Выстрелы в Мирамаре

     Последние месяцы службы на Кубе пробежали незаметно и были для меня с Лурдес сплошным праздником. Пока не случилась эта грустная история, которая по иронии судьбы началась в день дураков. Вечером 1 апреля я услышал отдаленные выстрелы, но решил, что мне просто показалось спросонок. На всякий случай не поленился рассказать о своих сомнениях Сан Санычу, он куда-то позвонил и подтвердил, что выстрелы действительно были. Причем совсем неподалеку от нас, возле перуанского посольства.
     Наутро Гавана заполнилась слухами. Наши кубинские соседи собирались в стайки и возбужденно обсуждали какие-то темные новости, дружно замолкая при моем приближении, хотя прежде никогда особо не стеснялись при мне говорить на самые разные темы. Несколько раз до меня доносилось слово "эмбахАда" - посольство.
     События развивались стремительно. По телевидению выступил Фидель и сообщил согражданам, что группа из шести контрреволюционеров на пассажирском автобусе прорвалась на территорию перуанского посольства. Охрана посольства открыла по ним огонь. Один охранник погиб. Никто так и не понял, как это произошло, похоже, он попал под перекрестный огонь своих же парней. Перуанское посольство отказалось выдать беглецов, и в ответ на это революционное правительство приняло решение снять с него охрану.
Узнав, что посольство Перу осталось без охраны, те люди, кто давно мечтал об  эмиграции, со всех концов острова ринулись в Мирамар. Они ехали из самых отдаленных провинций, подъезжали на машинах, бросали их где попало, и шли пешком. Через двое суток на территории посольства собралось больше десяти тысяч человек. В этот момент мышеловка захлопнулась. Все подходы к посольству перекрыла полиция.
     Перуанское посольство представляло собой сравнительно небольшой участок земли, примыкавший к пятой авениде. Посреди участка, обнесенного забором из металлической сетки, стояла двухэтажная вилла. Желающие эмигрировать сначала до отказа забили все комнаты посольства, потом заняли каждый квадратный сантиметр окружавшей его земли. Мужчины, женщины и дети стояли и сидели прямо на земле в неимоверной тесноте. На второй день пошел дождь и земля превратилась в грязное месиво. Люди упорно дожидались разрешения на выезд, хотя у них с собой не было ни еды, ни воды.
     Пятая авенида в районе перуанского посольства превратилась в запретную зону. Ее приходилось объезжать, то и дело останавливаясь у постов полиции, проверявшей документы. Возле нашего дома постоянно шныряли какие-то подозрительные личности: то ли кубинцы, пытавшиеся проникнуть в посольство несмотря на запрет, то ли полицейские, переодетые в гражданскую одежду. Сан Саныч строго-настрого запретил мне по вечерам выходить на улицу и вступать в разговоры с незнакомыми людьми.
     Спустя пару недель по всем городам Кубы прошли манифестации, которые организовали комитеты защиты революции. Не мешало бы пояснить, что эта массовая организация действует в каждом городском квартале и в каждой деревне. В нее входит практически все взрослое население острова, кроме откровенных диссидентов. Не выйти на манифестацию означало бы не только проявить нелояльность к власти, но и солидарность с теми, кто занял перуанское посольство и никак не хотел его покидать. В газетах этих людей называли либо "гусанос",  либо "эскОрия" - отбросы.
     Самая большая манифестация, естественно, прошла в Гаване. С раннего утра автобусы свозили народ со всех концов города в район пятой авениды, превратившейся в людское море. Манифестанты шли с плакатами, изображавшими червей и всевозможный мусор, и с лозунгами самого разного содержания. Мне больше всего запомнился лозунг "Посольство Перу похоже на Кайо-Крус". В гаванском пригороде Кайо-Крус расположена главная городская свалка. 
     Манифестация продолжалась несколько часов. Казалось, по пятой авениде прошло все население двухмиллионного города. Судя по нашему кварталу, в домах оставались только дети и немощные старики, не считая кошек и собак. Комитеты защиты революции даже заранее назначали специальных представителей, наблюдавших за опустевшими домами, чтобы ситуацией не воспользовались нечистые на руку люди. 
     Обитатели перуанского посольства наблюдали за манифестацией из-за забора, а самые отчаянные взобрались на крышу здания и не скупились на неприличные жесты в сторону манифестантов. Один из них умудрился свалиться с крыши и сломать себе несколько ребер. Когда к посольству с большим трудом пробилась машина "скорой помощи", он долго не соглашался ехать в больницу. В конце концов перуанские дипломаты уговорили его, и он вскоре вернулся, уже упакованный в гипсовый корсет. Раздобыв банку чернил, неугомонный "гусано", кое-как намалевав на свежем гипсе три слова и незамысловатый рисунок, опять взобрался на крышу. На его груди красовалась крупная надпись, наверняка раздражавшая манифестантов не меньше неприличных жестов: "Я хочу "форд". Чуть ниже был криво намалеван силуэт желанного автомобиля.
     Вечером я с трудом дозвонился до Лурдес.
- Как ты там, Лурдесита?
- Не очень, Антонио.
- Что с тобой?
- Не хочу говорить об этом по телефону. Ты можешь приехать?
- Постараюсь быть у тебя завтра утром.
- Тогда буду ждать тебя в парке возле дома с десяти часов.
     Наутро отвез Сан Саныча на службу и на всех парах рванул в Ведадо.
Лурдес ждала меня на скамейке в парке. Поцеловав ее в щеку, я почувствовал на губах соленый привкус.
- Ну говори, что за проблемы?
- Я должна уехать, Антонио.
- Куда?
- В Майами, к родителям.
- Как к родителям?
- Ты же знаешь, что они в Майами живут. Я тебе никогда подробно не рассказывала всю эту историю. Они много лет назад уехали в Штаты, еще через КамариОку, а меня с собой забрать не смогли.
- И что?
- Вчера звонил отец, сказал, что Фидель договорился с кубинцами в Майами. Они будут присылать из Флориды катера и яхты, чтобы вывезти своих родственников и заодно тех, кто находится в перуанском посольстве.
    Для меня рассказ Лурдес был как снег на голову посреди жаркой кубинской весны.   
- И что дальше?
- Отец сказал, чтобы я пока никуда не обращалась и только ждала от него известий. Он позвонит, когда все прояснится и он сможет за мной приплыть, чтобы увезти в Майами.
- Слушай, это все настолько неожиданно, что я совсем плохо соображаю. Почему они тебя оставили на Кубе? И что это за Камариока?
- Камариока - это порт в провинции Матансас. В шестьдесят пятом году туда приходили яхты из Америки и вывозили тех, кто хотел эмигрировать. Мои родители воспользовались этой возможностью и уплыли, а меня забрать не смогли. Меня дед не отпустил, он у нас революционер старой закалки и в то время был большим начальником. Увез меня в Гуантанамо, и я жила там до школы, а потом училась в интернате до самого  поступления в университет.
- Ничего себе дела...
- Отец с дедом разругались насмерть, дед его проклял и с тех пор с ним ни разу толком не разговаривал, хотя отец ему много раз звонил по телефону, умолял отпустить меня. Это еще когда дед был большим начальником, потом-то ему звонить стало невозможно, на хуторе телефона нет. Он живет полным отшельником. 
-  Но почему родители решили уехать?
- Отец тогда сидел в тюрьме, ждал суда. Он очень горячий и очень честный человек. Как  большинство кубинцев, он поддерживал революцию, но открыто выступил против коммунистов. Его посадили, и ему грозил очень большой срок. А его друзья еще раньше уехали в Майами и хлопотали за него через оставшихся на Кубе общих знакомых. В конце концов власти предложили ему уехать через Камариоку, и он согласился. Мама была беременна моей сестрой, и они решили ехать, даже когда дед объявил, что меня с ними не отпустит. Потом родители много лет надеялись, что им удастся меня забрать, и вот только сейчас появился реальный шанс.
- А ты сама хочешь ехать?
- В том-то и дело, что я не хочу уезжать. Но сам понимаешь, родители есть родители, мне очень хочется их увидеть. Я же их почти не помню, а это самые родные для меня люди. 
     Мы надолго замолчали. Все это оказалось для нас обоих громом среди ясного неба. Ничего подобного я себе и представить не мог, а тут такие шекспировские страсти. А главное, Лурдес, неужели она уедет и я ее больше никогда не увижу?
     Эта мысль не давала мне покоя многие дни. Между тем события развивались в точности так, как предсказал отец Лурдес. Уже в конце апреля майамские кубинцы стали приплывать на своих катерах и яхтах в порт Мариэль, расположенный в тридцати километрах от Гаваны, и увозить своих родственников, подавших прошения о выезде из страны. Вместе с ними уплывали и те, кого окрестили "эскОрией". Постепенно перуанское посольство опустело, но яхты в Мариэль шли нескончаемым потоком. Счет кубинцев, решивших уехать в Штаты, шел сначала на тысячи, а потом и на десятки тысяч. Со временем стала известна окончательная цифра новых эмигрантов - более 125 тысяч.
     К маю атмосфера в Гаване накалилась до предела. Комитеты защиты революции организовывали шумные митинги возле домов тех людей, которые подавали документы на выезд через Мариэль. В домах и квартирах, где жили "червяки" и "отбросы", отключали воду и свет, у порога собирались десятки соседей и часами выкрикивали один и тот же лозунг: "Пусть убираются!" Люди, еще вчера бывшие чуть ли не родственниками - на Кубе говорят, что хороший сосед лучше любой родни, -  в одночасье становились врагами.
     Как-то вечером я поднялся на плоскую крышу нашего дома, которая была обнесена каменным бортиком и служила идеальной площадкой для детских игр и сушки белья. С нее открывался вид на всю нашу улицу. С первых дней переезда на новое место мне нравилось постоять на крыше с последней за день сигаретой в ночной тишине и прохладе. 
     Перед домом, где жила молодая пара АбЕль и ТерЕса, собирался народ. "Что-то явно не то", - подумал я и затушил сигарету, чтобы лишний раз не привлекать внимание.
С Абелем у нас были приятельские отношения. Этот невысокий, крепкий кубинец с бородкой работал водителем грузовика, и нам с ним всегда было о чем поговорить. Его жена Тереса отличалась мощной комплекцией и весь день ворковала над своей трехлетней дочкой, которая была лучшей подружкой нашего Ивана. Тереса первой из соседок подружилась с Валентиной Иванной, они часто ходили друг к другу в гости. Ванюха в их доме вообще дневал и ночевал, за год научившись говорить по-испански так, что от кубинцев его отличали только пшеничные вихры. 
     В вечерней тишине раздался звучный командный голос председателя квартального комитета защиты революции, лысого мужчины средних лет, одетого в застиранную военную форму: 
- Товарищи, мы собрались здесь, чтобы провести митинг презрения перед домом тех, кого до недавнего времени считали достойными революционерами и дисциплинированными членами нашего комитета защиты революции. Последние события наглядно показали нам, что Абель и Тереса - это человеческие отбросы, прельстившиеся красивой жизнью в Соединенных Штатах Америки и предавшие свою родину. Они больше не хотят вместе с нами строить социализм, их обманул проклятый северный сосед, который заманивает наших товарищей, обещая им райскую жизнь в обмен на предательство. Позор тем, кто покидает страну! Мы не нуждаемся в тех, кто не желает вместе с нами защищать революцию, за которую отдали свои жизни лучшие сыновья и дочери нашей страны. Пусть убираются!
     В ответ в толпе раздались разрозненные голоса, которые через минуту переросли в нестройный хор: "Пусть убираются! Пусть убираются!"
     Над Гаваной сгустились майские сумерки. В небе зажигались далекие звезды.
Соседи с каждым разом все громче и дружней выкрикивали хором: "Пре-да-те-ли, пре-да-те-ли, пре-да-те-ли!"
     Время шло. Люди расположились полукольцом перед домом Абеля и Тересы, без передышки скандируя лозунги, которые первым выкрикивал председатель комитета защиты революции. Внезапно в темноте раздались странные чмокающие звуки. Присмотревшись, я понял, что в стены дома полетели сначала гнилые помидоры. Чуть позже в ход пошли уже камни. С треском разлетелся электрический фонарь, висевший на столбе перед входной дверью.
     В этот момент к дому Абеля и Тересы подъехала легковая машина, из которой вышел мужчина, одетый в форму офицера министерства внутренних дел. Постояв минуту в толпе, он мгновенно вычислил наметанным глазом председателя комитета защиты революции и подозвал его к себе. Коротко переговорив с офицером, председатель дал команду замолчать. Толпа раздвинулась, пропустив офицера к дому. Он постучал в дверь и громко выкрикнул: "Гражданин ФернАндес, пора". Дверь тут же распахнулась.
     На пороге дома показался Абель, державший в правой руке небольшой чемодан. Даже в темноте было видно, что он смертельно бледен. Оглянувшись по сторонам, он сделал неуверенный шаг вперед. Обернулся и махнул рукой Тересе, которая вышла на порог, держа на руках дочку, закутанную в детское одеяльце.
     В этот момент толпа снова начала скандировать "Пусть уби-рают-ся, пусть уби-рают-ся!"
     Вздрогнув и вжав голову в плечи, Абель быстро зашагал к ожидавшей их машине. По его лицу было видно, что он находится на грани нервного срыва. Тереса, следовавшая за ним, напротив, внешне казалась совершенно спокойной. Без всякой спешки подойдя к машине, она обернулась и громко обратилась к толпе: "Прощайте, соседи. Ни на кого зла не держу, так и знайте". Немного помолчала, посмотрела на председателя комитета защиты революции, ткнула в него пальцем и добавила: "Ни на кого, кроме тебя, сукин сын".
      Абель раздраженным тоном что-то сказал жене с заднего сиденья машины, она передала ему хнычущую дочь и величественно водрузилась рядом с мужем. Офицер занял свое место на переднем сиденье. Заработал мотор, шофер резко газанул, машина сорвалась с места и тут же свернула на соседнюю авениду, видимо, взяв курс на Мариэль.
     "Молодец, девка, крепко она этого хунвейбина приложила", - раздался негромкий голос Сан Саныча у меня за спиной. Обернувшись, я увидел его и стоявшую рядом Валентину Иванну с наброшенным на плечи пледом.
- Да, Валя, хорошая у тебя была подруга. Ну ладно, всем пора спать, на сегодня концерт окончен. Посмотрим, что день грядущий нам готовит.