Один

Белый, цвета  только что изготовленного первача, овал луны освещал колдобины местности. На неё было больно смотреть. Вся порванная, в кусках, она умирала. Как можно довести свою же землю до такого состояния? Не понимаю. Но моим сородичам это удалось. Как можно пожирать её, не думая о последствиях, не думая о будущем? Так легкомысленно пировать сначала здесь, а потом там? Не думая о своей жизни, о жизни детей. Но всему приходит конец, и вот я последний… Последний из своего вида блуждаю по пропитанными кровью колдобинами, по скользкой от слизи тропинке. На каждом углу еда, та, которую ели без остановки и чувства сытости они… Теперь она отравлена, отравлена их жизнями, их смертями… Ими…
Все они погибли. Как? Не знаю, но знаю что их больше нет. Я видел их трупы, их там тысячи, может быть, десятки, или сотни тысяч. Страшно… страшно видеть смерть себе подобных, и осознавать, что ты остался один. Сразу задаётся вопрос: «Почему я?». А из этого вопроса как из водосточной трубы вытекают в миллионы ручейков другие: «Наказание ли это? Или же дар? А может быть миссия свыше?». И на все эти вопросы только один ответ, который не злит и не радует, а вгоняет в ужасное состояние, в такой момент хочется, чтобы на душе стало плохо, чтобы было грустно до безумия… А вместо этого полнейшее отречение, и вроде бы не плохо, но и не хорошо. Ти-ши-на. Гробовая.
А после этой тишины наступает ощущение будто они все живы, будто настанет день, и они проснутся, и опять яро пустятся поедать свою землю, так безжалостно и беспощадно, как и делали это раньше. Сразу становится теплее, а то без таких, как ты, и жизнь, не в жизнь, и смерть – дорога.
А дорога куда? Да хоть куда. Лишь бы подальше, куда-нибудь, где будет хоть кто-то, кто угодно. Вечные мучения ведь тоже не сами случаются, должен же кто-то вечно мучать, всё будет спокойнее. И тут опять наступает ледяное, как осенняя вода в луже, спокойствие. И сразу в голову приходит одна мысль. «Может… Может! Может!!!» моя жизнь и есть – вечное мучение. Осознание смерти всех. Близких и не близких, врагов. Я сейчас готов вернуть кого-угодно… Но не могу, я проклят, и эта жизнь стала проклятьем. Проклятьем одного маленького существа на этой громадине, которая начинает разлагаться…
Я проклят. И проклятье моё сурово, уже уставший от вопросов зачем и почему, я продвигаюсь по маленькой тропке. Меня никак не покидает мысль о том что я последний… Больше никого, никаких разговоров, веселья, ничего. Тишина… И только ветер шумит. А в крови, которая застелила всё до сих пор виден овал луны, только теперь луна не белая, а какая-то жёлтая, кроваво-жёлтая. И в этой желтизне я вижу огонь, огонь, в котором горят мои сородичи, в котором они все. Огонь, который поедает их так же, как они поели эту землю, огонь который рьяно набрасывается то на одного, то на другого, не доев до конца. Это невыносимо жутко, это страшно, это скорее всего уже безумие, ведь какой огонь в обычном отражении луны? Слишком многое я за сегодня пережил… Достаточно. Нужно отдохнуть. Да и давно уже клонит в сон...
Интересно, как долго я… Подождите, почему мир стал выглядеть по-другому? Он будто множится в несколько раз. И откуда эти… крылья? Я всё могу понять, но откуда крылья? Что со мной случилось… И теперь я начал ощущать этот смрад. Смрад смерти, потому что смертью не пахнет, а ею смердит. Причём смрад этот прошибает всё, он чувствуется от головы и до конечностей, он заливает собою всё тело. Но почему-то я не чувствую к нему отвращение, меня наоборот к нему тянет. О боги, что случилось со мной? В кого я превратился. Как же я хочу есть… А что осталось от моих собратьев? НЕТ! Что такое?  Я схожу с ума, мне даны крылья, а значит дана свобода, надо улетать отсюда, улететь навсегда и никогда не возвращаться, пусть я погибну в полёте, это будет лучше чем вечное изъедание своей земли и своих сородичей…
Над сильноразложившимся трупом человека взлетела большая муха. Она навсегда покинула его – свою землю, и опарышей – своих сородичей оставшихся в анабиозном сне…