Среди руин Гондэра. Гл. 14

 

Глава четырнадцатая

СРЕДИ  РУИН  ГОНДЭРА

    Гравийная дорога от Аксума до Гондэра – 368 км. На такое расстояние вряд ли найдёшь такси. Так что красотами Сымена, высочайшего в Эфиопии горного массива, я любовался из окна старенького «Дугласа» - С-47. Где-то слева, под облаками, на середине нашего прямого, воздушного пути спряталась укутанная в белёсую накидку вершина Рас-Дашан (4623 м), самая высокая в стране. До столицы провинции Бэгемдыр оставалось ещё 100 км. Но что они для самолёта!
   
    Остановился я в скромной, но опрятной гостинице с названием «Фэзил», или «Фазиль», что равносильно русскому «Василь». Так, довольно фамильярно, называли своего императора любящие Фасилидэса подданные. А любить его было за что!.. В 1632 году он изгнал из страны всех иезуитов во главе с католическим «патриархом Эфиопии» Мендишем и восстановил веру отцов, от которой открестился его отец – император Сусныйос (1607 – 1632 гг.).
    Думаю, что в предвкушении возможных дискуссий с Ато Сергеу мне было полезно перебрать в уме кое-какие факты из жития приснопамятного Сусныйоса и поискать ответы на те вопросы, что вопиют из-под руин города, куда завела меня журналистская стезя.
    «Крёстным отцом» коронованного вероотступника был предшественник Мендиша -  португальский иезуит-путешественник Педру Паиш. В 1589 г. в качестве миссионера он отправился в Эфиопию, но, попав в плен к пиратам,  был вынужден претерпеть семилетнее  рабство в Йемене. Выкупленный братьями-монахами, он снова был послан (в 1603 г.) в «страну чёрных христиан», где прожил свои последние 19 лет, обратив в католичество императора и весь его двор.
    Паиш был притягательной личностью, обладавшей многими талантами. В «Истории царя Сисинния» (он же – Сусныйос), в том месте, где рассказывается о строительстве церкви на берегу озера Тана, средневековый хронист пишет: «А начертал основание церкви и показал устройство здания её один франк, знаток зодчества, по имени падре Пай». А на следующий год падре Паиш умер. Останься он жив, появились бы, наверное, и другие архитектурные творения этого «патриарха».
    Афонсу Мендиш оказался полной противоположностью своего предшественника. Нетерпимый и прямолинейный, честолюбивый и жёсткий, он потребовал от Сусныйоса немедленной перестройки  на римско-католический манер всей церковной жизни с её древними традициями. Особую ярость в народе вызывали запреты на обряд обрезания, на празднование субботы, на применение церковного языка геэз (взамен насаждался латинский).
    Чтобы предотвратить гражданскую войну и спасти трон, наследный принц Фасилидэс заставил своего отца отречься от власти. «И в тот месяц зимы, - как пишет хронист, - постигла его (Сусныйоса) болезнь и не возвращалось здоровье. И упокоился он…».
    Таковы исторические воспоминания, с коими я от гостиничного «Василя» поспешил к дворцовому, то бишь к замку Фазиля. Это – главная достопримечательность Гондэра, который, попутно замечу, по числу гостиниц, жителей, а также  зелёных насаждений, превышает столицу Шебы, пожалуй, не менее, чем в два раза, и имеет даже кинотеатр.
   
    Замок Фасилидэса стоит на холме. Не плохо сохранившийся, он доминирует над своими пятью младшими братьями (по числу последующих преемников): они и ростом меньше и внешне более скромные, а теперь и вовсе – в состоянии разрухи. Все эти постройки, вместе с тремя, уже превратившимися в руины, церквями, обнесены обвалившейся во многих местах зубчатой стеной с башнями, когда-то стоявшими на страже этой эфиопской Альгамбры.
    Европейским путешественникам, попадавшим на «царский холм» в Гондэре, сразу же бросалось в глаза сходство его построек со средневековыми замками Португалии или Испании, что обычно приводило их к ошибочному мнению, будто гондэрские замки построены исключительно по европейским образцам.
    - К сожалению, - заметил бы Ато Сергеу, - к такому скоропалительному выводу приходили многие, в том числе авторитетные, исследователи. Но о каком, скажем, португальском влиянии может идти речь, если император Фасилидэс ещё до того, как заложить первый камень в фундамент своего замка, изгнал из страны этих самых португальцев!..
    - Изгнал, - мысленно соглашаюсь я и тут же парирую: «Но всё-таки, наверно, не всех, а только иезуитов… И разве тот же Паиш не мог оставить после себя своих учеников, освоивших строительное дело?.. За время после первого португальского посольства, а это более века, в Эфиопии появилось не мало людей, в жилах которых текла европейская кровь. Известно, например, что многие португальские солдаты, союзники в многолетней войне против мусульман, осели в стране и дали потомство от эфиопских матерей. А скольких ремесленников, в первую очередь оружейников и строителей, негусы выписывали из той же Европы и её индийских колоний!.. Эфиопские императоры всегда ценили иностранных специалистов, говоря по-современному, и всегда стремились удержать их, нередко даже силой. И Фасилидэс вряд ли действовал иначе».
    В этой связи уместно вспомнить свидетельство знаменитого английского путешественника Джеймса Брюса, пребывавшего в Гондэре с 1770 по 1773 г.г. В замке Фасилидэса его принимала императрица Мынтыуаб. В то время большая часть этого четырехэтажного дворца была в руинах, но на двух нижних этажах сохранились просторные помещения, в том числе зал для приёмов, длиной в 120 футов. В отличие от традиционных эфиопских строений из глины, дворец Фасилидэса, как пишет Брюс в своих «Путешествиях», «был построен каменщиками из Индии (по всей вероятности, из португальской колонии Гоа, - В. Р.)… и теми абиссинцами, которые были обучены архитектуре иезуитами, не вовлекавшими их в свою веру и оставшимися в стране…»
    А вот что говорится в «Истории царя Сисинния», в главе о «доме, который возвёл царь царей… И тогда сила Божья помогала ремесленникам Египта и Рима (под «Римом» подразумевается римско-католическая Европа, - В. Р.), и ремесленникам Эфиопии…» Строился, судя по описанию хрониста, роскошный дворец, причём в то время, когда Паиша уже не было в живых. «Прославили умельцы Египта и люди Рима дом твой, - восклицал придворный поэт, - чертог радости, выя коего – словно башня Давидова!».
    Да, кажется, я, сумею поспорить с Ато Сергеу, который безоговорочно отвергает мысль об иноземных влияниях на зодчество в Эфиопии и утверждает, в частности, будто дворцовый комплекс Гондэра создавался исключительно эфиопами и согласно сугубо местным архитектурным традициям. Но я не собираюсь защищать престиж «людей Рима», - португальцев!.. Или соседних испанцев с их Альгамброй…Точно так же, как и «умельцев Египта», хотя…
    Даже неискушённый в архитектурных тонкостях человек, побывавший после Гондэра, скажем, в Каире, пусть даже проездом, и повидавший там средневековые мечети, мавзолеи и крепости, скажет, что у них и у гондэрских замков много общих черт. А Альгамбру, этот знаменитый архитектурный ансамбль (сер. 13 – кон. 14 вв.) – резиденцию эмиров Гранады - я упомянул не случайно.
    Гондэрский дворцовый комплекс создавался, хотя и в несколько меньших временных пределах, но  с той же «начинкой» из светских и культовых сооружений, несущих, что важно подчеркнуть, отпечаток одного и того же архитектурного стиля - плоские крыши, угловые башни, аркады, арочные проёмы, зубчатые парапеты и т.п. Этот стиль сформировался на территории Халифата и в дальнейшем, после распада великой арабской державы, развивался в Азии, Африке и на юге Европы (в захваченных арабами землях Португалии и Испании). Он-то и породил все вышеупомянутые схожести, которые в свою очередь и вызвали «споры» о том или ином «первородстве» в архитектуре и строительстве гондэрских замков.
    По-моему, эти споры теряют остроту, а может быть, и смысл, если признать, что у архитектуры и Египта, и мавританского юга Европы, и Гондэрской империи, и многих других стран, несмотря на самобытность их культур, был один общий «источник вдохновения», один наиболее авторитетный «образец» - арабо-мусульманский.
   
    Дворцовый комплекс Гондэра можно обойти за полчаса, идя вдоль его стены, мимо 12-ти ворот, названия которых говорят сами за себя: «Врата вождей», «Врата музыкантов», «Врата судей», «Врата свадеб», «Врата похорон» и т. д. Все они заколочены. Так что войти внутрь дворцового ансамбля теперь можно лишь через врата-новоделы, предназначенные специально для экскурсантов, с коих старик-привратник берёт за вход по 15 долларов.
    Кроме меня, других посетителей в «царском дворе» не оказалось, чему я искренне обрадовался: ветхие ступени лестниц, ведущие через полуобвалившиеся проходы на этажи подозрительной прочности, не говоря уже о балкончиках, висящих, словно гнёзда ткачиков, вряд ли могли бы выдержать мало-мальски солидную группу неугомонных туристов.
 
    В этом замке императора Йоханныса (1667 – 1682) находилась библиотека. А сам венценосный «строитель», помимо чтения, любил плести соломенные маты на продажу (не в подражание ли апостолу Павлу?), за что и получил прозвище «Святого».
    Замок Иясу Великого (1682 – 1706 гг.), сквозь дыры в стенах которого просматривается лишь пустота, известен тем, что в одной из его башен была турецкая баня, которую наверняка посещал  французский врач Шарль Понсе, выписанный из Каира больным императором.
    Замок Давида III (1716 – 1721 гг.), целиком и полностью пребывающий ныне в руинах, в своё время называли Домом песен и услад: уж очень любил повеселиться тёзка Псалмопевца! Может быть, поэтому и поцарствовать ему довелось всего-то 5 лет!
    А замок Бэкаффы (1721 – 1730 гг.), по-моему, достоин упоминания лишь благодаря романтической истории этого императора. Как рассказывается в одной из её версий, с молодых лет любил он, переодевшись в крестьянские одежды, разъезжать по своим владениям (выражаясь нынешним языком)  «в целях изучения общественного мнения».
    Однажды, забравшись в нездоровую местность где-то в землях народности куаре, Бэкаффа не на шутку слёг. И наверное он никогда бы не встал, сражённый лихорадкой, если бы крестьянин не перетащил его в свою хижину на высоты амбы и если бы у этого благородного простолюдина не было дочери. Она-то, Бырхан Мэгэсс (Слава Добродетели), и выходила императора, который, как это бывает обычно в сказках, влюбился в свою спасительницу и сделал из неё… ытеге, то есть императрицу, по имени Мынтыуаб, что значит Прекрасная. Лично для неё был построен отдельный замок, рядом с императорским. (Хорошо ли это?)
    Да, она была не только прекрасна, но и умна и талантлива, о чём свидетельствует её активное участие в политической жизни империи после смерти мужа. Но это уже другая история. Впрочем… Как тут не вспомнить один исторический сюжет, связанный с Мынтыуаб и её сыном Иясу II (1730 – 1755 гг.)?  Сюжет, прямо скажем, достойный Шекспира!
    Дело в том, что, овдовев, Прекрасная более никогда не выходила замуж, но зато вскоре после смерти Бэкаффы («ещё и каблуков не износила») вступила в тайную связь с его двоюродным братом по прозвищу Мыльмыль-Иясу (Иясу Возлюбленный). Император поздно узнал об этом: к тому времени его мать уже успела нарожать кучу детей. Оскорблённый в лучших чувствах, Иясу II пригласил своего коварного тёзку погулять в тенистом садике возле пруда - в нём и утопили Мыльмыля. Но сестра оного случайно оказалась свидетельницей злодеяния и, желая отомстить, отравила императора, известного своею кротостью и неприятием крови.
   
    Не везло правителям с именем Иясу!.. Оказывается, Иясу I (Великий) был тоже умерщвлен, своим сыном, который процарствовал всего лишь 2 года, пополнив список убиенных. Его дядя, севший на трон, многих отправил на тот свет вслед за племянником – в результате был отравлен. Та же участь постигла и его преемника – Давида III, любителя песен и наслаждений…
    В последний год царствования Ийоаса (он был удушен муслиновой шалью в мае 1769 г.) в Эфиопию как раз-таки и прибыл Джеймс Брюс. Но когда путешественник добрался из Массауа до Гондэра в феврале 1770 г., на престоле уже был 15-летний Тэкле-Хайманот II, сын однорукого 70-летнего Йоханныса II, отравленного в  октябре 1769 г., но до того, ещё в молодости, отдавшего свою длань на отсечение родному дяде, императору-«романтику» Бэкаффе за политические интриги. Редко кому из венценосцев удавалось избежать насильственной смерти. А кто «вовремя» отрекался от престола, почему-то вскоре после того всё равно…  умирал.
    Любимым орудием казни у гондэрских императоров был топор. Отсекали всё, что можно отсечь: голову, руку, язык, уши, нос и даже уды. Если достойных «венца погибели непреходящей» было много, их сбрасывали в пропасть. Так поступил Сусныйос, например, с сектантами, праздновавшими не две, а три субботы – в честь Бога-Отца, Сына и Св. Духа: «…они были сброшены в пропасть глубины великой 490 (человек) в один день; и в другие дни также было сброшено в пропасть около 240 (человек). И затем пребывала церковь в мире, ибо не стало всех изменников».
    Не менее жестоким был и его сын – Фасилидэс, отправивший на плаху проникших в Эфиопию, и ни  в чём больше не провинившихся, францисканских монахов, причем, отнюдь не португальцев по национальности. Историки пишут, что, когда очередь вершить инквизиции дошла до Тэкле-Хайманота II и его правой руки – гондэрского губернатора раса Микаэля-Сыуля, столица империи потонула в крови. В публичных казнях, в том числе над церковниками, кроме топора, стали широко применяться виселицы; тем, кому даровалась жизнь, выкалывали глаза… Может быть, кровавая жестокость – тоже одна из причин заката Гондэра?         
    Частенько время процветания гондэрской империи сравнивают с Ренессансом - за любовь её властителей вести богословские диспуты, наблюдать за ночным небом, устраивать поэтические и музыкальные турниры, строить роскошные дворцы… Но всему приходит конец. Хотя… радио на площади  символ прогресса!
    Если при Фасилидэсе, который считается основателем Гондэра, число жителей этого города приближалось чуть ли не к 100 тысячам, то в 1905 году в нём проживало не более 1000 человек; по свидетельству купцов и путешественников, бывшая столица империи и через 20 лет казалась вымершим городом, «нагромождением камней, поросших кустарником».
    В чём же причина такого запустения некогда процветающей столицы с 46 церквями?.. В 1868 г. император Теодрос II во время своей карательной экспедиции подверг Гондэр основательному разорению; в 1887 г. его разрушили махдисты (т.н. суданские дервиши); пострадал он и от бомбёжек (итальянских и английских) во время Второй мировой войны… (Говорят, во время ремонта второго этажа замка Фасилидэса итальянские оккупанты обнаружили в обвалившейся стене императорских покоев клад!).
    Должен сознаться, что прогулка за полуразвалившиеся стены  сегодняшнего Гондэра доставила мне истинное удовольствие. Я не нуждался в гиде. Бродя в одиночестве среди руин «царского холма», овеянного романтикой старины, я ощущал приливы  радости всякий раз  от узнавания того, о чём соответственно уже был начитан. И всё-таки лезла в душу грусть-печаль, особенно - при  мысли, что когда-нибудь все эти замки, конечно, после реставрации, превратятся в объекты паломничества…  для зевак со всего света.
   
    Второй (он же – последний) день пребывания в Гондэре я посвятил поездке в деревню фалашей (с яз. геэз - «эмигрантов», «странников») – племени, исповедующего древнеиудейскую, доталмудическую веру, видимо, привнесённую в среду автохтонного населения (народ агау) иудейскими переселенцами из Южной Аравии.
    Темнокожий портье «Фазиля» ещё вчера обещал найти мне переводчика – и вот он, сухонький босоногий старикашка, с утра сидит на корточках у подъезда, ждёт меня. В руках у него палка-посох, как это положено пилигриму; оказывается, он пешком собирался вести меня в деревню фалашей: она всего-то в 5 км по главной дороге, ведущей на север. Но я, конечно, взял такси и сначала решил посетить знаменитую церковь Дэбре-Бырхан Селассие, построенную во время правления Иясу Великого.
    Дорога туда идёт вдоль зелёных холмов Гондэра. На вершине одного из них и стоит храм в окружении стены с 2-этажной башней-колокольней и деревьев, посаженных самим императором.    Церковь знаменита своим интерьером с живописью начала 17-го в.
   
    Таксист - всегда дополнительный источник информации. Главное, чтобы он был достаточно разговорчив и умел хоть как-то объясняться, применяя все свои знания  английского. Мне повезло и с водителем и с переводчиком: они отлично дополняли друг друга, тем более – оба, Эрада и Битау, были выходцами из местного племени кемант, родственного фалашам.
    Каковы они, эти «чёрные евреи» Эфиопии? – трудно было представить. Наверное, очень воинственные на вид, вроде данакильцев, – думал я, ведь в течение чуть ли не всей истории становления эфиопской цивилизации они вели то оборонительные, то наступательные войны сначала с аксумскими,  потом с гондэрскими императорами… Вспомним «кровожадную» Юдит, вспомним 150-летнюю власть «узурпаторов», выходцев из племени фалашей (правда, не все правители Ласты были иудеями)… Только императору Йоханнысу IV (1872 – 1889 гг.), кажется, удалось усмирить это непокорное племя и даже рассеять его. В настоящее время основная масса фалашей, не подвергшихся амхаризации, живёт в горных районах Сымена и в провинции Тигре. Всего их насчитывают до 60 – 70 тысяч человек.
    Каково же было моё удивление, когда, въехав в деревню, я увидел людей, внешне ничем не отличающихся от остальных эфиопов, в том числе и от моих спутников. Правда, женщины, в отличие, скажем, от амхарок, коротко острижены… Да и деревня – типично эфиопская, с веточными хижинами под соломенными крышами. Но есть и особенность…
    На въезде в деревню – «витрины» под открытым небом: здесь выставлено на продажу, конечно же, для туристов, бесчисленное множество самых разнообразных фигурок из обожжённой глины, среди которых – неизменная Звезда Давида. Все статуэтки настолько оригинальны и безыскусны, что я, не раздумывая, бросился их выбирать. В результате у меня получилась целая коллекция этих незамысловатых, но милых поделок, изготовленных в основном женскими и детскими  руками.
    Для мужского населения деревни гончарное производство – занятие второстепенное. Мужчины трудятся больше на арендованных полях и пастбищах (фалаши лишены права владения землёй), занимаются ткачеством, кузнечным и ювелирным делом.
    Деревня, хотя и стоит у дороги, ведёт замкнутый образ жизни. Её жители (всего 120 человек) – жертва традиционной древнеиудейской самоизоляции, корни которой – в религиозной нетерпимости  и даже брезгливости по отношению к иноверцам, которые платят им тем же. Когда наш водитель Эрада (его христианское имя – Бырхан, т. е. Свет) узнал, куда мы собираемся ехать, он поморщился и проворчал: «I do not like these attenkun, mostly their women!» - «Мне не нравятся эти недотроги, особенно их женщины!».
    Эти откровения вызвали явное неудовольствие со стороны его соотечественника. Битау тоже проворчал, но на своём языке. Он был раза в два старше Эрады, и, видимо, к женщинам относился иначе. Старик, хотя и жил в городе, всё же не утратил связей с  традициями своего племени: у кемантов и фалашей много общих или схожих обычаев древнеиудейского происхождения, особенно в отношении слабого пола. Так, например, девушка, потерявшая невинность до замужества, изгоняется из общины, как говорится, на всю оставшуюся жизнь.
     Небольшую прогулку по деревне я совершил в сопровождении Битау и мальчика-подростка, одного из тех, кто крутился возле «витрин» с чудесными керамическими поделками.
    Эрада-Бырхан предпочёл дожидаться нас в машине.
    Если бы не Битау, я никогда не узнал бы о существовании у фалашей особых хижин – «Дома проклятия» и «Дома деторождения», куда помещают женщин в менструальный и родовой периоды. В это время «заключённые» считаются настолько нечистыми, что их изолируют от всей общины, словно прокажённых. Пищу и воду передают им через высокую ограду.  Воссоединиться со своими семьями они смогут лишь после тщательного мытья тела и одежды, а также  бритья головы (после родов). Хижины-изоляторы, использованные по назначению, затем  предаются всеочищающему огню.
    Мальчик-фалаша подвёл нас к большому круглому тукулю со стеной, выложенной необтёсанными камнями. Это – местная синагога, которую называют по-арабски «масджид». Из неё вышел бородатый раввин (лицом похожий на моего старика-переводчика), во всём белом и с тюрбаном на голове. Помимо своих священнических обязанностей, он ещё и учительствует: деревенских детей отправлять в городскую школу нельзя, так как там им пришлось бы контактировать с «нечистыми» и принимать «нечистую» пищу.
    Служба в синагоге, как и в христианских храмах Эфиопии, ведётся на языке геэз и, в торжественных случаях, с участием  барабанов, под ритмы которых исполняются ритуальные песни и танцы. Я спросил у кес-Исхака («кес» значит «священник»), что он думает по поводу происхождения фалашей. Правда ли, что они – потомки евреев времён Исхода?
    - Мы – эфиопы, - ответил раввин, - но принадлежим Дому Израилеву, с которым когда-нибудь обязательно воссоединимся.
       
    Утром следующего дня я вылетел в Аддис-Абебу, изрядно поиздержавшийся за время своего путешествия от самого Красного моря к «Новому Цветку». Я устал и соскучился по аромату роз, благоухающих в моём Доме благоденствия.

Четверг, 26 февраля 1970 г.
    Несмотря на моё сравнительно долгое отсутствие (10 суток), дела в офисе шли отлично. Ирина без меня была загружена, как никогда, что вовсе не плохо, потому как предельная занятость – лучшее средство от скуки и меланхолии.
    Меня часто не бывает дома: посольство, типография, почта, разъезды по хозяйственным делам, контакты с местными СМИ, встречи с иностранными журналистами и дипломатами, слишком частые cocktail-parties (по поводу и без), дипломатические приёмы и т.п. и т.д. А тут ещё поездки по провинциям, знакомство со страной… Порой по целым дням Ирине приходится общаться лишь с нашими эфиопскими служащими. Хорошо, что она, как все музыканты, быстро схватывает чужую речь…
    Я с самого начала прекрасно понимал, что, оторвав И. от её собственной профессиональной деятельности, я невольно обрекаю её на духовное одиночество. Нужно было срочно что-то предпринимать. И выход был найден!
    Элиас Джеррахян, узнав, что Madame – пианистка, с радостью откликнулся на мою просьбу: через неделю после нашего разговора к нам на виллу привезли пианино фирмы «Petroff». Оказалось, что и сам Элиас – большой любитель музыки; он играет на скрипке, а его сын Вартан – на виолончели. Вскоре у них с Ириной завязались творческие контакты. Они нуждались в концертмейстере, а Ирина – в осознании того, что она востребована в качестве пианиста-аккомпаниатора.
    Более того! Со временем выяснилось, что Ассадур Ворперян, метранпаж в типографии Джеррахянов, и его кузен Тигран, работающий там же одним из менеджеров, являются родственниками Элиаса, а Тигран к тому же ещё и его коллега по музыкальной части: он тоже скрипач. Но не только!..
    Тигран Ворперян и его жена Шенорик окончили в 1968 году ереванскую консерваторию по классу вокала и уже успели проявить себя в качестве солистов-концертантов в Ереване, Никосии, Софии, Рио-де-Жанейро, Аддис-Абебе. В эфиопской столице они возглавили Народный ансамбль песни и танца «Арарат».
    Одним словом, у Ирины появилась прекрасная компания! Я радуюсь за неё. Впрочем, и за себя. Ведь благодаря Ирине связи Бюро АПН с армянской типографией стали крепче и надёжнее.

(Продолжение – «Новые дожди – новые друзья». Гл.15)