Ванай

Старая груша в углу огорода, вся усыпанная крупными августовскими плодами, тихо поскрипывала в летней ночи. Ей  вторила жалобно полуоторванная садовая калитка, потемневшая от времени и вот уже лет двадцать висевшая на одной петле. Ветерок тихо покачивал кусок толи с давно оголившейся крыши летней кухоньки. Нелепое сооружение прямо у входа на огород когда-то называлось  туалетом. Дверь слетела с петель и служила порогом, а дверной проем закрывала вылинявшая тряпка. Строение еще имело прямоугольный вид, но только благодаря подпоркам – четырем ольховым колам, вбитым в землю.  Сзади туалет подпирали еще две наклонные доски. В туманной предрассветной дымке туалет напоминал огромного паука, притаившегося в бурьяне. Высокие  лопухи, осот  и жирная лебеда со стеблями  почти в руку толщиной  достигли  крыши сарая. Бурьян  густо покрывал весь огород, прятал остатки ветхого забора. Хозяин этих джунглей топором, как мачете, прорубил себе тропы. Тропок было четыре – к сараю, туалету, летней кухне и к старой груше. В последнем маршруте вроде бы и не было необходимости, но Петя Ванаев иногда любил посидеть под грушей, особенно в летнее марево, когда дома становилось душновато.

В поселке уже никто не обращался к Пете по имени, для всех он был просто Ванай. Среднего роста, щупленький мужичок и зимой и летом ходил в беленькой  вылинявшей кепке. Обыкновенной, тоненькой, с пластмассовым козырьком и надписью «спорт». Кепочка была своеобразной визитной карточкой Петра: и двадцать, и тридцать лет назад на  его голове раритетный головной убор  был одет исключительно козырьком назад. Да еще в середине девяностых годов кепку советского производства сменила вещь с турецкого берега. Парусиновая куртка, выбеленная дождями и ветрами, да такие же штаны лесоруба, да кирзовые сапоги составляли его гардероб. Ремешок бейсболки, одетой задом наперед, туго обхватывал лоб над редкими бровями, а в вырезе головного убора, как в окошечке, видны были густо избороздившие лоб морщины. Летнее солнце щедро прокоптило изможденное лицо, ставшее почти коричневым. Подбродок и щеки Ваная обрамляла редкая щетинистая растительность черного цвета. Сомкнутые тонкие губы, узкие глаза со стянутыми веками, глубокие носогубные складки, да голая голова яйцевидной формы придавали русскому человеку Пете Ванаеву какой-то степной облик. Монголо-татарин.  Редкие приезжие люди поначалу сторонились аборигена. Ванай же был безобиден. Просто последние лет десять своей жизни он много пил, ему уже шел седьмой десяток лет. Речь его стала резкой, гортанной. Произнести целую фразу он мог уже с трудом. Лицо его становилось напряженным, в глазах мелькал непонятный испуг. «Жандариха, ты?», - иногда он, одурманенный алкоголем, едва узнавал ближайшую соседку.
Дом Ваная стоял на пригорке, но сразу за ним начинался мокрый луг, тянувшийся до небольшой речушки в два метра шириной. Около речки и за ней крапивные двухметровые заросли переходили в топкое болото. Лишь метров через двести болото уступало позиции настоящему березовому лесу. До леса, который был виден из окна дома Ваная, было рукой подать. Но добраться до него было бы сложно, если бы не Семирукий. Именно он построил из бревен ольхи «калинов мост» через реку, сделал даже перила. Пьяный Ванай иногда с грустью думал, что вот умрет он однажды, и дом его развалится, и никто не вспомнит о нем. А эту  переправу будут помнить все, как  какое-то  чудо. Семируким звали деда Ивана,  на войне он был танкистом,  вернулся с фронта в родные места  инвалидом, без правой руки по плечо. И научился все делать одной рукой так, как будто у него было семь рук.

Дом у Ваная был добротный, на высоком фундаменте. По мере сил он следил за домом. Труба была отремонтирована, замазана глиной и аккуратно затерта. Сгнившие подмостники он заменил на новые. Фундамент был целый, только со стороны палисадника, закрытый старой яблоней, не просыхающий участок вывалился и зияла дыра в подполье. Думы и заботы об этой стороне дома свелись только к прокладыванию тропы в бурьяне – посмотреть, не стала ли дыра больше. Лет пять Ванай жил  надеждой собраться с силами и заделать это место. Но сил с каждым годом становилось все меньше, редкие промежутки протрезвления становились все короче.

 В палисаднике долгое время была еще одна тропа в бурьяне – к старому колодцу. Сруба уже не было, прямо в земле зияла полуобвалившаяся достаточно глубокая яма. Петя  опасался, что кто- нибудь попрется по бурьяну и провалится. Поэтому и  сделал дорожку, чтобы люди могли видеть яму, не оступиться.  Хотел сделать как лучше, но не учел, что все его гости – люди пьющие.  Поэтому и пришлось извлекать из колодца Гришку Трезвого. Никто не называл по фамилии Григория, бывшего боевого офицера. Прозвище Гришка Трезвый прочно приклеилось к ветерану по причине тотального отсутствия трезвости.

В тот злополучный день  Гриша зашел проведать Ваная. Обошел весь дом, заглянул за печку, но нигде хозяина не обнаружил. Дом не был закрыт даже на палочку, поэтому Григорий отправился искать друга по усадьбе. Пьяный Гришка шел, как по туннелю, по первой попавшейся ему тропе в бурьяне, пока не увидел впереди…стену из бурьяна.  Дед  не понял, что это тупик . Под ноги он не смотрел и ухнул по самое горло в колодец. Ростом он не вышел ,  выбраться самостоятельно  не мог и орал благим матом. Мирно дремавший под грушей Ванай, услышав отчаянные вопли, прибежал к колодцу и увидел орущую голову. «Во, ты как Саид в песке, сейчас я тебя вытащу…» - успокоил приятеля.  Поиск  веревки затянулся. Гришка потребовал папиросу.  Голова покурила.  Петр , решительно привязав веревку к забору, опустил ее конец в яму.  Быстро протрезвевший Гриша стал подтягиваться по веревке. Подгнивший заборный столб не выдержал тяжести, рухнул вместе со всем пролетом. Дед  Гриша свалился мешком в яму, стенки которой начали осыпаться. Ванаю пришлось отдирать от забора доски и подавать их Грише. Устроив в яме что-то вроде ступенек, тот выбрался на свет Божий. Чертыхаясь и матерясь, Трезвый сломал остатки забора, забросал ими яму, а сверху крест-накрест еще и устроил баррикаду из столбов. Петя следил за его действиями, удивляясь своей собственной тупости. Почему это он не додумался сделать также еще раньше? Своими мыслями он поделился с другом. Тот обозвал Ваная придурком и потребовал выпивки. Празднование освобождения из плена затянулось до утра, а продолжилось днем дома у Гришки.

Вечером погода испортилась, грянул ливень. Промокший Ванай едва доплелся до своего дома. Дом был незаперт. Ванай и раньше забывал закрывать свои двери. Красть у него было совершенно нечего, но не это беспокоило Ваная. Минут пять тупо смотрел на дверь своего дома Петька, веря и не веря своим глазам. Ржавый почтовый ящик Ванай не открывал лет десять. Газет он не выписывал, писем ему никто не писал. За «свет» он платил исправно, никогда не забывая заранее отложить деньги из пенсии. Но сегодня в ящике что-то белело. Дрожащими руками вытащил Ванай сложенный листок и понес его в хату, чтобы тот  не промок. Тусклая лампочка под потолком едва светила. Ванай сдвинул на другой конец неубранного стола объедки, бутылки, сел на табуретку и развернул листок. Хотел уже читать, но вспомнил про очки. Гроза за окном усиливалась, над болотом шныряли молнии, высвечивая головки камышей и озаряя одинокий листок в хате на столе. Ванай сходил в комнату, нашел старые, с разбитым стеклышком очки, нацепил их и стал читать.

Бедный Петя Ванаев  похолодел от ужаса. Бумага гласила большими печатными буквами: «ВАНАЙ! НЕ БРОСИШЬ ПИТЬ – ПОПАДЕШЬ В АД! КНЯЗЬ ТЬМЫ». Подпись была нешуточная. Ванай бросился закрывать дверь. А на улице бушевала гроза. Самая старая яблоня угрожающе раскачивалась, мокрые красные гроздья калины, посаженной у крыльца, вспыхивали яркими звездочками при блеске молнии. В голове у Ваная  возникли мысли об аде, уготовленном ему. Он и раньше в редкие минуты просветления иногда задумывался об этом. Кипеть ему в аду, пьянице беспробудному!

Петя вспомнил, что совсем недавно приснилась ему мать. Он, Ванай, маленький мальчик пяти лет от роду, собирает в лесу кленовые листья, несет их матери. Та гусиным крылышком выметает чисто-чисто под в печи, застилает его кленовыми листьями. Снимает с казенки дежку с подошедшим тестом. Сажает тесто в печь деревянной лопатой. Все, как в детстве. Шепчет молитву мать. Хлеба удаются. Круглый подовый хлеб, пяти килограммов буханка. Сейчас таких нет и впомине. Пышущие с пылу с жару хлеба остывают под льняным полотенцем. Просветленная и счастливая, мать протирает солью корочки у караваев. Садится на лавку в благостном расположении духа. Шепчет благодарственную молитву Всевышнему. Потом тихо сидит еще немного в задумчивости и вдруг громко говорит им, ребятам: «Дети, бойтесь Бога!».

Ванай в смятении бросился под образа в молитве, а их нет, давно украли материны старинные иконы. Свет от яркой молнии озарил пустую божницу с лампадкой. Со страхом приблизился Петя к столу, опять стал читать записку. Вдруг как током ударило Ваная, вскочил с табуретки. Князь тьмы, кто такой князь тьмы? Почему он ему пишет? В бедной голове, одурманенной алкоголем, не укладывались мысли. Он не мог соединить вместе две половинки записки. Не бросишь пить – попадешь в ад. Здесь вроде бы все предельно ясно, и Петя соглашался с этим. Но почему его предупреждает об этом князь тьмы? Уж он-то должен быть рад каждому грешнику. Что ему-то за дело?  Зачем? Последняя мысль пронзила его голову вместе со сверкнувшей молнией. Если он не бросит пить, то за ним придет князь тьмы. Это чертов Гришка Трезвый разворотил дыру в колодце, не иначе, оттуда появился князь тьмы и похозяйничал тут, пока его не было дома. Опрометью бросился Ванай на улицу,  закрыл все ставни, со страхом взглянул на завал, сделанный Гришей, и на болото за домом. Закрыл дверь на засов, подпер  ломом. Забаррикадировался. Опять сел к столу.

Гроза разыгралась не на шутку, и в доме погас свет. В деревне часто во время грозы не бывает света. Люди стареют, провода стареют… Бывало, и по трое суток сидели без света. Испуганный Ванай забыл  об этом,  рванулся к печи закрывать  лаз через трубу. В кромешной тьме нащупал записку на столе, сложил ее и на всякий случай положил на Божницу. Последняя посетившая его голову мысль  утвердилась  в ней прочно. Если он не бросит пить, то за ним явится князь тьмы. Он долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Его несколько раз будили скрипящие ставни, хотя раньше он не обращал на них внимания. Одиночество давило на него, как никогда. С первой женой он разошелся в ранней молодости. В зрелом возрасте сходился с шустрой Люськой, да ругались часто. Их все время мирила его матушка, но семейной жизни не получилось. После смерти матери  жизнь стала совсем тоскливой. Он выпил, наверное, полведра холодной воды. Сон к нему не шел. К утру Петя твердо решил бросить пить.

Наступивший день, понедельник, был Хлебным днем, нужно было идти к окраине поселка и ждать, когда приедет машина с хлебом. Вставать не хотелось. Пошарив в столе, Ванай решил, что обнаруженной там буханки хлеба ему вполне хватит до следующего хлебного дня и решил не идти. Лежа в постели, ослабленный внутренней борьбой, Ванай подумал, не сходить ли ему все же к автолавке, не купить ли селедочки… «Да ну ее, огурцом закушу» - решил Петя. Сердобольная соседка всегда давала ему банку соленых огурцов. Вдруг вспомнив, что закусывать ему может быть уже недолго, Ванай всплакнул. Эта мысль привела его в отчаянье. Терзаемый душевными муками, он выполз на крыльцо, косясь на тропу к колодцу, и лежал там, разглядывая белые облака в небе. Вот уже обратно от автолавки тащится Витек, сосед-инвалид. «Чего это у тебя ставни закрыты, я думал, что ты уехал, поэтому не зашел за тобой»- кричит Витька. Ванай пробормотал что- то невнятное. Витек рассказал Ванаю, что продавщица, веселая хохотушка Галя, спросила сегодня у них, у поселковых: «Это правда, что у вас Ванай умер, а ходит?» Витек нагло улыбался, а Ванай вдруг разразился трехэтажным матом, и вытолкал Витьку вон. Тот, пожав плечами, отметил, что сосед сегодня странный какой-то. «Умер, а ходит, умер, а ходит..» - дятлом стучало в голове у Петьки. Почему она так сказала именно сегодня? Тут явно не обошлось без проделок Того Самого. При упоминании сего субъекта, так нарушившего его покой, Петя поморщился как от зубной боли и глухо застонал.

 Все, решено. Он больше не пьет! Ни грамма! Где-то очень глубоко в его душе просыпались частички торжества жизни. Но все же многолетняя привычка к выпивке мешала принять эту установку. От мысли о том, что ему больше не придется выпить, дед Петя снова всплакнул. Но остатки подсознания, давно соскучившиеся по человеческому образу жизни, рисовали уже ему светлые картинки. Он, Ванай, чисто выбритый и вымытый, купил себе новые сапоги и костюм, идет по поселку с гордой улыбкой. Ну да, в новых сапогах. Ну да, с гордой улыбкой. А костюм? Да ну его, а то все деньги придется потратить. А на что выпить?  В доме не было ни капли спиртного, а Петя вдруг ощутил физически запах самогона. Но он сумел мобилизовать в себе последние силы, крестясь на пустую Божницу в углу.

 Да, он немедленно купит себе новые сапоги, а то старые кирзачи уже совсем развалились. У Пети Ванаева осталась всего одна пара сапог. Другие сапоги безнадежно пострадали при тушении весеннего пожара. Петр первым заметил волну огня, подбирающегося к деревне  по сухой траве. Он крикнул об этом соседу, и пока тот созывал людей, Петя  бросился топтать горящую траву ногами. Подбежавшие пенсионеры тушили пламя телогрейками, лопатами, вениками. Когда стихия была укрощена  и все перевели дух, то кто-то заметил дымок, шедший от ног Ваная. Это дымились подошвы его сапог. Они прогорели почти насквозь. Долго  Петр лечил ожоги на ступнях.

 Да, сначала он купит себе сапоги, а потом уже костюм. Деньги-то все равно останутся. Почему же эта мысль не приводит его в радость? Ванай тяжело вздохнул. Не буду пить, Тот Самый господин  отстанет от меня. Что может быть лучше такой жизни? В доме у него будет порядок, он подкупит вещей, малость подправит сарай. И деньги останутся. «Стоп!» - сказало ему наконец сознание. Вот, она, ключевая мысль. ДЕНЬГИ? ОСТАНУТСЯ? У НЕГО? БУДУТ У НЕГО ДОМА? ЕГО ДЕНЬГИ? ДА НИ ЗА ЧТО! Их украдет Борька  Плакушин. Непременно украдет, как пить дать, украдет. А вот этого Ванай пережить не мог. Он пил на честно заработанные т деньги. Пятнадцать лет отпахал в колхозе. Дисковая борона всегда была прицеплена к трактору и приезжала с ним домой по весне и осени. Вечером он успевал еще и обработать огороды односельчанам. Следующие двадцать лет отработал в лесхозе на трелевочном тракторе на лесоповале (тогда и появился на его голове бессменный кепарик, наверное, в знак прощания с колхозом).  Ванай пьет на свои. Конечно, пенсии всегда не хватает, и он идет в обход по деревне. Занимать деньги. Люди осуждающе качали головами, но деньги в долг давали, знали…  Седьмого числа непременно замаячит загорелая фигура на поселковой улице. Едва получив пенсию, не давая себе послаблений, Ванай немедленно раздавал все долги. Это была его совесть. И никто его пальцем не тронет.

А Борьку Плакушина бьют все, кому не лень. Тунеядец, голь перекатная, нигде не работал больше месяца, пропивает материну пенсию. А ему сорока еще нет. Ворует все, что где плохо лежит. Особенно специализируется по дачникам. В деревне многие избы скуплены москвичами. Борька Плакушин их главный враг. Украл ночью у Платона Егоровича, военного пенсионера-москвича, поливочные шланги, а днем ему же принес продавать. Гонялся Платон Егорович с ремнем за Борькой по всей усадьбе. Мужик он еще крепкий, удалось пару раз врезать по Борькиной заднице. Борькины вопли услыхал сосед, тоже дачник-пенсионер, северянин, на старости лет выбравший себе деревеньку на жительство в лесном краю. Вдвоем они отходили  негодяя так, что забыл тот года на два дорогу в сторону их домов.

Ванай незаметно уснул за своими рассуждениями.  Разбудило его ласковое солнышко. Голова  гудела и была как в тумане. Печальным взором окинув свое жилище, Петя  только сейчас заметил огромную паутину в углу, потрескавшиеся, заросшие грязью половицы, груду грязного белья и давно не беленую печь. И удивился сам себе: «Что это со мной?». И тут в его мозг вернулись мысли о событиях последних дней. О  злополучной записке он вспомнил с внутренним содроганием. Попил чаю с черствым хлебом, потом вдруг принялся яростно мести и скрести свою хату, чем и был занят до позднего вечера. «Сходить что-ли, к Юле» - подумал уставший голодный Ванай. Юленька, милая барышня из областного центра, очень любила места своего детства, и, став взрослой, приобрела вместо загородной дачи домишко в родной деревеньке. Она всегда угощала заглянувших к ней на огонек соседей чаем из самовара. Вот с  этим-то самоваром в обнимку месяца два назад ходил торговец Плакушин по деревне, предлагая его купить всем желающим.  Петя туманным взором смотрел   в окошко и проводил сие безобразие взглядом, ругаясь матом. Он  узнал самовар, но сдвинуться с места не мог. Вскоре он увидел группу людей, несущих самовар обратно Юленьке. Все они торжествующе, и, как будто  злорадно улыбались. Больше месяца не видел потом Ванай Борьку. Он думал, что воспитание отъявленного вора и злодея на этом и завершилось.

 Удивляясь сам себе, еще три дня Ванай прожил без выпивки, и почти без еды. Без устали вкапывал столбы и обтесывал жерди для нового забора. Вдруг понял, что уже может держаться, смело еще неделю колотил штакетник. Да, работа не позволяла ему отвлечься на пустое. Петр по-новому взглянул на свой домик. Краска на доме совсем облезла. Из ярко-зеленой она постепенно с годами превратилась в салатовую, а затем и в белесую. Петька  побрел в сельмаг, находящийся в соседней деревне. Нужной ему краски там не оказалось. В райцентр  добирался на попутной машине. Водитель, загорелый до черноты, в тельняшке и шляпе, небольшого роста мужичок с золотыми зубами, рассказывал о своей жизни, чтобы скоротать дорогу.

- У меня один сын на рынке работает боевиком.
Ванай непонимающе вздернул брови и вопросительно посмотрел на шофера.
- Ну если нужно кого с рынка вышибить, зовут мово Володьку…
Ванай удивился, что на рынке появилась новая должность, но вслух ничего не сказал.
- А другой сын у меня работает в милиции, как раз, ну, чтобы вышибать с рынка боевиков…
Петя ничего не понял,  и поэтому все время молчал. В райцентре он купил 5 банок краски, не забыл взять валик и кисточки , вернулся домой. За работу он принялся немедленно. Ванай спешил. Сентябрь выдался холодным, с ветрами, скоро уже могли пойти дожди.

Мимо дома проехала милицейская машина, в зарешеченном окошке которой мелькнула заспанная рожица Борьки Плакушина. Ванай бросил краску и побрел за машиной, сгорая от любопытства. На ногах у него были материны мягкие бурки, теплые, сшитые ее руками.  Плакушина  выставили на дорогу босого и в рубашке без пуговиц. Милиционер дергал продрогшего Борьку за рукав и нудно задавал вопросы. Наружный замок цел и невредим, окна закрыты, а дом ограблен. Улик особенных у милиции, понятное дело, не было. Но кто же еще это мог сделать, кроме гражданина Плакушина? Петя  удивлялся, как же Борька мог войти в закрытую дверь. Того же добивались от Бориса милиционер и  хозяйка дома. На шум вышла дородная соседка Анисья Степановна. И сразу, несмотря на присутствие милиционера, занялась профилактикой. «Если ко мне полезешь, смотри, живым не уйдешь, мои сыновья, они в десантных войсках служили» - грозила пальцем Степановна. «Очень хорошо, что у меня нечего красть» - подумал Петр, не обремененный никаким ценным имуществом. От этой мысли он пришел в хорошее расположение духа и пожурил Борьку: «Признавайся, дурак, а то замерзнешь». Петька удивлялся, неужто молодому балбесу так и хочется  сесть  в тюрьму за какие-то тапочки и сковородки…

 Ванай не знал, что на пару- тройку лет позже другие воры будут сидеть уже даже за…унитаз! Дом гражданки Аллы Мельниковой ограбят зимой, вывезут все на машине. Соседи сообщат ей по телефону о разгроме в доме, и скажут, что следы ведут к … туалету. Миролюбивая Алла подумает, не махнуть ли на все рукой.  Но, узнав, что в заснеженном туалете выкорчевано под корень изделие голубого цвета из фаянса – унитаз, собственноручно ею установленный для создания хотя бы иллюзии комфорта в этой глуши, примчится в райотдел милиции уже ранним утром и напишет заявление о похищении…

Борис повел милиционера показывать на местности подробности совершения кражи. На глазах у удивленных односельчан он лег пластом на землю, ловко перевернулся и уполз ужом в щель между фундаментом и стеной коридора. И Петру стало ясно, как Божий день, что вот этот проходимец непременно похитит деньги, если они у него останутся. Ничего более ценного у него нет. Как же, к деду Ивашкину, ветерану войны, получающему самую большую пенсию в деревне, Борька приходил ночью, чуть не задушил деда! «Не бывать этому!»- решил для себя Ванай. А как же Тот Самый? Вспомнив про записку, Петька помрачнел. Адским пламенем гореть разве лучше, чем отдать деньги негодяю? Состояние выбора стало мучить его  до тошноты. К тому же   он слышал в свой адрес удивленные возгласы – никак завязал… Все-все теперь уже скоро поймут, чего испугался Петя. Тот Самый не приходил даже за этим уродом Борькой, а за ним, за честным пьяницей пожаловал. Ванай отмахнулся от этой мысли как от наваждения.

В воскресенье с утра Петя решил немного отдохнуть от работы, отмыл руки от краски бензином и решил сходить на кладбище, навестить могилку матери. Долго сидел на лавочке у холмика, вспоминал добрую матушку. Потом отчего-то вспомнился ему родной дядя, всю жизнь проживший бобылем в соседней деревне. И решил Ванай сходить на старое лесное кладбище к могилке дяди Никанора. Запустение, царившее там, его поразило. Старообрядческие дубовые  крытые кресты совсем обветшали.  Буря повалила  несколько высоких деревьев и упали  они поперек могил. Мощные бурые стволы и   кресты, прижатые ими к земле.  Борьба   жизни и смерти, борьба и после смерти… Петя  не сразу нашел место последнего приюта дядюшки. Ванай обошел все кладбище, перелезая через завалы, обходя вросшие в землю булыжники у старых могил. Не затем ли клали старообрядцы у подножия могил крупные камни, что бы через много лет, когда холмики сравняются с землей, а дубовые кресты разрушатся, то оставалось бы еще последнее возвышение –  Вечный камень? Хотя  Петя помнил , как в детстве говорила ему мать, что камушек тот кладут у ножек, чтобы покойный не мог подняться и приходить к родным во снах,  а крышу над крестиком  ставят, это для того, сыночек, чтобы душенька могла укрыться в ожидании суда, как в домике…

Долго не спал Ванай в воскресенье ночью, все ворочался, своих родных вспоминал. Утром яркое солнышко настроило его на иной лад, руки просили работы. С большим энтузиазмом красил свой дом Петя, радуясь обновленным стенам. И даже помечтал, что после покраски дома уберется во дворе, отремонтирует сарай. А потом может быть, снова заведет себе овец. После гибели его любимой овечки Ирины он больше не держал никакой живности, тогда же и порезал всех кур. Овечку сильно погрызла  огромная соседская собака. Петр попросил застрелить собаку.  В его дворе уже давно прижился лишь мелкий кобелек  по кличке Тобик. Кривоногий, низенький, но плечистый и с большой головой  пес неизменно вызывал восхищение у деда Ивашкина. «Во, шея как у коммуниста!»- говорил он про пса. Коммунист был явно трусоват. Ванай не раз наблюдал, как по узкой зимней тропинке важно шагал соседский городской кот, а Тобик позорно уступал дорогу, становясь по шею в сугроб.

Однако очередной вечер без самогона неумолимо приближался. А спать на голодный желудок, как назло, не хотелось. В доме шаром покати. Ванай нашел корочку сухого хлеба, пожевал ее. Захотелось пить, а в доме ни капли воды. Сходить по воду не было сил. Пришлось довольствоваться остатками позавчерашней простокваши и лечь спать . Днем Петру  стало гораздо легче. Он красил и красил дом, не давая себе отдохнуть. И так день проходил за днем, уж шла к концу вторая неделя воздержания от спиртного. Ванай потратился на краску да гвозди и доски. Идти в поход за деньгами  по деревне ему казалось  страшным. Казалось, на нем теперь какое-то пятно. Потихоньку начавший выходить  из отуманенного алкоголем состояния мозг вдруг стал выдавать яркие образы. И то, на что он не обращал внимания, вдруг ясно увиделось ему. Вот придет он к Елене Ивановне, пожилой москвичке, попросит денег в долг до пенсии, как всегда. Она посмотрит на него строгим взглядом и назовет по имени: «Петя, ну сколько можно пить? Опомнись, Петя! Вот, к тебе уже Князь Тьмы приходил». Стоп! А откуда она знает? Чтобы проверить это, Ванай заставил себя пройти по деревне по своему обыкновению. Но ни к кому не зашел. Пете показалось, что за спиной он слышал детские смешки.

Ванай еще не дошел до дома деда Олега-москвича, который уже лет 25 после выхода на пенсию приезжал в свой низенький домик на лето, как уже услышал отборный мат из уст хозяина, интеллигентнейшего  трудового человека с 46-летним стажем работы. Ванай недоумевал, чем же так провинилась баба Тоня, что заслужила брань, чего сроду не бывало. Ванай спешил к дому стариков, как вдруг ужасная догадка осенила его. Не иначе, это проделки Того Самого, из колодца. Ноги подкосились у Пети, но он все же подошел поближе. Причина отборной ругани отмокала в большой садовой ванне вместе с пиджаком и ботинками. Дед Олег не дал 30 рублей Плакушину на самогонку, и тот со зла ухнул в ванну, расплескав воду, которую дедушка уже часа два качал из колодца стареньким насосом.
Страх, окутавший Ваная, стал потихоньку проходить. Да и пошла уже третья неделя вынужденной трезвости. Дом сиял свежевыкрашенной краской, забор вышел ровненьким и крепким. Не в силах больше носить при себе свою тайну, Петя отправился во второй обход по деревне и взял с собой злополучную записку. И опять ему показалось, что за спиной раздался детский смех. Когда он оглянулся, улица была пуста. Анисья Степановна долго вертела записку в руках и  вынесла свой вердикт: «Буквы печатные, записку писали дети!»

Через три дня Ванай опять запил по-черному…

Сентябрь 2006