Рядовой далекой войны

На этой фотографии – Ерошкин Федор Григорьевич, рядовой Великой Отечественной войны. Он прислал эту фотографию своей семье, когда служил во флоте на Дальнем Востоке. Где служил, как служил, кто был рядом с ним – этого уже не знает никто. В газетах о нем не писали, телевидения не было. Письма, коротенькие, скупые, состояли из перечисления всех адресатов: супруга, дети, родители – все перечислялись по именам, о себе самую малость, а потом шли вопросы о здоровье и о делах. Словом, писать письма он не любил и не особенно умел. Их, эти скупые письма, очень ждали, но они мало что сообщали. Впрочем, ни одного письма  не сохранилось. Воспоминаний о нем, похоже, никто не оставил. Хотя он не забыт. Помнят дети, внуки, будут помнить правнуки, что был такой. Орден Великой Отечественной войны второй степени на его имя  пришел в семью в связи с десятилетием Победы. Его фамилия есть в числе погибших кыштымцев на городском мемориале. Упоминания о нем можно найти в рассекреченных документах Великой Отечественной.
В этом году Федору Григорьевичу исполнилось бы сто лет. Нет никого, кто бы мог рассказать о встречах с ним. Разве что дочь Валентина, но ей было пять лет, когда началась война, а отца призвали на фронт в числе первых.
Мне всегда казалось, что об этом человеке я знаю всё, поскольку с раннего детства слышал о нем от матери, рассказывали некоторые соседи, его сестры – старшая Мария и младшая Анна, старший брат Михаил. А собрался писать – и почти ничего, одни эмоции, даже дата рождения неизвестна точно. Обратился  в областной архив, а там регистрационная книга из кыштымской церкви утеряна. Потому год жизни установили по записи о его гибели в апреле 1945 года, да по сообщению из Кыштымского горвоенкомата – 1911. Его день рождения моя мать помнила, пекла в этот день блины, а еще его всегда вспоминали 19 апреля, в день гибели под Берлином, и 9 мая, в день Победы.
Всю жизнь я ношу фамилию человека, который мне отцом не был. Иногда думаю о превратностях судьбы: если бы в далеком сорок пятом он не погиб среди зееловских болот, я бы никогда не родился… И все было бы по-другому и у моей матери, и у моей сестры, и у моего брата…
Всякий раз, когда я приезжаю в родной Кыштым, стараюсь обязательно попасть на маленькую горбатую улицу Герцена, выходящую на пруд, пройти мимо маленького домика номер 19. Ни в дом, ни даже во двор я никогда не захожу: пусть останутся воспоминания детства без посторонних наложений, без чужих запахов.
Дом перестроен. У нас была одна изба, поштукатурили мы ее только в году 1958-ом. У нас не было ворот, и длинный двор просматривался до конца огромного огорода. У нас рядом с домом садили картошку и овощи, в углу возле конюшни росла малина. Смородину посадили в конце 50-х. Яблони посадили за год до продажи дома, а потом выкопали их и перевезли с собой. Сейчас в этом огороде растет большая ель, она посажена после нас… Вообще, ели возле дома приносят одни беды… У нас не было ели, но беды нас не обходили стороной.
Федор Григорьевич ушел на фронт уже в первые дни войны, но повезли его не на запад, а на восток, где еще не знали, как поведет себя вооруженная до зубов Япония. Я не думаю, что он вспоминал именно этот маленький дом, который так часто снится мне. У него был другой дом детства, отцовский дом, сгоревший года за два до его женитьбы. Чтобы где-то жить, отец с матерью купили старый амбар и сложили его на мох на прежнем фундаменте, сложили временно… Жили вчетвером в одной избе, четвертой была сестра Анна. Амбар-пятистенок ставили вместо дома наспех, чтобы только перезимовать, потому и русскую печь, огромную и неуклюжую, сложили  из старых кирпичей прямо на пол, поставили с прежним шестком и ржавыми коваными вьюшками. Стены были сложены на мху, а чтобы мох не осыпался, между бревнами приколотили рейки, а сверху побелили. Потолок в избе оклеивала газетами уже жена Федора, когда вынашивала дочку, опасалась, чтобы земля сверху ребенку в глаза не попала…
Это было временное жилье, а потому и снаружи не сделали ничего: ни ставней на окна, ни ворот. Самое удивительное – это углы у дома. Их не выравнивали, а потому некоторые бревна выступали на метр и даже больше. Я еще помню некоторые из них. Впрочем, их было больше: некоторые углы помогли выровнять соседи, пока хозяйка, моя мать, заготавливала в лесу на зиму дрова или сено, они отпиливали на дрова длинные бревна ее избы.
А вот задний двор был обустроен намного лучше. Для лошадей переделали еще один амбар и соединили его с домом общей тесовой крышей. Тес был тоже не новый, но ведь это же делалось на короткое время.
Не успел Федор поставить добротный дом, как хотел: Советская власть не очень-то поощряла индивидуальное строительство. Только в начале 20-х годов после большого пожара в Кыштыме власти разрешили отпуск леса, в то время много хороших домов в городе было построено, они были хуже, чем до революции, но все же добротные, с надворными постройками. А когда  начались пятилетки индустриализации, то те дома, которые не были достроены, так и остались такими. Следы спешки и незавершенки и сегодня хорошо просматриваются во всех частях города. А лучшие деревянные дома давно снесены или разобраны и перевезены на новые места, естественно, потеряли они былую красоту и величие.
В детстве я часто слышал от матери вопрос, найдет ли Федор свой дом, если неожиданно вернется, ведь город меняется до неузнаваемости. Именно тогда началось строительство двухэтажных домов по улице Ленина, а чуть позднее снесли добротные деревянные дома по Республики и Нагорной. В позапрошлом году, когда я приезжал в Кыштым, наблюдал, как сносили последние здания на берегу пруда, за трикотажной фабрикой: простояв сто лет, эти здания не сгнили, их стены и стропила вполне пригодны и простоят сотню лет.
А Федор Григорьевич не успел построить добротного гнезда для своего потомства.
Единственное, что успел сделать Федор, - обзавелся детьми. Их было четверо: одна дочь и три сына. Кто-то тогда зло пошутил, что мужики рождаются к войне. Так и вышло. Война грянула, когда самому младшему не было и двух месяцев.
Война – это время потерь. Из большой семьи осталось трое: моя мать, моя сестра и мой брат. Я родился уже после войны, но это отдельная большая и не до конца ясная история.
19 апреля – важная дата в нашей семье, день памяти Федора. 19 апреля 1945 года – одно из ключевых событий и всей Второй мировой войны, начался штурм хорошо укрепленной столицы  Третьего Рейха, логова фашизма. Я перелопатил много литературы о событиях, предшествующих Победе, встретил самые разные оценки: от безудержного восторга и восхваления ратного подвига солдат и таланта полководцев в учебниках советских времен до полного отрицания и даже уничижения в зарубежных изданиях и опусах «просветителей» новейшего времени. Иногда, действительно, начинаешь сомневаться и ставить вопрос о бездарности командования 1-го Белорусского фронта, возглавляемого «маршалом Победы» Г.К. Жуковым. Думаешь, а зачем эти, так называемые Зееловские высоты, которые на деле оказались непроходимыми болотами и системой рек, озер и ирригационных каналов, накапливающих воду для гигантского мегаполиса, нужно было брать штурмом,? Не лучше ли обойти их с севера или с юга, как это сделал, к примеру, И.С. Конев, возглавлявший 1-ый Украинский фронт? Лобовой штурм привел к гигантским потерям. Это так. Легко воевать задним числом, воевать по картам, когда все уже известно и просчитано. Легко выдумывать диалоги, которые сравнивают Конева с Жуковым: один, дескать, умный, пошёл в обход и добился того же меньшими жертвами, а другой бросил солдат в лобовую атаку и многих погубил. Критики Жукова не хотят понять одного: если бы фронт Жукова не ударил в лоб, то войска, обходящие Зееловские высоты, могли быть встречены сокрушительным огнем. Потери могли бы быть несопоставимыми.
И еще. В мире не было ни одного примера, чтобы столь укрепленную крепость, всемерно охраняемую, как Берлин, войска брали за столь короткое время – полторы недели. Столь короткое время увеличивает цену, повышает вес каждой жертвы. Солдаты приближали победу ценою собственной жизни.
Федор Григорьевич Ерошкин героически погиб в самом начале последнего наступления на Берлин, за 20 дней до Победы.
Я долго пытался в открытых источниках найти хоть какие-то сведения о том, в каких частях служил Федор Григорьевич. Из похоронного извещения узнать ничего не удалось, поскольку соблюдались требования секретности для военного времени. В похоронке было указано место захоронения – деревня Альбушбан Бранденбургской области. Переехав на постоянное место жительства в Германию, я не оставлял желание отыскать эту деревню. Увы, мои поиски к успеху не привели, пока на сайте общества «Мемориал» я не  обнаружил копии донесения в находящееся тогда в Москве Управление персонального учета потерь сержантского и рядового состава действующей армии. В записи под номером 81 значился Ерошкин Федор Григорьевич, рядовой, стрелок, беспартийный, родился в 1911году в Кыштымском районе Челябинской области, призван в 1941 году Кыштымским военкоматом, убит 19.04.45 г., деревня Бушбан Бранденбург, Германия. В графе, указывающей кому направить извещение, отмечено: «жена: Антонина Ильинична, г. Кыштым ул. Герцена, 19».
Теперь сомнений нет. Это о нем.  Все сходится: и имена, и номера. А вот место гибели звучит несколько иначе. Бушбан. Может, оно найдется? И действительно, на северо-западном берегу Большого Шауенерского озера (Grosse Schaueneк See) справа от 246 автобана на месте старой дороги стоит крошечная деревушка – несколько дворов с названием Буш (Busch), что значит куст.  Где-то здесь и погиб Федор Григорьевич, здесь проходили бои (я сверял с картами минувших сражений) воевала очень знаменитая 35 Гвардейская Стрелковая Лозовская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия . Эта дивизия входила в состав 8-oй Гвардейской  1-го Белорусского фронта. А он был рядовым беспартийным стрелком в Гвардейской дивизии Гвардейской армии, ценою жизни исполнивший свой долг.

Сожалею, что не смог выставить фотографии военных лет.