области АСУ, с которым впоследствии пришлось много поработать бок о бок. То совещание организовал и проводил Бродский. Шульман был основным докладчиком по теме.
Его доклад произвел двоякое впечатление. Он не удивил бы специалистов, которые, конечно же, сочли его блестящим, но был полностью непонятен рядовым испытателям, неискушенным в ту пору в этих вопросах. А Шульман в полчаса обрушил на них ворох незнакомых терминов, типа «супервизор», «компилятор», «терминал». Из всего отдела лишь Разумовский, да я понимали, о чем говорит докладчик.
— Ну и ну, — высказал в перерыве свое мнение Кузнецов, — Ничего не понял. Чувствую, что обманывает, а как, не пойму. Шулер какой-то, а не докладчик. Доклад должен быть понятным даже неспециалистам. А так, что слушал, что не слушал. О чем мне теперь с ним говорить? Ростокина, как фамилия этого шульмана? — неожиданно спросил он.
— Шульман, — ответила удивленная Инна Александровна, — Ты же сам знаешь.
— Надо же, говорящая фамилия, — в свою очередь удивился Кузнецов, — Откуда я могу знать, Инна? Я его впервые вижу.
— Но, ты же спросил, как фамилия Шульмана. Это и есть его фамилия. И причем говорящая? Что-то ты запутался, Кузнецов.
А Владимир Александрович вдруг рассмеялся на весь коридор.
— Да не знал я его фамилию, Инна. Она выскочила у меня вместо слова «шулер», — долго не мог успокоиться Кузнецов, — Надо же. Значит, Шульман, — радовался он весь перерыв.
После перерыва я первым завалил вопросами докладчика, попутно поясняя незнакомые термины своим коллегам. Именно с того дня Шульман запомнил меня, но до нашей совместной работы было еще несколько лет.

Как-то раз прямо с утра объявили, что пятиминутки не будет в связи с каким-то важным совещанием в верхах. Но, кроме Бродского, на рабочем месте не оказалось и Мазо.
Часа через полтора он влетел в комнату, сияя, как надраенная бляха солдатского ремня.
— Знаете ли вы, где я был? — обратился Мазо ко всем нам и, не дожидаясь ответа, продолжил, — Сам Валентин Петрович только что пожал вот эту руку, — поднял он правую руку, демонстрируя ее всем присутствующим.
— Надо же, — удивился Мокшин.
— А где ты его видел? — недоверчиво спросил Гурьев.
— Был у него с Бродским и Шабаровым на совещании по новой тематике. Прямо в его кабинете.
— Он же совещается только с замами. Как ты-то туда попал? — спросил Кузнецов.
— Шабаров пригласил Бродского, а Бродский меня. Вас же с Зарецким вчера не было. Мы тут всем отделом на ушах стояли. Кто же знал, о чем он спросит. Вы же нам не обо всем докладываете. А опозориться никто не хочет. Все-таки историческая личность.
— Ну и о чем вы беседовали с исторической личностью? — помрачнев, спросил Кузнецов.
— Да, собственно, беседовал с ним один я. А Шабаров меня просто удивил. Глушко спрашивает, а он ничего толком ответить не может. Мямлит что-то невразумительное. Стыдно за него. Пару раз попытался помочь. Подсказал потихоньку. Валентин Петрович тут же услышал, прервал Шабарова и стал говорить только со мной. Даже к Бродскому ни разу не обратился. Так и проговорили с ним целый час. Масштабно мыслит. Все мои предложения по новой тематике одобрил.
— Ну и что дальше? — спросил Кузнецов.
— Сейчас понесу ему вашу записку. Я сказал, что мы все предложения уже давно подготовили в письменном виде. Попросил, чтобы принес. Зарецкий, срочно возьми записку из дела, пусть ее вышьют оттуда, и положи в кожаную папку. Секретарь Бродского даст. Давай поскорей. Валентин Петрович ждет.
Папку с документом, написанным мной год назад, отдал Мазо в приемной Бродского. А в комнате уже ждал Кузнецов.
— Пойдем, Толя, к Соколову. Он нас ждет, — с мрачным видом предложил Кузнецов, — Если конечно не передумал, — добавил он.
— Не передумал, Владимир Александрович, — ответил, прекрасно понимая, что момент нашего перехода настал. Работа только начинается и теперь важно заняться тем, к чему есть призвание и чем можешь заниматься профессионально. Я же, как и Кузнецов, двигателист.

По дороге Кузнецов немного рассказал о своей стычке с Мазо, которая произошла, когда я ушел за документом. Он не выдержал его откровенного хвастовства. Ведь всем было ясно, что Глушко намеренно унизил Шабарова в присутствии подчиненных. Он, конечно же, помнил, кто и при каких обстоятельствах назначил его на высокий пост. Знал об этом и Мазо. Так зачем же выставлять Шабарова в неприглядном свете перед нами и выпячивать вовсе не свои заслуги? И Кузнецов напомнил Мазо, кто автор документа, который он должен нести Глушко.
Я же почти не слушал Владимира Александровича, сосредоточившись на предстоящем очень важном для меня разговоре. Какое мне, собственно, дело до Мазо. Он вел себя, как всегда в подобных случаях. Его не изменить никакими увещеваниями и даже скандалами. Он, словно робот, запрограммирован на определенное поведение и будет действовать как автомат, пока его не отключат.
От него просто надо держаться подальше. Но пока он мой начальник, это невозможно. Тут даже Бродский мне не помощник. А потому ситуацию надо менять радикально. И я, как и Кузнецов, готов к таким переменам.
Соколов принял радушно. Задав несколько вопросов о моей квалификации, вызвал Крутова и спросил, знаком ли тот со мной.
— Еще как, — ответил Валерий Петрович, — Помните, вы мне чуть выговор не вкатили из-за нашего ответа на его служебку.
— Да-да-да. Теперь вспомнил, откуда вашу фамилию знаю, — улыбнулся мне Соколов, — Что ж, буду рад с вами работать. Валерий, у тебя возражения есть?
— Разумеется, нет. Нам такие люди нужны.
— Хорошо. А Бродский не будет возражать против вашего перехода? — обратился Соколов к нам обоим.
— По мне, думаю, вопрос ясен, — ответил Кузнецов, — А вот с Зарецким будет посложнее. Тут потребуется ваша поддержка.
— Добро. Вы подождите, пожалуйста, в приемной, а я попробую переговорить с Шабаровым и с Бродским, — попросил он нас троих. Мы вышли. Минут через пятнадцать Соколов пригласил всех в кабинет.
— К сожалению, ничем порадовать не могу, — огорчил Соколов, — Ваши начальники возражают. И возражают решительно. Вы у них ведущие специалисты. Честно говоря, я бы и сам таких работников не отпустил. Так что прошу прощения, но. Сами понимаете.
Мы видели, что Соколов был искренне расстроен неудачными переговорами, но еще больше были расстроены мы с Кузнецовым.

— Что будем делать? — спросил Кузнецова, едва мы вышли из кабинета, — Может, уволиться, а потом поступить прямо к Соколову?
— Этот номер не пройдет, Толя. Таких умников много было на заре туманной юности. А потому еще при Короле руководство договорилось — без обоюдного согласия перебежчиков не брать. Так что к Соколову нам с тобой дорога заказана. Буду думать. А сейчас готовься, что Бродскому скажешь.
— Скажу, как есть. Скажу, что в нашем КБ только у Соколова смогу работать по специальности.
— Толя, кого это волнует? Ты для Бродского находка. Он тебя никому теперь не отдаст. Будет держать при себе, как можно дольше. Ходу не даст ни за что. Только если сам это решит. Я его давно знаю.
— Может, с Шабаровым поговорить?
— Ну, рассмешил. Да Шабаров Бродскому в рот смотрит. Он же много лет был его замом. Из-под Бродского знаешь, сколько людей на повышение двинули? А он все в начальниках отдела ходит. По заслугам именно Бродский должен быть на месте Шабарова. Его сам Король уважал. Так что, Толя, не все так просто в нашем королевстве.
Как ни странно, когда вернулись, нас никто ни о чем не расспрашивал, словно ничего не произошло.
— Ну, мне терять нечего. Пойду на прием, — суток через двое сказал мне Кузнецов.
— Я с вами, — решил поддержать наставника.
— Нет, Толя. Тут каждый сам за себя. Ты мне будешь помехой. Он и меня может из-за тебя не отпустить. А перейду, смогу содействовать твоему переходу.
— Что ж, удачи, Владимир Александрович.
От Бродского Кузнецов вернулся мрачнее грозовой тучи.
— Как чувствовал. Не отпускает именно из-за тебя. Ты, говорит, уйдешь, и Зарецкий уйдет. Так вот, Толя. Буду думать.

Увы. Думать уже было просто некогда. Мы приступили к разработке технических предложений Правительству. Мне поручили написать одиннадцатый том «Испытания и эксплуатация». Накануне вызвал Бродский.
— Анатолий. Что это за демарш с Соколовым? Ты чем-то недоволен? Скажи прямо, а не бегай за Кузнецовым. Что у тебя с ним общего? Он уже спит на ходу. Пусть уходит. Держать не стану. Но, пусть тебя не сбивает с толку.
— Эмиль Борисович, меня сбить трудно. Даже Кузнецову, хотя я его уважаю. Это не демарш, а мое решение. Мое место в Химках или у Соколова. Я двигателист по образованию.
— Причем здесь образование? Сергеев, к примеру, системы управления разрабатывает, а окончил что-то из области кожи и меха. А твой Кузнецов вообще самоучка. У него же нет высшего образования. Обиделся, что его начальником не поставили. А как его поставишь, если у него такой важный пунктик биографии не в порядке. Иди, Анатолий, работай. У тебя здесь работы хватит надолго, — закончил разговор Бродский.
Спорить было бесполезно. А уже на следующий день я с головой погрузился в работу. Сроки были сжатыми, и вскоре мы перешли на двенадцатичасовый график работы без выходных. Иногда к нам подходил Разумовский, читал готовые материалы, что-то подсказывал или поправлял. Зато Мазо не давал покоя.
— Сколько страниц написано? Срочно сдавайте в печать, — выдавал он то и дело ценные указания, — Материалы получили? Покажите Бродскому.
— Анатолий Семенович, а вы будете смотреть? — спрашивал его вначале.
— Нет. Я вам доверяю, — всегда отвечал он.
— Доверяет он, — ворчал Кузнецов, — Будет что-то не так, заявит, что он эти материалы в глаза не видел. И ведь будет, как всегда, прав. Вот шульман, — смеялся Владимир Александрович, вспоминая непонятного ему докладчика, фамилия которого с тех пор стала у него именем нарицательным.

Наконец, настал момент, когда я доложил Бродскому о полной готовности всех разделов тома. В первый же выходной Бродский привел в нашу комнату двух незнакомцев и попросил меня предоставить им подготовленные материалы.
Я продолжил заниматься своими делами, в суете забыв о читающих, пока вдруг не услышал:
— Что за чушь?! Откуда все это? Поясните, Эмиль Борисович, — характерным голосом раздраженного начальника обратился один из них к Бродскому.
— Вот автор документа старший инженер Зарецкий, — жестом представил меня Бродский, — Он все пояснит гораздо точнее меня.
— Уж будьте любезны, — повернулся ко мне незнакомец, — Поясните, откуда вы это взяли и что это такое, — потребовал он, указывая на разделы, связанные с применением АСУ для подготовки и пуска ракет.
Но, едва стал пояснять, что уже делал неоднократно, как для специалистов в области управления сложными техническими комплексами, так и для людей несведущих, незнакомец взорвался.
— Мне не нужны прописные истины! Я вас спрашиваю, какое это имеет отношение к нашим изделиям? Вы хоть знаете, что такое ракета, и как ее надо готовить к пуску? Какие вычислительные комплексы? Да вы взорвете все к чертям собачьим! — прокричал он и умолк в ожидании ответа. Что было ответить этому явно несведущему человеку, да еще с апломбом непререкаемого авторитета?
— Самое прямое, — мрачно ответил ему, задетый за живое, — Я участвовал в пусках Н1 и от ракеты уходил последним. А к чертям собачьим новую ракету отправите вы, если попытаетесь обойтись без вычислительных комплексов.
— Кто он такой? — обратился незнакомец к Бродскому.
— Это наш сотрудник. До нас служил в армии офицером на полигоне. Занимался нашими изделиями.
— На здоровье, — слегка смягчился скандалист, — Так откуда вы всю эту чушь взяли? — повторил он вопрос, уже обращаясь ко мне.
— Всю эту чушь я взял из спецжурналов и научно-технической литературы, где давным-давно намечены перспективы развития АСУ применительно к изделиям ракетной техники.
— Я литературу не читаю, — ответил оппонент, — А из практики знаю, что все эти ЭВМ ненадежны.
— Тем хуже для вас. Еще и гордитесь своим невежеством. Если бы читали, мы бы с вами сейчас не дискутировали.
— Нахал! Я с вами не дискутирую, а даю указания. Объясните ему, — обратился он к Бродскому.
Бродский тут же подскочил ко мне и зашептал:
— Анатолий, не горячись. Это же Филин — заместитель Шабарова. Он все решает. Скажет выбросить АСУ, выбросим.
— Эмиль Борисович, мне все равно, кто он такой. Наш спор технический. И в этом споре он не прав. Я ничего выбрасывать не буду, — ответил ему вполголоса, но, как оказалось, отчетливо слышно, и заметил, что второй незнакомец, разобрав мой ответ, улыбнулся.
— Да тише ты, — снова зашептал Бродский, — Он уже успокоился, да и Воршев, похоже, на нашей стороне. Никаких замечаний не сделал, — косвенно представил он второго незнакомца.
Через несколько лет, уже поработав с Филиным и Воршевым продолжительное время в довольно тесном контакте, я как-то напомнил им детали нашего знакомства.
— Правда? Я так говорил? Не может быть, — удивлялся Филин.
— Может-может, — смеялся Воршев, вспоминая наше столкновение, свидетелем которого он оказался, — Какую же чушь ты тогда нес, Борис. Я не вмешался лишь из педагогических соображений. А так хотелось ткнуть тебя носом в тот раздел — читай, что написал молодой человек, а не гордись своим невежеством, как он тебе тогда лихо ответил.
И мы посмеялись втроем. А тогда мне было не до смеха. «Если раздел выбросят, уйду немедленно», — мысленно загадал я.

Раздел не только не выбросили, но и дополнили малосущественными, с моей точки зрения, деталями. Я даже не сопротивлялся, довольствуясь тем, что нашел сторонников в лице Шульмана и его коллег, приходивших согласовывать наши материалы.
Параллельно мы всей командой ходили к таким же разработчикам, читали и корректировали их материалы. В канун Октябрьских праздников был объявлен срок завершения всех согласований. А за неделю до праздников мы, наконец, увидели нашу работу в окончательном виде. Нас пригласили в типографию, где на столах были разложены стопки книг в одинаковых кожаных переплетах красного «правительственного» цвета. Нам показали нашу стопку. Я впервые увидел документы в таком шикарном исполнении: мягкая кожа, золотое тиснение, великолепная бумага, прекрасный шрифт.
— А золото настоящее? — поинтересовался Кузнецов у работников типографии.
— А как же, — ответил мастер, достал из сейфа коробку и продемонстрировал нам тоненькие пленочки сусального золота, — Вот все, что осталось. Давно у нас такой работы не было, — поделился он.
— У нас тоже, — согласился с ним Кузнецов.
Нам дали контрольный экземпляр нашего тома, разумеется, без кожи и золота, и мы втроем внимательно прочли его от корки до корки, расписавшись на каждой странице.
— Вот и все, Анатолий, — торжественно обратился ко мне Владимир Александрович, — Начальный этап работы завершен. Это надо отметить.
— Непременно, Владимир Александрович, — согласился с ним, — А что дальше?
— В этом году, похоже, ничего. Заскучаем до следующего года, а там видно будет.
Вскоре дошли слухи, что руководство распределяет премию за выполненную работу.
— Не жди ничего, Толя, — успокоил Кузнецов, — Мы с тобой провинились. Нас наверняка вычеркнут, даже если что-то полагается.
Из списка нас не вычеркнули. За ту мою первую, отмеченную Правительством, работу я получил премию 32 рубля, Кузнецов — 43, Ростокина — 50, Мазо — 120, Бродский — 300. Эти цифры я увидел, расписываясь в ведомости, и запомнил их на всю жизнь, усвоив давным-давно сложившийся в КБ принцип распределения целевых премий.
— Интересно, сколько получит Филин? — спросил тогда Кузнецова.
— Они в отдельном списке, чтоб не стыдно было, — ответил мой наставник, — Но, думаю, не меньше 500. У них масштаб ценностей другой.

В сроках рассмотрения наших предложений Правительством Кузнецов все-таки ошибся. Сразу же после Октябрьских праздников по предприятию поползли слухи, что ЦКБЭМ получило техническое задание на разработку нового изделия. Однако, толком никто ничего не знал.
— Давайте сходим к Ивану Ивановичу, — предложил я.
— Пойдем, сходим, — согласился Кузнецов, — Все равно делать нечего. Заодно поговорю насчет своего перехода.
Иван Иванович уже перебрался в новое здание ЛКК. Там пахло краской, и повсюду ходили затрапезного вида бойцы стройбата с кистями и грязными ведрами, которыми они задевали все, что попадалось на пути, будь то приоткрытая дверь, строительный выступ или даже встречный работник КБ, спешащий по делам. Мы с Кузнецовым едва успели отскочить в какой-то боковой проход, когда с козел, передвигаемых двумя бойцами, упало ведро с краской, забрызгавшей все вокруг.
— Ну, как на новом месте? — спросил Кузнецов Ивана Ивановича.
— Сам видишь. Постепенно привыкаем. Отопление ни к черту. Мерзнем. А в других комнатах изнывают от жары. Говорят, отрегулируют. Вот только вопрос, когда.
Иван Иванович сообщил нам все, чем на тот момент располагала Служба Главного конструктора. А известно было не так уж много. Из всех вариантов РЛА вроде бы прошли только два. Это двухступенчатая ракета на базе одной универсальной боковушки, служащей ей первой ступенью. И еще вариант под индексом РЛА-130А — наш ответ американскому «Шаттлу». Все остальные отложены на неопределенный срок.
— Доигрались, — высказался Кузнецов, — Что еще могли выбрать военные? Скажи, Толя, ты же бывший военный. Только то, что есть у противника, а у них нет. Говорил же, будем копировать «Шаттл». Так и вышло.
— Ну, не совсем копировать, — уточнил Иванов.
— Какая разница, сколько боковушек будет вокруг центрального блока, и на каком топливе они работают. Основные характеристики все те же. Сделаем на несколько лет позже то, что у американцев уже будет летать. Опять догоняем, а для ведущего КБ это гибель, или «бесперспективная перспектива», как сказал Анатолий, — показал на меня Кузнецов, с которым мы совсем недавно все это обсуждали и, как оказалось, "как в воду глядели".
В тот раз я поразился дару предвидения, которым обладал Кузнецов. «И зачем ему диплом, если он прирожденный проектант», — размышлял, вспоминая слова Бродского о недостаточном образовании моего наставника.

Но, время шло, слухи постепенно стихли. Встретив Новый год, я еще раз убедился в безошибочности предсказаний Кузнецова. И лишь в конце февраля сияющий Мазо, вернувшись с пятиминутки, сообщил, что вышло постановление Правительства о разработке многоразовой ракетно-космической системы «Буран».
— Дождались, — заулыбался Кузнецов. «Доигрались», — мгновенно припомнилось сказанное им у проектантов, — Что еще за «Буран»? Любят эти военные названия выдумывать. Причем непременно «циклон», «протон», «алмаз», — ворчал наставник.
«Мазо, шизо, физо», — мысленно продолжил я тот словесный ряд, вдруг вспомнив откровения подвыпившего Пети Иванова. Тогда мы отмечали последний пуск Н1, еще не зная, что он неудачный. Как же не понравился лейтенанту Иванову новый начальник сектора Мазо, назначенный вместо Пескарева. Он умничал весь вечер, пытаясь доказать интеллектуальное превосходство над всеми, кто попадал в зону его внимания. Из протестных соображений Петя последовательно обыграл «умника» в шахматы, в шашки и даже в карты. И в заключение непременно набил бы ему морду, как собирался, если бы в назревавший конфликт не вступился Леня Мокшин.
Сколько же времени прошло с того последнего пуска нашей гигантской ракеты? Сколько времени пройдет, прежде чем взлетит то, что призвано ее заменить? И я не знал, радоваться мне, или огорчаться теперь, когда вышло, наконец, долгожданное постановление. Что это? Победа или поражение?
Что же все-таки будет создавать ведущее КБ страны, основанное Королевым и руководимое его другом-соперником Глушко? Новый мощный носитель или советский вариант «Шаттла»? Будем ли мы работать на опережение или догонять ускользающее время?