Страшная месть

Снова возвращаюсь к вопросу об эффективности агитации и пропаганды в советское время.

Вся атмосфера маленьких военно-морских городков, в которой росли мы со сверстниками, воспитывала у нас любовь к флоту, уважение к службе наших родителей и преклонение перед подвигами русских и советских моряков.

В раннем детстве мне рассказали о героическом бое крейсера «Варяг», а потом я увидел прекрасный художественный фильм о нём. Этот фильм показывают и сейчас - к сожалению, слишком редко.

Помню, я долго расспрашивал взрослых и о том бое, и о самом корабле. Рано научившись читать, я с жадностью набрасывался на любую информацию, касавшуюся «Варяга». Мне было известно и о том, что повреждённый крейсер не сдался врагу, а ушёл на дно, не спустив флага, и о том, что потом японцы всё же подняли и отремонтировали наш героический корабль.

Позже узнал, что Россия, спустя много лет, выкупила «Варяга» у Японии, и что ему даже довелось побывать в моих родных местах - на Севере, в Мурманске. Что стало с крейсером потом - не сообщалось нигде.

И вот, когда я уже учился классе во втором или даже в третьем, мне попалась коротенькая заметка в газете «На страже Заполярья». Её содержание меня тогда совершенно убило. Автор писал, что в 1917 году корабль пришёл на ремонт в Великобританию. В октябре в России произошла революция, и экипаж «Варяга», поднявший красный флаг, интернировали. Сам же крейсер (за ремонт которого, кстати, большевики отказались платить - но об этом, понятно, в той заметке умалчивалось) англичане решили отправить на слом. При буксировке к месту разделки в результате чьей-то небрежности корабль был посажен на мель, и его разобрали на металлолом прямо там.

Несколько дней подряд меня душили ярость и бессильная злоба. Я тогда ещё не слышал шутливой фразы: «Североморцы не обижаются - они мстят!», тем не менее, страстно жаждал мести. Как посмели какие-то там англичане так цинично и подло поступить с «Варягом», героическим кораблём, живым символом боевой славы русского флота?!.. Моя бесхитростная душа была потрясена и возмущена. Она требовала отмщения. А что я мог предпринять против далёкой Великобритании, которую, со всей детской наивностью и непосредственностью, тут же возненавидел?

Как я уже писал, школьники в Ягельной начинали изучение английского языка уже в первом классе. Единственное, что, пожалуй, я могу сделать против Англии - срывать эти уроки! Это решение пришло не сразу и было для меня очень непростым. Я всегда стремился быть лучшим октябрёнком, образцовым и в учёбе, и поведении, а теперь, ради свершения священной мести, мне нужно было не просто озорничать, а хулиганить.

Но что мне было делать? Решил - так исполняй! Первые мои попытки срыва урока английского были не совсем удачными. Учительница, наверное, сначала недоумевала, какая это муха укусила ученика, бывшего, доселе, вполне адекватным. Она, видимо, посчитала, что это просто какая-то досадная случайность. Некоторые мои неумелые выходки она деликатно не замечала, а некоторые обращала в шутку. Следующий урок мне также не удалось сорвать, зато своего педагога я уже вывел из терпения. А дальше — пошло-поехало...

Вскоре уже все учителя в школе, как мне кажется, начали ко мне придираться, а может быть, я сам, незаметно для себя, вышел из привычного образа «пай-мальчика» и с удовольствием напялил маску завзятого хулигана (хотя учёбу, в том числе, и английский язык, не забросил).

Пожалуй, мне тогда даже стало нравиться «геройствовать» перед благодарной публикой.

Вот уж действительно, «любая идея, доведённая до абсурда, превращается в свою противоположность» - умные слова, жаль, не помню, чьи! Никто, наверное, даже и предположить не мог, какие высокие чувства заставили меня тогда творить безобразия... Теперь мой дневник регулярно украшало не менее 15 замечаний за неделю. Учителя меня сообща «строили», я, в ответ, вредничал ещё больше - конца и края этому теперь не предвиделось.

«Порочный круг» удалось разорвать довольно легко. Когда я заканчивал четвёртый класс, моего отца, совершенно внезапно для меня, отправили учиться в Ленинград, на академические курсы. Это, как я теперь понимаю, круто изменило всю мою последующую жизнь.

Перед отъездом из Ягельной у меня был доверительный разговор с мамой, заметившей, как сильно я переживаю, предчувствуя расставание с родными местами и со своим классом. Она тогда спросила:

- Ты ведь любишь Север?
- Да.
- Теперь ты в Ленинграде будешь для своих новых одноклассников представителем Севера. По твоему поведению они будут судить обо всех северянах. Ты, ведь, наверное, не хочешь, чтобы, общаясь с тобой, они могли подумать о Ягельной, о твоей школе и твоём классе что-нибудь плохое?
- Конечно, не хочу!
- Обещаешь, что будешь в Ленинграде вести себя достойно?
-Да.

Кажется, сдержать обещание мне тогда вполне удалось. Кстати, с Великобританией я успел помириться ещё года за полтора до отъезда с Севера. Уже потому, хотя бы, что многие пираты были англичанами.

P.S. Иногда фантазирую: вот бы мне, уже успевшему кое-что узнать и повидать, каким-то чудом перенестись в далёкие школьные годы! Тогда бы я точно не безобразничал на уроках... Английский язык и всё, что связано с Британией и англосаксами, я учил бы тогда внимательно и добросовестно. С интересом, без ненависти (это плохое чувство), но и без малейшей симпатии - так, как, наверное, гельминтологи изучают червей-паразитов.