Глава 9. василий салазкин

- Интересно, товарищ, это  не вы были позавчера у нас в редакции? – обращается ко мне  конопатая журналисточка, что вдруг села в мою машину вместе с Серегой.
       (Разумеется, я сразу вспомнил, где ее видел – у меня зрительная память профессиональная. А сидит она в предбаннике перед кабинетом Иван Степаныча, и таинственного в ней самой, конечно, мало. Приятно интригует другое: такая молоденькая, а уже работает в такой, авторитетной редакции, по мере сил влияет на общественное мнение...). С такими держи ухо востро!
     Так и рассеян на всех журналистах, киношниках и космонавтах отблеск чего-то потустороннего. И я склоняюсь к мысли, что они – неземные существа. Разумеется, в том смысле, что нам, простым смертным, понять их психологию очень трудно.
    - Одного студента просил меня Иван Степаныч покритиковать по-нашему, по-рабочему. Вовку-Кузьминского знаете?
     - Очень, славный парень! Горлопан, правда...
     - Цыц, шеф, приехали! – грубо выпаливает Серега и рубль протягивает. Единственный, конечно.
       И я послушно торможу. Три с гаком километра еще до Калибровской.
     Расчет есть поговорить с маленькой журналисткой из "Большой Газеты", навести мосты... А все-таки я тактичней, чем Серега думает. Помолчать тоже могу.
     Куда спешить, если главное случится завтра?.. Ай да Серега! Какую девочку закадрил!
     И благородный жест можно сделать под занавес нашей дружбы: маню его пальцем, сую рублик в карман его туристского костюма: "Тебе нужней...". У газетной витрины вылезла журналисточка, в нашу сторону не глядит. "Ты! Скотина!" – шепчет Серега, а я делаю вид, что не врубаюсь.
       - Особый разговор у меня с тобой будет, НЕОТРАЗИМЫМ ФАКТАМ ВОСЛЕД, БЕЗ РАССУЖДЕНЬЯ ГРОМОЗДКОГО... – цитирует меня Серега.
-Простите, шеф, свободны?.. На Арбат в театр опаздываем! – подбегает какая-то парочка. Молча вытаскиваю табличку "В парк", устанавливаю на ветровом стекле.
     - М-м...- тяну резину, – ты знаешь... Однако ты не знаешь другого. Наконец-то я женился, брат!
     - Ну, поздравляю...
- Ещё не всё! Вот Наташа, моя жена, и говорит: "Какой же ты поэт, Вася, если нигде не печатаешься?!" Так и сказала. Салазкин, пора, мол, печататься..."
       - Расщедрился ты больно – не из будущих ли гонораров? А я прошу тебя, Вася, будь завтра на Есенинском бульваре в семь часов. Давай всем миром, всем "Глаголом" разберемся в этой истории...
     - У нас "Глагол" завтра? Скажи ребятам, что Вася занят, больше бывать не сможет.
       - Ох, не руби сук, на котором сидишь! Главное – всё не так плохо, как ты думаешь... – сказал он загадочно, а потом оглянулся.
     Маленькой журналистки уже не было у газетной витрины, красным  пятном она мелькала у Дома Брюсова... (Есенин Брюсова уважал. Шикарный поэт был: РАСПАД ПЕВУЧИХ СЛОВ В ГРЯДУЩЕМ НЕВОЗМОЖЕН, Я ЕСМЬ И ВЕЧНО ДОЛЖЕН БЫТЬ...)
     Серега побег по ее следу, как борзая.
    - Вася, не грусти! – бросил на прощанье, и опять в его интонации было что-то загадочное. А мне вся эта беготня теперь ни к чему. Наташа, Наташка есть у меня.
     Я теперь человек женатый. Стукнуло мне 37 – лучший возраст мужчины, еще не вечер.
     37 – роковой возраст: в этом возрасте Пушкин умер на дуэли, Рембо – на госпитальной койке с ампутированной ногой, Маяковский испугал выстрелом соседей по коммуналке... да мало ли кто еще...  Интересно, что выпадет на мою долю? Погибали они, в основном, по собственной глупости. Стервы бабы, даже для Татьяны Яковлевой титул виконта значил больше, чем звание гениального лирика.
     Еще не вечер... Наталья, вызываю тебя на соревнование: кто больше чаевых принесет за смену?
     - Твоя блатная сущность, Вася, неистребима! – сказал Серега, когда я показал ему хитроумное приспособление, регулирующее работу таксометра. Я только улыбнулся. Потому что зарабатываю теперь не хуже университетского доцента: хочешь выпить после девяти – гони пятерку!
       Однако я вижу в этом законную награду за годы беспризорничества.
     Меня называют таксистом высшего класса. А также инструктором-наставником. В настоящий текущий момент я обучаю учеников навыкам вождения автомобиля марки "Волга" по городу Москве.
     На тех улицах, где спал в подворотнях, я теперь полноправный хозяин. И король площадей. Летучее семя поэзии, брошенное в мою душу огромным городом с высоты дома Нирензее, в настоящий момент прорастает радо¬стью за новые площади, магистрали, проспекты, бассейны и памятники.
       А с блатным миром я давно завязал. Теперь у меня другая философия жизни. Современная.
     Щедро могу поделиться своими мыслями. И в чем же заключается моя теория? Разумный человек, гомо сапиенс, делится на 2 вида: мастеров и обывателей.
     Артисты, виртуозы, спецы – это 1-й вид. Вася Салазкин – спец по машинам, Калашников – по феномену вдохновения, Анисим Александрыч наскрозь видит, сколько у клиента денег и какими купюрами.
     Обывателей я не уважаю. Толпа обывателей делится на 4 подвида: "щуки", "олени", "шляпы" и "пиджаки".
     Анализируя "щук", отметим, что это удачные клиенты, не думающие о сдаче. Для них я атрибут красивой  жизни, они снисходят порой до разговоров со мной, и тут важно попасть в струю, чтобы "щука" сама себя зауважала за свою щедрость.
       Затем – "олени", разряд похуже, это чуткие, недоверчивые клиенты, им всё мерещится, что водитель выбрал окольный маршрут, им надо растолковывать правила ГАИ, бить на специфику, и тогда они раскошеливаются скрипя сердце. Есть и "шляпы" – это всякие полуинтеллигенты, полуэлита-полуотребье, на чай не дают и норовят ездить на короткие расстояния; "шляп" надо избегать, и хоть в наше время "шляпы" шляп не носят, я их распознаю по некоторой обтерханности одежды и обуви.
     - Салазкин, а кто же такие "пиджаки"? – спросите вы. Отвечаю: "Пиджаки" – клиенты неопытные, не знающие элементарных правил, первый раз попавшие в столицу; тут – полный простор для фантазии мастера!
     О, если не мне, то кому же ещё радоваться за этот огромный город, который так бескорыстно дал мне познать жизнь, так мучительно тренировал меня! Главарь Блин с Калужской заставы, его последыш Поросятник с Большой Грузинской – могли они представить, что благоговевший перед ними уркаган Васька-Салазка будет заниматься с учениками практической ездой по Ленинскому проспекту?
       Объясняю: давать задний ход мне приходилось не раз, но для того, чтобы потом все же мчаться вперед! Так-то вот...
     А вообще-то любой ученик может стать прекрасным водителем. Целиком безнадежных нет – все люди в душе чуть-чуть шоферы.
       "Да ты химичишь, космонавт!" – поправляю ученика, когда он пытается ехать на желтый свет. А иного так и тянет врезаться в фонарь, я ему  по дублирующей системе – тпр-р-р... от неожиданности он так и ткнется  носом в баранку. "С учениками нужна диктаторская логика!" – доказываю  Сереге, который со своими ученичками либеральничает, распустил сверх  всякой меры; но я никогда не перегибаю палку (чего нельзя сказать о  других диктаторах); в общем, дела мои идут законно, одни ученики на выходе, другие колесят по всему Союзу. Наукой моей пользуйтесь, мальчики,  покуда я жив!
       Много раз я с вас снимал стружку и скрупулезно заставлял въезжать в ворота и выезжать из ворот. Езду по прямой или по Садовому кольцу я не уважаю, искусство разворота постичь труднее; малопродуктивное катанье по Садовому я образно называю "масляницей". Садовое кольцо напоминает мне огромную масляничную карусель, ученик попадает в зеленую волну и вращается по Кольцу, но это мизерно мало дает ему знаний; узкие же проезды и ворота мне импонируют.
     Ах, дети мои! Так приятно пройтись впритирочку на машине в прекрасные узкие ворота!
       А типичные приемы, применяющиеся здесь, являются квинтэссенцией всех автоупражнений, и я о каждом упражнении требую скрупулезно логического отчета. Гуляю по Москве – и радуюсь прекрасным узким воротам, тупичкам, переулочкам, где можно показать москвичам и гостям столицы высокий класс культурного вождения.
       Если про меня в парке болтают, что я "давило", обираю пьяных клиентов – треп это! Логика у трепачей простая – сами на зарплату живут и не понимают психологии мастера, его специфических запросов.
       Еще бы, это  дело тонкое, клиент клиенту рознь. Да, в одном случае не грех и лишнюю "трагедию"  с  алкаша взять – все едино он ее пропьет, а в другом принципиальном случае приятно рассчитаться до копеечки и от чаевых отказаться.
...А теперь "щуку" хорошо бы подцепить, и проще всего это сделать у ВДНХ, где их много в тюбетейках. К Выставке гони, Василий, к Рабочему и Колхознице, ищи понаваристей "щуку"!
       Эх, космонавтики мои, это только кажется, что легко и шикарно управлять автомобилем, это обывательская точка зрения, – а мастером в нашем деле быть так же трудно, как в космосе... Знайте, ребятки, что от уркагана, срывавшего запретные плоды Садового кольца, до инструктора круп¬нейшего таксомоторного парка – дистанция огромного размера! 
   Я подчиняю себе учеников, как дрессировщик. Но апеллирую к тому, что отличает человека от животного, – к сознанию; сознание ещё не у всех на высоте.
     Сам-то я рос у Тишинского рынка, из детдома сбежал, отца своего ни разу в глаза не видел, а мамаша – не дай вам бог такую мамашу... Если  мужику ещё пить простительно, – ясное дело, не за рулем! – то хуже пьяной бабы нет ничего на свете. ПЕЙ, ВЫДРА, ПЕЙ, я с твоими сожителями пить не стану.
    ...- К Третьей Фрунзенской не подбросите? – просовывается в боковушку "олень" профессорского вида. Это можно,  этот конец мне импонирует. 3алезает "олень" в кабину, и разворачиваюсь я вокруг  монумента в честь освоения космоса.
     —  ВСЕМ ПРОХОЖИМ – ШЛЮТ ПРИВЕТ  – ОГОНЬКИ ТАКСИ ЗЕЛЕНЫЕ... – начинаю нараспев, по своей привычке.
       И "олень" любопытствует:
- Это чьи же стихи вы читаете?
- Шоферские, свои... Возьмите завтра "Большую Газету" – увидите мою фамилию! 
     Ещё в лагере начал я баловаться стишками. Долго корпел по ночам на нарах над поэмой к лермонтовскому юбилею, под названием "М.Ю.Лермонтов и современность". Главное, один Серега не посмеялся, как другие...
     Тут важно другое отметить. Серега чуял вину передо мной, что опростоволосился. И выкрикнул мою фамилию в тот последний день Московского фестиваля. Но рванул я золотую цепочку не затем, чтоб прикарманить...
       А зачем? – спросите. Мне хотелось, чтоб арабская девушка за мной побежала!      Отдал бы я ейную цепочку где-нибудь за углом, в такси усадил бы – они же любят, когда их похищают... но она, дура, стоит как вкопанная. Русская девушка полетела бы как птица за своим золотом!
     Если б не речь Сереги на суде, припаяли бы мне лет 10 за грабеж. До сих пор был бы я в одной компании с Поросятником... (Говоря по правде, чем-то мне Калашников напоминает идиота, но не Идиота с большой буквы, как у Достоевского, а просто безнадежно непрактичного романтика-дурака.)
     - Шоферская лирика, – клюет "олень", – это как ямщицкие песни! (Есть, попалась рыбка, теперь ему неловко будет меньше рубчика на чай отвалить.) "Мне всегда о Москве охота стихами говорить, когда машина идет быстро!" – подыгрываю ему.
       - Очень знаменательно, что растет культура народа! Поэзия проникает в толщу масс...
     Если б ты знал, "олень", каким потом мне эта поэзия досталась! Ни тебе, ни моим десятиклассничкам этого не понять...
     Итоговый экзамен проводил я в прошлую субботу – запомним этот знаменательный день! Горемышную мою "Волгушку" загоняли мальчики до седьмого пота, полосуя город на части.      А на душе у меня было приятно и грустно, но меня уже ждала новая очередь этаких умных, образованных чертенят, жаждущих глянуть на столицу сквозь ветровое стекло. Левое мое запястье украшали часы "Полет" с гравировкой: "В.Е. Салазкину, королю таксистов, от благодарных учеников".
        Одно время я был уверен: все часы созданы для  того, чтоб их воровать, – а, оказывается, их можно получать в подарок!  Да, это совсем другой коленкор.
     Если вспомнить, сколько часов протикало в моей жизни, – я бы выделил пару: те, американские, снятые с союзничка в День Победы, и эти, с гравировкой от московских мальчиков. Большая дистанция между ними, и эти – ценнее...
     Арбат – здесь мы с Калашниковым гнались за его марсианкой. Зубовский бульвар – тут я настиг свою Жар-птицу.
     Ордынка – Шаболовка – Центральное телевидение – визгнули вдруг тормоза – я ткнулся носом в стекло – а ученичок, молодец, не растерялся! Толстяк с поднятой, рукой стоял у самого радиатора, покачивался и таращил на нас глаза. "Черти, выруччайте Ивана Кошкодавова!" – рванул дверцу и нахально плюхнулся на заднее сиденье; машина осела.
     Анекдотичная эта  фамилия меня не поразила (мало ли какие фамилии дарят нам родители), а поразила та увесистая интонация, с какой была она произнесена, как будто владелец ее – народный артист Союза или диктор телевидения, и все в лицо должны его знать... Лови фортуну, Салазкин, алкаш алкашу рознь, иной раз среди них такая "щука" попадется!
       "Работает на телевидении, – вычислил я, – может оказаться полезным человечком". Ехать мне было всё равно куда, для учебной езды любой маршрут устраивал, и оказалось, что этот маршрут стал маршрутом моей фортуны.
- Поучаешь, инструктор, эту камсу? – пробормотал он фамильярно, я отбрил его:
- Была камса, теперь это, брат, киты, дело свое знают – видал, как он затормозил у тебя под носом?
       Он сказал:
-Дуйте на улицу Гримау – это возле "Академической", у кино "Ракета"... – а я стал любовно выяснять, что же он такое из себя.
Постепенно выяснилось, что не с телевидения, а – подымай выше! -из "Большой Газеты".