Палыч

Вечерело...
У аккуратного, выкрашенного коричневой масляной краской деревенского сруба с белыми резными наличниками, остановилась новенькая серебристая  Lada kalina. Из неё вышла молодая пара и направилась к сидящему у забора худощавому седому старику в клетчатой рубашке. Тот внимательным взглядом окинул нежданных гостей: миловидную улыбчивую девушку и её спутника, парня лет двадцати семи...
 
 -  Здравствуйте,  дедушка! Не подскажете,  можно ли у вас в деревне остановится на ночлег?  -  серые глаза незнакомки  с любопытством разглядывали  хозяина дома.
 -  И вам не хворать! А я и не знал, что у меня  внуки имеются... -  ковыряя землю сучковатой палкой, съязвил старик.
 -  Вы не сердитесь,  я ведь вашего имени - отчества не знаю, - пыталась оправдаться гостья, -  меня Лерой зовут, а это - мой муж, Саша.
 -  А меня Николаем Палычем кличут,  можно и просто - Палычем.  А  чем это вам так наши края приглянулись? -  пытливый  взгляд словно  прощупывал  гостей.
 -  Мы подустали немного, целый день в пути, а до дому ещё  далеко. - вступил в разговор Саша.
 -  Так говорите, заночевать хотите?-  словно не услышав ответа,  продолжал допытываться старик, сдвинув  брови к переносице, -  можно и у меня,  места много...
 -  Спасибо Николай Павлович! А жена ваша возражать не станет?
 -  Нету жены, один живу...   Ну, коли надумали  тута остановиться - проходите! -  хозяин  бодро поднялся  с лавки, жестом приглашая гостей в дом.

Узенькая, посыпанная щебёнкой тропинка вела к дому мимо живописных клумб.  Тут росли и  розовые люпины, и  лимонная  примула, и белый кружевной лилейник, а вдоль забора  тянулись аккуратно подстриженные кусты жасмина и  шиповника.
Ребята не могли оторваться от всего этого великолепия, поражаясь про себя, в каком порядке содержится приусадебный участок.

Уловив настроение гостей, Палыч довольно ухмыльнулся:
 -  Вам, я вижу, сад глянулся? Так и погуляйте, познакомьтесь, тута  у меня много чего найдёте... Можете ягоду  насобирать к столу, а я покамест ужин приготовлю,  пора уже, - старик  всучил молодёжи большую алюминевую миску, а сам отправился накрывать на стол. 

 -  Вот бы в таком доме пожить, -  мечтательно произнесла Лера,  наполняя  ёмкость спелой душистой клубникой.
 -  Угу...  -  согласился  Саша,  поглощая тем временем  сладкую ягоду, - а старик-то - классный  мужик  оказался!
 -  Не то слово,  добрый, хоть и строжится, - улыбнулась в ответ молодая жена.

 - Ну, гости дорогие, кушать подано, прошу в дом!-  спустя  некоторое время возвестил хозяйский голос.
Палыч, в цветастом  переднике, стоял на пороге  и  призывно махал ребятам рукой.

                *  *  *

Посередине  светлой горницы разместился большой дубовый стол, на котором в ряд выстроились тарелки с угощеньем,  гранёные стограммовые стаканчики, запотевший хрустальный графин с мутноватой бесцветной жидкостью и  огромная чугунная сковорода с эмалированной тёмно-зелёной крышкой.

 -  А вы не смотрите, не смотрите, - перехватил  настороженные  взгляды старик, -  это не водка какая самопальная, а самый что ни на есть чистейший самогон из пшеницы, сам гнал, за качество отвечаю!
Хозяин  наполнил  стопки,  бережно передавая их ребятам.
 -  Ну, со знакомством!   
                .
Лера осторожно отхлебнула напиток, передёрнув худенькими плечиками. Её спутник, чтобы не показаться слабаком,  махнул сто грамм  злющей и забористой самогонки, тут же почувствовав  жжение в горле и разливающееся по всему телу тепло.
Теперь их  заинтересованные взгляды были устремлены на Палыча.  Тот с достоинством поднёс стопку  к обветренным губам, проникновенно выпил, смачно втянув душистый запах краюхи свежего  чёрного  хлеба...  Колючие серые глаза мгновенно просветлели, залучились, преобразив суровое лицо.
 -  Хлеб сегодня завезли... знатный!  В райцентре пекут. Ну, чего сидите?  Уж коли в гости заглянули, так  уважьте хозяина, отведайте, что Бог послал!

От картофеля, жаренного с луком, перцем и кусочками свинины, исходил такой аромат, что Лера с Сашей сразу ощутили, как проголодались за день. Поблагодарив старика за гостеприимство, они торопливо принялись за еду.
Похваливая небольшие малосольные огурчики, плотненькие и хрустящие, сладкую розовую редисочку, любовно обрезанную хозяйской рукой с двух сторон, ребята весело жевали, улыбаясь Палычу и друг другу.

  -  Вкусно-то как! Никогда не пробовала такую  картошку! И как вам удалось так её пожарить, Николай Павлович? Ела бы и ела, -  Лера  с уважением взглянула на хозяина.
 -  Дело это нехитрое. Вот ежели останетесь погостить, я вас ещё и не таким попотчую, ты вона какая худющая! В чём только душа держится? - старик дружелюбно улыбнулся из-под седых бровей,  ласково  похлопав девушку по плечу, - я щи в русской печке знаешь какие варю? Пальчики так и проглотишь! У меня, как жена померла, кашеварить больше некому, вот  и хозяйствую... А вы сами-то откуда будете?
  -  Из Москвы. Решили вот себе дом в деревне купить, у нас два пацана подрастают, хорошо бы им на природе лето проводить, - деловито рассудил Саша.
  -  Ну, правильно, правильно... - одобрительно кивнул  хозяин, разливая по стопкам  самогон, - на природе-то оно хорошо, здоровья здесь больше. Пацанам - в самый раз!  И рыбалка тута у нас, и лес рядом. А что вас в такую даль занесло, гости дорогие? Неужто поближе к Москве ничего не сыскали?
  -  Дорого, Николай Павлович, сейчас поближе к Москве обосновываться. Да и понравилось тут у вас - красота! Тишина, покой. - Саша, разомлев, мечтательно растянул губы в добродушной улыбке.
  -  Это ты точно сказал: спокойно тута, людей немного, старики жизнь доживают. Только магазина нету. Три раза в неделю лавка на колёсах бывает, хлеб привозют, сахар, колбасу, чай, конфеты. Остальное сами, своим трудом добываем: у каждого огород, сад, скотина кой-какая имеется, птица. Так что, если трудиться-не лениться, с голоду не помрёшь. Коли  дом купите, я вас продуктами на всё лето обеспечу, да с ремонтом помогу, тута хибары старые, руки нужны хозяйские. А до райцентра - недалёко, пешком за полчаса дойдёте. Там  магазин большой, фельдшерский пункт, клуб, по вечерам -  танцы  или  кино.  Ну, что по второй? За здоровьице ваше, да и мне не хворать!

Палыч размеренно  и чинно  выпил,  со смешком поглядывая на  молодёжь:
  -  Ну, а вы-то чего сидите?  Эх-хе-хе!
Ребята  поддержали хозяина  и по второму разу. 
  -  Николай Павлович, а давно вы один живёте? Всё у вас в порядке, чистенько, ухожено,  неужели не найдёте женщину, что хозяйкой к вам в дом пойдёт?-  Лера, осмелев от выпитого и почувствовав к старику особое расположение, теперь поглядывала на него с удвоенным интересом.
  -  Я,  дочка, трижды женился, а вот доживать, видать, одному придётся... - Палыч задумался на минутку, вновь помрачнел лицом, провёл натруженной  ладонью по губам, а затем, будто оторвавшись от горестных мыслей,  начал свой рассказ...

  -  Первая жена, Верка, выросла со мной на одной улице. Погодки мы с ней : я  с тридцать восьмого  года, а она - с тридцать девятого. Матери наши неразлучными товарками были, а  отцы вместе на фронт ушли, да вместе оттудова и не вернулись.  Мы с Веркой играли ребятишками, а потом, после войны, в один класс пошли.  Тута у нас раньше начальная школа была, четыре класса в ней окончили, а уж потом  в райцентр ходить пешими стали вместе с другими  детишками.  Так всей ватагой и шли... В ту пору в деревне много ребятни было, не то, что  теперь.
Палыч неожиданно замолчал.  Сложив  ладонь ковшиком, обхватил ею левое ухо, а  указательный палец правой руки приложил к губам:
  -  Т-с-с-с...  Слушайте...  -  его взгляд указывал на раскрытое окно, -  ишь, как поют, неугомонные!
В саду громко стрекотали цикады.  Лёгкий ветерок, колышащий ситцевые занавески, наполнял комнату свежестью, благоуханием скошенной травы и цветущего жасмина.
 -  Как в сказке у вас, не уезжала бы вовсе!-  Лера мечтательно прикрыла глаза, помолчала с минутку,  а  потом  перевела  взгляд  на хозяина, -  А дальше-то что  было, Николай Павлович?
 -  А вы и не уезжайте, поживите с недельку, домишко вам подыщем  исправный, -  интриговал  девушку  старик, не торопясь продолжить рассказ. Степенно поддевал вилкой малосольный огурчик,  разглядывая со всех сторон,  откусывал  кусочек  и снова  возвращал в тарелку. 
 -  Поди  таких огурцов в вашей Москве не сыщешь?
 -  Не сыщешь, - с готовность  подтвердил  Саша.               
 -  Так о чём это  я?  - Палыч  перевёл  взгляд на  притихших ребят,  -  Ах, да,  о Верке, жене своей  первой...

В школе она нескладная была -  руки плетьми висели, ноги, как спички, тоненькие, масластые. А как вошла в года, так и расцвела бутоном.  Налилась вся, заневестилась. Стал примечать: как поглядит на меня - зарумянится, словно  маков  цвет. А глаза синие, будто небо в верхушку лета. Увижу её -  сердце  раненой лебёдушкой забьётся, но виду  не подаю.  Она сама мне и призналась: "Люблю, говорит, Коленька, и никто мне на этом свете не мил кроме тебя".
Да так на шее моей и повисла. Обнимает, поцелуями лицо обсыпает, да дрожит вся, как листочек на ветру...  Я, понятное дело, к губам её приник - не оторвать, ну, и рукам волю дал, тело мял до одури. А она только шепчет:" Целуй! Целуй! " 
Ну, и пошла у нас любовь на всю катушку. Верка себя блюсти не стала, отдалась мне с радостью. Ох, и сладкая девка была, словно мёд, и  горячая, как огонь!
Совсем я голову потерял, только об ней и думал целыми днями.  Мать моя примечать это стала, да и как не приметить, когда по вечерам домой заполночь являлся. Вот и говорит  она как-то:
"Ты, сынок, от Верки подальше держись, хоть и Нюркина она дочка, но не в неё пошла,  больно уж бедовая. Ищи невесту скромную да работящую, а эта, ишь как глазищами-то зыркает,  не отведёт в сторону, не заробеет".
Я и сам видел - бедовая Верка,  только сердцу не прикажешь, полюбил её пуще жизни. Мне в ту пору восемнадцатый годок шёл, а Верке, стало быть, семнадцатый...
Осенью в армию должен был пойти, а она тут и скажи: "Я, Коленька, понесла".
И рад я был безмерно, и боялся матери во всём сознаться.
Ну, сознаться-то всё равно пришлось. Горевала мать, да товарке своей о том не сказывала, а только всё мне выговаривала: "Пропадёшь ты с ней, Колька, чует моё сердце..." Сильно я за те слова тогда на мать обижался, да только права она оказалась...
 
Свадьбу на Яблоневый спас сыграли, а рожать Верке - в конце  марта. В ЗАГСе нас не расписали, заведующая наотрез отказала. "Невесте, говорит, только семнадцать, не имею права и точка."
Вот и вышло, что свадьба была, а по закону мы вроде как женаты и не были...
Пожили всего-ничего  -  месяц один, а в октябре  мне в армию повестка пришла.
Любили мы друг дружку тогда, словно навек расставались!  Она ночами такие слова шептала - аж голова кругом шла, не забыть...
 
Ушёл я  служить на Тихоокеанский флот, матросом.  Верка писала, что хоть и долгая моя служба будет, но  рада она этому, потому что там  девок нет. Ревновала... 
Восемнадцатого марта родила она мне дочку, Марией нарекли. Фотографию прислала, когда Марусе полгодика исполнилось. Хорошая девчушка, пухленькая, вся в перетяжечках.  Писала: " Коленька, дочка наша - вылитая ты!" Да ещё, что скучает шибко.
Я и сам скучал, дождаться не мог, когда обниму молодую жену. Всё ночами она мне снилась. А потом письма всё реже стали, да не такие жаркие...
Объясняла, что с Марусей совсем замучилась - беспокойная девчонка растёт.
Потом от Верки письма и вовсе приходить перестали. Я сердцем чуял, что неладно дело, еле дождался дембеля.  А когда  вернулся из армии, тута мне мать и поведала, что жена моя загуляла с заезжим агрономом, которого к нам в райцентр из города прислали. С ним и сбежала, прихватив Марусю.
Тёща со слезами Верку корила, меня жалела, да  вот и сама не знала, где искать беглянку. Так и кончилась моя семейная жизнь, не успев начаться...

Сильно я запил тогда, неделями не просыхал.  Мать надо мной белугой ревела, за ум взяться просила, а то вдруг Верку клясть начинала на чём свет стоит. С тётей Нюрой у них дружба врозь пошла. Хоть и не одобряла та дочку свою непутёвую, но проклятий на её голову душой не принимала.
От того мать ещё больше слезилась, меня на путь истинный наставляя.
Только мне тогда, кроме водки, ничего не мило было, ею  горе своё заливал.

Как-то решил я, что не нужна мне такая жизнь постылая, лучше уж утопиться, чтоб не терпеть муку эту страшную. Трезвый в тот день был, когда на речку шёл, чтоб с жизнью счёты свести.  Пришёл, сел на берегу, на воду гляжу - слёзы прощальные утираю...
И так мне тошно стало, так я разозлился на Верку! Думаю: "Неужто из-за этой шалавы губить себя стану? Не бывать этому!"  И сразу, как  пелена с глаз спала...
Пришёл домой и матери объявил, что пить брошу, пойду в райцентр на шофёра учиться.  Сказал - сделал!
Выучился, стал автобус водить из райцентра в город. Деньги неплохие получал. Дом с матерью подремонтировали, веранду кирпичную пристроили, ещё одну корову держать стали,  пяток свиней, курей с дюжину, уток тоже  не меньше.
Пить я не пил, только по праздникам, да когда гостей встречали, и то - в меру. Этого и по сей день придерживаюсь, больше трёх раз стопку за столом не поднимаю... -  Палыч горделиво посмотрел на  Леру с Сашей и продолжал:

 -  Однажды возвращаюсь из рейса, а дома у нас  Люда сидит, девчонка соседская, с матерью шепчется. Увидела меня - покраснела...
"Здрасьте, Николай Палыч", - говорит.
Я ей ответил, да спать пошёл. Мать меня потом ругала: "Когда ты, Колька, жизнь свою налаживать думаешь? Мужик уже, а всё без жены. Нельзя так! Вот хотя бы Люду взять: справная барышня, хозяйственная, тихая и родители у неё положительные, чем не пара? Или не глянется тебе?"
Я ей перечить не стал: "Коли тебе глянется, так мне и подавно. Сватай!" 
Так вот и женился  во второй раз... 
               
Люда и правда тихая была, словно не в себе маленько. Никогда слова против не сказывала, всё молчком. С матерью моей ладила, помогала ей во всём. С утра встанет - печь затопит, опару заведёт, коров подоит. А потом снова ящеркой в постелю - юрк, да губами к плечу моему прильнёт.
Обниму, бывало, а сердце не дрогнет, всё Верку вспоминаю... Горячие ласки её, да шёпот  ночной...
Не любил я Люду, женился, чтоб душу свою залечить. Через то теперь и мучаюсь, что  безропотную обижал...

Иногда крикну на неё:
  -  Чего ты всё лыбишься, юродивая?  Неужто в твоей башке дырявой собственного мнения нет?
А она  ласково так посмотрит, да скажет:
 -  А на что мне собственное-то мнение, коли ты у меня за двоих думаешь?
Скажет,  да снова улыбнётся. Я потом  вроде как виноватым себя считать начинаю,  да  злюсь ещё больше. Однажды так ей и сказал:
 -  Не люблю тебя, Людка, зря женились мы, разбегаться надо.
 -  Надо, так беги, - отвечает, - только тяжёлая я.
Ну, что тут поделаешь, коли она в положении очутилась?
Помышлять о  разводе бросил, решил: стерпися - слюбится, дитё будет -  заживём, как люди.
Да только человек предполагает, а Бог располагает...

В эту самую пору в райцентр к учительнице нашей, Клавдии Егоровне, из города внучка  приехала на лето, студентка. Ириной звали...
Красивая такая, статная, всех мужиков переполошила. Волос чёрный, густой, кудрявый. Она его по плечам распустит, словно цыганка какая! А глаза! Одно слово -  вишни спелые,  большущие. Посмотрит - как огнём прожжёт!
Выйдет, бывало, пройтись, словно кино какое! Бабы - и те ахали, признавали - красавица!  Клавдии Егоровне намёки давали за внучкой приглядывать, кабы беды не вышло, да за мужиками своими контроль учинили.
Идёт Ирина по улице, каблучками высокими по дорожке отстукивает, словно дробью  барабанной по сердцу.
Так вот и настукала, что совсем я покою лишился, об Верке думать забыл, а про Люду-то и вовсе...
Однажды подкараулил Ирину у продмага, да разговор завёл о том - о сём.
Барышня она смелая оказалась, в разговор на равных вступила, на всё своё мнение высказывала. Пошёл провожать её до дому, будто бы беседу хотел продолжить.
Тут она и говорит: " Вам, Николай Палыч, учиться надо дальше, вы человек умный,  одолеете".
А я, верите, шибко разозлился тогда, ведь теми словами она меня вроде как ниже себя поставила. Вот и решил в техникум готовиться, автодорожный.
В библиотеке книги взял, заниматься начал вечерами.
Ирину иногда помочь просил, больше,  конешно, чтоб увидеть её. Всякий раз вопросы выписывал, чтоб к ней подойти...
Однажды не совладал с собой, рукой пальчики её тоненькие  сжал.
Она, как посмотрит на меня своими вишнями, а  там  - слёзы. 
Говорит: "Уеду я завтра, Николай Палыч, нечего мне здесь делать, а с занятиями вы и сами справитесь..."
Я отговаривать не стал, сердце стукало, что до беды недалёко, коли останется ещё хоть на неделю.
Так и уехала Ирина в город свой, а я тосковать начал...

Люда, конешно догадалась, что к чему, и как-то вечером говорит: "Ты, Коленька, потерпи ещё чуток, вот рожу я - уйду к матери, не буду тебе руки связывать. Что с нелюбой жить? Ни тебе счастья, ни мне покою..."
Да так сказала, что словно  ножом  по сердцу саданула!
Обнял её: "Что ты говоришь, Люда, никуда тебя не отпущу! Ты жена мне и другой не будет!"
Заплакала она, ти-и-ихо так, жалостливо, а сама ко мне прильнула, как дитё малое.
 
А ночью у неё схватки начались, хотя сроку ещё два месяца было. Ох, и мучалась, бедная! Губы кусала, но просила до утра в райцентр не везти, говорила, первые роды долгие.

На дворе уж светать начало, когда  велела она мне лошадку запрягать. Мать вокруг  волчком вертелась, не знала, чем помочь невестке. А уж как мы тронулись в путь, обе в голос завыли, словно прощались.
Цыкнул я на них, а у самого на душе кошки заскребли...

Рожала Люда сутки... А я в это время  в коридоре сидел, не уходил никуда, крики её слушал. Так тошно мне было, что не ценил жену свою, думал, вот родит - на руках носить буду, никогда больше слова дурного не скажу.
Да Бог по другому распорядился -  померла Люда  и дитё тоже...  Мальчик... -  Палыч замолчал, отёр рукавом ситцевой рубахи набежавшую слезу, и снова устремил взгляд в раскрытое окно, словно там, в темноте наступившего вечера, искал успокоения своей растревоженной душе.
По тому, как заходили желваки на его скулах, ребята догадались, что он с трудом  сдерживает волнение, и сидели, притихшие, боясь нарушить молчание.

Хозяин  перевёл затуманенный взгляд на стол, ковырнул узловатым пальцем небольшую  дырочку на клеёнке, переставил тарелки, стараясь разместить их поаккуратнее на столе, а затем продолжал :
           -  Как схоронили Люду,  мать занемогла... Она ведь невестку любила, словно дочь родную.  Всё плакала вечерами, причитала: "Не ценил ты, Колька, сокровище! Больше уж такую нигде не сыщешь..."
Ну, что тут скажешь, коли права была родительница?
Не возражал я, сам свою вину знал. А мать похворала с полгода, да померла, не  выдюжила...
Один стал жить. Работал, хозяйство вёл.  Бабы, конешно, у меня были, но что б серьёзно -  ни-ни. Так до сорока двух годов и прокантовался...

Потом вот с Аной Ивановной сошёлся. Она меня на пяток годов помладше была, вдовая.
Сына растила, Серёжку...
Парнишка с норовом, на меня волчонком смотрел, вот она и не решалась со мной расписаться.  Да я и не настаивал, мало ли как сложится.
Пожили-пожили, притёрлись, да и пацанёнок пообвык.
Я к нему, как к сыну своему относился, ничего не жалел: ни денег, ни времени. И на рыбалку с собой брал, и по хозяйству приучал.
Анна Ивановна очень рада была, что у нас мир и согласие в семье.
Через два года расписались. Стало быть это и была моя третья супруга...

Очень её уговаривал родить ребёночка, но она никак не соглашалась, говорила: "Старая я уже, Коля, перед сыном стыдно..."
А я думаю, боялась, что Серёжку без внимания оставлю, коли своё дитё появится. Только зря она так думала, парень мне, как родной стал.

Жили мы дружно, споров промеж нас не было, всё ладком. Сергей в армию пошёл, потом в город уехал, в институт поступил, политехнический. К нам на каникулы приезжал.  А потом с невестой явился.
Что уж там между Анной Ивановной и ею приключилось - не ведаю, но Серёжка с тех пор нам писать перестал, и больше  мы его не видали...

Сколько жена моя слёз пролила - не сосчитать! Всё ночами в подушку носом хлюпала, от меня горе своё материнское таила.
Только ведь я-то  знал, не могла она обидеть невестку -  добрейшей души была...
 
Ну что уж тут поделаешь, жизнь есть жизнь -  любое горе проходит, и это утихать стало.  О сыне разговоров больше не вели, словно уговор у нас какой был,  для себя жить начали...

Хозяйка Анна Ивановна была отменная: в доме чистота, порядок! А готовила как -  У-у-ум!  Слюнки текли, когда за стол садился!
Кругом у неё дело спорилось: и в огороде, и в саду, и со скотиной управлялась!
Я, как дома, всегда ей помогал, тяжёлую работу на себя брать старался.
Так, в согласии, двадцать четыре годочка прожили, судьбу благодарили, что свела нас. 

А потом Аннушка померла в одночасье. В огороде наклонилась морковку  подёргать, да и упала...  Так её и нашёл  на земле. Фельдшерица наша сказывала - инфаркт...
 
Палыч в третий раз наполнил гранёные стопки.
Окинув мутным взглядом  утирающую слёзы Леру и серьёзного, сочувственно молчавшего  Сашу, опустил низко голову и произнёс слова поминальной молитвы:
 
  -  Упокой, Господи, души усопших раб Твоих: Павла, Марии, Людмилы, Анны, младенца Владимира и всех усопших сродников и благодетелей моих и прости их вся согрешения вольная и невольная, и даруй им царствие небесное.  Помянем ...

Ребята встали и, не чокаясь, выпили за упокой неизвестных им людей, к истории жизни которых прикоснулись сегодня сердцами...

  -  Ну, а теперь, спать пора! А то совсем вас рассказами замучил.
 
Разложив на диване пуховую перину, Палыч пышно взбил её руками, накрыл цветастой  простынью, а в изголовье разместил вышитые гладью подушки: две большие, белые, и две поменьше - голубые.
         
 -  Это Анны Ивановны  работа. Любила она  рукоделием заняться вечерком. Тянула, бывало,  иголку с ниткой, да песню напевала.  Перину тоже сама собирала. На ней вам удобно будет, мягонько, как младенцам у мамкиной сиськи...

Но "не всякую кручину заспишь на перине..."   Долго  ещё ворочались молодые на хозяйской постели, вздыхая тихонько, а потом крепко уснули, прижавшись друг к другу.


Утром Палыч их не будил, дал вдоволь выспаться, памятуя о том, как сладок сон в молодые годы.
Нажарил вдосталь румяных кислых блинов, чтобы порадовать гостей, сел у стола и стал дожидаться, когда те проснутся. И так ему стало вдруг грустно, что вот уедут они сегодня, и снова он останется один, никому ненужный, всеми забытый...

За этими мыслями  и застала  его Лера.
  -  Доброе утро, Николай Павлович!
  -  Доброе утро, дочка! Как спалось?
  -  Чудесно, словно я тут всю жизнь прожила!-  девушка мечтательным взглядом окинула  уютный дом и  улыбнулась  внезапно пришедшим на ум словам хозяина, -  "Было удобно и  мягонько, как младенцу у мамкиной сиськи".  А где у вас тут умыться можно?
  - А ты в сад пойди, там летний душ, охладись после сна, -  Палыч посмотрел на Леру  как-то  по-родственному тепло, указывая рукой на крашенное голубой краской сооружение, на крыше которого притулилась большая жестяная бочка, -  и мужу своему скажи, пусть поплескается с утречка.

Во время завтрака хозяин щедро подкладывал ребятам блины, пододвигал поближе крынку с молоком и берестяной туесок с мёдом, испытывая удовольствие от того, с каким аппетитом  те поглощают приготовленную его заботливыми руками еду.

  -  Вкуснотища!-  нахваливал  угощенье Саша, макая  дырчатый блин в тягучий золотистый мёд.
  -  На здоровье кушайте,  да меня слушайте...
Я вот тут покумекал - покумекал на досуге и решил: чего вам зря по деревне шастать, дом искать, коли вы у меня жить можете? Зачем зря деньги мотать? Вот приезжайте на лето с  ребятишками своим, да живите, сколь душе угодно! А когда на работу надо будет, я за ними пригляжу не хуже деда родного. Они у меня быстро силушку наберут! А как помру, вам дом по наследству перейдёт, я завещание оставлю. -  торжественно произнёс заранее заготовленную речь Палыч, пряча взгляд от потрясённых услышанной новостью ребят.

  -  Да как же это, Николай Павлович?! Вы ведь нас совсем не знаете...  -  с трудом выдавила из себя Лера.
  -  Знаю, знаю! Я хороших людей за версту чую! Или не нравится вам у меня?
  -  Да как же не нравится?!  Ещё как нравится!-  наперебой загалдели ребята, - Да вот как-то неловко нам такие подарки принимать,  давайте мы вам хоть часть денег за дом заплатим...
  -  А на что они мне? У меня итак всего полно. Сам я ещё в силе, хозяйство крепкое, только вот близких рядом нету. А тут вы летом приезжать будете, всё не один...

Лера, услышав эти слова, неожиданно расплакалась, словно маленькая девочка.
  - Ну, ну, дочка. Ты мне тут сырость не разводи, плесень заведётся - не избавишься,- Палыч подмигнул Саше, пытаясь заручиться его поддержкой, но тот сидел, оторопевший, не в силах вымолвить ни  слова.
 - Ладно, пойдёмте, я вас по деревне проведу, пусть соседи поглядят, какие у меня теперь сродственники сыскались

                *  *  *

По центральной деревенской улице шли трое.
Впереди, гордо вскинув седую голову, бодро шагал Палыч, радуясь, что обрёл, наконец, близких людей, а чуть поодаль, крепко взявшись за руки, -  Лера с Сашей, смущённые и  счастливые...